Текст книги "Рассказы о героях"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Бойцы с восхищением смотрели на своего командира. Они радовались удаче и, как всегда, связывали ее с именем Терещенко, с его выдержкой и храбростью. Разведчики знали его жизнь так же хорошо, как он знал жизнь каждого из них. Все лучшее, что получили они от своего командира, им самим выстрадано, проверено в боях. У него на теле 12 ран. Первую из них он получил еще под Спас-Демьянском, когда в составе поисковой группы захватил «языка» и прикрывал отход товарищей. Разведчики хорошо знали историю каждой его раны, каждой его награды…

* * *

19 августа 1944 года отдельная Новороссийская, дважды Краснознаменная ордена Суворова стрелковая бригада морской пехоты прибыла в Бессарабию. В ночь с 21 на 22 августа ее батальоны форсировали Днестровский лиман и пошли в наступление.

«Всюду личный состав бригады проявил исключительный героизм и отвагу, – говорится в донесении политуправления 3-го Украинского фронта. – Особенно отличилась группа разведчиков во главе со старшим лейтенантом Н. Терещенко. На мотоциклах она вырвалась вперед и отрезала пути отхода противнику. Ею захвачено 120 фашистов в плен, 7 орудий, 26 повозок с грузом, 60 лошадей».

Так, день за днем встает боевая биография нашего земляка. Мужественная и героическая. Биография парнишки, который в коротких перерывах между страшными боями, с трудом прилаживая листок бумаги на коленях, писал домой, что за него беспокоиться нет причины, который под свист пуль наказывал жене брата:

«Нюра, береги детей, не давай сырую воду…»

23 августа, накануне рокового боя, он писал своей сестре:

«У меня тоже свободного времени мало. Сообщи, пожалуйста, как у вас с овощами, как готовитесь к зиме, что нужно?..»

Это было последнее письмо Николая. В тот день завязались ожесточенные бои за Болград. Терещенко со своими разведчиками удалось проникнуть на окраину города и разведать расположение огневых точек противника.

Но… смельчаков заметили. Завязалась неравная схватка с фашистами. Враг наседал со всех сторон. Но доблестные разведчики, отражая свирепые атаки гитлеровцев, упорно удерживали захваченный рубеж. С каждым часом бой становился жарче. Терещенко получил ранение, его наспех перевязали, и Николай снова ринулся в бой. Превозмогая боль, командир всячески подбадривал боевых товарищей:

– Крепись, ребята! Скоро подойдет помощь. Все равно фрицу не одолеть нас…

А немцы буквально «поливали» смельчаков шквальным огнем. Казалось, сама земля уже вздрагивает и колеблется под ногами. Но даже сквозь грохот снарядов разведчики слышали призыв командира:

– Держитесь! Берегите патроны и гранаты… Бей без промаха!..

Вдруг громкий голос Николая оборвался. Осколком разорвавшейся мины отважный разведчик был сражен насмерть…

* * *

Перед нами – волнующий документ из Центрального архива Военно-Морского флота. Это – последний наградной лист нашего бесстрашного земляка:

«Старший лейтенант Терещенко Н. В., презирая смерть, с небольшой группой бойцов всегда первым врывался в освобождаемые села, разведывая силы противника, и не раз вступал в неравный бой с захватчиками, оставаясь всегда победителем, забирая колоссальные трофеи и большие колонны пленных.

23 августа, действуя во главе подвижного состава, т. Терещенко вступил в неравный бой с концентрированными силами немцев. В тяжелом бою он погиб смертью героя.

За подвиги в боях с немецко-фашистскими захватчиками, за проявленные геройство и мужество Терещенко Н. В. достоин высшей правительственной награды – присвоения звания Героя Советского Союза – посмертно…»

Президиум Верховного Совета СССР удовлетворил ходатайство командования бригады и Указом от 24 марта 1945 года присвоил Николаю Владимировичу Терещенко звание Героя Советского Союза.

Почти двадцать лет спустя после описываемых событий, в Москве встретились бывший командир бригады гвардии полковник запаса Л. Смирнов, бывшие моряки-разведчики Г. Дорофеев, Герой Советского Союза П. Морозов и другие, – все они с гордостью и любовью говорили о боевом товарище.

– Николай Терещенко, – вспоминал Л. Т. Смирнов, – был человеком необыкновенной храбрости и мужества…

– Может быть, именно потому, что Терещенко был особенно отважным командиром и человеком кристальной души, мы очень любили его, – продолжил П. Морозов. – За ним шли в бой без колебаний. И всегда побеждали.

Таким остался в памяти однополчан наш бесстрашный земляк, погибший смертью героя.

* * *

Он знал, что герои бессмертны. Но не знал, что в селе Калиновке Хобдинского района Актюбинской области, где он бегал босоногим мальчишкой, его именем будет названа школа, одна из улиц, установлен его бюст. Что на Одесщине, в городе Болграде, на той земле, откуда герой ушел в бессмертие, его имя будет высечено на высоком гранитном обелиске. Что пионерские дружины нескольких школ разных городов и сел будут носить его имя. Что в Оренбуржье Акбулакская средняя школа № 512, давшая ему путевку в жизнь, и ближайшая к ней улица станут носить его имя. А на аккуратном домике, куда приходили фронтовые треугольники с номером полевой почты, повесят мемориальную доску с надписью: «Здесь жил Герой Советского Союза Терещенко Николай Владимирович». Сейчас здесь живет со своей семьей старший брат Николая – Александр Владимирович, прошедший боевой путь от Бреста до Берлина.

В этом чистом, уютном домике мне довелось долго беседовать с матерью героя Елизаветой Ивановной Терещенко. Было это весной 1967 года – ровно за год до ее смерти. Старушке тогда было за девяносто. Сухонькая, голубоглазая, с потемневшим от времени лицом, она сохранила удивительные ясность памяти и взгляда.

– Коля-то у меня был двенадцатый ребенок. А всего их было тринадцать, – рассказывала Елизавета Ивановна. – В живых осталось лишь двое… Самый старший – Филипп – погиб в начале 1942 года. Комиссаром дивизиона был. Другой сын – Петр – летчиком был. Погиб при исполнении служебных обязанностей в звании подполковника. Николая тоже не дождалась…

И старушка долго сидела в скорбном молчании.

…Вот мы стоим перед школой, откуда Николай ушел на фронт. Прямо у входа – его бюст. На груди двадцатилетнего парня пять наград: орден Отечественной войны 2-й степени, орден Красной Звезды, два ордена Красного Знамени, орден Ленина и Золотая Звезда Героя. Устремив задумчивый взгляд вдаль, юноша будто прислушивается к чему-то.

Мне вспомнилось, что с таким лицом – задумчивым и серьезным – слушал Николай народные сказанья и легенды. И подумалось: а разве то, что совершил этот презиравший смерть юноша, не сильнее легенды!

1969 г.

С. Левинсон
ОТЦОВСКИЙ ХАРАКТЕР

Герой Советского Союза

Иван Игнатьевич Тишкун

Иван Тишкун родился в поселке Виносборном Могутовского сельсовета Бузулукского района. Его биография очень схожа с судьбами многих комсомольцев начала сороковых годов. Юность Ивана – чудесная пора дерзновенных мечтаний – была прервана разбойничьим нападением гитлеровских полчищ на нашу страну.

В те грозные дни семнадцатилетний Тишкун слесарил в Новосибирске на строительстве одного завода, куда его направили в 1940 году после окончания Орского ремесленного училища. Работал он в комсомольско-молодежной бригаде, не считаясь со временем. Вечерами ходил в школу рабочей молодежи, посещал стрелковый кружок, собирал металлолом, вносил сбережения в фонд обороны. Словом, все свои помыслы и поступки подчинял всенародному девизу: «Все для фронта!» А с фронта шли тревожные вести. Враг рвался к Москве.

Ранней весной 1942 года Тишкун приехал домой.

Мать предложила:

– Отдохни, сынок.

Но разве мог юный патриот позволить себе отдых, когда кругом нужда в рабочих руках, Комсомолец идет в Державинскую МТС, становится прицепщиком, затем трактористом. Работал не за страх, а за совесть.

Однажды он сообщил бригадиру:

– Завтра мне исполнится восемнадцать.

15 августа молодому механизатору прямо на колхозный ток доставили повестку из военкомата.

Прежде чем попасть на фронт, Иван Тишкун прошел специальную подготовку. Военные знания, навыки давались нелегко, их приходилось добывать упорным трудом. Перед отправкой на фронт бойцы были приведены к присяге.

Из штаба части вынесли знамя. Порыв легкого ветра развернул алое полотнище, опаленное дымом сражений. Под таким знаменем сражался отец Ивана – Игнат Тишкун, защищая молодую Советскую Республику. А теперь настал его черед.

И вот уже мчится эшелон туда, где решается судьба нашей Родины. На одной из станций Ваня опустил в почтовый ящик письмо:

«Дорогая мамочка! Все ближе и ближе фронт – поле битвы за нашу Родину. За меня не волнуйся. Буду сражаться против фашистов так, как отец громил белогвардейцев в гражданскую…»

Тишкун не уронил доброго имени отца. Всюду и всегда, в больших и малых боях он видел перед собой пример коммунистов. Он учился у них, не замечая, как сам становится бывалым воином.

«…Сегодня мне пошел двадцатый, – писал он матери и брату 15 августа 1943 года. – Командир поздравил меня с днем рождения… Погиб парторг нашей роты. Мы с ним вместе воевали, спали рядом, ели из одного котелка, по-братски делили радость и горе. Для меня парторг был больше, чем другом, – я равнялся по нему. Он еще больше сблизил меня с партией, и я решил стать коммунистом…»

Сержант Тишкун ходил в разведку за «языком», прыгал с самолета в тыл врага, взрывал мосты, минировал дороги, несколько раз был ранен. Всегда шел добровольцем на выполнение самых опасных заданий. Особенно отличился в дни наступления наших войск в 1944 году.

…Гитлеровцы укреплялись на правом берегу реки. Они опоясали свои позиции сетью проволочных заграждений, минными полями. Каждый метр реки был пристрелян.

Преграду надо было взять, таков был приказ Родины. Чтобы отвлечь внимание противника, командование части послало на правый берег несколько групп добровольцев. Одну из них возглавил комсомолец Тишкун.

Ночью эта группа незамеченной преодолела реку и пробралась на фланг гитлеровского подразделения, Враг почуял неладное. Наши воины открыли стрельбу, сея смерть и панику среди гитлеровцев. После некоторого замешательства фашисты пришли в себя и обрушили яростный огонь на горстку храбрецов. Он, казалось, уничтожил все живое там, где окопалась группа Тишкуна. Но как только гитлеровцы поднялись в атаку, наши встретили, их разящим огнем.

«В это время, – сообщал в одном из писем парторг части, – был дан сигнал к форсированию реки. Благодаря подвигу гвардии сержанта Тишкуна батальон ворвался в траншеи противника и выбил его из занимаемых позиций. Враг бежал на запад».

Командир полка, представляя сержанта Ивана Тишкуна к самой высокой награде, писал:

«Сержант Тишкун Иван Игнатьевич воюет в составе нашего полка с февраля 1943 года. Начиная с гор Кавказа, плавней Кубани, в боях за освобождение Донбасса, Токмана (на р. Молочная) и в приднепровских плавнях – во всех боях всюду и везде он показывал образцы мужества и бесстрашия, чем вдохновлял своих подчиненных на верность Родине… При форсировании р. Днепр и р. Ингулец тов. Тишкун И. И. своим личным беспримерным героизмом под шквальным ружейным, пулеметным огнем увлекал за собой своих подчиненных, первым вступил на правый берег реки Днепр. При штурме 13.III.44 г. города Херсон тов. Тишкун руководил штурмовой группой, проявил в рукопашных схватках непревзойденное мастерство советского бойца, лично уничтожил 12 немцев…»

Вскоре о подвигах молодого патриота узнала вся страна. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 июня 1944 года сержанту Тишкуну Ивану Игнатьевичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Радостная весть о высокой награде застала нашего земляка на курсах младших лейтенантов. К этому времени он уже стал коммунистом. После окончания курсов Тишкун несколько месяцев находился на фронте, а потом получил отпуск.

И вот он дома. Анастасия Прокофьевна полагала, что сын все время будет с нею. Но Героя ждали на фермах, в полеводческих бригадах, школах, учреждениях. Вместе с районными работниками Тишкун колесил по селам, выступал на митингах и собраниях. Самый внушительный хлебный обоз колхозники назвали именем Тишкуна.

Пролетели дни отпуска. 5 ноября 1944 года родные и близкие проводили Героя на фронт.

На фронте Тишкун стал командиром самоходной артиллерийской установки. В минуты затишья слал в далекое Оренбуржье письма-треугольнички, пронизанные неукротимой верой в победу, трепетной надеждой на возвращение к мирному труду.

«Примите, дорогая мамочка, фронтовой привет из Венгрии. Поздравляю Вас с днем 8 Марта! Посылаю фото, правда, незавидное. Ладно, сойдет и такое. Храните его до моего приезда. Не волнуйтесь и не плачьте, скоро наступит мир, я приеду домой насовсем. Привет Марусе…»

Никто не подозревал, что это его письмо окажется последним. Герой погиб в боях за Вену, погиб смертью храбрых, прокладывая путь пехоте. Это было 7 апреля 1945 года.

…Боевое знамя части склонилось над свежей могилой. Ослепительно засверкало на солнце золото букв: «За нашу Советскую Родину»! Гвардейцы, не раз смотревшие смерти в глаза, стояли в суровом молчании, отдавая почесть герою-коммунисту, человеку изумительного мужества, несгибаемой стойкости и душевной красоты.

1967 г.

Б. Савинков
В ОСАЖДЕННОМ ТАНКЕ

Герой Советского Союза

Федор Фролович Фомин

Утром 16 ноября 1941 года 1-й отдельный танковый батальон 129-й танковой бригады двигался с боями в направлении небольшого населенного пункта Усть-Тосно. Неподалеку от него боевые машины попали под массированный заградительный огонь немецкой артиллерии и крупнокалиберных минометов. Несколько танков загорелось. Другие маневрировали по заснеженному полю, пытаясь выйти из зоны губительного обстрела. Среди этих машин был и танк лейтенанта Федора Фроловича Фомина. Осколки вражеских снарядов били о броню. Черные столбы мерзлой земли, поднятые взрывами, обрушивались на машину, забили смотровые щели. Дым, проникая в танк, ел глаза.

Вырваться из этого огненного котла можно было, лишь двигаясь вперед, туда, где виднелись ощетинившиеся надолбами, дотами, дзотами и проволочными заграждениями немецкие окопы. Лейтенант крикнул:

– Саша, давай вперед!

– Я ранен, товарищ командир.

– Совсем не можешь?

– Поведу, – ответил механик-водитель, старший сержант Александр Перевалов.

Танк загрохотал по мерзлой земле и скоро вырвался из огненной завесы. По мчавшейся на предельной скорости машине ударило противотанковое орудие, укрытое в засаде. Перевалов развернул танк и раздавил немецкую пушку. Удача окрылила экипаж. Командир орудия Николай Бобров, прильнув к прицелу, ловил огневые точки врага, с ходу бил по ним из пушки.

Танк достиг Усть-Тосно, раздавив по пути группу боевого охранения гитлеровцев. Здесь на минуту остановились в овраге, чтобы оглядеться.

– Как самочувствие, Саша? – спросил лейтенант.

– Держусь пока.

– Давай я тебя перевяжу.

У Перевалова были ранены правая рука и бедро правой ноги. Руку забинтовали. Фомин хотел заняться раной на ноге, но Перевалов запротестовал:

– Не надо. Нога вроде цела. Задело малость кожу.

В это время командир орудия доложил, что к танку движутся немецкие автоматчики. Лейтенант повел машину на врага. Танк смял гитлеровцев. Проехали еще несколько метров вперед и услышали взрыв. Машина потеряла ход и остановилась на виду у немцев.

– Мина, – сказал Перевалов. – Попали в лапы фашистам!

Немцы усилили огонь по неподвижной и незащищенной советской машине. Пули, осколки снарядов и мин дробно стучали по броне, оглушая танкистов. Но машина жила. Командир орудия метко посылал снаряд за снарядом, а пулемет, за которым сидел Фомин, косил атакующих.

До вечера экипаж отбил несколько атак. Когда наступила темнота, Фомин и Бобров вылезли через нижний люк из танка. Они осмотрели снаружи повреждения. Исправить их своими силами было нельзя. Немцы обрушили на смельчаков огонь, Бобров был ранен, в левую руку. Теперь у трех танкистов осталось только четыре здоровых руки.

Прошел час, может быть, два. Стрельба утихла. Танк молчал. Немцы, вероятно, надеялись, что уничтожили его экипаж. Они послали группу автоматчиков, чтобы удостовериться в этом. Фомин, подпустив вражеских солдат поближе, дал длинную очередь из пулемета. Несколько немцев остались лежать на снегу. Остальные отступили.

– Надо спустить из баков горючее. Так машина будет менее уязвимой, – сказал Фомин, полез и открыл сливной кран.

Танк остался без бензина.

Пользуясь затишьем, танкисты попытались связаться по радио со штабом батальона. Но он почему-то не отвечал. Тогда установили связь со штабом бригады. Командир передал:

– Экипаж танка лейтенанта Фомина захваченную позицию удерживает.

Из штаба ответили:

– Выручим, держитесь до подхода наших танков.

Первая ночь в осажденном танке прошла более или менее спокойно. Немцы освещали машину ракетами, изредка вели по ней огонь из минометов.

К утру поземка намела у танка большой сугроб.

– Погодка идет нам на помощь, – не скрывая радости, заметил Перевалов.

В середине дня фашисты выкатили поближе к машине противотанковую пушку. Фомин, сменивший Боброва у орудия, уничтожил ее первым снарядом.

Тогда немцы решили ускорить расправу с непокорным экипажем советского танка. Их артиллерия начала обстрел. Снаряды ложились почти рядом, засыпая машину осколками и землей. Наши воины отбили огнем пушки и пулемета новый налет немецких автоматчиков. Наступила короткая передышка.

К исходу второго дня Перевалову стало хуже. У него начался бред. Когда приходило сознание, он просил пить. Но вода в бачке, хранившемся в машине, замерзла. Фомин попробовал дать раненому несколько глотков спирта, но тот отвел руку с фляжкой в сторону.

Мороз пробирал до костей. Танк изнутри стал покрываться инеем. Фомин и Бобров соскребали со стенок иней в руки, оттаивали его своим теплом и осторожно подносили драгоценные капельки ко рту Перевалова.

На третьи сутки сломалась рация. Прекратилась связь со штабом бригады, куда экипаж посылал короткие боевые донесения.

Кончались боеприпасы. Танкисты отвечали на атаки врага все реже, но били прицельно, экономя снаряды и патроны.

На четвертые сутки иссяк скудный неприкосновенный запас. Танкисты слабели с каждым часом. В перерывах между схватками клонило ко сну. Фомин видел в этом второго, не менее коварного противника. В дни боев с белофиннами на Карельском перешейке ему доводилось видеть, как гибли задремавшие на морозе бойцы.

– Может быть, попытаемся выбраться из танка ночью и пробьемся к своим? – осторожно предложил Бобров.

– Куда нам соваться! – ответил Фомин. – Да и Сашка́ тащить надо. Это верная гибель. Слишком легкая добыча для врага.

К началу пятых суток, мучаясь от голода, холода и жажды, танкисты очень ослабли. И все же они оставались бойцами, боевым экипажем, гордым гарнизоном небольшой стальной советской крепости. Это чувствовали и немцы. Все поле вокруг машины было изрыто воронками от снарядов и мин. А танк продолжал стоять, вести огонь.

На шестой день наши части освободили Усть-Тосно и его окрестности от гитлеровцев.

В осажденной машине Фомин услышал мощный гул своих танков.

– Наши, черт побери! Ей богу, наши! – со слезами радости на глазах кричал он.

Осторожно высунувшись из башни, лейтенант увидел мчавшиеся боевые машины, бегущих пехотинцев с автоматами. Несколько танков проскочило мимо. Вслед за ними к машине Фомина подъехала ремонтная летучка, из кабины которой выскочил командир танкового батальона.

– Живы все, братцы? – спросил он у Фомина.

– Живы, но есть раненые: Перевалов и Бобров.

– Крепко поработали! Молодцы!

За пять суток экипаж танка Фомина уничтожил около двухсот гитлеровских солдат и офицеров и две противотанковые пушки.

В феврале 1942 года жители села Петровки Курманаевского района узнали из газет о подвиге своего земляка Федора Фроловича Фомина. Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему звание Героя Советского Союза.

1967 г.

В. Альтов
БЕССМЕРТНЫЙ ДЕСАНТ

Герой Советского Союза

Акрен Мингазович Хайрутдинов

В ночь на 26 марта 1944 года над Южным Бугом висли белесые космы тумана.

Когда совсем стемнело, к берегу, стараясь ступать неслышно, подошла группа воинов. Майор Федор Котанов, подозвав командира отряда старшего лейтенанта Константина Ольшанского и замполита капитана Алексея Головлева, подошел с ними к самой воде. Там смутно, как фантастические рыбы, чернели силуэты семи рыбацких лодок. Навстречу вышел человек в дождевике и высоких до пояса резиновых сапогах.

– Андреев? – тихо спросил Котанов.

– Я, товарищ майор, – полушепотом ответит тот.

– Ну, вот и ваш проводник, – сказал Котанов. – Как лодки?

– В порядке.

– Тогда доброго пути вам, друзья!

В лодках установили пулеметы, уложили ящики с гранатами, патронами, запас продовольствия. Разместились поудобнее и оттолкнулись от берега. Скоро лодки с людьми будто растаяли в тумане.

Первую лодку вел знавший этот район с детства местный рыбак Андрей Андреев. Рядом с ним, всматриваясь в мутную пелену, сидел Ольшанский. Гребцы осторожно опускали весла в воду, чтобы не было сильных всплесков. На противоположном берегу – фашисты. В любую минуту оттуда мог обрушиться шквал огня.

– Нужная погода, – шепотом сказал Акрену Хайрутдинову сосед – коренастый, крепко сбитый Алик Мамедов.

– Точно, – коротко ответил Акрен. Разговаривать было нельзя. Перед отплытием Ольшанский еще раз предупредил: ни звука, даже если придется погибать – умирай молча.

Мысли Акрена уносились далеко, за две тысячи километров от черноморских берегов, в оренбургские степи, в село Мордовская Бокла. Там, на берегах тихой мелководной Боклы прошло его детство, там, когда началась война, он, оставив школу, поступил в обозный цех местпрома, где работал и его отец. Вместе они гнули дуги, полозья для саней, обода колес, делали телеги и розвальни.

Война была далеко, но ее голос доносился и до их села. То в одном, то в другом доме, получив похоронную, рыдали матери и жены. То из одного, то из другого дома уходили на фронт мужчины.

Акрен был комсомольцем. И поэтому в военкомат он пришел в первый день войны.

– Подрасти, придет твое время – сами вызовем, – сказал военком.

И еще раз пришел сюда Акрен летом 1942 года, в те страшные дни, когда гитлеровские армии хлынули на Кавказ, когда бои шли почти у самой Волги.

– Не могу больше дома сидеть, – сказал он.

– Готовься, теперь уже скоро вызовем, – пообещал военком.

В августе Акрену и его сверстникам принесли из военкомата повестки. Провожало их почти все село. Гармошка пела про трех танкистов и про Катюшу. Местный гармонист не успел еще разучить песен военного лихолетья.

До станции Акрена провожала мать – старая Садра-апа. Маневровый паровоз долго гонял вагон по путям, то в одну, то в другую сторону. И метались по перрону из конца в конец матери. Но вот и прощальный гудок.

– Мы вернемся, мама, обязательно вернемся! – крикнул Акрен на прощанье.

А потом, обнявшись, друзья запели:

 
Дан приказ: ему на Запад,
Ей в другую сторону…
 

И весь вагон подхватил известную песню, изменив только последнюю строчку:

 
Уходили комсомольцы
Защищать свою страну.
 

Так с песней и ушел в летнюю ночь воинский эшелон.

Потом оказалось, что ушел он не на запад, а на восток – в глубокий тыл. Стал Акрен матросом-тихоокеанцем. Очень пришлась ему морская форма. Стройный, черноволосый, он в бескозырке и форменке стал совсем не похожим на того немного угловатого, тихого и стеснительного паренька, что работал в местпроме.

Спустя несколько месяцев Акрен снова в воинском эшелоне пересек всю страну. Он стал бойцом 384-го батальона морской пехоты Черноморского флота, батальона, которым командовал майор Федор Котанов. Об этом человеке на флоте рассказывали легенды. Он был начальником штаба знаменитого десантного отряда Героя Советского Союза Цезаря Куникова, геройски сражавшегося на Малой земле под Новороссийском.

Батальон Котанова был грозой для фашистов. Командование бросало морских пехотинцев в самые дерзкие операции. Служить в таком батальоне – большая честь. Тем более, что здесь встретил Акрен, можно сказать, почти земляка – Алика Мамедова. Алик – азербайджанец. Точное его имя Ами Ага-оглы Мамедов. Приехал он с матерью в Оренбургскую область вместе с другими эвакуированными. Жили они в селе Александровке. Тут ребята и стали звать его Аликом. Это имя прижилось. Почти с первых дней войны отец Алика воевал, и писем от него семья не получала.

Алик учился в седьмом классе, учился неважно, потому что было не до занятий – мальчишка рвался на фронт. Дважды пытался бежать, но его возвращали к матери. И тогда он «потерял» свидетельство о рождении и вновь явился в военкомат. Был он рослым и плечистым. Парнишка страстно убеждал, что он уже совершеннолетний, что он должен отомстить за отца. Уставшие отбиваться от несовершеннолетних добровольцев военкоматовцы поверили Алику. Так в батальоне Котанова появился краснофлотец Мамедов.

Акрен подружился с Аликом, вдвоем они часто вспоминали затерявшиеся в степном приволье оренбургские села, матерей… Вот и сейчас Алик, наверное, как и он, думает о матери, которая осталась совсем одна в Александровке.

…Позавчера, когда после лихой атаки взяли село Широкую Балку, они вдали, там, где сходятся Ингул и Южный Буг, увидели в рассветной дымке большой город. Это был Николаев – город русской морской славы, город-судостроитель, один из крупнейших черноморских портов. Части правого крыла 3-го Украинского фронта, с ходу форсировав Южный Буг, устремились к Одессе, поставив Николаев под угрозу окружения. Судьба Николаева казалась уже решенной, и парни в черных бушлатах готовились к штурму.

Но совсем неожиданно батальон Котанова сняли с передовой и отвели на отдых. А скоро вездесущий Николай Медведев, научившийся по каким-то для других незаметным признакам «угадывать» замыслы командования, предупредил товарищей:

– Готовьтесь, братишки, к большому делу.

– К какому? – полюбопытствовал Акрен.

– Завтра узнаешь, – вывернулся Николай и пошел своей дорогой.

А утром майор Котанов в самом деле вызвал добровольцев для выполнения особого задания. Шаг вперед сделали почти двести человек. Котанов и Ольшанский отобрали 53 самых сильных, самых метких стрелков, самых отчаянно смелых. В отряд вошли и Акрен с Аликом. Вместе с Ольшанским и Головлевым их стало 55. Потом, уже у берега, к морякам присоединились еще 12 саперов и связистов из соседней части.

Несколько часов в тревожном безмолвии плыли они против течения, держась поближе к своему берегу. Впереди – только туман да туман. И вдруг хлопок, и чуть ли не над их головами в небе повисла ракета. Она взвилась оттуда, с правого берега, где засели враги. Все невольно втянули головы в плечи. Но за несколько метров ничего нельзя было увидеть сквозь пелену тумана. И это спасло их.

Вода заплескивалась в лодки. Все промокли до нитки. Пришлось вычерпывать воду котелками, касками и даже шапками. И все это надо было делать тихо.

Андреев поднял руку. Ольшанский передал по цепочке команду – приготовиться к высадке. Был третий час ночи, когда отряд благополучно достиг берега. Тихо выгрузились, затопили лодки и направились к темнеющей громаде элеватора.

Разведчики во главе с Юрием Лисицыным бесшумно сняли часовых. К рассвету десантники заняли элеватор, каменное здание конторы порта и несколько домиков, находящихся рядом. У окон, превращенных в бойницы, разместились пулеметчики. Огневые точки расположили так, чтобы можно было вести круговую оборону. Акрен установил свой пулемет на первом этаже конторы. Огляделся. Из окна видна улица и часть железной дороги. Хорошо. Жаль вот только с Аликом расстались – тот попал в группу Лисицына, которая обосновалась в деревянном домике, в нескольких метрах от конторы.

Потом Ольшанский приказал собраться в подвале элеватора. Короткой была речь командира.

– Товарищи, – окидывая взглядом десантников, сказал он, – мы собрались, чтобы перед боем дать клятву Родине, что мы с честью выполним свою задачу. Мы должны оттянуть на себя как можно больше сил врага, чтобы наши войска взяли город с меньшими потерями. И вторая наша задача – не дать фашистам разрушить порт.

Затем Ольшанский предоставил слово Головлеву. Капитан читал слова клятвы:

«Перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом народа клянемся мстить беспощадно за наши разрушенные города и села, за страдания, муки и кровь советских людей…»

И вслед за ним Акрен, Алик и их товарищи повторили суровое и ответственное слово: «Клянемся!» А через минуту радист старший сержант Виктор Самойлов отстучал ключом текст клятвы. Ее приняли в штабе батальона.

В восемь часов утра 26 марта в районе порта уже разгорелся бой. Окружив десантников, гитлеровцы атаковали их со всех сторон, но меткие пули разили врагов, как только те осмеливались высунуться на открытое место.

Против горстки моряков фашисты бросили три пехотных батальона, танки, артиллерию, шестиствольные минометы. Но элеватор и другие бастионы моряков продолжали огрызаться градом пуль. Хорошо видя врагов с верхних точек, десантники вели прицельный огонь, уничтожали артиллерийские расчеты. Михаилу Хакимову удалось поджечь из противотанкового ружья фашистский танк. Потом были подбиты еще две стальные машины.

Акрен Хайрутдинов огнем своего пулемета прижимал вражеских солдат к земле, не давал им подняться. Метко били пулеметы Прокофьева, Миненкова, Гребенюка, Шпака.

На матросский гарнизон обрушили бомбовый удар «юнкерсы». Потом под прикрытием автоматчиков фашисты подтащили огнеметы. Из форсунок с бешеной силой ударило в окна смертоносное пламя. Огнеметы подожгли здание конторы – горели полы, деревянные конструкции. От разрывов обрушивались перекрытия. В едком дыму, в каменной и цементной пыли ничего не было видно, трудно было дышать. Но как только гитлеровские вояки поднимались в атаку, из пылающего здания их встречали пулеметным и автоматным огнем, гранатами.

Редели ряды защитников крепости. Пуля фашистского снайпера сразила Тимофея Прокофьева. Прямым попаданием снаряда был снесен сарайчик, из которого стрелял Георгий Дермановский. Вспыхнул, как факел, домик, где сражалось отделение Лисицына. Но из огня продолжали разить врага Лисицын, Мамедов, Макиёнок. И только когда рухнула крыша и весь домик осел набок, этот бастион перестал существовать. Взрывная волна выбросила Лисицына. Отлежавшись, он пробрался к командиру.

Снова на советских моряков обрушила огонь фашистская артиллерия, совсем рядом загрохотали по мостовой танки.

Осколком оторвало руку Валентину Ходыреву. Передав пулемет Павлу Осипову, Акрен бросился на помощь товарищу. Затянув жгутом обрубок, остановил кровь, пытался перевязать. Но Валентин оттолкнул его – ни к чему теперь.

Оставшись в одной тельняшке, Ходырев со связкой гранат пополз навстречу танкам. Его дважды ранили, но Валентин упрямо полз вперед. Приподнявшись, он метнул гранаты. Взрыв разорвал гусеницу. Танк замер. Погиб и Валентин.