Текст книги "Искушения наших дней. В защиту церковного единства"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Когда женщина влюбляется в чужого мужа, это плохо. Но если она влюбляется в священника или в монаха, т.е. в того, кто обещал себя Богу, это гораздо хуже. В таких тяжелых случаях священнику нужно просто гнать от себя таких женщин. Но иногда можно объяснить, вразумить, поставить на место и помочь справиться с этим, так как это часто случается неосознанно, не вполне серьезно.

В поискал душевного комфорта

Но я не об этом хочу сказать, а о том, что, не доходя до таких крайностей, женщины очень часто стремятся устроить со священником такие душевные отношения, которые будут имитировать некую общую жизнь. Это не обязательно влюбленность, но это некоторый душевный комфорт. Они начинают требовать, чтобы священник обязательно уделял им внимание, чтобы с ними разговаривал, общался:

– А почему вы не спросили меня о чем–то, а почему вы мимо меня прошли, почему вы вот с той говорите долго, а со мной коротко? А почему вы так со мной суровы, я вам безразлична?..

Подобного рода переживания и чувства всегда означают, что у женщины к священнику отношения душевные, а не духовные. Она ищет в нем не духовника, а компенсацию своей неустроенной душевной жизни. Тут еще может не быть влюбленности, но всегда есть какая–то пристрастность.

Привязанность, вообще говоря, – это неплохо, вполне естественно любить своего духовного отца, это нормально. Это даже должно быть, и такая любовь может быть очень сильной, даже самой сильной в жизни человека – любовь к духовному отцу. Но важен характер этой любви. Нужно, чтобы это была любовь дочери к отцу. Нужно, чтобы это была любовь духовная, ради Христа. Любовь, которая видит в священнике посланного Богом учителя духовной жизни. Когда хочется смиряться, учиться, слушаться, когда есть готовность потерпеть даже суровое научение, строгий выговор, когда есть вера в то, что духовник тебя любит, о тебе молится, думает и совершенно при этом не обязан тебе ничем, не обязан вести с тобой «приятные» беседы или что–то еще в этом роде.

Такая любовь будет и хорошей, и плодотворной. А душевные отношения, особенно там, где начинаются обиды на священника, духовно бесплодны и вредны, они означают прелесть. Прелесть – это славянское слово, «лесть» переводится на русский язык словом «ложь». Прелесть означает самообман. Человек думает, что он идет по правильному пути, а на самом деле идет по ложному. Если его оставить на этом ложном пути, он может уйти и заблудится обязательно, погибнет. Священнику здесь бывает очень трудно. Потому что долг подсказывает, что он должен одернуть человека, должен сказать:

– Нет, это совсем не то, что нужно. Ты должна совершенно иначе жить. И отношения должны быть совершенно другими.

Он говорит, а она обижается:

– Ну да, вот ей вы этого не говорите. Ее вы любите, а меня нет. Она не требует, чтобы была влюбленность, но ей просто нужна

душевная ласка, душевная любовь. Само по себе душевное – это не есть какая–то проказа, это не есть что–то такое скверное, обязательно плохое, вовсе нет. Человек имеет душу и тело. И эта душа может потом соединиться с духом Божиим, может начаться духовная жизнь в этой душе. Духовное очень часто начинается с душевного. Но начинается это именно в душе, в душевной жизни. Так что, как говорят духовники, душевное должно сочетаться с духовным, должно происходить преображение душевного в духовное. А священник должен суметь перевести человека на правильные рельсы. Приходит человек и плачет, ему просто нужно душевное тепло. Ему нужно сказать:

– Ну, что ты, так огорчаешься, приходи, я тебе помогу, скажу тебе что–нибудь…

И одно такое душевное слово человека преображает, меняет его жизнь, привлекает его. Оно нужно человеку, это законная потребность человека. Поэтому не надо думать, что плохо, если священник с таким душевным теплом обратился к кому–то. И если священник суровый и холодный, который только «духовно» любит и никогда до душевного не опускается, то это некий манекен, в жизни этого не бывает. И преподобный Серафим, и преподобный Сергий, и старец Амвросий – они всегда умели это душевное тепло показать, сказать: «радость моя», могли дать конфетку или там еще что–нибудь, ласково посмотреть на человека. Но это должно быть только началом. А дальше от душевной жизни, от душевных отношений, от душевной любви должен быть обязательно переход к жизни духовной. Когда пришел человек, движимый душевным чувством или душевной потребностью, то очень скоро нужно ему сказать:

– Ну, а теперь ты смиряйся, вот теперь ты увидела, нашла Церковь, нашла церковную жизнь, новый путь. Теперь давай смиряться, трудиться, жить подвигом. Теперь я буду тебя не по головке гладить, а требовать, чтобы ты исправлялась.

И вот тут–то бывает, что человек доходит до какого–то рубикона и дальше идти не хочет. Особенно женщины часто дальше не хотят идти. Им нужна душевность и больше ничего, и они начинают коснеть в этом. Священника это начинает тревожить, он начинает требовать, объяснять:

– Так бессмысленно, бесполезно, это бесплодный путь.

А в ответ – одни обиды. В ответ – слезы, истерики, упреки, скандалы, иногда неприличные. Есть много случаев, когда духовник не умеет выйти из этого положения, даже опытный, хороший. Если духовные силы безграничны, потому что они даются Богом, питаются благодатью Святого Духа, и чем больше потребность, тем больше дается от Бога этих сил по принципу «рука дающего не оскудеет», то душевные силы священника ограниченны. Он начинает изнемогать, не может больше так, наконец, сорвется и скажет:

– Убирайся вон. Больше не могу и не хочу, сколько это может продолжаться!

Требуется много мудрости, терпения, любви, подвига, чтобы не оказаться в плену душевных отношений, чтобы никого не прельстить, не обмануть, не потакать обману, но и не оттолкнуть человека так, что он уйдет в отчаянии и в церковь больше не придет.

Умеем ли мы быть духовными детьми?

Очень часто случается, что духовные чада начинают разочаровываться в чем–то, они тоже жить подвигом не умеют, не хотят. Они не ищут духовной жизни, духовного подвига, они ищут какого–то комфорта, каких–то особых отношений. Они перестают искать смирения, послушания, а начинают требовать от своего духовника, чтобы он их понимал, чтобы он уделял им время, чтобы он их слушал, чтобы он с ними беседовал без конца, чтобы он к ним как–то относился, начинают хамить, дерзить своим духовникам. В наше время это очень–очень часто бывает.

По существу, нужно признать, что духовных детей очень мало. Их почти что нет. Возможно, есть огромная толпа народу, но это все не духовные дети. Душевные дети, которые духовною жизнью жить даже не собираются. Если так называемое духовное чадо хамит своему духовнику, то это не духовное чадо, уверяю вас. Точно так же, если духовное чадо не желает слушаться, ему говоришь раз, два, три, а оно не слушается, то это, конечно, не духовное чадо, только название одно осталось. И вот здесь священнику нужно прозреть и со всей очевидностью признать, что чего–то высокого не вышло, не выходит у него, и смело сказать этим своим так называемым духовным детям:

– Не надо обманывать друг друга. Не хочешь так, иди куда–нибудь в другое место, и все. Зачем играть в послушание, в какие–то отношения. Зачем это делать? Это будет гораздо лучше, гораздо честнее.

Обычно священник к этому приходит, в конце концов. Он начинает избегать этих бесплодных отношений, отношений, которые оставляют только одну тяжесть на душе. И поэтому мы очень часто видим пожилых священников, очень хороших, у которых духовных чад почти что нет. Когда–то были приходы, а на старости лет никого не осталось. Может, есть два–три человека, а может, пять. Почему? Потому что не стало сил у этого батюшки исповедовать без конца, и беседовать он не может уже, душевного интереса он не представляет больше для этих душевных чад. А людей, которые действительно хотят его слушаться, которые верят ему, оказывается очень–очень мало. Может, была община человек 500, а осталось, может быть, пять. Остальные все куда–то разбрелись.

Людей, по–настоящему желающих искать подвига духовной жизни, очень мало. Подавляющее большинство ищет жизни душевной, душевного комфорта, душевных отношений, жизни земной, а не небесной, не хочет освобождаться от своих страстей, не

хочет отказываться от своей воли, не хочет ничем существенны жертвовать. Людей, желающих отказаться от своей воли, стать послушными, искать волю Божию, очень мало.

И поэтому священнику нужно не давать ввести себя в заблуждение. Кипит деятельность, все оживает, все растет, строятся храмы, вроде все плодоносит, священнику дают награды, повышают его в чинах, все образцово, все прекрасно. Он может поверить в то, что все действительно прекрасно… Нужно помнить обязательно всякому пастырю, что прекрасно будет только тогда, когда он будет приближаться к Богу и когда его паства тоже будет идти к! Богу, к духовной жизни, к жизни благодатной. Тогда только будет прекрасно, когда все лучше и лучше будет совершаться Божественная литургия, когда на совести, на душе, появится благодатный свет, когда все меньше будут иметь значение всякое земное благополучие, земные достижения, награды. Все это будет он ни во что вменять, если прикоснется к жизни благодатной, к жизни с Богом. Вот если так он будет жить, то к нему постепенно будут собираться духовные чада, которые будут иметь такое же устроение. Если же он, в основном, погружен в земную деятельность, то и чада его будут такими же, земными, а не духовными.

Более всего священнику должно бояться подмены, потому что подмена несет в себе дух антихриста вместо Духа Христа. Он должен смотреть – а он не заблудился, сам–то он не забыл единственно правильную цель? Ко Христу ли он идет и готов ли он пожертвовать всем ради того, чтобы остаться со Христом? И должен смело признавать, что мало он умеет, мало получается, и среди тех, кто идет за ним, очень мало настоящих духовных чад. И занимаясь всевозможной деятельностью – и благотворительной, и преподавательской, и организаторской, и строительной, и просто отправлением служб и треб, – священник должен помнить о едином на потребу: о том, что самое главное, чем никогда нельзя пожертвовать, нельзя поступиться, – реальная жизнь с Богом, жизнь благодатная. Все остальное без благодатной жизни не имеет никакой цены, никакого смысла и будет давать только обратный результат.

(Из статей «Покаяние, исповедь, духовное руководство»

и «Являть верность и веру»)

Диакон Владимир СОКОЛОВ,

клирик храма Девяти Кизических Мучеников, г. Москва

МЛАДОСТАРЧЕСТВО – СОБЛАЗН НАШЕГО ВРЕМЕНИ

«Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит».

(Мф. 18, 7)

«Не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом».

(1 Тим. 3, 6)

«ЛИНИЯ ФРОНТА» ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Еще не так давно Церковь была гонима. Ее обещали уничтожить: закрывали храмы, расстреливали и ссылали духовенство, всячески притесняли верующих, даже устраивали «безбожные пятилетки» для окончательного уничтожения религии… Сталин торжественно обещал, что к 1 мая 1937 года имя Бога навсегда будет забыто на территории СССР. Эти времена закончились совсем недавно – многие еще помнят широкомасштабное хрущевское гонение и обещание генсека показать по телевизору последнего попа.

Но, несмотря на гонение, в некотором отношении в те времена было проще. Враг был не скрытым, а видимым – он не рядился в «овечью шкуру», а шел на Церковь открыто и нагло, по–волчьи оскалившись и выставляя окровавленные когти. Все эти демонические признаки были видны любому человеку, хоть сколько–нибудь приобщенному к мистической жизни Церкви. Здесь ясно был виден враг, четко пролегала линия фронта – и понятно было, что отступать некуда: тыла фактически не было – надо было стоять насмерть. Насмерть и стояли. Тех, кто стоял насмерть, мы недавно прославили в чине святых, отпраздновав эту победу христианского духа над смертью.

Но сегодня все переменилось: линия фронта искривилась, а местами вообще исчезла – непонятно стало, где тыл, а где передовая, где враг, а где друг, потому что нападения начались со всех сторон. Непонятно стало даже что это: оборона или нападение – враг или союзник пред тобой? Все смешалось. Наступило время соблазнов. Враг изменил тактику – он стал приходить в «овечьей шкуре» под видом доброго пастыря.

Судите сами. Раньше у нас старцев было: по пальцам одной руки можно было перечесть – и те говорили про себя: старцев не знаем, стариков у нас много, а вот старцев что–то не замечали (эту мысль неоднократно высказывал архимандрит Кирилл Павлов). Сегодня же «старцы», духовидцы и тайнозрители появляются в огромных количествах. Среди них встречаются и самозванцы, выдающие себя за православных монахов, священников.

Понятно, что во всех нас живет неистребимая жажда подлинного духовного руководства. Но только непонимание того, в чем заключено подлинное старчество, делает нас доверчивыми ко всякого рода обманам.

И эта безответственность и доверчивость породили некий феномен нашего времени: некий ранее неизвестный рынок услуг – спрос и предложение на то, что раньше давалось только очень немногим людям, особо просвещенным благодатью. Таким образом, дары благодати Святого Духа нынче сделались «ходовым товаром». Кому же не хотелось бы исцелиться чудесным образом или узнать о себе волю Божию? Сегодня такие услуги предлагают очень многие колдуны и экстрасенсы, прикрываясь православными иконами, свечами и молитвами. И эта маскировка действует неотразимо – иконы и свечи лишают многих наших соотечественников критического сознания. Пользуясь доверием нецерковных людей к внешним атрибутам, колдуны и экстрасенсы стали надевать на себя не только кресты, но и священнические и даже епископские одежды^[1].

Однако подобного рода соблазны не так страшны, как кажется на первый взгляд – они легко могут быть обнаружены, потому что это соблазны внешние: как бы ни маскировался какой–нибудь колдун под православного старца или даже под митрополита – рано или поздно он все равно будет разоблачен. Другое дело, если соблазн приходит изнутри, когда прямого подлога нет, когда священник имеет правильное рукоположение, соблюдает уставы и предписания церковные и ведет внешне благочестивую жизнь, однако пользуется данной ему властью в целях самовозвеличения, родя паству с истинного пути спасения. Такой соблазн распознать гораздо труднее, он действует скрытно от паствы и даже от самого пастыря. Таких священников принято сегодня именовать младостарцами. Хотя само это понятие гораздо шире – и младостарцами можно называть всех тех, кто незаконно присвоил себе звание учителя.

Архимандрит Лазарь в своей книге «Ангелу Лаодикийской Церкви» дает краткую, но очень точную характеристику такого пастыря, указывая и причину, по которой происходит обольщение. «От незнания, от непонимания своего собственного духовного уровня, — пишет он, – человек впадает в состояние прелестное, мечтательное. Он мнит в себе несуществующие добродетели, считает положительными, духовными, богоугодными – душевные, нервные порывы своей души. Вся душевная деятельность такого человека сосредоточивается в уме и на кончиках нервов, отсюда порывистый, взбудораженный, сумбурный образ всей жизни. От такой наружной горячности происходит разгорячение чувств и помыслов, мечтаний и переживаний. Все это делает человека «взвинченным», подвижным, активным, суетливым. В его голове рождаются тысячи планов и идей, в сердце – море желаний и чувств, но все они направлены вовне, в земной мир, на устройство и преобразование земной, мирской обстановки. И хотя при поверхностном взгляде вся эта деятельность как будто ориентирована на Бога, на Евангелие – но на самом деле она вполне самодеятельна и самонадеянна. Бог, евангельские заповеди, уставы

и правила церковной жизни, обряды и богослужения – здесь только оболочка, только фон и покрытие, в центре же всей своей деятельности такой «труженик» ставит себя и свою волю».

Этот страшный вывод заставляет о многом задуматься, Как это явление проникло в Церковь, как оно зарождается, развивается, вызревает – и что способствует его развитию?

ОТКУДА ВЗЯЛОСЬ ЛЖЕСТАРЧЕСТВО?

Соблазн младостарчества существовал во все времена. Еще апостол Павел, обращаясь к Тимофею и наставляя его в том, какими качествами должен обладать кандидат во епископы^[2], предупреждал: «Не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом» (1 Тим. 3, 6). Важно для контекста дальнейшего разговора обратить здесь внимание на то, что апостол указывает и на причину, препятствующую рукоположению – это неготовность кандидата^[3]. Но сам же апостол в прощальной беседе с Ефесскими пресвитерами пророчески предвещает: «Я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Деян. 20, 29–30). Итак, соблазн лжепастырства существовал уже в апостольские времена – и это тогда, когда Церковь жила единым Духом и у верующих «было одно сердце и одна душа» (Деян. 4, 32).

Последующая эпоха не столь обиловала духовными дарами, поскольку из–за притока огромного количества новообращенных произошло естественное понижение духовно–нравственных требований. Потому самые ревностные христиане стали убегать в пустыню, где они могли полностью посвятить свою жизнь духовно–нравственному совершенствованию. Некоторые из подвижников добивались состояния бесстрастия, которое настолько приближало их к Богу, что они могли получать различные духовные дары – и прежде всего дар любви. Это давало им возможность мудро, в соответствии с Божьей волей распоряжаться и такими дарами, как духовное разумение и прозорливость. Зная о том, что этим духоносным отцам открыта воля Божия, многие из тех, кто желал пройти путем духовного совершенствования, сами просили подвижников руководить ими в духовной жизни, а чтобы такое руководство осуществлялось более успешно – отказывались от своей воли.

Так родилась практика полного послушания, когда послушник отдавал старцу – на время – для исцеления свою поврежденную волю. Действенна эта практика была только там, где духовному руководителю открывалась воля Божия, а руководимый отдавался в такое послушание свободно, желая исполнять именно Божию волю, а вовсе не волю человеческую. О насилии здесь не могло быть и речи, потому что старец своими советами и опекой только помогал послушнику взращивать в себе «нового человека».

Однако со временем таких бесстрастных подвижников становилось все меньше и меньше. С их оскудением опыт такого полного послушания, введенный повсеместно, обессмысливался, потому что в нем исчезал один из главных компонентов такого послушания: открытая подвижнику воля Божия.

В XX веке святитель Игнатий Брянчанинов, проделавший огромную работу по изучению и осмыслению древнего опыта пастырства и духовничества, писал о том, что такое послушание возможно было только в древности. Но и в древности таковых старцев «всегда было ничтожное число», а про время, в которое жил святитель, он совершенно определенно написал: «богодухновенных наставников у нас нет». Святитель Игнатий, безусловно, знал людей святой жизни среди своих современников, но сказал так для того, чтобы показать их чрезвычайную малочисленность по сравнению с общим числом духовенства, монашества и верующих мирян.

Поэтому, остерегая всех тех, кто искал духовного руководства по образцу древнего старчества, он предлагал устроить современное ему духовничество следующим образом: «По учению отцов, жительство… единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших братии; этот совет опять должно проверять по писанию отцов… Отцы, отдаленные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет предшественников, уже жалуются на редкость богодухновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют богодухновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещевают в руководство Священное Писание, проверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшей осмотрительностью и осторожностью совет современных… братий»^[4]. «Святые отцы завещевают избирать наставника непрелестного… Они предостерегают от учителей неискусных, чтобы не заразиться их лжеучением». «Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению Апостола (2 Фес. 2, 10–12)»^[5]. И это написано в XX веке, который дал Церкви целый сонм богопросвещенных и прозорливых старцев. Что же можно тогда сказать о духовничестве в наше апостасийное время?

Но, начитавшись литературы о прозорливых оптинских старцах, неопытные христиане все равно ищут старческого руководства, забывая, что такое духовничество было исключительным явлением даже для XX века.

Иван Михайлович Концевич, автор популярной книги об оптинских старцах, писал о причине возникновения лжестарчества: «Когда истинные старцы, можно сказать, отсутствуют, люди, жаждущие найти себе духовную опору, выбирают какое–либо духовное лицо, им почему–либо симпатичное, и говорят: „Я отношусь к нему, как к старцу“^[6]. Если духовник окажется трезвым, духовно честным, он резко отстранит такое отношение. Но сколько таких, которые охотно попадаются в сети, им расставляемые. Ибо это «лицедейство», по выражению еп. Игнатия Бряпчанинова, ведет самозванного старца к духовной смерти. Он сам теряет почву под ногами и идет уже кривыми путями, растеряв все то, что собирал и приобретал за всю прошлую жизнь»^[7].

Послушание или идолопоклонство?

Это первая и самая основная причина возникновения лжестарчества – она чисто психологическая по характеру проявления, хотя и имеет, разумеется, духовное происхождение – это, как говорит святитель Игнатий, «вера в ложь». Кроме того, психологические предпосылки для этого содержатся еще и в том, что мы, не желая меняться, – хотим переложить ответственность на пастыря^[8]. Такое бегство от ответственности выражается часто в совершенно абсурдном понимании послушания, в готовности выполнить все что угодно. Но такое исполнение послушания есть форма идолопоклонства, в котором, через нарушение заповеди, происходит измена Богу, а старец почитается больше, чем Бог^[9]. Таким же именно образом понимается, кстати, послушание и во всех тоталитарных сектах: приказы наставника, учителя, гуру или руководителя секты исполняются без размышления – «фюрер думает за нас». К сожалению, в описываемом нами случае дело даже -не в «старце», а в том, что мы внутренне готовы на такое бездумное и безответственное послушание. Наше настойчивое желание переложить ответственность на другого рождает и естественный по–человечески отклик. Но следует также учитывать и то, что предпосылкой к такому беспрекословному послушанию может являться давно замеченная открытость и доверчивость русского народа, уступчивость и податливость, склонность его к максимализму, то есть к полной отдаче какому–нибудь делу, к готовности жертвовать собой. Но открытость сочетается с поразительной наивностью и незащищенностью. Такой открытый и готовый жертвовать собой человек всегда может стать жертвой бессовестного насилия. Все это создает благоприятную психологическую почву для возникновения младостарчества.

Превышение власти

Вторая объективная причина имеет историческое происхождение. На нее тоже указывает Иван Михайлович Концевич. «Современное духовничество, — пишет он, – родилось из древнего монастырского старчества и является его вторичной формой. Благодаря родственности этих явлений, духовничества и старчества, у малоопытных священников, знакомых с аскетической литературой только теоретически, всегда может возникнуть соблазн «превышения власти» – перехода грани духовничества, чтобы старчествовать, – в то время как они даже понятия не имеют, в чем сущность истинного старчества. Это и младостарчество" (по одному меткому выражению) вносит разлад в окружающую жизнь. Оно таит опасность причинить непоправимый вред душе опекаемого»^[10].

Малоопытность и заблуждения

И.М. Концевич попутно касается и еще одной – третьей – причины, о которой мы уже говорили, это малоопытность священников. Когда в наше время потребовалось заполнить насельниками и штатом священства открывшиеся монастыри и храмы, малоопытность некоторых пастырей сделалась первой и основной причиной того, что младостарчество превратилось в распространенное явление. Вот почему Священный Синод в декабре 1998 года был вынужден принять специальное определение о злоупотреблении некоторыми пастырями властью, вверенной им Богом. «Некоторые священнослужители, — говорится в этом определении, – получившие от Бога в Таинстве Священства право на духовное руководство паствой, считают, что таковое право означает безраздельную власть над душами людей. Не памятуя о том, что отношения между духовником и духовными чадами должны строиться на основе взаимного уважения и доверия, таковые пастыри переносят сугубо монашеское понятие беспрекословного подчинения послушника старцу на взаимоотношения между мирянином и его духовным отцом, вторгаются во внутренние вопросы личной и семейной жизни прихожан, подчиняют себе пасомых, забывая о богоданной свободе, к которой призваны все христиане (Гал. 5, 13). Подобные недопустимые методы духовного руководства в некоторых случаях оборачиваются трагедией для пасомого, который свое несогласие с духовником переносит на Церковь. Такие люди покидают Православную Церковь и нередко становятся легкой добычей сектантов».

Неоднократно об этом также говорил в своих официальных выступлениях Святейший Патриарх Алексий . В докладе на Юбилейном Архиерейском Соборе Святейший Патриарх Алексий сказал: «Продолжаются случаи самочинного наложения неоправданных прещений, давления на волю пасомых в тех областях жизни, где Церковь предполагает внутреннюю свободу. Считаю важным прекращение такой практики и строгий контроль правящих архиереев за детальным исполнением упомянутого Синодального определения».

Решение последнего Архиерейского Собора: сделать богословие приоритетной областью церковной науки, создать базу для получения серьезного богословского образования, вменить пастырям в обязанность получение духовного образования – несомненно, связано с той же проблемой. Характерно, что именно на богословие было обращено внимание Собора, потому что любое отпадение от Церкви начинается с неправильной идеи, а младостарчество начинается, как мы уже говорили, с заблуждения, с веры в ложь^[11]. Поэтому здесь хотелось бы разобраться в том, каким образом отсутствие богословских знаний может привести к столь страшному для Церкви соблазну.

«НУЖНО ЛИ БОГОСЛОВИЕ В ДЕЛЕ СПАСЕНИЯ?

Богословие, по мнению Святых Отцов, имеет большое значение в деле спасения. «Ведение Божественной истины, — наставлял святитель Феофан, – служит основанием спасительного жития»^[12]. Но почему–то у некоторых священников все равно сохраняется, мягко говоря, настороженное отношение к богословию.

Сегодня от многих священнослужителей можно услышать, что богословие не нужно и даже опасно, что надо не богословием заниматься, а веровать в Бога в простоте: молиться и каяться в своих грехах, смиряться и делать добрые дела. Однако для того, чтобы что–то делать, – надо хотя бы представлять себе: что это за добродетели (молитва, покаяние, смирение, добрые дела) и как их правильно понимать?

Попробуем разобраться: можно ли правильно молиться и каяться, можно ли богоугодно смиряться и совершать добрые дела, не имея правильного представления об истинах веры, т.е. без знания богословия.

.Начиная наше рассмотрение с молитвы, мы, в первую очередь, сталкиваемся с тем, что все молитвословия Православной Церкви наполнены догматическими истинами, поэтому молиться не богословствуя невозможно. Протоиерей Георгий Флоровский, рассуждая о том, чем является по существу православное богослужение, пишет: «Христианское богослужение от начала имеет характер скорее догматический, нежели лирический… С человеческой стороны богослужение есть прежде всего исповедание, – свидетельство веры, не только излияние чувств».

Кроме того, невозможно молиться Богу, не зная ничего о Нем^[13], а такого рода познание и есть богословствование. Святые Отцы богословие однозначно связывали с молитвой, по их определению,

богослов есть тот, кто молится^[14]. Тот же, кто отвергает богословие, – исходя из этого определения – не молится, и даже более того, – не хочет молиться. «Богомыслие, или созерцание свойств и действий Господа» Святые Отцы, как говорит святитель Феофан Затворник, почитали «ключом молитвы и молитвы непрестанной»^[15]. Конечно, главное в молитве – это встреча с Живым Богом. Но эта встреча может состояться только тогда, когда у нас есть этот «ключ молитвы», о котором говорит святитель Феофан.

Переходя к вопросу о покаянии, отметим, что каяться без знания о Том, Кому каешься, невозможно. Иначе, как это нередко бывало, можно додуматься до того, чтобы приносить покаяние «матери сырой земле». Само же Таинство покаяния всегда связано с исповеданием веры, оно есть прежде всего испытание веры^[16] – и в исповедании православной веры, во славе, воздаваемой Богу через это исповедание, и в изменении через это человека. Именно в этом последнем, т.е. в изменении человека, и заключен созидательный смысл Таинства покаяния. На этот смысл указывает и само слово «покаяние» – μετανοια (греч.), которое, если следовать греческому тексту Евангелия, обозначает изменение ума. Но изменение ума возможно только тогда, когда знаешь, что надо поменять и по какому образцу. Вот этот образец и дает знание богословия.

Следующим требованием, которое указанные пастыри предъявляют своим прихожанам, является смирение. При этом они наивно считают, что смиренным любой прихожанин может стать легко и быстро сразу же после его проповеди – стоит только слушателю захотеть. А смиренному – зачем богословие? Он уже обладает всем, о чем только можно мечтать, выполнив повеление Божие: «Научитесь от меня, ибо Я кроток и смирен сердцем…» (Мф. 11, 29). Но на самом деле смирение, по учению Святых Отцов, есть добродетель, приобретаемая на высших ступенях аскетического подвига. Причем восхождение на лествицу добродетелей начинается с приобретения рассудительности. Святитель Григорий Богослов говорил, что в грехопадении ум был поражен первым, следовательно, первым и должен быть восстановлен. Приобретение рассудительности и есть восстановление ума. Рассудительность помогает усвоить правильный образ мыслей, основанный на Евангелии и святоотеческом учении^[17]. Она, по мнению Иоанна Лествичника, дает возможность познавать волю Божию. Смирение же рождает покорность воле Божией. Но без богословия и здесь никак не обойтись, потому что богословие – как раз и есть та наука, которая ведает правильным образом мыслей, научая правильно рассуждать о предметах Божественных, что позволяет начать восхождение по лествице добродетелей, приближающей человека к смирению. Без приобретения рассудительности невозможно личностное становление человека, потому что это очень важная ступень восхождения личности к нравственности, к умению различать добро и зло. Без этого умения невозможно достигнуть высшей нравственной ступени – любви. Рассудительность помогает пробудить совесть, а без пробуждения совести нравственность невозможна, потому что совесть и есть источник нравственности, ибо она голос Бога в человеке. Смиренным человек может быть только тогда, когда свободен, – когда из свободы в нем рождается нравственность в уподоблении Богу. Смирение не рабство, а свободный нравственный выбор. Подлинная свобода – есть исполнение воли Божией, то же, что по существу есть и подлинное смирение. Без смирения нет свободы, точно так же как и без свободы – нет смирения, ибо без свободы оно будет рабством. Но к этому свободному выбору – к подлинному смирению – человек может прийти только через осознание своего достоинства, которое заключается в образе Божием. Сознание несоответствия этому образу и приводит человека в смирение.