Текст книги "Чекисты [Сборник]"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Петр Щевьев. ВЕРНЫЕ РЕВОЛЮЦИОННОМУ ДОЛГУ

На встречах, в особенности с молодежью, едва дойдет до вопросов, меня частенько просят: «Расскажите, Петр Герасимович, про самое интересное в своей жизни». Признаюсь, трудно мне выполнить подобную просьбу. Хочется сказать, что все было чертовски интересно: и мальчишество мое босоногое за Невской заставой, и участие в борьбе за Советскую власть, и уж, конечно, незабываемые встречи с Владимиром Ильичем Лениным, каждая из которых стала как бы школой для молодого коммуниста – школой на всю жизнь.

Биография у меня обычная, каких много было за Невской заставой. Родился и вырос в рабочей семье, окончил три класса, а затем пошел по трудовым своим университетам. Сперва учеником в токарную мастерскую, после этого на Семянниковский судостроительный завод, потом на строительство железнодорожного моста через Неву, где довелось отработать целых три года.

Созревание характеров в те времена было стремительным. Сегодня еще ты щенок и за мамину юбку держишься, а завтра, смотришь, уже боец партии.

Никогда не забыть мне 9 января 1905 года. Вместе с колонной рабочих Невской заставы увязались в дальний путь к Зимнему дворцу и мы, совсем еще зеленые хлопцы. Рабочие шли с иконами, с пением молитв, обращенных к батюшке-царю. На Шлиссельбургском проспекте дорогу нам преградила полиция. Ввязываться в стычку никто не стал, молча сошли на невский лед и тронулись дальше по реке. Велика еще была вера в царскую милость, еще не грянули залпы.

В Александровском саду мы предпочли взобраться на деревья. Мы – это, конечно, мальчишки. С деревьев, думали, больше увидим. Увидели, все увидели своими глазами, а некоторые и попадали с заснеженных сучьев, сраженные первым залпом. После уж говорили, что первый залп был дан поверх людей, вроде предупредительного, он и угодил в мальчишек, взобравшихся на деревья Александровского сада.

Страшный был день: кругом стоны, проклятия, лужи крови на снегу. Мы с моим другом Алешей Васильевым спрыгнули с дерева, хотели бежать, но наткнулись на пожилого котельщика с завода «Старый Парвиайнен». Раненный в ногу, он не мог сам подняться, глухо стонал. Вдвоем с Алешей мы подхватили его под руки и потащили в сторону Исаакиевского собора, подальше от смертоубийственных пуль.

В годы реакции, последовавшей после поражения революции, Невская застава, как и весь пролетарский Петербург, позиций своих не сдавала, продолжая борьбу с самодержавием. На Перевозной набережной, где мы жили в те годы, судьба свела меня со старым партийцем Михаилом Цветковым, или попросту с дядей Мишей. Ему приходилось скрываться от полиции, а мы, молодые рабочие, с охотой выполняли обязанности его связных. Идешь, бывало, в Дунькин переулок по указанному адресу, за пазухой у тебя пакет с листовками, а повсюду шныряют царские шпики, вынюхивают крамолу. Но ты-то неуловим и, если бы не сознание важности поручения дяди Миши, рассмеялся бы шпикам в лицо: вот вы, дескать, ищете, и не догадаться вам никогда, что спрятано у меня за пазухой.

Расстрел рабочих на Ленских золотых приисках всколыхнул весь город. Начались повсюду забастовки, митинги, демонстрации. Огромный митинг был и у нас на Семянниковском заводе. Прибыла, конечно, конная полиция, попытались разгонять, но тут молодые рабочие схватили обрезки железа, болты, гайки и начали забрасывать ими полицейских. Сорвать митинг не удалось.

Так вот и мужали мы от события к событию, набирались ума-разума. Лет двадцать мне было, когда впервые нагрянули полицейские с обыском, – сам околоточный надзиратель и трое городовых. Перерыли весь дом, искали большевистские листовки. И хоть ничего не нашли, забрали меня в участок, продержали там неделю. Для порядка, наверно, чтобы нагнать страху.

В другой раз просидел я три месяца. Это уж было в четырнадцатом году, после разгона большой антивоенной демонстрации на Шлиссельбургском проспекте. Тогда на улицу высыпала вся Невская застава, демонстрация была внушительная. В полиции меня сфотографировали, как положено в профиль и в фас, завели учетную карточку. «Ну, ты теперь у нас меченый», – шутили старшие товарищи.

Работал я в те годы не только на Семянниковском, но и на «Фениксе», и на «Новом Лесснере». Это были заводы революционные, с крепким влиянием большевиков.

В марте 1917 года по призыву Выборгской партийной организации я вступил в рабочую гвардию, которая создавалась на «Новом Лесснере», а затем в отряд красногвардейцев.

Никогда, наверно, сколько ни суждено прожить, не забуду апрельский светлый вечер. С быстротой молнии по заводам Петрограда распространилась радостная весть: в Россию возвращается Легши. Нашему красногвардейскому отряду райком партии приказал в полном составе отправиться на Финляндский вокзал. Десятки тысяч рабочих запрудили всю привокзальную площадь. Освещенная прожекторами, она была похожа на бурлящее людское море. Настроение у всех праздничное, всюду слышны революционные песни, всюду плакаты и транспаранты, наспех намалеванные доморощенными художниками: «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует революция!», «Рабочий привет родному вождю Ленину!».

Красногвардейцы выстроились на перроне вокзала. Тут же и караул из балтийских моряков во главе с товарищем Рошалем, духовой оркестр.

В одиннадцать часов ночи в туманной дали показались огоньки паровоза, и вскоре поезд остановился у перрона. Из пятого вагона вышел Владимир Ильич. Следом за ним появились Надежда Константиновна Крупская, Михаил Иванович Калинин, Яков Михайлович Свердлов и другие.

Что тут было! Отовсюду слышны приветственные крики: «Ленину– ура!», «Да здравствует товарищ Ленин!», вовсю гремит оркестр, лица людей сияют радостными улыбками.

Окруженный тесным кольцом моряков и красногвардейцев, Владимир Ильич вышел на площадь. Возле броневика его подхватили на руки, помогли взобраться на площадку. Гул людской мгновенно стих, и в наступившей тишине мы услышали пламенные слова вождя революции. Не стану их пересказывать, всем они теперь известны, скажу только, что произвели они на меня поистине неизгладимое впечатление.

Период от апреля до октября, до вооруженного восстания., был, как все знают, очень тревожным, наполненным ожесточенной классовой борьбой. В исторические часы подготовки к штурму Зимнего дворца мне посчастливилось быть на Дворцовой площади. Сводный наш красногвардейский отряд ворвался в главные ворота Зимнего, завязал рукопашную схватку с юнкерами. Короче говоря, Советскую власть мы утверждали с оружием в руках.

И дальнейшая моя биография, как мне думается, сложилась счастливо. Вскоре после победы Октября и разгрома контрреволюционных сил генерала Краснова наш отряд был направлен в распоряжение коменданта Смольного П. Д. Малькова. Сперва меня использовали там на второстепенных постах охраны, а затем доверили охрану Владимира Ильича Ленина. Пост этот считался у нас самым ответственным.

На этом посту, кстати, заработал я десять суток ареста, и, хотя отсиживать их не пришлось, до сих пор считаю, что заработал правильно.

Случилось это так. Однажды со мной разговорилась Надежда Константиновна Крупская. Узнав, что я из-за Невской заставы, обрадовалась, начала расспрашивать про знакомых.

Владимира Ильича в тот вечер в Смольном не было, выступал где-то на митинге и вернуться должен был поздно.

– Знаете что, товарищ Щевьев, пойдемте-ка чай пить, – предложила Надежда Константиновна.

Я, понятно, отказался, сказал, что с поста уйти права не имею, да, видно, должной твердости не проявил. Короче говоря, зашел, и сели мы с Надеждой Константиновной пить чай с ржаными сухарями. Вот тут-то, как на грех, и появился комендант Мальков. Увидел меня со стаканом в руках, даже побледнел от ярости. Словом, марш на гауптвахту, десять суток ареста.

– Это я во всем виновата, – говорит Крупская коменданту. – Товарищ Щевьев мой старый знакомый…

Но Мальков был неумолим, и отсиживать бы мне свои десять суток, если б не заступничество Владимира Ильича. На следующий день все еще сердитый комендант велел мне идти к Ленину. Там встретила меня Надежда Константиновна, рассказала Владимиру Ильичу со смехом, как по ее вине чуть было не пострадал безвинный человек.

– Такой ли уж безвинный? – тоже смеясь, спросил Владимир Ильич, но, заметив мое смущение, добавил – Ладно, за одного битого двух небитых дают, не так ли, товарищ?

В обязанности часового, стоявшего у кабинета Ленина, входило, между прочим, и регулирование очереди посетителей. Никто не устанавливал этого порядка, но так уже повелось.

Очень хорошо запомнился мне один эпизод. День был приемный, а Ленин еще не появлялся. Я быстро переговорил с посетителями, сказал, кто за кем пойдет на прием, и в это как раз время приехал Владимир Ильич» С ним вместе в кабинет прошли Свердлов, Дзержинский, Володарский. Прошли и не выходят, а среди многочж> ленных посетителей волнение, неизвестно, скоро ли начнется прием и будет ли он вообще. Тогда я попросил идущего к Ленину Ярославского сказать, что в приемной собралось много народу. Видимо, это не входило в мои обязанности, но все мы тогда не считались с тем, какие у кого обязанности, каждый старался сделать как можно лучше. И действительно, едва закрылась за Ярославским дверь, как все находившиеся в кабинете сразу же вышли. Ленин, как я потом узнал, немедленно прекратил совещание и начал прием собравшихся людей.

Охранять Ленина мне довелось больше месяца, а затем комендант Смольного назначил меня караульным начальником, больше уж на пост я не становился, а проверял службу других.

В феврале 1918 года многие красногвардейцы, и я в том числе, были направлены в молодую Красную

Армию. Попали мы в полк, который формировался в Новочеркасских казармах, а затем выехали на фронт. На полковом собрании меня избрали членом полкового комитета и председателем суда. Затем, после того как наш полк освободил от белых город Повенец, меня назначили председателем уездной Чрезвычайной Комиссии. Это была прифронтовая ЧК, и условия работы в ней оказались очень сложными. Дело в том, что через этот район в ту пору пробирались в Финляндию многочисленные контрреволюционеры – «контрики», как тогда говорили, – бывшие бароны, князья, генералы, помещики, капиталисты, придворная знать. Требовалась бдительность, чтобы преградить дорогу всей этой нечисти, так как бежали они, как правило, не с пустыми руками.

Опыта у нас было мало, еще меньше было специальных знаний, а вот революционного энтузиазма вполне достаточно. Верные своему долгу, мы иной раз справлялись с задачами, которые по плечу лишь весьма искушенным контрразведчикам.

Помню нашумевшую историю с задержанием крупной диверсионной группы в районе одного озера. Враги это были матерые, к нам пробирались на оленьих упряжках, вооруженные до зубов. И все же мы сорвали их замысел, как ни хитроумно они действовали. Трое диверсантов были убиты в перестрелке, – а троих мы доставили в Повенец. Но вот беда, по-русски они не понимают или делают вид, что не понимают, говорят только по-английски и по-фински, а в ЧК переводчика нет и допросить задержанных невозможно.

Связавшись по телефону с Петроградом, я получил приказ привезти их туда лично. Пока ехал до Питера, новый приказ, на этот раз от самого Дзержинского: доставить диверсантов в Москву, во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию.

Дело прошлое, малость я тогда подрастерялся. Прибыл в Москву, привез диверсантов и сдал куда положено, а мне говорят: «С вами желает разговаривать Дзержинский». И вот я в служебном кабинете Феликса Эдмундовича, Вытянулся по-военному, доложил, кто я и откуда. Точными вопросами Феликс Эдмундович быстро выяснил все подробности нашей операции. Затем начал расспрашивать об условиях работы в прифронтовой ЧК, обратил внимание на неказистый мой вид. Одет я был действительно плохо: потертая куртка, перешитая из старой солдатской шинели, дырявые ботинки с обмотками, вытертая папаха на голове.

По записке Феликса Эдмундовича мне в тот же день выдали шикарную кожаную куртку и новые сапоги. Еще выдали добротный маузер в деревянной колодке, сказав, что таково распоряжение председателя ВЧК и что соответствующий приказ будет прислан.

В апреле 1919 года, незадолго до наступления Юденича на Петроград, меня перевели в транспортную ЧК на Николаевской железной дороге (так называлась в то время Октябрьская магистраль). Работы стало еще больше. Правда, и опыта прибавилось, не прошли даром два года революционной борьбы.

Чем только не занималась в ту пору ЧК! Особенно на транспорте, где заметнее всего сказывались разруха и голод. Первостепенная задача заключалась в том, чтобы движение поездов между Москвой и Петроградом было обеспечено любой ценой. Вот мы и работали, урывая редкие часы для отдыха, а то и вовсе без отдыха. Выявляли спекулянтов и саботажников, боролись с кознями меньшевиков и эсеров, готовили оборонительные рубежи, распределяли хлеб, обеспечивая в первую очередь паровозные бригады.

Николаевский вокзал (ныне Московский), где мне в дни наступления белых на город довелось стать комиссаром, был превращен в грозную крепость обороны. На. крыше вокзала и на здании Северной гостиницы мы установили пулеметные гнезда, во дворе были подготовлены для стрельбы прямой наводкой трехдюймовые пушки. По инициативе чекистов железнодорожники в кратчайший срок оборудовали четыре бронеплощадки, приспособив для этого пульмановские платформы.

В самый критический момент, когда войска Юденича приближались к Колпину, мне сообщили из Москвы, что в Петроград выехал поезд с председателем ВЧК Ф. Э. Дзержинским.

– Встретишь Дзержинского – доложи обстановку, – сказал мне военный комендант Петрограда Авров. – Работы по эвакуации продолжай полным ходом.

В те дни мы по указанию Смольного готовили специальные составы с ценностями Государственного банка, а также с наиболее важными экспозициями Эрмитажа,

Русского музея и других сокровищниц искусства. Работа эта велась в строжайшем секрете и была поручена чеки-стам-транспортникам.

Литерный поезд из Москвы я встретил на перроне и, войдя в вагон, доложил Дзержинскому обстановку. Докладом моим Феликс Эдмундович остался доволен. Похвалил за четкую организацию эвакуационных дел и за нашу инициативу с бронеплощадками. В заключение неожиданно дал строго секретное задание.

– Петрограда мы, конечно, не сдадим, – сказал Дзержинский, – однако на войне нужно быть готовым к худшему…

Задание было ответственным, но вступало в силу лишь в случае захвата города белогвардейцами. В кратчайший срок мне было приказано подготовить строго законспирированную группу особо надежных и проверенных людей для работы в подполье. Надо было позаботиться о документах, явочных квартирах, паролях, оружии, взрывчатке и многом другом, чего может потребовать жизнь от такой группы.

– Дополнительные указания вы получите в надлежащий момент, – сказал Дзержинский. – Действуйте инициативно и бесстрашно. Если они и ворвутся в Петроград, то ненадолго…

Надо ли говорить, что задание Дзержинского было выполнено самым тщательным образом. Группу я подобрал, позаботился обо всем необходимом. К счастью, до подпольной борьбы дело не дошло – банды Юденича были отогнаны.

Многое можно рассказать о незабываемых годах работы в ЧК. То были годы неслыханного революционного накала, когда от каждого из нас требовалась полная выкладка всех духовных и физических сил. Беречь себя, работать в полсилы было тогда невозможно. Никто бы тебе этого не простил.

Летом 1920 года состоялась еще одна памятная встреча с Владимиром Ильичем Лениным. В Петроград на конгресс Коминтерна стали съезжаться его делегаты. Приехали и были торжественно встречены Марсель Кашей, Эрнст Тельман.

По прямому проводу мне сообщили, что нужно обеспечить полный порядок при встрече Ленина, приезжающего из Москвы. Предупредили, что Владимир Ильич терпеть не может торжественных встреч и обилия охраны. «Учтите это, – сказали товарищи, – но и безопасность обеспечьте».

После петроградского заседания конгресс Коминтерна продолжил свою работу в Москве. Мне было приказано подготовить все к отъезду Ленина и сопровождать его до столицы. Задание ответственное, и я, конечно, немало поволновался, пока удалось все подготовить. Наконец наступил час отъезда. Жду у вагона. Вижу: быстрой походкой идет Владимир Ильич, а за ним Надежда Константиновна Крупская и Елена Дмитриевна Стасова. Вытянулся, отрапортовал.

– Здравствуйте, товарищ Щевьев! – сказал Ленин и протянул мне руку. – Вы ведь из питерских металлистов, не так ли?

– До ЧК работал токарем.

– Где именно?

– На «Новом Лесснере», на Семянниковском…

– О, это очень боевые, революционные заводы Петрограда! – воскликнул Владимир Ильич и без всякого перехода сразу спросил: – Ну, а как дела на транспорте?

– Обстановка напряженная, Владимир Ильич. Главное, нет хлеба, вот в чем беда. Иной раз, чтобы обеспечить паровозные бригады, приходится…

Сообразив, что об этом, пожалуй, рассказывать не стоит, я замялся, но Владимир Ильич, конечно, настоял. И тогда я сообщил, что в иные дни положение до того крутое, что приходится мне идти в станционный магазин и, несмотря на протесты стоящих в очереди, забирать весь хлеб для паровозных бригад. Иначе ничего не выходит, иначе остановится движение поездов.

Выслушав меня, Владимир Ильич помрачнел, поду-, мал, а потом сказал, как бы отвечая на свои мысли:

– С хлебом мы положение улучшим. Это вопрос жизни или смерти. Непременно должны улучшить… А остановки движения ни в коем случае не допускайте…

Вспоминаю этот разговор по памяти спустя почти полвека, возможно, и не каждое слово Ленина передаю точно, но за смысл ручаюсь. Именно так все и было.

Оконфузился я при отправке поезда. Уже вошли все в вагон, уже попрощались с провожающими, а я все еще жду команды, находясь под впечатлением разговора с Владимиром Ильичем. Вдруг открывается вагонное окно, и я вижу лицо Ленина. Он смотрит на часы, хмурится:

– Почему поезд не отправляется, товарищ комиссар?

– Еще не было распоряжения, Владимир Ильич.

– Какого распоряжения? На отправку поезда? Значит, мы опаздываем?

– На три минуты, товарищ Ленин.

Ничего не сказав, Владимир Ильич с досадой махнул рукой и закрыл окно. Я, понятно, сразу подал знак начальнику станции, поезд медленно тронулся.

Уже в поезде, не находя покоя, я рассказал Надежде Константиновне о глупой своей оплошке.

– Нельзя ли мне зайти к Владимиру Ильичу и все ему объяснить?

– Подождите, товарищ Щевьев, сейчас узнаю, – сказала Надежда Константиновна и вошла в салон, где за столом работал Ленин. Через несколько минут она вышла и принялась меня успокаивать:

– Не беспокойтесь, пожалуйста, Владимир Ильич и не думал на вас сердиться. Он понимает, что вы рабочий человек, на железной дороге недавно и, видимо, еще не поняли, какое значение имеет точность движения поездов. Владимир Ильич просил передать, чтобы не обижались, но принять вас не может, к утру ему нужно подготовить срочный документ.

На этом и разрешился неожиданный инцидент с опозданием поезда. Всю ночь я, разумеется, бодрствовал, выходил на остановках, где паровоз набирал воду, следил за порядком. И всю ночь горел свет в окне салон-вагона, всю ночь Ленин работал.

В Москву мы прибыли по расписанию. Прощаясь, Владимир Ильич подошел ко мне, взял мою руку обеими руками и, улыбаясь, сказал:

– Большое спасибо, товарищ Щевьев! Доехали мы с вами вполне благополучно и даже… вчерашнее опоздание, кажется, наверстали… Спасибо вам и до свидания!

Василий Васильев. ПОМОЩНИКИ ДЗЕРЖИНСКОГО

В Петроградскую ЧК меня направили летом 1918 года, сразу после выздоровления.

Делалось это по тем временам просто. Поправился товарищ, подзалечил фронтовые раны на лазаретной койке и вызывают его в партийный комитет: так, мол, и так, уважаемый Василий Александрович, есть мнение направить вас в Чрезвычайную Комиссию на должность начальника отдела и члена президиума.

Знаешь ли ты особенности и тонкости чекистской деятельности, имеешь ли соответствующие практические навыки– никого особенно не интересует. Обязан научиться, коли не знаешь, на то и большевик. Обязан в кратчайший срок стать умелым сотрудником ЧК, этого требуют от тебя интересы революции.

Партийный мой стаж был уже порядочный – с весны 1907 года. За плечами было подполье, имелся кое-какой опыт конспирации. Стало быть, рассуждали товарищи в партийном комитете, все остальное приложится.

Должен сказать, что в ЧК мне пришлось тяжеловато. В особенности на первых порах, пока не освоился и не присмотрелся, поучившись у более знающих работников.

Уж очень напряженное и сложное было время! На севере страны, в Архангельске и Мурманске, господствовали английские оккупанты, целясь на Красный Петроград– колыбель Октябрьской революции. Невиданно обострилась классовая борьба, находя свое выражение в контрреволюционных заговорах, террористических актах, саботаже, мятежах и восстаниях. Продовольственные трудности привели к расцвету спекуляции.

ЧК называли тогда «обнаженным мечом» пролетарской диктатуры. Но меч этот мог разить врагов лишь с помощью, причем самой повседневной, самой заинтересованной помощью, широчайших масс трудящихся. Иначе бы он оказался бесполезным и даже вредным.

Таких, как я, то есть не имеющих достаточного опыта, среди чекистов было много, а ведь бороться нам приходилось против сильных капиталистических разведок. Взять хоть Интеллидженс сервис, секретную службу английских империалистов с ее умением плести хитроумные интриги, с ее вышколенными кадрами. Разве можно было противостоять проискам Интеллидженс сервис, своевременно разгадывая ее замыслы, без поддержки рабочих, красноармейцев, матросов, крестьянской бедноты? Конечно– нельзя! Поддержка масс, помощь масс, своевременные сигналы добровольных помощников о каждом подоврительном факте – вот что составляло нашу силу.

Многое приходит на память, когда вспоминаешь первые годы Советской власти. Запомнилось мне, к примеру, как был раскрыт и ликвидирован знаменитый «Национальный центр» – контрреволюционная организация кадетов и монархистов.

Началось, как всегда, с малого. В июне 1919 года, в дни ожесточенных бое© с Юденичем, недалеко от Луги был перехвачен вражеский курьер. Точнее, перехватить его не удалось. Окликнутый красноармейцами, курьер бросился бежать и был убит.

Среди найденных у него вещей сказался портсигар с папиросами. С виду самый обыкновенный, такие косили офицеры, да и то небогатые. И папиросы обыкновенные, дешевенькие. К счастью, никто их не раскурил. К счастью потому, что при тщательном исследовании в мундштуке одной папиросы нашли записку на тончайшей рисовой бумаге.

Записка была шпионским донесением, адресованным заместителю Юденича генералу Родзянко. Подписал ее какой-то Вик, руководитель контрреволюционной организации, действующей в Петрограде. Из записки следовало, что организация эта наладила связи с Москвой и готовится к известной генералу Родзянко акции.

О случившемся мы немедленно доложили Дзержинскому. Сразу же по указанию Феликса Эдмундовича в Петроград были командированы начальник Особого отдела ВЧК М. С. Кедров и его заместитель И. П. Павлуновский. Михаил Сергеевич Кедров отлично знал Петроград. Это был профессиональный революционер ленинской школы и замечательный человек – неподкупно честный, принципиальный, требовательный к другим и прежде всего к самому себе.

Началась кропотливая работа, потребовавшая от всех нас немалых усилий. С самого начала было ясно, что Вик – это всего лишь псевдоним и что расшифровать, кто за ним скрывается, будет весьма затруднительно. Тем более в Петрограде, где немало еще враждебных элементов.

Зато нам повезло с установлением личности курьера. Удалось точно доказать, что курьером к белогвардейцам направлялся некий Александр Васильевич Никитенко, бывший поручик и сослуживец Булак-Балаховича. Под Лугой его родители имели до революции поместье, там-то он и отсиживался, перед тем как перейти линию фронта. Но дальше дело, к сожалению, не двинулось. Обыски у родственников убитого курьера не прибавили ничего существенного к тому, что мы уже знали.

И вот однажды приглашает меня к себе Николай Павлович Комаров, начальник Особого отдела Петроградской ЧК. Знал я его еще со времен подполья и по привычке называл не Николаем Павловичем, а Федей – такова была его партийная кличка.

– Почитай, пожалуйста, – говорит Федя, – любопытный, по-моему, документик…

Читаю и не могу взять в толк, какое это имеет отношение к интересующему всех нас вопросу. Из документа видно, что в квартире некоей мадам Губченко в Кирпич-; ном переулке собираются по вечерам довольно подозрительные субъекты. По профессии мадам Губченко числится массажисткой и ходят к ней якобы на лечебные процедуры, а в действительности устраивают там пьянки.

– Ну и что? – срашиваю.

– А то, – говорит Федя и едва приметно улыбается, – что нужно тебе, дорогой Василий Александрович, навестить эту дамочку. Явиться, так сказать, с частным визитом… Возможно, и массаж понадобится сделать, ничего, братишка, не попишешь…

– Да ты в своем ли уме, Федя? Это с моей-то внешностью лезть в буржуйский дом! Да она и разговаривать не захочет, сразу догадается что к чему…

– А ты не прибедняйся, – говорит Федя уже серьезно. – Внешность у тебя вполне симпатичная. Приоденешься, конечно, не в кожанке пойдешь… Ну и разговор надо вести светский, обходительный…

Короче говоря, на следующий день меня, как говорится, и родная мать не смогла бы узнать, до того стал пижонистым господином! Превосходный офицерский френч, только погон нет, сапоги с твердыми голенищами, модное галифе. Иду в Кирпичный переулок и опасаюсь, как бы патрули по ошибке не замели, испортят мне всю обедню.

Звоню. Дверь открывает горничная в белой кружевной наколке. Как положено в благородных домах, спешит доложить барыне. А вот и сама барыня, дебелая представительная дамочка лет под пятьдесят, явно из молодящихся.

– Разрешите представиться – полковник Васильчиков! – рекомендуюсь я и для верности сую визитную карточку.

– Чем могу служить?

Не очень-то любезна мадам поначалу, но я не обращаю внимания, продолжаю «светскую» болтовню, стараясь понравиться и произвести впечатление. Желал бы, дескать, принять несколько сеансов массажа, тем более врачи усиленно рекомендуют. Не согласится ли мадам помочь, а что касается гонорара, то это для меня не столь важно. Наслышан, дескать, о золотых ее пальчиках и смею надеяться на сочувственное к себе отношение…

Наконец приглашают во внутренние покои. Обстановка в комнатах шикарная, чувствуется, что живет дамочка в достатке. Усаживаемся в кресла, беседуем.

Мало-помалу ледок настороженности тает, и мадам дает согласие помочь, назначает время. Тогда я завожу разговор более общего характера. Сперва осторожно, а затем все более определенно высказываю свое отношение к существующим порядкам в городе, жалуюсь на свое опостылевшее одиночество. Как бы между прочим, показываю документы. Сработаны они мастерски и, разумеется, производят должное впечатление.

Мадам явно кокетничает с франтоватым молодым полковником. Говорит, что по вечерам у нее бывает общество. Наведываются иногда и особы весьма осведомленные.

– В чем осведомленные? – наивно спрашиваю я.

– Ну мало ли в чем. К примеру, в предстоящих вскоре переменах…

Для первого знакомства решаю особенно не нажимать, чтобы не вызвать подозрения, вежливо прощаюсь и ухожу. Мадам – сама любезность. Провожает до двери, улыбается, хихикает.

Рассказывать обо всех моих визитах довольно долго, да и неинтересно. Скажу только, что вполне они себя оправдали и принесли нам немалую пользу.

В назначенный срок на квартире у мадам Губченко был произведен внезапный обыск. Удалось захватить довольно важных птиц из вражеского подполья, а самым значительным среди них оказался Вильгельм Иванович Штейнингер, довольно крупный деятель кадетской партии и видный столичный фабрикант, глава фирмы «Фосс и Штейнингер».

Не сразу, конечно, выяснилось, что почтенный фабрикант и таинственный Вик – одно и то же лицо. Штейнингер упорно все отрицал. На квартире у него обнаружили отпечатанные на восковке антисоветские воззвания. Не моргнув глазом, он заявил, что знать ничего не знает, а воззвания эти к нему подброшены. Начали его уличать сообщники, прямо говорят, что именно он являлся руководителем петроградского филиала «Национального центра», – все равно отпирается.

Но веревочка, говорят, сколько ни вьется, а конец бывает. Так вышло и с этим отъявленным врагом Советской власти. В конце концов под тяжестью улик он вынужден был сознаться.

Вскоре после этого я был переведен в Москву, во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию, где принимал участие в окончательной ликвидации «Национального центра».

Великое счастье было работать под руководством Феликса Эдмундовича Дзержинского.

О Дзержинском написано немало. Всех, кто его знал, кто был с ним знаком, работал, неизменно поражала кристальная чистота натуры председателя ВЧК, его неутомимая энергия, умение всего себя отдать служению партии.

Меня в. Феликсе Эдмундовиче поражала удивительная мягкость и сердечность в обращении с людьми… Придешь к нему с докладом, дело крайне важное, не терпящее. отлагательств, а он прежде спросит, как здоровье, почему сегодня такой бледный, снова, наверное, не выспался, сидел всю ночь напролет.

Никогда не забуду случай, который взволновал меня и запомнился на всю жизнь. Проводили мы весьма ответственную и нелегкую операцию, кстати, по личному заданию Дзержинского. Домой я вернулся поздно, что-то в третьем или четвертом часу ночи. Только прилег – телефонный звонок. В трубке виноватый голос Феликса Эдмундовича:

– Послушай, товарищ Васильев, знаю, что ты устал, и очень прошу извинить за беспокойство… Только что звонил Владимир Ильич, он очень интересуется этим вопросом… Словом, не мажешь ли приехать на часок? Машину я вышлю…

– Еду, Феликс Эдмундович! – ответил я, искренне не нанимая, почему это извиняется председатель ВЧК: ведь сам он еще работает, и Владимир Ильич бодрствует, несмотря на поздний час, а передо мной вдруг извиняются за беспокойство.

Но таков был Дзержинский. Твердый и безжалостный к врагам Советской власти, он становился воплощением доброты и человечности, когда нужно было помочь товарищу.

И все мы, его помощники, его ученики, старались в меру своих сил быть похожими на Дзержинского.