Текст книги "Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

И. Лукаш
ПОТЕРЯННАЯ БОТФОРТА
(Из неизданных записок барона
Мюнхгаузена)

Nix. Nox. Horror…

Присноблаженный Цезарий – Августинец нечто подобное изволит рассказывать об аде – «Снег, Ночь, Ужас». А я смею утверждать, что не лучше адских описаний та страна, откуда я, наконец, милостью Бога, вырвался.

Я говорю о Московии, или иначе Империи Российской, где я был, как известно Вам, в прошлом, 1779 году в январе месяце.

Я не знаю, слышали ли вы что–нибудь о приключениях моих в Риге.

Я прибыл туда из Московии в феврале месяце 1779 года, за полночь.

Рига была темна, как мраморный склеп. Я думаю, что в наших баронских склепах не темнее. Я ехал в наемной карете. Мой кучер ощупью вел лошадей по какому–то деревянному мосту. Замигали редкие, маслянистые фонари. Меж шпицев колоколен и острых черепичных крыш сурово свистал ветер с Двины.

– Скорей гостиницу, харчевню, черт тебя побери, – крикнул я кучеру и завернулся покрепче в мой обмерзлый плащ. Смутно я помню, как визжала под ветром железная вывеска, как мигал огонь в занесенном снегом фонаре. Рига не Париж и даже не Берлин, и, конечно, не моя благословенная Померания. Меня охватила тоска от рижской тьмы, ветра и снега.

А в трактире приветливо пылал камин. На закопченных сводах, под балками, ходили от огня тихие тени. Широкие дубовые столы были пусты. Только за одним, в обществе бутылки вина, сидел такой же ночной путешественник, как и я.

Мне не особенно понравился его узкий синий кафтан с красными пуговицами. Эти пуговицы горели, как тусклые червонцы или пригоршни угольев. Не понравилось мне также, что господин этот без парика и его плоские черные волосы прямыми прядями падают на лицо, а нос зловещий и птичий.

Тем не менее, памятуя, что я барон и солдат, приветствовал я его, как подобает всем христианам:

– Добрый день, господин…

А его тонкие губы насмешливо скривились.

– Я бы сказал не день, а ночь.

– Это неважно, – пробормотал я, слегка оскорбленный, – теперь за полночь уже…

– Как за полночь? – изумился мой собеседник. Мне даже показалось, что он побледнел, если только может бледнеть такая коричневая темная маска: вернее, он поседел, а его глаза горячо сверкнули.

– Вы ошиблись, еще нет двенадцати.

– Уверяю Вас, било двенадцать, когда моя карета въезжала в Ригу.

– А, черт возьми!.. – крикнул этот молодчик в синем кафтане. – Хозяин!.. где хозяин?!..

Он отвернулся от меня защелкал пальцами. И тотчас я увидел, что от его щелчков со звоном падают на стол желтые червонцы. «А! – смекнул я. – Вот так встреча…»

Мне достаточно было бросить взгляд на его тень из стены, чтобы я понял, что передо мною сам господин Черт. А на красных пуговицах, что горели, как уголья, я тотчас же разобрал адский герб: оленьи рога.

– Постой, голубчик, не буди–ка хозяина.

И я крепко ухватил его за руку.

– Что Вам угодно? – повернулся он ко мне, оскалив зубы.

– Чтобы Вы рассказали мне Ваш секрет выщелкивания из пальцев червонцев.

– Вы пьяны, барон, вам показалось.

– А, вот как: вы знаете, что я барон! Нет, вам не отвертеться.

И я выхватил шпагу. А на эфесе, как Вам известно, у меня серебряный крестик с двумя рубинами.

– Я тебя тогда закрещу, чертов сын!..

Молодчик в синем кафтане задрожал, но сделал презрительное лицо.

– К чему эти шутки? Мне вовсе не весело.

– Потрудитесь сказать, господин Черт, почему Вы здесь, в Риге…

– Проездом. Еду из Парижа в Московию.

– Какая цель Ваших путешествий?

Но вместо ответа он быстрым, как молния, движением выбил из руки мою шпагу. Я успел подхватить ее, но Черт был уже у порога.

Дверь распахнулась. Хлынул снег, ветер, тьма.

– Стой, стой, держите! – кинулся я ему вдогонку. Меня хлестнул по лицу его раздутый синий плащ, подбитый красным сукном. Я схватил его за ногу. Сквозь чулок наколол ладони жесткой шерстью…

Что такое, – почтенные мои госпожи и милостивые государи, что такое?!..

Клянусь Лютером, мушкетами, ведьмами, – мы летим, летим…

Я держу его за ногу и повис в воздухе. Раздут подо мною синий плащ, как парус. Под нами вьюга. Снега ходят. Из снеговой тьмы торчат шпицы рижских колоколен.

– Стой, чертов сын! – кричу я. – Не оторвусь, покуда ты не расскажешь секрета твоих щелчков и червонцев.

Вы понимаете, что важнее его бредней были для меня желтые червонцы, прыгающие с пальцев.

Он бил плащом, как крыльями. Вьюга свистала, шипела.

Помню, что длинной загнутой шпорой ботфорты моей я зацепил за какой–то шпиц. Ботфорта сорвалась и упала в снеговую бездну. Моя ступня стала замерзать, а пальцы закостенели…

И я выпустил колючий чертов чулок.

А утром, на рассвете, проснулся я на какой–то кровати, под тюфяками, и пузатый хозяин в ночном колпаке с кисточкой, подавая мне счет, сказал:

– С вас следует за постой два червонца…

– Какие червонцы? Где я? В Риге, в аду, в каком дьявольском трактире?..

– Трактир не дьявольский, а мой, – сухо ответил мне хозяин, – и вы не в Риге, а в Берлине. Потрудитесь платить. Два червонца.

Червонцы, червонцы. Откуда их достать честному барону? Как я ни щелкал пальцами – ни одного, хотя бы об

резанного, обкусанного, с дырочкой…

И потому, мой друг, что у меня ни червонца, я пишу вам, зная, что Вы придете, как всегда, на помощь честному барону и честному солдату. А за это я расскажу вам другие мои, еще более занимательные и чудесные похождения и приключения.

Барон Мюнхгаузен известный проходимец и враль. Историям его не стоит придавать никакого значения. Они недостоверны заведомо.

Но история его ботфорты, что зацепилась за шпиц и упала с неба, совершенно достоверна, хотя и коротка.

На рассвете, 23 февраля, ночной сторож Ян Стукакек, который был известен своим сизым носом даже за Двиной, внезапно проснулся от удара по голове.

Перед ним, в снегу, лежала черная щеголеватая ботфорта немецкого фасона, в широким раструбом. Янек Стуканек почесал шишку на лбу и сильно разгневался. Окна повсюду темны: нигде ни кутежа, ни огня, ни студенческой драки.

Янек застучал в чугунную доску и закричал:

– Караул!..

Ни на той улице, где ботфорта ударила ночного сторожа, ни на других – не находилось ее хозяина.

В тот же день таинственная ботфорта была отнесена в ратушу и ее осматривали знатные горожане, представители гильдий. Хозяина так и не нашлось. Ботфорта была занумерована под № 397 и сдана на хранение в городской архив

Правда, много позже рассказывали, что эта таинственная ботфорта принадлежала будто бы советнику Иоганну Готлибу Шмутцу, которого – именно ею – била ночью у окна по голове его покойная ныне супруга Мария – Марта-Ели– сабет.

И. Лукаш
ТАБАКЕРКА

Вы слышали историю дедовской табакерки? Если нет, я расскажу…

В этой плоской квадратной коробочке из червонного эолота – ничего примечательного нет. Чеканные по краям виноградные грозди полустерлись и потускнели, на верхней крышке радужным веером, подобно заре, переливается выпуклый перламутр, а когда крышку откроешь – сияет на старом золоте тонко резанная, между перевитых лентами тимпанов и флейт, крошечная танцовщица. Ее туника вздута пляской, пряди волос взметены и, кажется, еще дрожит в замкнутой руке тамбурин, не остывший от танца…

От старых времен дошел домашний рассказ, что эту перламутровую табакерку с золотой танцовщицей выиграл мой прадед Африкан Спиридонович, императрицы Екатерины Великия капитан–командор, ордена Святыя Анны кавалер и масон – Розенкрейцер.

А выиграл он ее в карты, на втором абцуге фараона, будто от самого графа Калиостро. Потому–то на нижней крышке между тимпанов и флейт вырезаны старинные круглые буквы: «К. 1780. С. П. Б.»

Мало кому известно, что прадед мой был весьма близок Ивану Елагину, всех российских масонских лож ГроссМейстеру, и что именно он, вместе с графом Калиостро, когда тот был в 1780 году в Санкт – Петербурге, – на елагинской загородной даче, в подвалах, плавил в тигелях всякую чертовщину, отыскивая философский камень и золото.

Золота, конечно, они не нашли, а испанский полковник, Великий Кофта египетских лож, целитель и граф, шарлатан и обманщик Джузеппе Калиостро вскоре покинул столицу. Говорят, что он вылетел из Петербурга ночью, раскинув по воздуху свой черный испанский плащ.

Я верю, что он бежал так. Есть старый рассказ, что на шпице адмиралтейства долго еще бились под ветром черные лоскутья, куски графского плаща, которыми он зацепил золотой адмиралтейский кораблик.

Как бы там ни было, но от Калиостро досталась прадеду чудесная табакерка. Получив абшид, прадед вышел в отставку и скрылся в своих тамбовских деревнях. Что делал он в старом доме, точно никому не известно, но старики–дворовые до могилы божились, что по ночам в окнах мелькали огни, играла огромная музыка и были слышны флейты и смех.

Обросший щетиной, угрюмый, в кармазинном кафтане, закиданном табаком, прадед мой редко появлялся на людях, постукивая своей тяжелой тростью. Усадьба стояла запущенной. Английские пруды затянуло зеленой тиной, обвалились каменные львята у въезда, дорога заросла травой. Прадед мой разорился на изобретении регреШиш mobile и воздушной машины для полета на дуну.

А когда он помер, «Срочьи Рощи» были проданы в казну, и дед мой, Андрей Африканович, был уж бедным субалтерн–офицером Изюмского гусарского полка. А кончил он тоже странно: полк бросил, уехал из столицы и стал малоизвестным поэтом.

Тоже и дядя мой, и другой дед, – все это длинная история о бедняках–музыкантах, о скромных стихотворцах, о давно забытых художниках.

И был я молодым студентом, когда мать рассказала мне, что ходит глухая легенда, будто граф Калиостро, проиграв ставку деду, бросил на стол не табакерку, а живой кусок дьявольского золота, адский жар…

Конечно, в тот же вечер я рассматривал табакерку. Надо сказать, что в тот год я был влюблен, весело и светло, а в тот вечер, когда тайком разглядывал табакерку, – я пришел со свидания, на котором она ответила мне – «люблю»…

Поднял крышку – какие пустяки, – пыльный плоский ящичек тусклого золота, который, вероятно, удобно было носить в карманчике атласного камзола, перламутр, и эта золотая танцовщица с тамбурином.

Я стал пристально разглядывать ее. А табакерка вдруг зашевелилась на моей вытянутой ладони, крышка мягко откинулась, щелкнула.

И прыгнула на крышку смуглая золотистая девушка, совсем маленькая, как стрелка. Она вполне умещалась на моей ладони. Вот она повернулась ко мне, закинув над головой тамбурин, вот понеслась в быстром танце, и замелькало в

моих глазах сияние ее золотой туники. Крошка пела в тихом ропоте тимпанов и флейт.

Я хорошо понял, – она пела о том, что лучше всех танцев земли ее золотистое мельканье и что она лучше всех девушек, прекраснее всех невест.

И как будто узнал я маленькое личико танцовщицы. Это была та, кто сказала мне сегодня «люблю». Но личико сморщилось, и видел я, как западает крошечный рот, как клювом стягивается маленький нос к подбородку – и вот, постукивая клювом, покатилась по моей ладони старушка и села, покачиваясь, на мой указательный палец, как золотая горошинка. Но рассмеялась и снова сбежала маленькая золотая вакханка – «смотри, твоя невеста состарится, а я никогда. Все стареет на свете, кроме мечты».

Крышка щелкнула, табакерка покатилась с моей дрогнувшей ладони: за моей спиной кто–то приоткрыл дверь…

Что же еще? Мой прадед изобретал машину для полета на луну, деды были плохими стихотворцами и неизвестными музыкантами, школьные этюды отца еще и теперь пылятся в папках Академии Художеств. И вы знаете, что я пошел следом за ними и что не отказался бы я даже и от полета на луну… А когда ринулась на нас эта революция – мы бежали из Петербурга. Дедовской табакерки я больше не видел. Вероятнее всего, что попала она на толкучку, на Александровский рынок, в пыльную ветошь антикварных лавчонок. Не видел я больше и невесты…

Мне хочется вам только сказать – было бы ошибочно думать, что граф Калиостро проиграл прадеду моему живой кусок дьявольского золота. Дьявольщины тут нет ни на каплю…

Правда, Калиостро был великим обманщиком и великим шарлатаном, но он же, милостью Божией, был и великим мечтателем.

И. Лукаш
ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

О, Гаарлем, тихий город. Город белых чаек и белых чепцов. Женщины твои холодны и прекрасны, как зимние зори, а походка их легкий бег корабля.

Кто не знает, что Елизабет, девушка из Гаарлема – невеста капитана Андреаса Ван – Деркиркена?

На нем черный камзол с кружевным белым воротом, черная шляпа с алмазною пряжкой, черного шелка чулки на крепких икрах. Ловок и силен капитан Ван – Деркиркен. Пусть говорят люди, что дедом его был испанец, – оттого он и смугл и черноволос, – все равно нет краше его молодца во всем Роттердаме, на всех фрегатах и бригантинах Голландии.

В день, когда на кирпичной стене кирки зазеленела жимолость, обручил их старый пастор Якобий, тот самый, что зимой и летом обвязывает морщинистую шею шерстяным шарфом….

О, Гаарлем, тихий город.

С утра жимолость хватило морозом, а бриг Ван – Деркиркена уже качался с утра на якорях, в открытом море, за маяками. С роттердамскими молодцами уходил в Ост – Индию капитан Ван – Деркиркен.

По заднему высокому борту ясно горели на холодном солнце окошки стеклянной галерейки. Веревочные лестницы–ванты пахли смолой. Корабельные маляры выкрасили в зеленую свежую краску точеную на носу брига Богиню Морей, позолотив ее чешуйчатые нагрудники. Уже крепили серые паруса гротмарсели. Свистал морской ветер в стеньгах, у бизань–мачты и на площадках гротмарсов…

О, прощай Андреас, нареченный жених.

У гребцов красные колпаки и засучены по локтей рукава холщовых рубах. Враз подымаются желтые весла.

Все дальше мокрые взмахи весел, а капитан как черная точка. Влажен ясный воздух, зелен простор вод. Над курчавыми дорожками серой пены низко и тяжело летят чайки.

– Нам пора бы домой. Не видать уже их за маяком.

Оглянулась Елизабет, а за нею старая госпожа Анна утирает слезящиеся глаза. Ее глаза слезятся от ветра. Не плачут на проводах невесты и матери капитанов. Ветер шумит в ушах, отдувая им крылья белых чепцов…

Ушел голландский бриг Ван – Деркиркеиа и до самой Англии погонятся за ним чайки.

Тих и уютен дом госпожи Анны, вдовы капитана Ван– Остаде, который без вести пропал в дальних морях еще в 1645 году, когда стояли в Гаарлеме такие морозы, что воробьи падали с колоколен. А теперь в дальние моря ушел и сын госпожи Анны, мальчик Питер с карими, ясными глазами. Ушел юнгой на бриге капитана Андреаса в Ост – Индию.

– Благослови его Бог, – утирает слезнику у глаз старая госпожа Анна. – Мальчик обещал мне из Индии пригоршни бирюзы, а вернулся бы сам. Поди, вернется с усами, будет говорить грубым голосом и курить, как отец, глиняную трубку, пуская дым из ноздрей.

В тихом доме госпожи Анны окна в свинцовых переплетах, тюльпаны белые и пунцовые на подоконниках. Кош– ника умывается лапкой на пороге, устав играть клубком шерсти. Над камином – модель деревянного корабля.

Вечерами слушала Елизабет рассказы старухи о бурях и погибших капитанах. Сколько было таких вечеров, – не запомнить невесте Елизабет.

Кошка принесла котят. Мяукали и возились котята в корзинке под очагом. Пролетали за окном чайки и далекие паруса, надутые ветром, как чайки.

На рассветах вставала Елизабет, расчесывала прохладное золото волосы и напевала тихую песенку о своем суженом:

Ходит в дальних морях крепкий бриг. В снастях ветер поет о Голландии и стонут высокие реи, а штормовой парус–грот бьется, как ее сердце.

Было в инее зимнее окно, когда на деревянном гребне увидала Елизабет седую длинную нить.

– Я нашла в косах седую нить, а моего Андреаса все нет, – сказала она в тот день старой госпоже Анне.

– Терпи, девушка. Все мы терпим разлуку.

Так отвечала госпожа Ван – Остаде.

Зимы и весны, весны и зимы. Помер Якобий, добрый пастор, что шею повязывал шарфом.

Люди говорили о новых войнах, о богатствах чужих земель. Из Амстердама привозил почтарь куранты, а в них было напечатано о дальнем Царстве Московии, что за Белым морем, а в царстве – ледяные дворцы и люди все бородаты и огромные, словно медведи. Морского змия видели французские корабли в Тихом Океане. Огненная гроза разразилась над Венгрией: раскаленные камни падали с неба. Бог, как видно, приказал открыть форточки в облаках и ангелы громили землю горящими ядрами. Спаси, Боже, Голландию от небесной Твоей артиллерии.

А о бриге Ван – Деркиркена не было вести ни в амстердамских курантах, ни в базарной молве, ни в кирках.

На Рождество Христово погляделась Елизабет в свинцовое зеркальце, а в золоте ее волос протянулись пряди белого серебра. Заплакала невеста Елизабет. Пришла к госпоже Анне и говорит:

– Волосы мои побелели как снег, а жениха нет. Старую девушку он найдет, а не молодую невесту.

– Ты думаешь, вернется к нам бриг? – покачала головой госпожа Анна. – Они не вернутся. Погиб твой жених и мой сын.

– Нет, Бог того не захочет.

Так ответила Елизабет и вышла из дома вдовы Ван – Остаде.

Мело, кружило белые снежинки над морем и мостовыми. В гавани и на набережной бродила старая девушка, спрашивая всех, но видел ли кто ее жениха, честного капитана Ван – Деркиркена из Гаарлема.

А в гавани стоял английский стопушечный фрегат. Рыжие, долгозубые Блэки и Джэки – известные врали, но говорили они, что не встречали на морях капитана Андреаса. Его не встречали, во вот у Мыса Доброй Надежды ходит теперь страшный корабль. Ходит голландский бриг у Мыса Доброй Надежды. Как будто бриг, а на нем – мертвецы. В сильную бурю, когда торопился домой голландский капитан, настиг его противный ветер у Мыса Доброй Надежды. Приказал тогда капитан поднять все штормовые гроты и нечестиво поклялся обогнуть Мыс, даже если пришлось бы ему бороться с ветром до дня Страшного Суда.

Услышал Бог нечестивый вызов и обрек капитана и команду бороться с ветром до прихода Судии, не огибая Мыса. Многие корабли видели призрачный бриг и прозвали его Летучим Голландцем.

Не поверила Елизабет Блэкам и Джэкам и подумала со вздохом:

– Господи, Ты ли, Всесильный, будешь карать тех людей, которые торопились домой к очагам, к невестам и женам?..

У Господа Бога – дел много. Не одно наше солнце и не одна земля содержатся в руке Его, а не сказать – сколько солнц и сколько земель.

И прошло много лет, а то и столетий, покуда до слуха Божьего долетел вздох старой невесты из Гаарлема.

Нахмурился Господь Бог. И бури дохнули на океаны. Два королевства объявили друг другу войну, а в Богемии на корню померз хлеб…

– Разве я приказал до Страшного Суда биться голландскому бригу с ветрами? – спросил Господь Бог Архангела Гавриила.

– Да, Господи, – Ты приказал.

– Пойди и узнай…

И полетел Архангел в океаны. Крылья его, как шумные облака грозы, а полет, как смерч, что взвивается от волн до неба.

И у Мыса Доброй Надежды увидел Архангел старинный бриг.

Тенью летел корабль против тяжкого ветра. Источена волнами и в черных космах водорослей Богиня Морей на носу. Клочья оснастки, лохмотья веревочных лестниц. Ржа и соленые волны проели борта. Режет бриг седые горы пены. Шумят прорванные паруса.

Сошел Архангел на палубу, пали белые лучи от его серебряных лат.

Видит Гавриил матросов–мертвецов – одни черепа, костяки да глазницы. Вздуты ветром истлевшие рубахи. Тот крепит реи, тот вцепился в ванты, тот тянет обмерзлый канат, тот пригнулся с погасшим фитилем к амбразуре, наводя пушку.

Окостенели, обледенели матросы со дня капитанской клятвы.

А на капитанской вышке, в истлевшем черном камзоле, без шляпы, стоить капитан Ван – Деркиркен. Вздуты ветром на черепе долгие волосы. Глазницы темны, оскалены белые зубы. Положил одну руку на голову юнги – белый скелет от юнги остался, – а другая протянута вперед, угрожая ветру и буре костлявою кистью.

Архангел Гавриил все рассказал Господу Богу. Еще грознее нахмурился Бог. И оба королевства истекли кровью в жестокой битве, а в Богемии настал голод….

– Я был неправ перед бедной невестой, но Я все исправлю.

Так сказал Господь Бог и улыбнулся. А в день улыбки Его кончилась на земле Великая битва народов, когда свержен был император французов Наполеон Бонапарт и первый паровоз подал в Англии свой первый гудок. От невесты Елизабет и от старой госпожи Анны и пыли не осталось в гаарлемских могилах.

Но как улыбнулся Бог, – утром в день Рождества, – с легкими снежинками, поднялись в Его горние страны и Елизабет и старая Анна из Гаарлема.

А в океане в то туманное утро Рождества со свистом и шумом оторвался от волн к облакам громадный остов корабля Ван – Деркиркена. Надул ветер посвежевшие крепкие паруса. Ясно заблистали разбитые стекла галереи по заднему борту. Вновь осмолились все снасти. Золотом засверкали чешуйчатые нагрудники Богини Морей на носу.

Ясный румянец облил лица команды. И у всех заиграли зарею глаза, а волосы заметал ветер.

– Какая долгая была ночь. Ты промерз, Питер? – спросил капитан Андреас, отнимая руку с головы юнги.

– Есть, капитан, – засмеялся мальчик, – темная была ночка, точно мы все сидели в погасшей печке.

– Но противный ветер, слава Богу, утих. – Эй, вахта, видна ли Голландия?

– Видна, капитан! – закричали с гротмарсов.

И замахали все колпаками. И обнимались и плакали.

А вдали уже сверкали солнцем белые маяки, тянулась полоса зеленого берега и пролетали прибрежные чайки. Капитан Андреас потер озябшие руки.

– Слава Богу, к свадьбе я буду дома. И повенчает нас старый Якобий.

У Бога рай для людей так устроен: та же земля, те же моря и земли и океаны, та же Голландия и тот же Гаарлем. Но живут в Его райских странах только добрые люди, только светлые и счастливые.

Смотрел Бог, как торопится к Его берегам Летучий Голландец и как машет ему с берега белым платком молодая невеста Елизабет и старая госпожа Ван – Остаде.

Смотрел Бог и улыбался.