Текст книги "Из фронтовой лирики. Стихи русских советских поэтов"

Автор книги: авторов Коллектив

Священная война
Василий Лебедев-Кумач

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
 
 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, –
Идет война народная,
Священная война!
 
 
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
 
 
Не смеют крылья черные
Над родиной летать.
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!
 
 
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
 
 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, –
Идет война народная,
Священная война!
 

1941

1941

 
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.
 

Демьян Бедный

Илья Авраменко
«Ночной туман окутывает рощи…»

 
Ночной туман окутывает рощи,
на блиндажи ложится лунный свет.
А там,
    вдали,
       опять зловещий росчерк
взлетающих и гаснущих ракет.
 
 
Весь полог неба выстрелами вспорот,
стремительными трассами прошит…
Опять налет!
         Опять любимый город,
огромный и встревоженный, не спит!
 
 
И все острее боль от этих пыток.
За тридцать верст в холодной вышине
гремит огонь, но выстрелы зениток
оттуда не доносятся ко мне.
 
 
Передний край умолк перед атакой…
О, как невыносимо тяжело
смотреть на пламя, вставшее из мрака,
что заревом над городом легло!
 
 
Но трижды тяжелее от сознанья,
что перед нами, в нескольких шагах,
за рощей, растворившейся в тумане,
злорадствует и тешит душу враг.
 
 
Он захватил крутых высоток склоны,
он оседлал дороги полотно….
Но до него, сквозь все его заслоны,
мы доберемся нынче —
                все равно!
 

1941

Ленфронт

Владимир Аврущенко
Присяга

Владимир Аврущенко (род. в 1908 г.) погиб на Юго-Западном фронте в 1941 г.

 
Советского Союза гражданин —
Я клятву нерушимую даю:
От волн каспийских до полярных льдин
Беречь большую родину мою…
 
 
На верность присягну СССР,
И голос сердца для врага – грозой.
Передо мной Чапаева пример
И подвиг героический Лазо.
 
 
Не сдав ни пяди дорогой земли,
Они дыханье отдали стране,
Их образы сияют нам вдали,
Их клятва раздается в тишине.
 
 
Германцев гонит легендарный Щорс,
Комбриг Котовский принимает бой,
И к Феликсу чекисты на допрос
Ведут шпионов полночью глухой…
 
 
Клянусь твоею памятью, Ильич,
Твоей, отчизна, клятвой боевой —
Я пронесу родных Советов клич
В стальном строю, в цепи передовой!
 

23 июля 1941 г.

Маргарита Алигер
«С пулей в сердце…»

 
С пулей в сердце
я живу на свете.
Мне еще не скоро умереть.
Снег идет.
Светло.
Играют дети.
Можно плакать,
можно песни петь.
 
 
Только петь и плакать я не буду.
В городе живем мы, не в лесу.
Ничего, как есть, не позабуду.
Все, что знаю, в сердце пронесу.
Спрашивает снежная, сквозная,
светлая казанская зима:
– Как ты будешь жить? —
Сама не знаю.
– Выживешь? —
Не знаю и сама.
 
 
– Как же ты не умерла от пули?
 
 
От конца уже невдалеке
я осталась жить, не потому ли,
что в далеком камском городке,
там, где полночи светлы от снега,
где лихой мороз берет свое,
начинает говорить и бегать
счастье и бессмертие мое.
 
 
– Как же ты не умерла от пули,
выдержала огненный свинец?
 
 
Я осталась жить
не потому ли,
что, когда увидела конец,
частыми, горячими толчками
сердце мне успело подсказать,
что смогу когда-нибудь стихами
о таком страданье рассказать.
 
 
– Как же ты не умерла от пули?
Как тебя удар не подкосил?
 
 
Я осталась жить
не потому ли,
что, когда совсем не стало сил,
увидала
с дальних полустанков,
из забитых снегом тупиков:
за горами
движущихся танков,
за лесами
вскинутых штыков
занялся,
забрезжил
день победы,
землю осенил своим крылом.
Сквозь свои
и сквозь чужие беды
в этот день пошла я напролом.
 

1941

Джек Алтаузен
Родина смотрела на меня

Джек Алтаузен (род. в 1907 г.) в первые дни Великой Отечественной войны добровольно ушел в армию, работал в редакции газеты «Боевая красноармейская». За мужество, проявленное в боях, награжден орденом Красного Знамени. Погиб в бою под Харьковом в мае 1942 г.

 
Я в дом вошел, темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло, —
Дом был оставлен, пусто было в нем,
Но все о тех, кто жил здесь, говорило.
 
 
Валялся разный мусор на полу,
Мурлыкал кот на вспоротой подушке,
И разноцветной грудою в углу
Лежали мирно детские игрушки.
 
 
Там был верблюд, и выкрашенный слон,
И два утенка с длинными носами,
И дед-мороз – весь запылился он,
И кукла с чуть раскрытыми глазами,
 
 
И даже пушка с пробкою в стволе,
Свисток, что воздух оглашает звонко,
А рядом, в белой рамке, на столе,
Стояла фотография ребенка…
 
 
Ребенок был с кудряшками как лен,
Из белой рамки здесь, со мною рядом,
В мое лицо смотрел пытливо он
Своим спокойным, ясным синим взглядом…
 
 
Стоял я долго, каску наклона,
А за окном скрипели ставни тонко.
И родина смотрела на меня
Глазами белокурого ребенка.
 
 
Зажав сурово автомат в руке,
Упрямым шагом вышел я из дома
Туда, где мост взрывали на реке
И где снаряды ухали знакомо.
 
 
Я шел в атаку, твердо шел туда,
Где непрерывно выстрелы звучали,
Чтоб на земле фашисты никогда
С игрушками детей не разлучали.
 

1941

Павел Антокольский
Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным

 
В ту ночь их части штурмовые вошли в советский
город Б.
И там прокаркали впервые «хайль Гитлер»
в стихнувшей стрельбе.
Входили вражеские части, плечо к плечу, ружье
к ружью.
Спешила рвань к чужому счастью, к чужому
хлебу и жилью.
Они прошли по грязи грузно, за манекеном
манекен.
А этот мальчик был не узнан, не заподозрен был
никем,
Веселый мальчик в серой кепке. Его приметы:
смуглый, крепкий.
Не знает кто-нибудь из вас, погиб ли он, где он
сейчас?
 
 
Пробрался утром он к квартире и видит: дверь
не заперта.
И сразу тихо стало в мире, сплошная сразу
пустота.
Мать и сестра лежали рядом. Обеих обер
приволок.
Смотрела мать стеклянным взглядом
в потрескавшийся потолок.
Они лежали, будто бревна, – две женщины,
сестра и мать.
И он стоял, дыша неровно, и разучился понимать,
Потом он разучился плакать и зубы сжал, но весь
дрожал.
И той же ночью в дождь и слякоть куда-то
зá город бежал,
Без хлеба, в майке, в серой кепке. Его приметы:
смуглый, крепкий.
Из вас не знает кто-нибудь, куда он мог направить
путь?
 
 
Он знал одно: разбито детство, сломалось детство
пополам.
И шел, не смея оглядеться, по страшным
вражеским тылам,
По тихим, вымершим колхозам, где пахло
смертью и навозом,
Вдоль речек, тронутых морозом, и по некошеным
полям.
Он находил везде дорогу, и шел вперед, и шел
вперед.
 
 
И осень с ним шагала в ногу и возмужала —
в свой черед.
Она, как сказка, шла с ним рядом, чтобы его
следы заместь,
Смотрела вдаль недетским взглядом,
неотвратимая, как месть.
Так шел он, в майке, в серой кепке. Его приметы:
смуглый, крепкий.
Из вас не знает кто-нибудь, куда он мог
направить путь?
Когда фашисты покидали пустой, сожженный
город Б.,
Уже за мглистой снежной далью расплата
слышалась в пальбе.
И мальчик раньше всех, как надо, вернулся
в город свой родной.
Вернулся он домой с гранатой. Он ей доверился
одной.
Он был фашистами не узнан, не заподозрен был
никем.
Следил он, как по снегу грузно, за манекеном
манекен,
Уходят вражеские части, ползет по швам
железный ад:
Видать, не впрок чужое счастье, не легок будет
путь назад.
Их тягачи, и мотоциклы, и танки, полные тряпья,
Ползли назад. В нем все затихло. Он ждал,
минуту торопя.
А тягачи неутомимо спасали, что могли спасти.
Но он не взвел гранаты. Мимо! Не в этих.
Надо цель найти.
 
 
Он всматривался, твердо зная в лицо мишень
свою: SS.
Где же машина та штабная, что мчится всем
наперерез, —
Всегда сверкающая лаком, кривым отмеченная
знаком,
С гудком певучим, с полным баком, франтиха
фронта «мерседес»?
Она прошла крутым виражем, кренясь и шинами
визжа, —
Машина та, с начальством вражьим, опухшим,
словно с кутежа.
И мальчик подбежал и с ходу гранату в стекла
им швырнул.
И вырвавшийся на свободу бензин из бака
полыхнул.
Два офицера с генералом, краса полка,
штурмовики,
Шарахнулись в квадрате алом, разорванные
на куски.
А где же мальчик в серой кепке? Его приметы:
смуглый, крепкий.
Не знает кто-нибудь из вас, погиб ли он, где он
сейчас?
 
 
Не знаю, был ли мальчик взорван. Молчит о нем
кровавый снег.
Ребят на белом свете прорва – не перечтешь,
не вспомнишь всех.
Но сказка о ребенке смелом шла по тылам
и по фронтам,
Написанная наспех, мелом, вдруг возникала тут
и там.
Пусть объяснит она сама нам, как он остался
безымянным.
За дымом фронта, за туманом шла сказка по его
следам.
Пятнадцать лет ему, иль десять, иль, может,
меньше десяти?
Его фашистам не повесить, не опознать
и не найти.
То к партизанам он пристанет, то, ночью рельсы
развинтив,
С пургой в два голоса затянет ее пронзительный
мотив.
Он возмужает понемногу, что делать дальше —
разберет.
А сказка с ним шагает в ногу и возмужает в свой
черед.
Она идет все время рядом, поет, и в землю бьет
прикладом,
И смотрит вдаль недетским взглядом, и гонит
мальчика вперед.
 

1941

Анна Ахматова
Клятва

 
И та, что сегодня прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
 

Июль 1941

Ленинград

Демьян Бедный
Я верю в свой народ

 
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.
 
 
Он много испытал. Был путь его тернист.
Но не затем зовет он родину святою,
Чтоб попирал ее фашист
Своею грязною пятою.
 
 
За всю историю суровую свою
Какую стойкую он выявил живучесть,
Какую в грозный час он показал могучесть,
Громя лихих врагов в решающем бою!
Остервенелую фашистскую змею
Ждет та же злая вражья участь!
 
 
Да, не легка борьба. Но мы ведь не одни.
Во вражеском тылу тревожные огни.
Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
Когда подвергнутся они
Заслуженной и неизбежной каре.
Она напишется отточенным штыком
Перед разгромленной фашистскою оравой:
«Покончить навсегда с проклятым гнойником,
Мир отравляющим смертельною отравой!»
 

1941

Ольга Берггольц
«…Я говорю с тобой под свист снарядов…»

 
…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…
 
 
Кронштадтский злой, неукротимый ветер
в мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.
 
 
Над Ленинградом – смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.
 
 
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады —
мы не покинем наших баррикад.
 
 
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
 
 
Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю
я, горожанка, мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою.
 
 
Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей!
 

Август 1941

Ленинград

Евгений Березницкий
За честь родины

Евгений Березницкий (род. в 1909 г.), сотрудничал в газете «Советская Сибирь» и журнале «Сибирские огни», писал детские и лирические стихи. В начале войны ушел на фронт добровольцем. Погиб осенью 1941 г. под Ельней.

 
За каждый колос, опавший
С твоих, отчизна, полей;
За каждый волос, упавший
С головок наших детей;
За стон от боли жестокой,
Слетающий с братских губ,
Отплатим мы око за око,
Отплатим мы зуб за зуб.
Не быть рабыней отчизне,
И нам рабами не жить!
За счастье свободной жизни
Не жалко голов сложить!
Отсюда наше бесстрашье
Начало свое берет.
Священна ненависть наша,
Расплаты близок черед!
Нет краше, страна родная,
Счастья – тебе служить,
Идем мы, смерть презирая,
Не умирать, а жить!
 

1941

Николай Браун
Родине

 
Родина, страна моя, Россия!
Ясный свет! Дыхание мое!
Над тобою – тучи грозовые,
Грудь твою терзает воронье!
 
 
Жадными кровавыми когтями,
Землю рвет и черным клювом бьет,
Кружится над древними полями,
Лезет, оголтелое, вперед.
 
 
Трупами дороги устилая,
Вот оно ползет в огне, в дыму,
Задыхаясь, кровью истекая,
Подползает к сердцу твоему, —
 
 
К твоему горячему, родному, —
Черный клюв над сердцем занесен.
Только ворону не быть живому,
Будет сам он в клочья разнесен!
 
 
Вся страна единым гневом дышит.
Даль в снегу. Чуть брезжит зимний день.
Не о мести ли взывают крыши
Разоренных черных деревень?
 
 
Не огнем ли мести запылали
Те мосты, что партизаны жгут?
Даже дети в гневе старше стали,
Матери с оружием идут.
 
 
Эта месть пускает под откосы
Вражьи танки, вражьи поезда…
Вот идут балтийские матросы
В бой, неколебимы, как всегда.
 
 
И не зря их ненавистью черной
Ненавидит недруг искони:
Не впервые след его тлетворный
Выжигают начисто они.
 
 
Ленинград! Твоя земля под нами,
Навсегда священная земля!
Лениным здесь поднятое знамя
Реет и над башнями Кремля.
 
 
Мы – одно. Мы насмерть будем драться
За Москву, за Родину свою,
Не дадим над нею надругаться
Никакому злому воронью.
 
 
Обломаем клюв его несытый,
Вырвем когти жадные его,
Чтоб над ним, повергнутым, разбитым,
Нашей правды стало торжество!
 

6 ноября 1941

Краснознаменный Балтийский флот

Леон Вилкомир
«Мы победим. Мои – слова…»

19 июля 1942 г. в районе Новочеркасска был сбит наш штурмовик, на котором корреспондент газеты «Красная звезда» Леонид Вилкомир (род. в 1912 г.) выполнял обязанности стрелка-радиста.

 
Мы победим. Мои – слова,
Моя над миром синева,
Мои – деревья и кусты,
Мои – сомненья и мечты.
 
 
Пусть на дыбы встает земля,
Вопит, и злобствует, и гонит —
Меня к своим ногам не склонит,
Как в бурю мачты корабля.
 
 
Я буду жить, как я хочу:
Свободной птицею взлечу,
Глазам открою высоту,
В ногах травою прорасту,
 
 
В пустынях разольюсь водой,
В морях затрепещу звездой,
В горах дорогой пробегу.
Я – человек, я – все могу!
 

1941

Павел Винтман
«Война ворвалась в дом…»

Павел Винтман перед войной учился в Киевском университете Добровольцем участвовал в боях с белофиннами. С первых дней Великой Отечественной войны – на Юго-Западном фронте. Погиб под Воронежем в 1942 г.

 
Война ворвалась в дом,
Как иногда окно
Само собой раскроется со стуком,
Наполнит дом дыханьем и испугом,
Сомнет гардин тугое полотно.
Как ливень на запыленном стекле
Порой чертит подобье светлых молний,
Так дух войны сухой тревогой полнит
Последний день почти что детских лет.
 

1941

Евгений Долматовский
Песня о Днепре

 
У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли.
 
 
Ты увидел бой, Днепр – отец-река.
Мы в атаку шли под горой.
Кто погиб за Днепр, будет жить века,
Коль сражался он, как герой.
 
 
Враг напал на нас, мы с Днепра ушли.
Смертный бой гремел, как гроза.
Ой, Днепро, Днепро, ты течешь вдали,
И волна твоя как слеза.
 
 
Из твоих стремнин ворог воду пьет,
Захлебнется он той водой.
Славный день настал, мы идем вперед
И увидимся вновь с тобой.
 
 
Кровь фашистских псов пусть рекой течет,
Враг советский край не возьмет.
Как весенний Днепр, всех врагов сметет
Наша армия, наш народ.
 

1941

Юго-Западный фронт

Павел Железнов
На подступах к Москве

 
Держась,
      как за личное счастье,
за каждую пядь земли, —
мы под Москвой
           встали насмерть,
в грунт промерзлый
              вросли.
 
 
Земля от взрывов дрожала.
Трещала танков броня…
Солнце в огне пожара
чадило, как головня…
Не только на этом взгорье,
где наш окопался взвод, —
на Балтике
       и в Черноморье
Москву защищал народ.
 
 
Но лишь в подмосковной зоне
встряхнуть мое сердце
                мог,
как часы на ладони,
знакомый с детства гудок…
Когда с орудийным раскатом
мы подымались в бой, —
поэт становился солдатом,
поэтом —
     солдат любой!
 

1941

Западный фронт

Юрий Инге
Тральщики

Юрий Инге (род. в 1905 г.) 28 августа 1941 г. погиб на корабле, торпедированном фашистами при переходе кораблей Балтфлота из Таллина в Кронштадт.

 
Седое море в дымке и тумане,
На первый взгляд – такое, как всегда,
Высоких звезд холодное мерцанье
Колеблет на поверхности вода.
 
 
А в глубине, качаясь на минрепах,
Готовы мины вдруг загрохотать
Нестройным хором выкриков свирепых
И кораблям шпангоуты сломать.
 
 
Но будет день… Живи, к нему
готовясь, —
Подымется с протраленного дна,
Как наша мысль, достоинство и совесть,
Прозрачная и чистая волна.
 
 
И потому мы, как велит эпоха,
Пути родного флага бережем,
Мы подсечем ростки чертополоха,
Зовущегося минным барражом.
 
 
Где бы противник мины ни поставил —
Все море мы обыщем и найдем.
Согласно всех обычаев и правил,
Мы действуем смекалкой и огнем.
 
 
В морских просторах, зная все дороги,
Уничтожаем минные поля.
Свободен путь. Звучи, сигнал тревоги,
Дроби волну, форштевень корабля.
 

1941

Василий Кубанёв
Ты должен помогать

Василий Кубанёв (род. в 1921 г.) в августе 1941 г. ушел добровольцем на фронт. В марте 1942 г. он умер в Острогожске от обострившегося на фронте туберкулеза; в тот же день фашистские авиабомбы уничтожили его дом и его могилу. Стихи и письма В. Кубанёва, собранные друзьями и близкими, составили сборники «Идут в наступление строки», «Человек-солнце», «Если за плечами только восемнадцать».

 
Ты тоже просился в битву,
Где песни поют пулеметы.
Отец покачал головою:
«А с кем же останется мать?
Теперь на нее ложатся
Все хлопоты и заботы.
Ты будешь ей опорой,
Ты будешь ей помогать».
Ты носишь воду в ведрах,
Колешь дрова в сарае,
Сам за покупками ходишь,
Сам готовишь обед,
Сам починяешь радио,
Чтоб громче марши играло,
Чтоб лучше слышать, как бьются
Твой отец и сосед.
Ты им говорил на прощанье:
«Крепче деритесь с врагами!»
Ты прав. Они это знают.
Враги не имеют стыда.
Страны, словно подстилки,
Лежат у них под ногами.
Вытоптаны посевы,
Уведены стада.
Народы в тех странах бессильны,
Как птицы в железной клетке.
Дома развалены бомбами,
Люди под небом сидят.
Дети бегут к казармам
И выпрашивают объедки,
Если объедки останутся
В котелках у чужих солдат.
Все это видят люди.
Все это терпят люди.
Зверь пожирает живое,
Жаден, зубаст, жесток.
Но недолго разбойничать
Среди людей он будет:
Наши трубы пропели
Зверю последний срок!
Отец твой дерется с врагами —
Тяжелая это работа.
Все люди встают, защищая
Страну, как родную мать.
У нее большие хлопоты,
Большие дела и заботы.
Ей будет трудно порою —
Ты должен ей помогать.
 

1941

Алексей Лебедев
На дне

Штурман подводной лодки Алексей Лебедев (род. в 1912 г.) погиб на Балтике 29 ноября 1941 г. при выполнении боевого задания.

 
Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелено-голубой.
Над разъяренным океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником…
Осколком легкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.
 

1941

Марк Лисянский
Моя Москва

 
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
 
 
Но Москвой я привык гордиться
И везде повторяю слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
 
 
У горячих станков и орудий,
В несмолкаемой лютой борьбе
О тебе беспокоятся люди,
Пишут письма друзьям о тебе.
 
 
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
 

1941–1942

Евгений Нежинцев
«Пусть буду я убит в проклятый день войны…»

Евгений Нежинцев (род. в 1904 г.) – автор книг «Яблочная пристань» и «Рождение песни». Умер во время Ленинградской блокады 10 апреля 1942 г.

 
Пусть буду я убит в проклятый день войны,
Пусть первым замолчу в свинцовом разговоре,
Пусть… Лишь бы никогда не заглянуло горе
В твой дом, в твои глаза, в твои девичьи сны…
 
 
Пусть не осмелится жестокая рука
Черкнуть в письме, в скупой на чувства фразе,
Что ты в разорванном лежишь противогазе
И бьется локон твой у синего виска…
 

1941

Глеб Пагирев
«Остановясь на полуслове…»

 
Остановясь на полуслове,
Встаю, бросаю карандаш.
Горит роднее Подмосковье,
Гудит от выстрелов блиндаж.
 
 
Ну что, поэт? Бери гранаты,
Тяни латунное кольцо!
По фронту хлещут автоматы,
Песок и снег летят в лицо.
 
 
Умри, но стой! Назад ни шагу:
Ты эту землю не отдашь.
Здесь ценят стойкость и отвагу,
Здесь штык нужней, чем карандаш.
 
 
Забудь пристрастье к многословью,
К строке, что лирик сочинил.
Сегодня люди пишут кровью
За неимением чернил…
 
 
Земля, седая от мороза,
Окопы, надолбы, штыки.
Война, война – святая проза
И позабытые стихи.
 

1941

Эдуард Подаревский
«Серые избы в окошке моем…»

Эдуард Подаревский (род. в 1919 г.) перед войной окончил ИФЛИ. Погиб на фронте в 1943 г.

 
Серые избы в окошке моем,
Грязные тучи над грязным жнивьем.
Мы вечерами,
         Москву вспоминая,
Песни о ней
         бесконечно поем —
Каждый со всеми
            и все о своем.
Ночью – далекие залпы
                 орудий,
Днем – от дождя
            озверевшие люди
В тысячу мокрых,
            пудовых лопат
Землю долбят, позабыв
                о простуде,
Липкую, грязную
            глину долбят.
Значит, так надо. Чтоб в мире любили,
Чтобы рождались, работали, жили,
Чтобы стихи ошалело твердили,
Мяли бы травы и рвали цветы бы…
Чтобы ходили,
            летали бы,
                    плыли
В небе, как птицы, и в море, как рыбы.
Значит, так надо.
            Чтоб слезы и кровь,
Боль и усталость,
            злость и любовь,
Пули и взрывы, и ливни, и ветер,
Мертвые люди,
          оглохшие дети,
Рев и кипенье
          огня и свинца,
Гибель и ужас,
            и смерть без конца,
Муки —
   которым сравнения нет,
Ярость —
      которой не видывал свет…
Бой,
   небывалый за тысячу лет,
Боль,
   от которой не сгладится след.
Значит, так надо.
            В далеком «потом»
Людям,
      не знающим вида шинели,
Людям,
     которым не слышать шрапнели,
Им,
   над которыми бомбы не пели,
Снова и снова
         пусть скажут о том,
Как уходили товарищи наши,
Взглядом последним
               окинув свой дом.
В земли-погосты,
В земли-калеки…
Пусть мы пройдем их
               опять и опять,
Чтобы понять
         и запомнить навеки,
Чтоб никогда
         уже не отдавать.
Значит, так надо.
Вернется пора:
Синие, в звоне
            стекла-серебра,
Вновь над Москвой
               поплывут вечера,
И от вечерней
            багряной зари
И до рассветной
            туманной зари
Снова над незатемненной столицей
Тысячью звезд взлетят фонари.
Пусть же тогда нам
             другое приснится,
Пусть в эти дни
          мы вернемся туда,
В испепеленные города,
Вспомним, как в дождь,
                поднимаясь до света,
Рыли траншеи, окопы и рвы,
Строили доты, завалы, преграды
Возле Смоленска
            и возле Москвы…
Возле Одессы и у Ленинграда.
Вспомним друзей,
            что сейчас еще
                     с нами,
Завтра уйдут, а вернутся ль – как знать…
Тем, кто увидит
           своими глазами
Нашей победы разверстое знамя,
Будет
    о чем вспоминать.
 
 
… … … … … … … … … … … …
 
 
Травы желты, и поля пусты,
Желтые листья летят с высоты,
Осень и дождь без конца и без края…
Где ты, что ты, моя дорогая?
Часто, скрываясь за облаками,
Чьи-то машины проходят над нами.
Медленный гул над землею плывет
И затихает,
        к Москве улетает.
Кто мне ответит,
           кто скажет, кто знает:
Что нас еще впереди
              ожидает?
Нет никого,
       кто бы знал
               наперед,
Может быть, бомбой
               шальной разворочен,
Жутко зияя оскалами стен,
Дом наш рассыплется,
               слаб и непрочен…
Может быть… Много нас ждет перемен…
Что же… Когда-то, романтикой грезя,
Мы постоянство считали
                 грехом,
То, что казалось
           кусочком поэзии,
Нынче явилось
          в огне и железе,
Сделалось жизнью,
            что было стихом.
 

1941

Подмосковье