Текст книги "Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

В. Немирович – Данченко
КЛАД ВЕЛИКОЙ ЦАРИЦЫ

I

В палящий зной у царственных руин, когда все живое и дышащее искало спасительной тени и только выползали из золотых песков, как раскаленные металлические шнурки, медно–красные змеи под беспощадное солнце, – мне рассказали это предание.

К чудовищному пилону, точно комок грязи, прилепилась арабская хижина.

Пустыня кругом неподвижна и мертва. Мертво и небо. В его опаловой бездне ни одного крылатого хищника. Тишина…

Старый шейх у порога. Закутался в белый муслин. Медленно из–под серебряных усов падают размеренные слова.

На бледном бескровном лице чернеют нетронутые сединою брови и длинные ресницы. Нет–нет да и приподымутся. И острый горящий взгляд точно сверлит слушателя.

Да… было иное время. И другая картина представляется мне:

У громады великолепного храма Горуса пальмовые рощи. Могучие сикоморы глубоко врылись в податливую землю узловатыми, некрушимыми корнями. Точно опираясь на них, все выше и выше стремились пышные вершины, где бесчисленные стаи славили великого Бога. А кругом, как и сейчас, расстилалось желтое безмолвие пустыни, грезившей миражами. Денно и нощно в прохладном сумраке несравненного капища горели жертвенные огни и меланхолические струны нежных систр пели хвалу таинственным силам, хранившим счастливый Эгипет.

Задолго до Антония, Клеопатра, тогда еще юная, обручилась здесь Гору.

Жрецы благословили ее духовный брак, и прекраснейший из них заменял в этом удивительном обряде самого бога. Он возлежал с нею на сверкавших изумрудами носилках и на золотом пиршественном ложе среди пышных роз и лилий верхней страны Пирамид.

Утром его нашли бездыханным в брачной постели.

И все поняли – Гор убил счастливца, ибо огнеобильный бог, как и простой смертный, не терпел соперника. Жрецы, впрочем, пояснили иначе: заместивший, хотя бы и на одну ночь, Гора стал и сам равным богам, и потому новая отчизна призвала его в незакатное царство вечной радости.

Тело молодого жреца, насыщенное драгоценнейшими ароматами, опустили в глубокий колодезь под самым храмом и царица, сняв с шеи великолепное жемчужное ожерелье, обвила им погребальный покров мумии как залог того, что она будет оплакивать его столько дней, сколько в нем драгоценных розовых зерен.

И с ожерельем швырнули в вечный мрак колодца медно–красную змею, чтобы она хранила царственный дар Клеопатры.

II

Я уже неделю жил у старого шейха.

К одному из притворов храма, как ласточкины гнезда к утесу, припала жалкая глиняная деревня бедных феллахов, но в величии божественного храма ее нельзя было отличить от куч щебня и мусора. Феллахи держали тощих ослов для путешественников, жили случайными подачками, «черви развалин», как звали их копты окрестных городов.

Раз к павшему святилищу великого Гора подъехали англичане.

Трое, молодые, радостные, веселые.

Только что окончили Оксфорд и эта поездка была медовым месяцем их свободы. Шум их голосов и смех странно звучали, теряясь в строгих синих тенях среди могучих колонн и пилонов.

Такое же, как и сегодня, опаловое небо жгло груды камней и пески. Привыкшие к благоговейному молчанию старого храма, забытого храма, арабы дрожали, ожидая мести оскорбленного, загадочного владыки этих святилищ.

Англичане слышали легенду об ожерелье Клеопатры.

Младший вымерил глубину погребального колодца: оказалась далеко не так велика, как говорили феллахи. Они ведь эту нору вели чуть не в самые недра к шайтану. А может быть, ее тоже завалило щебнем и занесло песком. Предприимчивый, привыкший к смелому спорту юноша навязал на веревке узлы, сделал петлю на конце и сел в нее: «Моя будущая невеста получит ожерелье Клеопатры» – смеялся он.

Зажег смолистый факел и скоро в глубине колодца уже чуть багровел его гневный глаз. Тускнул, точно жмурился, пока не обратился в едва заметную красную точку, точно там, в глубине, мерещился потухающий уголек.

Прошло полчаса.

Товарищи кричали что–то в нору.

Нора молчала.

– Ему некогда…. Ищет.

Минул час.

Оставшиеся вверху встревожились.

Дергали веревку. Веревка была натянута.

Вдруг из самых недр земли донесся отчаянный вопль и замер.

Уголек погас давно. Вопль прозвучал из сплошного мрака.

Перепуганные, опять дернули веревку.

Юноша, должно быть, держался на ней, потому что там чувствовалась тяжесть. Второй живо спустился туда и скоро задергал веревку снизу, крича что–то невнятное, точно внизу гудело.

Третий позвал арабов.

Ему одному было не под силу вытащить своих из таинственного мрака.

– Старый бог сердится… Старый бог не хочет у себя людей.

– Старый бог истребит и нас с нашими женами, детьми и ослами.

– Мы не можем идти против воли старого бога. Тебе хорошо: ты уедешь к своему богу, а мы останемся здесь, с

нашим.

Им англичанин грозил револьвером – не помогло.

Старый бог был страшнее….

Тогда он купил у них осла. Сделал ярмо и привязал к нему веревку. Осла погнали и он потянул ее за собою. Англичанин с отчаянием всматривался и вслушивался в тяжелый мрак, как черная жидкость заливавший колодезь. Там все теперь зловеще молчало. Через несколько минут почудился неясно какой то вращавшийся узел. Еще мгновение и в узле этом разобрали два сплетшиеся тела.

Один еще дышал… Он только и мог проговорить:

– Там… змеи… Много… много.

И умер.

Оба были покрыты укусами. И в руки и в лица.

Змеи исполнили заклятье царицы.

Жемчужное ожерелье осталось на дне колодца.

Ядовитые сторожа могилы, в которой более двух тысяч лет спал соперник могущественного Гора, отомстили нечестивым за осквернение святыни…

Потом арабы, чтобы кто–нибудь еще не покушался раскрыть грозную тайну погребального колодца, засыпали его песком, завалили камнями.

Пустыня по–прежнему лежит кругом раскаленная и грезит миражами. Высоко в опаловое небо возносятся мощные руины.

Когда я уезжал отсюда, был вечер.

Ливийский запад, сказочная страна Магреба, весь горел в багровом закате. Казалось, за ушедшим богом–солнцем еще влачится по небу его пылающая мантия. На востоке, как громадная бледная полураскрывшаяся роза, плыла луна…

Я уже не видел глиняных гнезд феллахов.

Но чем дальше, тем выше казались над отцветавшими песками пилоны и столпы великого Гора.

– Да благословит твой путь старый бог. Ты ничем не оскорбил его памяти в пустыне. Старые боги не умирают. Они только уходят в покой, пока Аллаху будет угодно снова разбудить их к жизни.

И белый шейх высоко поднял надо мною свою высокую

руку.

В. Немирович – Данченко
ОАЗИС ПРОХЛАДНЫХ ВОД

I

Мы шли по высохшему руслу Уэд–эль–Амра.

Солнце, точно чудовищный воспаленный глаз, уже налилось кровью.

Горячею кровью заката.

Гребни и холмы бурых песков запылали раскаленною медью.

Меланхолически звучали бубенчики верблюдов и медлительно вытягивались их змеиные шеи. Корабли пустыни точно пили воздух, обдававший невыносимым жаром наши обгоревшие лица. Животные хотели уловить первое свежее дыхание оазиса.

Багровое солнце слепило.

Целый день обманывали миражи до того, что под конец мы зажмуривались, стараясь не видеть их. Зато теперь мы не отводили глаз от огнистого запада. На нем должны были четко и резко обрисоваться черными профилями пальмовые рощи Аль – Гаруана.

Но пока в ровном полыме Магреба еще не выступали их очертания.

Мы, как сосуды, были полны до краев горючим светом.

Помню только одно: покачиваясь на своем дромадере вправо и влево, вперед и назад, я переставал сознавать, что делается кругом и, брось меня спутники, я бы не нашел силы сопротивляться, пожалуй, не понял бы, в чем дело и умер без всякого представления о том, что через минуту меня уже не будет.

Солнце быстро уходило за раскаленные пески. Там точно припал к земле пожар. Затягивались синею тенью только что пламеневшие гребни, как вдруг (я едва удержался) наши верблюды как струна вытянулись и, отмеривая саженными шагами пространство, стремительно понеслись вперед.

Скоро на алом рубчике дня выступило что–то.

– Гаруана!

Радостно крикнул Ибраим–бен–Саид.

– Оазис прохладных вод.

– Куба святого старца.

– Да будет благословенна память Эль – Даима.

Точно в мутной дали мне вспоминаются теперь последние минуты мучительной дороги. Но я помню первые выбежавшие нам навстречу приземистые искривленные пальмы, полусожженные и почти занесенные песками пустыни. Несколько таких и совсем высохли в ее жгучих объятиях. Но чем дальше, тем выше подымалась эта «радость Аллаха». Выше и стройнее и вместе с этим повеяло свежестью.

Казалось, чья–то нежная рука едва–едва касается наших лиц.

– Там, где вода и пальмы, носятся незримые смертным души. Добрые, они все–таки не знали пророка и не поклонялись Единому. Но он справедлив. Он избавил их от адской муки и уничтожения. Когда вся земля будет очищена огнем – его спасительного гнева – тогда и эти блуждающие души внидут в небесный оазис Его рая облеченными в прекрасные тела. А пока им дано витать в пальмах, в их прохладе, у чистых вод «Нарушенной клятвы».

– Что значит это имя?

– Есть и другое: Эль – Даим. Так назывался последний праведный шейх оазиса, этого и лежащих к западу до самого Тафилета.

II

Давно это было.

Эль – Даим слышал о великом пророке.

Сердце шейха склонялось на восток, к великой тайне чудесного черного камня, упавшего с неба и повисшего в воздухе над землею.

Чудеса священной Каабы пленяли его воображение и он часто во сне над златыми песками видел синюю тень тысячебашенных Мекки и Медины.

Между ними и оазисом Эль – Даима был халифат Великого Амру.

Праведный шейх послал к нему мудрых старцев, чтобы те узнали божественные заповеди Аль – Корана.

Амру принял их достойно.

– Я сам иду к вам с своими улемами, чтобы научить народы пустыни, как в любви и смирении надо чтить аллаха. Укажите мне только путь, через раскаленную область его гнева, которою как огненным кольцом надежнее стен и крепостей он окружил Эдем ваших прохладных вод.

И выступил во главе сильного отряда.

Старцы недоумевали.

– Зачем тебе столько вооруженных людей? Мы мирные землеробы. Наши боги, которым мы до сих пор поклонялись, избавили нас от хищного зверя и ядовитой змеи. Наши стада плодятся и множатся, не зная страха, потому что о львах нам только рассказывали странники, посетившие горы Атласа и Таирана. И мы таких львов увидели только здесь, на золотых цепях у врат твоего Алькасара. Сердца наши преисполнились ужасом, потому что у нас нет цепей даже на зверя. Мы кротки и свободны

– Да не смущается ваша душа! Султану и халифу солнечного восхода не пристало, как простому блуждающему дервишу, идти к своему далекому другу – повелителю сол– нечнаго заката! Или у вас не хватит воды и фиников для моих воинов?

Старцы успокоились.

И повели Амру через огненное кольцо Аллаха.

Просты и доверчивы были их умы.

В обителях прохладных вод Эль – Даима неведома была ложь.

Но зато лукаво и черно было сердце Султана и Халифа.

III

Мудрые старцы хорошо знали дорогу.

Всадники Амру, под раскаленным оком беспощадного солнца, всюду находили полузанесенные песками оазисы, где глубоко таились живоносные воды.

Черные шатры Халифа ненадолго бросали тень на золотое блюдо пустыни.

Часто на пути ему попадались, как скелеты павших верблюдов, – останки древних городов, самое имя которых было забыто.

– Жил тут великий народ и дали ему боги много богатства и силы. Но не на добро были они. Выше храмов он воздвигал темницы и жаждущую землю поил горячею кровью рабов. Безжалостны и свирепы были его повелители и когда с той стороны, откуда к нам ползут иногда темные тучи – пришли суровые чужестранные воины, народ–невольник не хотел защищать своих жестоких царей и шейхов. И все погибли! Боги одинаково карают и рабство и насилие.

Милостивый Даим встретил Аиру как старшего брата.

Отвел ему свой дворец, где в сквозные белые арки струилась воскрешающая прохлада…

А сам ушел в пастушьи шатры.

Дал его воинам стада жирных овец.

Тем, у кого в пустыне пали верблюды – показал своих, чтобы они сами выбрали себе сильнейших.

Всем подвластным оазисам приказал принять как отцов и старших братьев улемов Халифа, дабы те могли преподать им учение великого пророка.

И прежде всего Султан спросил Царя и Шейха:

– Какого бога вы чтите?

– Мы поклоняемся богам земли и воздуха, огня и воды.

– Я видел их капища. И в капищах золотые идолы. Слово пророка не может звучать на оскверненной ими земле. Сначала сожги капища, отдай мне идолов и перебей их жрецов.

Шейх вскинул руки вверх.

– Тебя ли я слышу, Амру! Как я могу перебить жрецов, которые в течение тысячелетий молились о благополучии моего народа, моих отцов и прадедов? Знай, о великий брат мой: нам в оазисах восходящего солнца неведомо убийство. Мы считаем его великим грехом перед нашими кроткими богами. Не они ли повелели не осквернять их алтарей, даже кровью перворожденных агнцев… Как же, еще не зная твоего бога, мы уничтожим своих и сожжем их капища, отверстые днем и ночью для странников, не имеющих иного крова.

Ничего не ответил Амру.

Собрал своих вождей и заперся гневный в чужом дворце.

Только вечером в огненный час заката они вышли оттуда и каждый направился к палаткам своего отряда.

И в ту же ночь их воины изменнически напали на Даи– ма и истребили не только его и его шейхов, но и весь род и племя его.

Три дня земля еще накануне счастливых оазисов пила кровь своих детей.

Три дня под благословенными пальмами не прекращались вопли. Женщин воины за волосы влекли под мечи усталых палачей. Младенцам разбивали головы об углы их домов.

И когда розовая заря четвертого дня розовым сиянием легла на венцы пальм – в их благословенной тени не осталось никого из мирных обитателей прохладных вод.

IV

И рассудил Аллах:

– «Амру погрешил из любви ко мне!

Но любовь, не согласная с совестью, беспощадна, как сброшенная змеею кожа, как горючие пески пустыни. Он вернется назад через огненное кольцо ее и не увидит ни

своего дома, ни царства.

Ибо я опустошу их голодом и моровою язвой и отдам все жившее на его земле в наследие гиенам, разрывающим могилы, и воронам, питающимся трупами.

Не за то, что он истребил неверных, нет.

Неверные – древо, обреченное огню и секире.

Но за то, что он обманул, хотя любя меня, гостеприимство царя и шейха Даима, открывшего ему не только двери своих обителей, но и сокровища праведной души своей.

За нетерпеливую ревность его обо мне, ослепившую его.

Ибо он не хотел ждать ни дня, ни часа, чтобы приобщить царя и его подданных к благоверной пастве моего пророка.

Да будет меч покорен разуму, а не гневу, застилающему кровью очи владык земных!

И да поразит Ангел моей правды и Амру и его воинов.

Они не найдут в отечестве своем ни пшеничного колоса, ни пригоршни воды. Трупы, вырытые шакалами, заразят их – и они умрут в великой муке.

Но только земным страданием будет искуплено содеянное ими зло.

Земным и на земле.

Рай мой открыт – любящим меня и ревнующим обо мне!..»

V

«Даим не может войти в мой рай – ибо врата его отверсты только для верных.

Его разума не коснулось учение моего пророка. Но душа его и души его подданных чисты предо мною.

Нет на них духовной скверны.

Но и они не те, кои угодны мне.

Я дал их мужам сильные руки и ноги. Их вождям – разум. У них было довольно железа, чтобы сковать из него рала. В их садах росли гибкие гасис и твердые и тонкие мехреджи.

Но они не опоясались перевязями с острыми мечами, не стянули податливые и крепкие ветви тетивами, не отточили стрел и не напоили их острия смертоносным соком мандрагоры.

Будьте добры с добрыми, но умирайте, защищая очаги свои от злых.

А родина есть общий очаг всего народа и горе племени, не знающему ее.

Не для трусливых и малодушных благоуханные сады и прохлада моих оазисов.

Эль – Даим и его народ выше черного яда преисподней, но они еще не поднялись и до убежища верных.

Пусть их души витают в тиши вечнозеленых оазисов до тех пор, пока я не очищу огнем всего лика земли.

Пусть ласковым дыханием они встречают измученных странников, проникающих к ним сквозь пламенное кольцо пустыни, и отгоняют веянием незримых крыл злые сны от усталых, расстилающих свои кошмы у моих чистых вод

В день последнего суда моего и они, облаченные лучезарными телами, обретут мою милость».

VI

– Это их невидимые руки касаются наших лиц.

Веяние их крыл наполняет наши воспаленные груди свежестью.

И жестокий Амру и благородный Даим нужны Аллаху.

Как нужны ему меч воина и улыбка ребенка, клюв орла и когти льва и воркование голубки, и блеяние агнца, и мощные кедры восточных гор, и нежные лилии южных долин.

Венцы пальм уже сплетались над нами, заслоняя путников от ночного неба, в котором неугасимыми лампадами вечного храма Аллаха висели бесчисленные миры.

Еще несколько минут и мы услышали ласковый лепет вод и из тихих шалашей около к нам донесся пряный запах сжигаемых в кострах веток.

Скоро и наш дымок сизою струей вознесся над цветущими берегами и, заснув в ласковом покое Эль – Даима, мы видели в ночных грезах только светлое, радостное, прекрасное.

Души его народа витали над странниками.

И веянием незримых крыл отгоняли от их изголовья черных призраков, рождающихся от мрачного союза страха с усталостью в огненном кольце злой пустыни.

В. Немирович – Данченко
В ПУСТЫНЕ
(Из воспоминаний о крае Золотого Заката)

I

Во все стороны лески. Огнистые под солнцем, бурые за ним… Белые кости павших верблюдов и вдали Тафилет – плоскокровельный, весь точно из сахара – белый. Слепит! Царственные венцы пальм, четырехугольный массивный минарет. Тишина – слышишь, как у тебя бьется сердце… Старые зубчатые стены. Осыпаются. Никого на башнях. Только аисты на часах, сторожат безжизненную даль. Ворота настежь. Точно в грот. Тень. В тени спят верблюды… Старый темной бронзы дервиш, весь как пень на болоте поросший мохом, сонно протягивает медную чашку. Бросаю мелочь. Бормочет. Поминает Аллаха и опять смыкает глаза… Узкие не улицы, а трещины. Вот–вот приземистые лачуги сомкнутся… Безлюдная площадь… В меловых стенах чуть намечены норы… Слава Богу – навстречу громадный негр. Черная скульптура на белом фоне. Спрашиваем, где дворец местного шейха. У нас к нему письмо из марокканской Москвы – священного Удццана. Оскал белых зубов на эбеновом лице. Поворачивается и бежит впереди…

Мы за ним, едва поспеваем на усталых конях. Здешний правитель – Аббас Измаил – «отец милости», «неистощимый источник живых вод», «хлеб неимущих». Таким его славят льстивые певцы этого оазиса. Свои его ненавидят – приезжие им не нахвалятся. По арабской пословице: «Ласкай странника, у него тысяча ртов, чтобы кричать о тебе во всех странах мира». Он кормит и поит путников, особенно таких, у которых есть «ах–мара», письмо из Феца… Нас он принял, как несказанно дорогих гостей. Сжав румяные, чувственные губы сердечком, декламирует: «Бог у всех один – другого не выдумаешь. И хороший христианин стоит любого мусульманина». В его касбе–замке в жару немолчно журчит вода и в мраморные водоемы музыкально струятся кристальные фонтаны. Солнце сквозь цветные стекла нежно светится на причудливых вязах и пестрых арабесках. В тени мягки и прохладные толстые пышные ковры Могадо– ра: на них невольно мы засыпали после утомительного паломничества в пустыне.

Откуда–то поют струны агайт о том, что только грезится и чего нет в действительности. Маленький, круглый, весь окутанный белым шелком негритенок не спускает выпученных блестящих глаз с огонька в нише, на котором всхлипывает в золоченом альтама изумительный кофе. Тонкий аромат дразнит. В кровле круглое пустое окно, в него смотрит сюда широколистая пальма. Мой проводник Леви Бен Дауд – марокканский еврей – переводит мне размеренные строфы сидящего на корточках в углу сказочника.

II

Вечером мы на рынке. Зубчатые стены его – розовели. За ними – море закатного огня. Толпа кругом, локоть к локтю. Посреди громадный нубиец, окруженный оборванными, босыми солдатами… Скованный цепью мавр спокоен и бесстрастен. У нубийца в руках нечто вроде меча.

«Сейчас ему будут резать голову», – шепчет мне Бен Дауд. «За что?» – «Богатый горожанин. Накопил слишком много, чтобы Аббас Измаил оставил ему жизнь. Дом его он возьмет себе и сады. Золото отошлет султану. Аббас Измаил уже десятый год правит так Тафилетом!»

– Как, добрый, радушный, щедрый? Наш хозяин?

– Да. Ты посмотри кругом, как разорен и голоден здесь народ. Богатый оазис – а в нем одни нишде.

И когда мы возвращались по узким улочкам, теперь полным в вечерней прохладе лохмотной толпою, я видел продырявленные плоские крыши, осыпавшиеся дома, тощих ослов, чахлую зелень, точно и она не смела подняться под пристальным и жадным взглядом Аббас Измаила. В разорванные бурнусы сквозит истощенное, исхудавшее бронзовое тело. Старухи в невероятных отрепьях на каждом шагу просили милостыню. Такого царства нищеты я еще не встречал в Марокко. На одном перекрестке валялся мертвый осел. Раздулся. Нельзя было дышать около. Подошел седой, голоногий мавр… У него остроконечный посох. Он несколько раз ткнул им в гнилье. Посох глубоко уходил в труп. Наконец, нащупал более твердую часть. Вырвал ее и понес. На углу – уличная кухня. Окутанная чадом пригорелого бараньего мяса и сала. На тонких шампурах жарится, шипит и во вей стороны брызгается что–то вроде кавказского кебаба. Мавр швырнул тухлую ослятину и подал очаву – местную медную с дырою посередине монетку. Повар испек эту мерзость. Надо было видеть, с какой жадностью старик ел ее!

Мы не могли выехать отсюда ночью. Племя Бени Ассун, ограбленное тем же гостеприимным «отцом милосердия» шейхом Аббас Измаилом, восстало и в пустыне за Тафиле– том было не безопасно. Приходилось странствовать днем. Зной. Казалось, мозг растапливается в своей костяной коробке, но оазис «нищего султана» был недалеко. Всего в шести часах пути. Как ни жгло солнце, а за это время оно не могло высушить воду в наших мехах. К десяти часам мне показалось, что раскаленный воздух жжет мои легкие. Трудно было сосчитать удары сердца, так быстро оно билось. Испуганная птица в клетке. Глаза слепило сквозь плотную ткань. В мистической дали – миражи. Когда я приподымал покрывало – вдали огненная сказка рисовала белые призраки трепетных сводов над голубыми водами. Колебались чудовищные деревья, вися над смутным краем пустыни. Сквозь деревья – точно они были прозрачны – медлительно тянулись фантомы верблюдов. И вдруг пропадали и верблюды и деревья и до боли четко и резко там стлались гребни песчаных бугров под бледным от ужаса опаловым небом. Я был в полусне, близком к агонии, когда около послышался крик. Очнулся. Мой Леви бен Дауд хохочет, простирает вперед руки. С ума сошел? Солнечные удары здесь выражаются и в такой форме.

– Что случилось?

– Там… Там.

И кончить не может. В горле у него какой–то клекот. Слова обрываются.

Вдали что–то наметилось. Верблюдов не удержать. Вытянули змеистые шеи и точно распластываются в воздухе… «Что–то» складывается в зигзаги далеких еще, во все стороны склонившихся пальм. Оазис? Даже молчаливый, сумрачный проводник наш – царь каравана, величавый, повелительный, огнеглазый, затянул какую–то песню. Казалось, дикая птица с высоты хрипло сзывает других крылатых хищников… Пальмы оазиса растут. Мы к ним или они к нам? Быстро–быстро. Неужели там тень, прохлада, говор вод, прохладная трава, в которую так бы и впился обожженным лицом. Вот он, где настоящий рай.

– Тут уже нет власти шейха Аббас Измаила… Сюда – руки его коротки. Да сожжет шайтан душу его в адском огне.

Шепчет Леви бен Дауд.

Точно адский огонь злее этой только что пройденной нами пустыни!