Текст книги "Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

ЖЕЛЕЗНАЯ
ЗЕМЛЯ
Фантастика русской эмиграции
Том I

Составление и комментарии М. Фоменко

В сборник включены некоторые редкие и в большинстве своем никогда ранее не переиздававшиеся фантастические произведения писателей русской эмиграции, затерянные на страницах эмигрантской периодики 1920‑х годов.

В книге представлена разноплановая фантастика – от сравнительно «твердой НФ» до фантастики мистической, сказочной и юмористической, традиционных «святочных рассказов» и т. д. Разнятся между собой и авторы: наряду с известными именами читатель найдет здесь и забытых литераторов, чьи произведения, однако, не менее характерны для фантастики эмиграции.

© Authors, estate, 2016 © М. Fomenko, комментарии, 2016 © Salamandra P. V.V., состав, оформление, 2016

В. Никифоров – Волгин
КОШМАР

Чахлая, без цветов и трав равнина. Курганы. Гнилые кресты. Ржавые проволочные заграждения. Скелет лошади. Череп человека. Кружится сухой ветер, вздымая песчаную пыль. Одичавшая большая дорога с опрокинутыми телеграфными столбами и заросшими бурьяном колеями. У края дороги, в просветах обожженных берез, развалины большого монастыря. Уцелевший ржавый купол молится сизому, завечеревшему небу. Вместо белых голубей витают над монастырем жирные вороны. Степной ветер звенит ржавыми телеграфными проводами. Дико и пусто, как во времена печенега.

По дороге плетутся двое. Старый и молодой. Одеты в тряпье. Землисто–синие лица. Больная развинченная походка. У старика прогнивший проваленный нос. Ветер треплет грязно–мочальную бороду. Молодому лет двенадцать. Широкое обезьянье лицо с низким лбом. Тусклый блеск маленьких злых глаз. Длинные волосатые руки с крючковатыми, мышиного цвета, пальцами. Лицо и руки в багровых наростах.

– В–о–о-л–к–а… а-у о, скорно? – дико, рывком спрашивает мальчик.

Старик гнусавит сиплым шуршащим голосом:

– Волга не скоро. Верст пятнадцать. Заночуем в монастыре. Я устал…

– Завчуем… а-о… уах–ли… – соглашается мальчик.

– Как ты плохо, Демоненок, говоришь по–русски! У тебя волчий, лесной язык.

– Гай… гы? – указывая на курган грязным мясистым пальцем, спрашиваете Демоненок.

– Это могилы. Покойники лежат. Красные и белые солдаты. Война была здесь. Братоубийственная…

Демоненок гогочет. Ему весело. По земле хромает ворон.

– Лапу сломал, – говорит старик. – Поймай его и тащи сюда.

Демоненок волчьими прыжками подбежал к ворону, схватил его за крылья и принес старику. Тот взял его за лапы и ударил о телеграфный столб. Демоненок при взгляде на кровавую размозженную голову ворона заурчал как зверь и облизнул губы длинным толстым языком.

– Жрать! Жра–ать! – тянулись к мертвому ворону цепкие обезьяньи руки мальчика.

– Погоди, – отстранял его старик. – Придем на ночлег, там и поедим.

Демоненок подошел к телеграфному столбу, жадно стал облизывать на нем следы крови и урчать звериным восторгом. Старик шел слабой, заплетающейся походкой сифилитика, изредка смахивая что–то с лица, словно приставала к нему паутина. Рука была серой, как мышиная шерсть, в багровых гниющих наростах.

Надвинулся сумрак, когда они дошли до развалин монастыря и укрылись под каменными сводами полуразрушенной часовни. Вспыхивала молния и гремел гром. Наползали зловещие черные тучи.

– Ыгы–гы… а? – спросил Демоненок и протянул старику ржавый георгиевский крест.

Старик взял крестик, покачал головой, обнял Демоненка и стал говорить:

– Слушай, Демоненок… Была Россия…

– Рос… Рас… – с усилием повторял мальчик, стараясь врезать в мозг это неведомое и чужое для него слово.

– Кругом была жизнь. Работали фабрики.

Мчались поезда, нагруженные товаром. Были университеты. Книги. Чистые женщины. Много было солнца. Много было радости…

Демоненок не понимал его, не слушал, но старик продолжал говорить, поникнув головой.

– Новая мораль о раскрепощении пола, о свободе страстей и о любви – как половом голоде, Россией была воспринята с таким энтузиазмом и шумом, с каким не встречались в свое время великие писатели старой ушедшей жизни – Достоевский, Толстой, Тургенев…

Свобода полового разгула вошла в моду. Была узаконена и даже установлен был праздник в честь торжествующей плоти, на котором творилось нечто неописуемое по своей животной разнузданности. Насилия над женщинами считались подвигом. О нем хвастались. Чубаровщина была идеалом юноши, вступающего в жизнь. Все, что напоминало о чистоте и красоте ушедших дней, было смято, задушено и сожжено. Страшное было время… Рождались дети и мы давали им новые имена… Тебя я назвал Демоном…

При упоминании своего имени Демоненок закивал головой и загоготал.

– Да, страшное было время… Вся Россия от края до края, севера и юга, как гангреной была охвачена стихийным развратом…

В 19.. году в России появилась неведомая медицине, новая венерическая болезнь, прозванная «головой смерти». На теле больного появлялись крупные багровые наросты с тремя черными впадинами, имеющие сходство с черепом. Наросты разъедали все тело. В короткий срок больной превращался в гниющий кровоточащий труп и медленно, в страшных мучениях, умирал. Впервые эта болезнь появилась в Заволожье, о чем и было сообщено по радио совету старост. Тревоге, с которой было передано это известие, не придали значения и жизнь России шла своим чередом.

Народился новый человек. Был он расслабленным и хилым, с полузвериными повадками. Рождалось много идиотов. Вся Россия представляла из себя зловонный разлагающийся труп. Случайный европеец, попадая в русский край, надолго уносил кошмарное воспоминание о людях, похожих на теней с полузвериными лицами, заживо гниющих…

Старик всхлипывал и, обнимая сына, шептал в тоске и отчаянии:

– Ты ведь мой! Плоть от плоти, кость от кости… Мною зачатый и мною зараженный… Прости меня… прости… Будь проклята наша жизнь, отнявшая радости наши маленькие, такие хрупкие… нежные…

И, поднимая руки к черному грозовому небу, он кричал шипящим сиплым криком:

– Проклятый я человек! Порази меня! Убей меня, Боже!

Демоненок глядел на отца и хохотал.

Н. Смирнова
ФАНТАЗИЯ И РЕАЛИЗМ

Прочла в номере старого журнала фантастический рассказ о медике екатерининского времени докторе Черном, который, увлекшись учением алхимика–чудодея Калиостро, задумал изобрести сонный эликсир и случайно для себя, наглотавшись паров от жидкости, заснул на триста лет. Жизнь за это время так успела перемениться, что он, проснувшись, не мог никак примениться к ней, вместе с тем она давала для него, как для ученого, столько увлекательно–нового: он хватался за медицину, за философию, за литературу и, казалось, проживи он еще столько же, сколько прожил, ему никогда не усвоить всего, что дала новая жизнь. Раз, бродя по улицам Петербурга, он попал под колеса электрического трамвая и ему оторвало голову.

После него остался флакон с жидкостью, но он куда–то затерялся.

На этом кончается рассказ. Так было тогда, но вот что случится, если применить фабулу рассказа к современной жизни.

Молодой офицер, корнет гвардии, один из правнуков доктора, которому нужно было после отпуска отправиться на фронт, нашел флакон с жидкостью, поднес его к носу – и заснул, но не на триста лет, а на три года.

Проснулся над раскрытым чемоданом и ему показалось, что он спал только несколько минут.

Собрался, одел офицерскую шинель и вышел на улицу.

Его поразила сразу темнота и мертвенность улиц: нигде ни души…

Наконец встретил странного человека в штатском платье, но с ружьем за плечами.

– Ваш пропуск, товарищ?

– Какой пропуск? Вы никакого пропуска от меня требовать не можете. Да и какой я Вам товарищ?

– Вы что, пьяны, или с луны свалились? Знаете, что после девяти часов нельзя быть на улице без разрешения комиссара?…

– Какого комиссара?..

Милиционер поднес к лицу офицера электрический фонарик, и перед его изумленными глазами засверкали золотым блеском офицерские погоны. Крикнул и на его призыв откуда–то вынырнули еще три фигуры с ружьями за плечами…

– Белогвардеец – офицер, золотопогонник…

– Куда его? В комиссариат? Нет, это птица важная, прямо в чека.

Сопротивлялся, но трое были сильнее одного. Шел и раздумывал над странностью положений и над слышанным словом «чека». Вспомнилась по ассоциации сказочка из детской хрестоматии «Ось и чека», но там чека была частью телеги, потом смешная детская песенка – «палочка– выручалочка, чека, чека, чекалочка…»

Тащили по улицам, таким знакомым и вместе совершенно неизвестным: трава посреди улиц, разобранная торцовая мостовая, заколоченные окна, глядевшие как мертвые глаза.

Остановился…

– Купите мне папирос, все равно каких… вот деньги… – вынул несколько романовских марок…

Ну и типи: золотые погоны, деньги монархические, папирос просит… все равно каких, а у людей хлеба нет.

Вот знакомая парадная и шумная еще несколько часов Морская, Невский, думская каланча и, наконец, Европейская гостиница, где, по его мнению, он кутил еще сегодня вечером с товарищами.

Еще так недавно в отдельном кабинете он пил шампанское и его обнимала юная и нежная, как мадонна Мурильо, корифейка балета. Он ясно помнит даже все свои мысли. Он думал о том, как хороша жизнь и молодость, как радостна любовь женщины… и зачем война?… Он был на счету отличного офицера, любимого товарищами и подчиненными, но вечная опасность, боязнь каждую минуту быть убитым и искалеченным, все это увеличило в его глазах ценность жизни. Он думал тогда о первых днях войны, когда он самоотверженно вынес на руках из–под неприя– иельскаго огня раненого товарища. Теперь он этого не сделал бы, если бы он кого и взял бы на руки, то, пожалуй, только хорошенькую, маленькую женщину…

Да, он ясно помнит все, что было несколько часов назад… А теперь… Куда–то исчез важный, толстый швейцар и лакеи, нет драпировок и растений.

В двери, на которых мелом была написана цифра один, они вошли. На бархатных креслах сидели два человека в кожаных куртках с кобурами. Наганы за поясом.

– Откуда?

– Опоздали немного, сейчас только товарищ Григорьев отправил в штаб Духонина 30 человек.

Начался короткий допрос, в котором ни та, ни другая сторона ничего не понимала.

Решили, что он симулирует сумасшедшего, но он белогвардеец и ярый монархист…

Кожаный чемодан, щегольский френч и лакированные сапоги помогли ускорить развяжу.

– Товарищ Григорьев, а Вы прогадали, поторопились вчера, эти сапоги будут мои…

– Что же, мы его в расход запишем?

– Да, конечно, в штаб Духонина…

– Генерал Духонин? кажется, на юго–западном фронте? – спросил недоумевающе офицер.

– Перестаньте бредить, идите за мной…

Вдруг инстинктом понял опасность, стал сопротивляться как молодое животное, почувствовавшее опасность для своей жизни. Но его насильно стащили во двор в бетонный сарай и бросили на пол.

Вскоре вошел чекист и коротко приказал: встаньте к стенке!

– Зачем?

– К стенке, говорят вам, к стенке!..

Измученный, избитый, покорно повиновался…

Чекист подошел, приставил к виску кружок дула и выстрелил…

С. Серый
НА СВЯТКАХ
Сказка

– А приятно, доложу я вам, гулять по земле с официальным разрешением. Чувствуешь себя совершенно свободным гражданином. Да здравствует свобода! Уррра!

– Фу ты, черт! Ишь разорался!

– Я к вашим услугам!

– Это еще что за харя? Пошел к черту!

– Гм… Трудновато будет! Да я и не хочу сейчас! У меня разрешение… Официальное разрешение на право свободного разгуливания по планете Земле, понимаете?

– Да кто ты такой? Какого черта тебе, наконец, надо!

– Кто я? Я – черт! Рождественский черт! Самый нас– тояшин. Извольте сами убедиться: вот под шляпой – рога, хвост – кончик даже не спрятан, копыта в ботинках… Ну, относительно копыт вы мне на слово поверите. А вы тоже хороши! Только что меня приглашали, а теперь уже ругаетесь. Сознаюсь, я вел себя несколько шумно, но ведь поймите – официальное разрешение! И я, как видите, гуляю.

Черт с таинственным видом потянулся к уху незнакомца.

– Знаете, я даже в ресторанчик заглянул. Понимаете? Для храбрости не мешает? А прехорошенькая, доложу я вам, девочка в этом ресторане. – Черт умильно облизнулся. – Вот бы вам туда, а?

– Мне? Черт тебя подери! Мне жрать нечего, а ты в ресторан…

– Фи, фи, свободный гражданин и… жрать нечего! Как же это вам не стыдно, а?

Незнакомец насупился.

– Я – эмигрант.

– Эмигрант?!

Наступило неловкое молчание.

– Так ты черт, говоришь?

– Так точно! Вот официальное удостов…

– Фу! Привязался… Черт, а черт! Купи у меня душу.

Черт даже подпрыгнул от радости, но, как черт коммерческий, решил действовать по всем правилам торгового искусства.

– Да, знаете ли…я справлюсь… у меня денег при себе нет!..

– Врешь, мерзавец! – и черт почувствовал, что ноги его задрыгали в воздухе, а по хвосту разлилась какая–то тупая боль.

– Я… согласен!

– Давай деньги, если согласен.

– Ско–сколько?

– Двадцать тысяч! На первый раз хватит!

– Уф, какая дешевка! – подумал черт и облегченно вздохнул.

– Письменное условие надо было бы, подпись кровью, – добавил он вслух.

– Только–то?? Пиши.

– Сейчас, сейчас… У меня готовые 6 ланки-с! Так-с! Извольте подписаться.

Незнакомец разрезал ножом палец и подписался.

Черт отсчитал двадцать тыс. и протянул их эмигранту. Тот их пересчитал, сунул в карман шинели и деньги и условие, угостил черта хорошим щелчком в нос и, засвистав опереточную арию, отправился восвояси.

Черт возмутился.

– Г-н эмигрант! Я условие–то? Нехорошо обманывать!

Эмигрант остановился.

– Черт! Хочешь еще душ купить?

Черт опять сделал размышляющую физиономию.

– А почем?

– Недорого! Зато я тебе несколько тысяч душ представлю.

– Несколько тысяч? – радостно крикнул черт. – Да еще так дешево! Сейчас души–то, наверное, не меньше миллиона стоят. Вот это ловко. Да я сразу в премьеры попаду за особые отличия.

– Ну что же, согласен?

– Согласен! Вот только как это мы все оборудуем?

– Мы, т. е. ты, открываем бюро по покупке душ. Понятно? Я его оборудую: найму помещение, закажу вывеску, сделаю в газетах объявление, а тебе остается только засесть завтра часов с 9 утра в это бюро и дело в шляпе. Ну как, согласен?

– Да, пожалуй… По рукам, что ли?

– Да нет уж! Много чести! До завтра!

– А условьице–то на вашу душу?

– Оставляю в залог. Завтра получишь! – прозвучало в ответ и незнакомец скрылся в окружавшем их тумане.

Увидав что собеседник скрылся, черт три раза перевернулся в воздухе и завопил радостно–прерадостно, но, заметив полицейского, сразу же принял вид вполне лояльного и благонамеренного гражданина.

– Телеграммку-с, необходимо телеграммку с докладом, – и черт, схватив бумагу, набросал на ней ногтем:

«Его сатанинскому величеству.

Открыл контору по покупке эмигрантских душ. Дело идет превосходно. За один день приобрел 1205 штук по цене 20 тыс. за штуку. Израсходовано 24.100.000. Пришлите еще денег. Завтра продолжаю.

Черт № 2376».

Написав телеграмму, черт побежал и отпустил ее в тру– бу, а сам, рассевшись с важным видом в кресле, закурил сигару. Очевидно, с непривычки курить – не думаю, чтобы сигара плохая – черт расчихался и, бросив сигару на пол, принялся перелистывать купчие на эмигрантские души. Пересчитав их раз и еще раз, черт радостно потер руки.

– Вот это – дельце, вот ком–би–на–ци-я! Ух, насилу выговорил! Ну и слова у этих людей! В премьеры, не иначе…

Вдруг труба с треском обвалилась.

– Ага! ответ.

Среди обломков действительно лежало что–то вроде раскаленной чугунной плиты с огромными огненными буква

ми, от которой на версту пахло адом. Черт подскочил к ней, понюхал и начал читать.

– «Идиот!» Гм, «идиот» – странное обращение, – пробормотал он.

«Вместо того, чтобы тратить 24.100.000, проще было бы купить газету за 6 мар. и посмотреть курс биржи.

Сатана».

Черт в волнении схватил газету и, достав словарь, начал вертеть ее со всех сторон.

– Гм… н-ничего не понимаю, – и несчастный оторвал почти половину своего хвоста.

– Да, вот здесь, кажется… да, да… курс иностранной валюты. 1 фунт стерлингов – 1750 – не то… 100 крон – 10.0 – не то, 1.000 польских марок – не то, а вот, вот – 1.0 эмигрантских душ… Что? тире! не котируются! У-уу…

Бедный черт жалобно застонал, вырвал последние остатки хвоста и… провалился.

Так–таки и провалился. Провалился, даже не захватив с собой 1205 контрактов, подписанных по всем правилам дьявольского ритуала. Лишь маленькая струйка синего дыма на кресле досадно оттеняла то место, где за минуту перед этим сидел владелец и собственник предприятия, на вывеске которого аршинными буквами было написано: «Бюро по коммерческим сделкам и эмигрантскими душам».

Плохо, очень плохо пришлось черту на докладе у его сатанинского величества. Но не в лучшем положении очутились и продавшие свои души эмигранты. Сатана даром денег не платить. Все полученные ими тысячи превратились в не что иное, как в клочки старой газетной бумаги. Да и газета – то была не то «Ленинградская Правда», не то «Красная» – большевистская, другими словами.

А. Аверченко
ВЫХОДЕЦ С ТОГО СВЕТА

В этот прекрасный сочельник не так много и выпили: на троих – Подходцева, Клинкова и меня – пришлось восемь бутылок бордо, конечно, не считая коньяка, потому что зачем же его считать?

Мы только немного больше, чем нужно, раскраснелись и совсем капельку расшумелись: Подходцев напялил на голову пуншевую миску и потребовал, чтобы мы воздали ему королевские почести.

Что будешь делать – воздали.

Дом, в котором нас терпели, был большой, старый, заброшенный… Кривая старуха, которая однажды легкомысленно предоставила нам верхний этаж – на весь недолгий остаток своей жизни сохранила на исковерканном временем лице – выражение тупой паники и ужаса.

Потанцевали, попели. Потом притихли. Подходцев сел на ковер около дивана, на котором разбросался пухлый Клинков, положил кудрявую голову на клинковский живот и, полузакрыв глаза, только сказал:

– Сейчас полночь сочельника. По статутам в это времечко появляются в подобных домах привидения. Где они, спрашивается?

И капризно докончил:

– Хочу привидений! Человек, полпорции привидения недожаренного, с кровью!

– Прикажете притушить свет? – с притворной угодливостью спросил я, продолжая воздавать этому наглому че– ловечишке королевские почести.

– Да, притуши, братец. Нельзя, чтобы горело четное число свечей. Вдруг мы да напьемся, да у нас будет двоиться в глазах – как мы это узнаем? А при нечетном числе, когда покажется четное – значит, мы хватили лишнее. Так и будем знать.

Ах, и голова же был этот Подходцев! С такой головой можно дослужиться или до министерского портфеля, или до каторжной тачки.

Немного выпили.

– Хочу привидение! – прозвенел повелительный голос Подходцева.

И он мелодично запел:

– Умру, похоронят, как не жил на свете!..

Мы – я и Клинков – призадумались.

Взгрустнулось. Вспомнился отчий дом, приветливые лица семьи, вспомнилось, как нас с Клинковым свирепо драли, когда мы, выкрасив кота чернилами, выпустили это маркое чудовище на изящных гостей гостеприимной семьи моих родителей.

В самом дальнем заброшенном углу нашей огромной комнаты, где кривая старуха свалила всю ненужную рухлядь – китайские ширмы, поломанные стулья и плетеные ветхие корзины с разным дрязгом – в этом темном углу послышался шелест. Огромные ширмы с полуоторванным панно заколебались, съехали концом на корзину – и бледное мертвое существо, на котором пыльная хламида болталась, как на вешалке, – тихо выплыло перед нами.

Мы отвели глаза от этого странного призрака и косо поглядели друг на друга. В двух парах глаз я прочел то же, что и они в моих глазах: мы все трое видели одно и то же.

– Серенькое, – задумчиво сказал Подходцев, разглядывая призрак.

– Ничего особенного, – добавил Клинков, всегда игравший при Подходцеве вторую скрипку.

Моя деликатная, гостеприимная натура возмутилась.

– Ослы вы полосатые! Никогда вы ни от чего не приходите в восторг и ко всему относитесь с критикой! Какого вам рожна еще нужно?! Привидение как привидение! Вы на них не обращайте внимания (примирительно отнесся я к призраку). Это такие лошади, которых свет не производил. Присядьте, пожалуйста. Чайку можно? Или пуншику?

– Ничего не надо, – выдохнуло из себя привидение легкий свист. – Я так посижу да и уйду.

Оно опустилось на дальний колченогий стул, даже не качнувшийся от этого прикосновения – и снова выдохнуло из себя сырой затхлый воздух.

– Очень заняты? – с участием спросил Клинков.

– Занят, – согласилось привидение после некоторого раздумья. – Вы Минкина знаете?

– Минкина? Как же! Позвольте, это какого Минкина? Нет, не знаем.

– Оно – сволочь, – грозно сказало привидение, поведя тусклыми глазами куда–то налево.

– Кто оно?

– Привидение Минкина. Его уже два раза исключали из сословия за то, что он – хам.

– Да что вы говорите? Экая каналья, – искренне возмутился Подходцев. – А что же он делает?

– Подлости делает. У нас установлена очередь для появления перед людьми, а эта свинья Минкин вечно вылезет без очереди, и уж он такие кренделя выкидывает, что прямо противно. Был уж, небось?

– Кто? Минкин? Нет, не заходил.

– Минкин не ходит, он, как жаба, на брюхе ползает. У него розовые глаза.

– Гм! По–моему, это довольно декоративно. Может быть, чокнетесь с нами?

– Да уж не знаю, как и быть… Столько визитов, столько визитов. Разве что стаканчик. Только я пить не могу – я горяченьким паром подышу.

– Дышите, голубчик, – великодушно разрешил Подходцев. – Дышите, сколько влезет.

Дыша над стаканом с горячим пуншем, привидение ревниво заметило:

– Если Минкин придет, вы его не принимайте.

– Минкина–то? По шее мы ему дадим, этому Минкину.

– Хорошо бы, – вздохнул призрак, отставляя стакан. – Только у него шеи нет. Голова прямо из груди выходит.

– Что за наглая личность! – возмутился Подходцев. – Еще стаканчик!..

– Да уж не знаю, как и быть. – призрак пожевал губами, будто не решался высказать мучившую его мысль. Потом спросил с натугой:

– А скажите. этого. вы меня очень боитесь?

Мы переглянулись. В глазах мягкого Подходцева мелькнуло сострадание. Он подмигнул мне и сказал:

– Мы вас очень боимся. Прямо жуткое зрелище!

– Ей – Богу? – расцвел призрак. – А мне казалось, что вы как–то странно меня ветре…

– Ничего подобного! – вскричал я. – Прямо–таки мы чуть не перемерли от страху. Вы ужасны.

– Страшилище! – деликатно поддержал Клинков. – У меня до сих пор сердце на куски разрывается от ужаса!..

И добавил с явной непоследовательностью:

– Хотите, выпьем на ты? Тссс! Кто это там скребется в дверь?

– Минкин! – с бешенством вскричал призрак, вскакивая. – Не пускайте его.

– Конечно, – согласился Подходцев. – Он всю компанию испортит. Ну его к черту! Давай лучше споем что–нибудь!

– Что–нибудь веселенькое, – согласился охмелевший призрак. «Похоронный марш», что ли? Или «Пляску мертвых» Сен – Санса?

– Ого! Какие ты, Володя, вещи знаешь, – удивился Клинков. – Слушай, а как у вас там насчет женского пола, э?

– Здоровая мысль! – хихикнул призрак, хлопнув мягким, пористым, как губка, кулаком по столу. – Хотите, я вас с одной покойницей познакомлю? Вот штучка–то!..

– К черту покойницу, – критически сказал женолюбивый Клинков. – Спой что–нибудь.

Призрак откашлялся и затянул затхлым, пискливым голосом:

 
Старенькие трупики Новеньких чудней – Всюду черви, струпики – Никаких гвоздей!!!
 

И хор дружно подхватил припев:

 
И никаких,
И никаких,
И никаких гвоздей!!
 

Надышавшийся пунша призрак пытался и плясать, но слабые хрупкие ноги не выдержали: одна подломилась и крякнула, как сосновая щепка. Призрак поднял ее, повертел в руках и отбросил в угол:

– Который уже это раз, – сожалительно пробормотал он. – Ломучая дрянь.

Всем очень хотелось спать. Решили улечься на ковре вповалку, прикрывшись оторванной портьерой. Капризный Подходцев никак не хотел ложиться рядом с обессилевшим призраком.

– Пошел вон! – сказал он бесцеремонно. – От тебя землей пахнет.

– Вы тоже хороши, – бормотал призрак, кряхтя и умащиваясь поудобнее. – Напоили старичка, а теперь какую– то землю нашли. Эх, напугал бы я вас, да не хочется.

– Спи уж, – оборвал его Клинков. – Бубнит, бубнит, как шмель. По шеям надо таких пьяных старичков. Эй ты, борода, разбуди к десяти. Мне еще с визитами надо…

Проснулись мы, Подходцев и я, в два часа дня на ковре, укрытые портьерой, с Клинковым под головами вместо подушки, со старыми газетами вместо простыни.

Мы оглянулись: нас было всего трое.

– А где же этот фрукт? – спросил я, оглядываясь.

– Какой?

– Да вот этот. земляной старичок, что про трупики пел.

Клинков поглядел на Подходцева. Потом тот и другой – на меня:

– Пойди умойся, – посоветовали оба.

* * *

Ах, как приятно окатить голову холодной водой на первый день Рождества Христова!