Текст книги "Чекисты [Сборник]"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Рафаил Михайлов. Дочь СВОЕГО ОТЦА

Не долетев до партизанских костров, самолет вернулся на базу. Летчик с досадой доложил:

– Зенитный огонь, нельзя пробиться… На обратном пути болтало… Радистке помогите – аж зеленая вся…

Высокая девушка, придерживая полу шубы, спрыгнула на землю, приняла рацию, которую ей подали из самолета. Подполковник протянул руку:

– Помочь, Пятнадцатый?

– Не развалюсь! Надо привыкать. По должности и потому, что я из… – хотела сказать «из Восковых», но по давней привычке, воспитанной матерью, удержалась. – Из тех, кто в горячее лезет…

Да, она была дочерью Семена Воскова.

Прославленный комиссар гражданской войны Семен Петрович Восков, может быть, как никто другой, воплотил в себе характерные черты ленинского военкома. Старый большевик, подпольщик, он многое сделал для победы революции. Помнит его Полтава, где он под носом у полиции похитил для кружка социал-демократов целую типографию, помнит рабочий Екатеринослав, где он освобождал политзаключенных, и Харьков помнит, где экспроприировал оружие в бурные месяцы первой русской революции. Сестрорецкие оружейники назвали его именем свой завод.

Девочка родилась через три месяца после смерти отца. Назвали ее Сильвией – в память зарубежной коммунистки, погибшей в полицейском застенке.

В семье, где она выросла, революция строго смотрела с больших настенных портретов. Но хвастаться революционными заслугами здесь не разрешалось, – такова была семейная традиция.

Дети всегда уважают тех, кто умеет дать сдачи. А Сильвия была не из плакс. При этом обожала малышей. Наверное, в крови у нее была эта любовь. Семен Восков, бывало, даже на митинги, где собирался выступать, брал с собой детей. И Сильвия вечно возилась с ребятней, а потом стала пионервожатой.

Школьные друзья знали ее как азартную волейболистку, большую любительницу стихов, но, только проучившись с Сильвией много лет, поняли, что комиссар Восков и есть ее отец. Случилось это как-то нечаянно. Шли в ТЮЗ, остановились на Марсовом поле, у серых гранитных плит. «Восков Семен Петрович, – прочел кто-то. – Сильва, а ты ведь Семеновна?»

– Здесь лежит мой отец, – просто сказала она. – Пойдемте, ребята, опаздываем…

Ей не хотелось слышать соболезнующих слов. И характером она была замкнутая, молчаливая. Любила сидеть на собраниях в уголке, и только по заблестевшим глазам или по легкому облачку, набегавшему на лицо, можно было догадаться, о чем она думает.

Сильвию приняли в Электротехнический институт имени В. И. Ульянова (Ленина). С вузовской обстановкой она освоилась без труда. Училась ровно, как и в школе. Бывало, в математике и в черчении обгоняла мальчишек. Была неплохой гимнасткой, вошла в сборную института по волейболу.

В спортзале в одной из баскетболисток узнала она и Лену Вишнякову, с которой училась в школе. Только Лена была двумя классами старше. Веселая, всегда окруженная шумными друзьями, Лена ей и раньше нравилась, да только никак было не познакомиться. А сейчас она не выдержала, подошла к ней:

– Помнишь меня по школе?

– Помню, – засмеялась Лена. – Ты всегда забиралась в угол и, как сурок, поблескивала оттуда глазами…

– Если хочешь, давай дружить…

– Хочу, – серьезно сказала Лена.

Так началась их дружба, которой суждено было продолжиться и на войне.

До диплома оставался год, когда гитлеровские полчища напали на нашу страну.

Война разметала студентов. Опустели институтские коридоры.

Подруг послали на строительство оборонительных сооружений. Когда вернулись в город, Сильвия в упор спросила Лену:

– Эвакуироваться будешь? Нет? Правильно. Я тоже не буду.

И решив так, они отправились обе в военкомат.

– Пошлите нас на фронт.

Военком заявил, что «без пяти минут инженеры»-нужны будут в городе. Вышли от него сердитые, неудовлетворенные. Потом Сильвии удалось все же кое-чего добиться. В выцветшей за четверть века бумажке об этом говорится так: «Согласно указанию военного отдела горкома ВКП(б) тов. Воскова С. С. мобилизована Ленинградским городским комитетом ВЛКСМ на краткосрочные курсы по подготовке радистов для Красной Армии».

Два месяца она училась работать на ключе, вести прием, передачу. Вечерами возвращалась в свою холодную комнату, разводила в печурке огонь, поила кипятком соседских ребятишек и с учебником – на диван. Однажды обнаружила, что потеряла свою продовольственную карточку. От матери, работавшей хирургом в военном госпитале, беду эту скрыла. Зачем ее зря расстраивать?

Когда курсы временно прекратили свою работу, пошла в госпиталь санитаркой. Голодная, озябшая, умудрилась еще доедать последние экзамены в институте.

Услышав, что военно-морская школа на Крестовском объявляет прием операторов для спецзаданий, подруги пришли к начальнику этой школы. Тот попросил рекомендаций. «Спортивные призы устроят?» – спросила Сильвия. Начальник засмеялся, посмотрел их документы, обеих зачислил.

Было голодно, а в ней бурлили силы. Восемьдесят знаков в минуту, сто, сто двадцать… Начальник школы вызвал девушек к себе.

– Быстро осваиваетесь, девушки. Переводим вас…

– К партизанам? – обрадовалась Сильвия.

– Нет, переводим в инструктора.

Свыше ста радистов-операторов подготовила Сильвия Воскова. Тренировала своих ребят самозабвенно, засиживалась с ними в аппаратной до полуночи. Добивалась четкости, быстроты, высокой дисциплины. Сохранился приказ по школе: курсант-инструктор Воскова С. С. «поощряется 100 граммами махорки, 2 коробками спичек и 1 литром соевого молока».

Дневниковые ее записи того времени выдают страстное желание попасть в списки ежемесячных «счастливцев», которых штаб отбирал для работы в тылу врага: «Меня тянет на горячее, на фронт, и я уже собираюсь полечь костьми, а добиться осуществления своих мечтаний».

Сильвия схитрила. В очередной приезд партизанских представителей заняла у передатчика место испытуемого радиста. Отстучала свой текст, как пулеметную очередь. Подполковник из партизанского штаба сказал: «Годишься». Но начальник школы бурно запротестовал, вычеркнул ее из списка.

Тогда Сильвия поехала в Смольный, в Военный совет фронта. И впервые, нарушив семейную традицию, напомнила, чья она дочь и к чему это ее обязывает.

Шел год 1944-й. Фронтовая контрразведка комплектовала особые отряды для переброски в Прибалтику. Стало известно, что в Эстонию полетит радистом Сильвия Воскова, а в Латвию – Лена Вишнякова.

Завывали февральские метели. Трижды поднимался в воздух самолет с группой, которую предстояло сбросить в эстонских лесах. Не сразу удалось это сделать. Потом Центр долго не получал ее позывных. А еще позднее стало известно, что группа в первые же дни нарвалась на вражескую засаду. Окруженные превосходящими силами, разведчики мужественно защищались и героически погибли в неравной схватке.

Так оборвалась жизнь отважной разведчицы и верной патриотки Советской Родины Сильвии Восковой. Вся жизнь, да и сама смерть этой девушки были подтверждением верности идеалам ее отца.

К двадцатилетию Победы советский народ отметил орденом Отечественной войны верную свою дочь, воспитанницу комсомола, чекиста Сильвию Семеновну Воскову. Она погибла вдали от Ленинграда, но сердце ее, мужество ее, память о ней, запечатленные в чудом дошедших до нас дневниках, – с нами, с ее земляками, с ленинградцами.

ИЗ ДНЕВНИКОВ СИЛЬВИИ ВОСКОВОЙ

1941 год.

Сентябрь. Вечер. Кругом постепенно все смолкает– люди после тревожного дня спешат отдохнуть перед тревожной ночью, чтобы суметь прожить не менее тревожный завтрашний день. На улице терпкая осень, прозрачностью которой любуются поэты. Улицы пустынны, людям сейчас не до осени, не до ее красок… Что-то сокровенное, всегда таящееся в глубине души, начинает медленно обнажаться, – это непостигаемое сожаление о потерянных днях, сознание своей духовной неудовлетворенности и какое-то неизъяснимое чувство одиночества.

Сентябрь – октябрь. «Просыпаться по утрам с ощущением счастья – это большое достижение в жизни» (Олдингтон).

 
Счастье завтрашнего дня
Силой призови.
Не отдай врагу меня
И моей любви.
 

(Е. Рывпна)

(Очень мне это нравится.)

На улице – барабан дождя, блестящие мостовые, тусклые звонки проходящих трамваев, потемневшие от дождя дома. Небом осенью не любуются – оно такое мрачное и набухшее, как намокнувшая серая вата.

В институте пусто и холодно. Славные веселые парни на фронте. Остались немногие – пусть доучиваются, да поскорей! Стены голые, скучные – не зовут на собрания, кружки, секции, лишь на втором этаже кричат плакаты с вестями с фронта – здесь всегда толпятся студенты, преподаватели, служащие. Неприятная тишина мерно режется ударами метронома.

18 октября. Я пока называюсь студенткой 5-го курса, но такого короткого, что даже весело делается – учебный год всего в два месяца. Нас хотят выпустить к 1 декабря, закончив наше образование обыкновенными экзаменами. Кроме своих академических занятий, посещаю курсы радистов для Красной Армии. Так что кем я буду в результате всего, узнаю не ранее конца декабря. Вроде повзрослела, но дух имею веселый и обидно молодой.

11 декабря. Умер дед. Трагизм этого события сглажен военной обстановкой. Похоронили его на Богословском кладбище. Я рыла могилу, помогали соседи. Но больше о печальном ни слова!

Музыкой я сейчас не сыта, приходится довольствоваться сигналами «тревоги» и «отбоя». Последний более приятен для слуха. Нехорошо» что желудок начинает править духом. Зато в чтении себе не отказываю. Здесь уж я не ставлю– себе голодных норм…

1942 год.

20 апреля. Мама пережила все стадии блокадной ленинградской жизни – страшно исхудала, истощала, лицо опухло, ноги распухли, настроение падало.

Работала вначале просто ординатором в госпитале – сейчас она начальник отделения… У меня «ленинградские» стадии появились несколько позже – теперь опухают ноги – авитаминоз, но я научилась от своей чудесной мамаши плевать на это с самым беспечным видом. Институт я окончила (ценой легкой голодовочки) по специальности проводной связи (дальняя связь, телефония, бильд-телеграфия), получила путевку в наркомат в Горький, но уехать – не уехала, хотя имела в зубах эвакосправку и сидела на узлах. Работой обеспечиться некоторое время не смогла и пошла работать санитаркой в госпиталь.

…Живу в закопченной кухне и отопляюсь мебелью. На лестнице нашей все поумерли или поуехали. 3. П., с которой я жила, умерла. Дивная женщина. Убили ее 125 граммов хлеба.

Решила идти в военную школу.

Конец апреля. Учу людей и сама учусь…. Встретилась с человеком, не говорящим, по-русски, но прекрасно владеющим немецким, чуть похуже – английским и совсем плохо – французским. На удивление себе самой смогла с ним болтать (конечно-, не произносить выспренних спичей) на трех языках. Английский я знаю в пределах технических текстов и, кроме того, самосильно кое-что читала… Как голодная, набросилась сразу на три языка.

Июнь. Я теперь доброволец Красной Армии и изучаю радиодело. Мама работает кошмарно много, и мне приходится только удивляться, как она держит темп.

29 июня. Спешу обрадовать себя и заодно утешить: идем в гору жизни, бодро и весело, обретаем садах себя, обретаем до такой степени, что любуемся белыми ленинградскими ночами, гранитом, Невой, Крестовским островом, отороченным свежей зеленью и… безлюдной тишью. Мамка – совсем молодцом – свежеет, хорошеет, веселеет.

Пока что застряла в инструкторском виде – учутому, чему сама научена. Хоть это дело и благородное – делать из людей людей и радостно наблюдать, как всходит то, что сеешь, а все же не по моей натуре. Меня тянет на горячее, на фронт, и я уже собираюсь полечь костьми, а добиться осуществления своих мечтаний. Работаю довольно ощутительно и одновременно не отказываю себе в удовольствии почитать хорошие вещи вроде Олдинг-тона, Маяковского, Мериме и других почтенных классиков, полуклассйков и просто неклассиков… – в долгу у жизни оставаться не намерена.

Легко мне переносить тяготы житейского и духовного порядка еще и по той причине, что под рукой у меня кроме мамы есть подруга. Мы вместе работали в совхозе, на окопах, вместе зубы клали на полку, вместе догрызали этими зубами последние экзамены, одним словом, падали и духом ш брюхом (в смысле подведения последнего). Вместе инструкторами сейчас… С Ленкой делюсь абсолютно всем, причем просто, непосредственно, от сердца, от души и вообще от всего нутра.

13 июля. Пока я не уйду на оперативную самостоятельную работу – я позорный должник Родины, и каждый угасший в моем жизнетечении день будет утяжелять мой долг и угрызать напоминание о нем.

14 июля. Как мне не хватает деятельного настоящего при жгучем и неотвратимом стремлении к нему.

20 сентября. Ого! Меня уже называют Сильвией Семеновной! Не нравится мне это, но говорят, что так надо для пользы дела.

23 сентября. Не научиться бы курить. А то все балуюсь, балуюсь. Привыкну, тогда пиши пропало.

28 сентября. Многоглазое небо сегодня чисто и не замутнено тучами. Такая ночь, не запятнанная туманами, не издерганная дождливыми порывами ветра, как самый задушевный друг, вызывает на откровенность хотя бы просто с собою. Дружба, завязанная под звездами, будет навсегда освещена их нежным светом…

Первое, что вспыхивает перед глазами, – Эльбрус. Ты всегда напоминал мне об Эльбрусе – в разговорах, письмах и просто на фотографической карточке. Славное было время, славное местечко, славный Кавказ. Но ты-то где сейчас? Никто не знает о тебе ничего, и, что всего печальней, – не знаю я.

8 октября. Лес уже шумит по-осеннему. Желтокрасная листва придает лесу вид опаленного зноем. Это время особенно прекрасно… Но сейчас война. Она свое берет. Все в сознании подавляется одной мыслью – фронт, кровь, ненависть!

25 октября. Наконец-то съездила домой и поработала на благо родным. Семь потов пролила. Мать довольна. А я, стало быть, и подавно. Только вот как побываешь в Ленинграде, так сердце здорово защемит. Знакомых никого. Кругом, пусто. Погоревшие и разбомбленные дома зияют сквозной осенней темью. Ребячьего гомона давно уж не слыхать…

К институту и подойти боюсь, уж больно много у меня с ним горького и счастливого связано. Ребят своих, друзей порастеряла, кажется, безвозвратно… Юрка, может быть, и жив, а вот Костя счеты с жизнью свел. Как он сильно горевал, что не довелось ему повоевать в финскую войну, а теперь свое взял. Те ребята, что эвакуировались, больше во мне не возбудят симпатий.

Октябрь – ноябрь. Я кровожадная никогда не была, но сейчас чувствую в себе все время растущую ненависть к фашизму. Правда, я многого не видела, но прежде всего я ленинградец, и глотнула наравне с ленинградцами, что выпало на нашу долю… Я не знаю, предрассудки это или нет, но когда выпадают веселые денечки, когда много насмеешься, то вдруг становится совестно и по-настоящему стыдно, что еще не все сделала, что можешь.

7 ноября. Сегодня 7 ноября. День торжественный. Погода тоже празднует 25-летие Октября – солнышко и мороз.

1943 год.

22 июля. Дочерью Сальмы Ивановны я достаточно побыла и пожила, нужно быть еще и дочерью Семена Петровича Воскова. Тем более, что случай представился – иду, куда мечтала все время пойти. Красивые слова я оставлю на послевоенное время, а скажу, что считаю себя достаточно подготовленной морально, а тем более физически, чтобы быть настоящим бойцом. Говорят, раз крепко хочешь, значит и крепко получится. А я направляю всю свою волю, соединенную с разумом, в единственную цель – быть патриотом до конца.

25 июля. Вся военная жуть и горесть будут потом подернуты особой дымкой, которая необходима для воспоминаний. А сейчас это голо и давит, а потому трудно. В таких условиях надо развивать и укреплять главный двигатель человека – волю… Часто в житейской мудрости примитивно рассматривается действие воли. Сделай то, чего тебе безумно не хочется делать в данный момент, и ты, значит, достиг чего-то… А достигнуть результата– это стать настоящим культурным советским человеком. Этой цели я до сих пор добивалась, не ощущая резко, чего добиваюсь… Теперь же, добившись возможности попасть на фронт, я одновременно приложу все свои усилия.

26 июля. Этот чертов обстрел растянулся на целые сутки, каждые полчаса – залп. И в результате день пропал– не пройти, не пускают. Нам они мстят задним числом. Чем крепче фрица бьют на фронте, тем чаще он обстреливает Ленинград, уже, видно, не мечтая прогуляться по нему.

И августа. Долговязый неуклюжий Колька канул в вечность, а возродился капитан Б., настоящий фронтовик. Когда такие изменения происходят в знакомом, близком человеке, то это знаменательно и для друзей. Только не прав ты, друг дорогой, что многие стремятся на фронт для успокоения совести – не тыловая, мол, крыса. Голос совести заглушается и в тылу, надо только работать хорошенько,' а горячее желание идти на зов Родины удовлетворяется лишь на фронте.

17 августа. Образование мое не окончено. Теперь, как только война кончится, брошусь в работу и костьми лягу, а буду инженером. Мама пишет, что наш институт объявляет набор на все курсы. Хоть и обидно, но совести не хватает уйти с военной службы.

Пишет мне Даня Восков. Он старший лейтенант. И служит в авиаполку. В Ленинграде мы с ним часто встречались.

Из моих ленинградских друзей-студентов осталось уже немного. Совсем недавно один парень, с честью выкарабкавшийся из дистрофической зимы, потеряв отца и здоровье и летом приобретший диплом инженера, погиб от вражеского снаряда на Невском. Очень горевала. Моя хорошая приятельница погибла от бомбы, находясь на дежурстве. Если мне придется иметь свой боевой счет, то я знаю, за что буду мстить – за славных своих товарищей.

Пусть моя жизнь сейчас мало похожа на мечту, но две мои мечты – повоевать и с победой прийти домой – должны осуществиться. Как-то особенно остро я чувствую, как хорошо быть ленинградцем и как гордо звучит:

 
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В кольце блокад
Сам защищал и пулею и словом
Мой Ленинград.
 

(Вс. Рождественский)

12 сентября. Наконец-то в Боровичах. Ехали в телячьих вагонах. Мне они нравятся больше пассажирских – простору больше.

Городок очень хорош. Расположен на горе, довольно зеленый, много хороших и больших зданий. И главное, бросается в глаза – много публики спокойной и не нервной. Ловила себя на этой мысли даже в городской бане, где бабы спокойно пропускают без очереди девушек, которые спешат…

Все очень интересуются Ленинградом, но, рассказывая, приходится следить, чтобы не очень сгущались краски. Слушают, да и думают, наверное, что у нас там ад кромешный. Ведь нет…

21 Сентября. Я никогда не была так спокойна за будущее, как теперь, и не думаю, чтобы это было плохим предзнаменованием. Наша славная Красная Армия таким мощным валом гонит фрицев с нашей земли, что скоро мы услышим радостные вести и с нашего Ленинградского фронта.

Октябрь. Прочла новую книгу «Ленинград в борьбе» и нашла тот абзац, где говорится о светлой памяти моего отца. Девушка из библиотеки обещала мне ее достать…

22 октября. Мне кажется, что все идет очень медленно. Хочется гореть и кипеть, а пока только тлеется. Осень стоит расчудесная, сухая, теплая и хорошо пахнущая. Звездные вечера и темные ночи делают свое дело в человеческих душах.

Говорят, надо написать (той-то или тому-то). Считаю, что писать письмо, значит отдавать кусочек своего «я». Делать иначе – значит фальшивить, а я не фальшивомонетчик.

19 ноября. Здесь, в небольшой дали от славного родного города, я очень по нему скучаю, и никогда мне боровичская луна не заменит ленинградскую, обливающую своим нежным светом золотистый шпиль Петропавловской крепости, перспективу Кировского проспекта и неповторимые липовые аллеи. Все это стало ужасно дорого моему сердцу, пусть даже это ощутилось так ярко только в разлуке. Злодейка-разлука на многое открывает глаза и душу, и за это ей спасибо. Ничего я так не жду с громадным нетерпением, как освобождения нашей области, и если мне удастся приложить к этому свои силы, это будет счастьем.

27 ноября. Я не хочу вернуться в Ленинград, не сделав чего-либо существенного по ходу событий.

7 декабря.

 
Пусть далека адмиралтейская игла,
Пусть не видны аллеи лип и сад,
Но никакая мгла
Не заслонит тебя, мой Ленинград.
 

17 декабря. Ждала новостей. Подполковник мне приказал собираться и быть готовой.

А в Ленинграде усилились обстрелы… Не бегайте, ленинградцы, как бегали мы под обстрелом!

20 декабря. Теперь уже точно, что еду, и на днях… Мне ужасно жаль, что едем не одновременно (с Еленой), но мы уела вливались не огорчаться, если едет вначале одна. Меня это мучает… И все же я надеюсь, что и она вскоре, если не теперь вот, тоже поедет…

29 декабря. Скоро пойду выполнять свою работу в отряд. Постараюсь не ударить в грязь лицом и быть настоящей дочкой старых большевиков. И ничего со мной не случится.

1944 год.

Вторая декада января. Уже в Хвойной. Здоровье у меня мировое, только иногда кровь из десен идет. Но против этого я имею замечательное средство – чеснок, им в изобилии снабдили меня при выезде из Боровичей, и я без стеснения поедаю его в нужном количестве.

Одета я тепло, прямо скажем, не по зиме – шуба, ватные штаны, валенки, свитер, гимнастерка, ну и остальные атрибуты полумужского-полудамского туалета.

Чувствую себя каким-то двойным человеком. Снаружи огрубела, а в душе стала мягче и нежнее. От хорошей музыки навертываются слезы на глаза, а от хороших стихов щемит сердце. Друзей своих люблю крепче и глубже, чем до войны, а уж о родных и говорить не приходится. Сердечные дела мои в обидном загоне…

Жизнью пока довольна, может быть, потому, что привыкла ко всем ее видам, а может быть, и потому, что строю крепкие солнечные планы на «после войны» и твердо верю в их исполнение.

С такой верой в будущее удивительно легко жить и работать.