Текст книги "Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Должна была сократиться и сфера деятельности жандармских штаб-офицеров: «… учреждение мировых судей сделает ненужным примирительное разбирательство в жандармских управлениях дел гражданских, а со введением гласности в судах, секретный надзор в губерниях чрез жандармских офицеров утратит часть своего прежнего значения, так как об отправлении правосудия правительство получит возможность иметь сведения иными путями». Главная идея записки заключалась в обосновании возможности сохранения в неизменном виде жандармской организации, так как «помимо судебной части останется много предметов, за которыми в интересах правительства иметь через особые органы постоянное бдительное наблюдение на местах, особенно с развитием общественных отношений»^{313}.

Как видим, грядущая судебная реформа внушала оптимизм не только образованному обществу, лелеявшему мысль об избавлении от административного произвола, но и руководителям самого одиозного института российского абсолютизма – III отделения. Они достаточно уверенно смотрели в будущее, вполне резонно полагая, что спрос на тайные услуги не уменьшится.

Правительственный курс не был до конца последовательным. После принятия в 1864 г. Судебных уставов продолжала существовать Следственная комиссия, работа которой противоречила уставу уголовного судопроизводства. В начале 1870-х гг. руководители III отделения признавали, что оно «при новых Судебных уставах поставлено в совершенную невозможность действовать самостоятельно в делах политического свойства»^{314}. Это положение «поправил» закон 19 мая 1871 г., установивший производство дознаний по политическим делам жандармами и начавший законодательное наступление на судебную реформу^{315}.

Наряду с конкретными вопросами совершенствования и новой организации «хозяйственного механизма для удовлетворения местных нужд и потребностей» земская реформа подспудно преследовала и политические цели. Она «была для правительства в первую очередь средством консервации самодержавной формы правления, предоставления обществу самоуправления на низшем, провинциальном уровне, чтобы не допускать его в столицу»^{316}. По мнению министра внутренних дел П.А. Валуева, «необходимо было положить предел возбужденным по поводу образования земских учреждений несбыточным ожиданиям и свободным стремлениям разных сословий»^{317}.

Проект реформы в июле-октябре 1863 г. обсуждался на заседаниях соединенного присутствия департамента законов и государственной экономии Государственного совета с приглашением ряда высших должностных лиц, в числе коих был и В.А. Долгоруков. 14,18,19 декабря 1863 г. проект рассматривался в Общем собрании Государственного совета и 1 января 1864 г. «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» было утверждено императором.

Не случайно главным предметом спора стал вопрос о составе земских учреждений, поскольку, по словам участвовавшего в обсуждении Д.А. Милютина, круг деятельности земств обусловливался их составом. Считая конституционные проекты неприменимыми для российской действительности того времени, Д.А. Милютин вполне определенно противодействовал идеям ограниченного представительства П.А. Валуева – В.А. Долгорукова. Д.А. Милютин и его сторонники в Государственном совете при обсуждении реформы стремились в будущем растворить заявлявшую о себе в дворянских собраниях помещичью фронду в более демократичном составе земских собраний, а ее политическую активность направить на разнообразную хозяйственную деятельность. И хотя высочайшее одобрение получила позиция Д.А. Милютина, вполне определенно заявлявшего, что «земским учреждениям не дается значения ни политического, ни сословного; а лица, способные к занятию делами хозяйственными, каковыми должны быть дела земских учреждений, находятся во всех классах»^{318}, его политические оппоненты настойчиво отстаивали интересы высшего сословия дворянства.

Наиболее откровенно дворянские интересы поддерживала сановная аристократия при обсуждении порядка определения числа гласных. Отстаивая зафиксированный в проекте «перевес элемента землевладельцев», сторонники этой позиции (в том числе и В.А. Долгоруков) доказывали, что «для успеха же земских учреждений такой перевес желателен и даже на первое время необходим, потому что большинство землевладельцев принадлежит к классу наиболее способному, образованному, привычному к делам управления…» При этом они всячески маскировали и одновременно опровергали обвинения в защите сословных привилегий дворянства. Их аргументы несут на себе печать явной демагогии: «…землевладельцы принадлежат ко всем классам общества и предоставление им некоторого перевеса в земском представительстве не имеет ничего общего с привилегиями сословными», численный перевес гласных от землевладельцев поведет «только к принятию ими большего участия в устройстве земского управления»^{319}. Утверждено императором было все же мнение меньшинства Государственного совета, корректировавшее несоразмерность числа гласных.

Немало споров возникло при обсуждении вопросов, связанных в той или иной степени с тщательно оберегаемой III отделением сферой обеспечения общественного спокойствия. К этой области относится вопрос о допущении духовенства к участию в избирательных съездах и земских собраниях. В.А. Долгоруков выступал в числе противников этого положения. Аргументы предлагались следующие: подобного не требуют имущественные интересы духовенства, существенным будет вред от отлучек их по делам земства, при отстаивании интересов какой-либо одной части населения могут возникнуть неприязненные отношения в другой части прихожан и «нравственное влияние духовенства на сельское население может поколебаться»^{320}. У шефа жандармов был еще один важный аргумент – сельские священники довольно часто выступали ходатаями по крестьянским делам, т. е. по ведомству III отделения проходили как «подстрекатели» крестьян к неповиновению^{321} и могли при выборах составить конкуренцию благонадежным помещикам.

С большой откровенностью полицейские опасения были изложены при рассмотрении вопроса о круге избирателей, из которых каждый избирательный съезд может выбирать гласных. Признавая необходимость выбирать их из своей среды, Государственный совет считал возможным сделать исключение для крестьян, «потому что между ними мало грамотных и способных быть гласными», но с оговоркой, разрешающей выбирать крестьянскими избирательными съездами гласных из числа землевладельцев, имеющих право ими быть^{322}.

Исключительно с позиций благонадежности решался вопрос о председателях уездного и губернского земского собраний, потому было признано «крайне неосторожно предоставить назначение председателей самим собраниям по выбору большинства голосов». Принятое решение предусматривало, что возглавит уездное собрание местный предводитель дворянства, а на губернском уровне председательствовать будет губернский предводитель дворянства, если император не назначит для этого особое лицо^{323}.

При рассмотрении вопроса об исполнительных органах земства было принято решение об утверждении правительственной властью председателей управ «как учреждений, исполняющих и несущих на себе известные как перед обществом, так и пред правительством обязанности»^{324}. Тем самым обеспечивался правительственный контроль и влияние на их деятельность.

В Общем собрании Государственного совета при обсуждении раздела о существе и пределах власти земских учреждений возник вопрос о том, не следует ли предоставить министру внутренних дел право закрывать земские собрания. В.А. Долгоруков в числе большинства высказался, что данное право «было бы в прямом противоречии с основным началом предпринятого преобразования, началом доверия к новым учреждениям». Это «поставило бы их с самого начала в неприязненные отношения к административной власти, от произвола которой зависела бы деятельность собраний». Однако из дальнейшей аргументации, изложенной в журнале, видно, что «доверие» подстраховывалось: начальники губерний, министр внутренних дел должны были осуществлять надзор за тем, чтобы собрания «не выходили из круга вверенных им дел, не превышали предоставленной им власти», могли останавливать исполнение постановлений, противоречащих законам. Не исключалась возможность испрашивать в чрезвычайных ситуациях высочайшие повеления, которыми восполнялся любой пробел в законах. Вспомнился и прокламируемый хозяйственный профиль земства: «При том значении, какое предполагается дать земским собраниям как учреждениям хозяйственным, едва ли могут быть опасения насчет направления, какое они примут»^{325}.

Изменения, внесенные Государственным советом в первоначальный проект «Положения», способствовали демократизации состава земских учреждений. Принципиально важным было и расширение, несмотря на сопротивление консервативной оппозиции, круга деятельности земских учреждений: предоставление им попечения о народном образовании, народном здравии, о тюрьмах, но «преимущественно в хозяйственном отношении и в пределах, законом определенных»^{326}. Однако создана была лишь схема. То, каким содержанием наполнится деятельность земских собраний, зависело от конкретной внутриполитической обстановки и от общественных настроений.

Деятельность руководителей российской политической полиции осуществлялась в русле и рамках политического курса Александра II, а потому идеи о необходимости модернизации экономики и государственного строя, некоторой европеизации политической и общественной жизни страны осмыслялись на свой лад. В.А. Долгоруков, как шеф жандармов, не был свободен в пропаганде и воплощении личных взглядов и убеждений. Свои мысли, наблюдения, предложения он представлял на суд императора во всеподданнейших докладах и записках, по его резолюциям и устным суждениям корректируя и выстраивая свою траекторию действий. Он следовал долгу чиновника, явно «не испытывая энтузиазма» от направления и масштабов грядущих преобразований. Единственный раз он почти решился на индивидуальный протест (по-европейски собравшись в отставку), но угроза оказалась не реализованной.

Идеи буржуазного права (свобода личности, разделение властей, верховенство закона, неприкосновенность частной собственности), на европейском примере доказавшие свою жизнеспособность и политическую привлекательность, весьма своеобразно адаптировались В.А. Долгоруковым к российской действительности. Необходимость личного освобождения крестьян сочеталась у него со стремлением к максимальному сохранению собственности помещиками, признание принципов буржуазного судопроизводства – с особым порядком ведения политических дел, сохранением некоторых сословных ограничений; идеи разделения властей (объединенного правительства, независимого суда) – с изъятием должностных лиц от судебной ответственности и недопустимостью обжалования действий администрации^{327}; поддержка сословного представительства – с ограничением компетенции земств, с защитой полицейских, попечительных функций государства. Для отстаивания традиционных ценностей и устоев он уверенно использовал новую либеральную фразеологию.

С точки зрения либералов, активность консервативно настроенных сановников несколько ухудшила окончательный вариант разрабатывавшихся на рубеже 1850–1860-х гг. реформ. Это тормозящее воздействие не повлияло на общее поступательное движение к буржуазному государственному устройству. Умеренность руководителя политической полиции была своеобразным забеганием вперед, в «эпоху контрреформ». Именно в период корректировки правительственного курса были услышаны идеи «проекта трех» о волостном попечителе, избираемом из среды местных землевладельцев[7]7
  На то, что этот проект, по существу, предвосхищал учреждение земских начальников, созданных по закону 12 июня 1889 г., впервые обратил внимание П.А. Зайончковский (Зайончковский П.А. Отмена крепостного права в России. С. 122).


[Закрыть], предложения о жандармской специализации на политических делах и закреплении особой роли дворянского представительства в земских учреждениях. Шеф жандармов В.А. Долгоруков показал себя как сторонник консервативной, осторожной, контролируемой модернизации, сохранявшей и укреплявшей экономическое, политическое и культурное значение дворянского сословия.

Сергей Любичанковский.
П.А. ВАЛУЕВ И Е.И. БАРАНОВСКИЙ: ИСТОРИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ
(к вопросу о механизмах карьерного роста и падения реформаторов эпохи Александра II)

Граф Петр Александрович Валуев (1815–1890) – личность, без преувеличения, историческая. Его деяния на высоких государственных постах[8]8
  П.А. Валуев был министром внутренних дел (1861–1868), министром государственных имуществ (1872–1879), возглавлял Комитет министров (1879–1881).


[Закрыть], литературная деятельность[9]9
  П.А. Валуев – признанный мастер дневниковой эссеистики («Дневник»), известность всероссийского публициста принесла ему «Дума русского во второй половине 1855 года», оставил он свой след и в беллетристике (романы «Княжна Татьяна», «Лорин»).


[Закрыть] принесли ему известность среди современников и заслуженный интерес потомков^{328}. Найденные нами в Государственном архиве Оренбургской области воспоминания Е.И. Барановского позволили выявить ряд любопытных моментов, касающихся характера П.А. Валуева и методов решения им государственных дел.

Что за человек был Егор Иванович Барановский и какое он имеет отношение к Петру Александровичу Валуеву? Личность – замечательная, и отношение к Валуеву Барановский имел самое непосредственное. Именно его «Личные записки о служебной деятельности»^{329} сохранили интересную информацию об истоках карьеры Валуева и о той части его деятельности, которая была связана с увольнением губернаторов. Эти воспоминания, безусловно, субъективны, как, впрочем, все источники такого рода: автор стремится предстать в них жертвой непорядочности и мстительности П.А. Валуева, которого постоянно награждает эпитетами вроде «государственный младенец», «квазигосударственный человек», «легковесный», «неустойчив», «беспринципен» (кстати, схожую характеристику дают ему и некоторые современные исследователи[10]10
  Ср.: «Валуев был чрезвычайно себялюбив, всю жизнь лавировал, говорил не то, что думал, делал не то, что говорил…» (Левандовский А. «Уму нужен простор!» С. 140).


[Закрыть]). Но при всей субъективности оценок и отбора фактов такая мемуарная литература чрезвычайно важна как для выяснения взглядов, психологии отдельных государственных деятелей, так и для характеристики эпохи в целом, ибо она доносит до нас такие сведения, которые редко попадают в официальные биографии. Упомянутая запись сделана в 1895 г. для Оренбургской ученой архивной комиссии.

Егор Иванович Барановский (1821–1914) прожил долгую и насыщенную жизнь, безусловно требующую отдельного разговора. После окончания в 1840 г. Петербургского училища правоведения он начал свою трудовую деятельность младшим советником секретаря одного из отделений третьего департамента Сената, затем перешел в ведомство Министерства юстиции. Для нас важно, что в 1847–1848 гг. он работал правителем канцелярии рижского военного генерал-губернатора^{330}, и Петр Александрович Валуев был у него в подчинении. После конфликта с последним работал в Министерстве государственных имуществ, Министерстве внутренних дел. В 1853 г. был определен оренбургским вице-губернатором, с 1859 г. он – оренбургский гражданский губернатор, в 1861 г. был переведен губернатором в Саратов. В 1862 г. ушел в отставку, причиной которой всю жизнь считал интриги Валуева. Уехал вместе с семьей на родину, в Могилевщину. В 1863 г. он стал представителем Русского общества пароходства и торговли в Италии. Чтобы изучить возможности расширения торговли с Индией и Китаем, он совершил кругосветное путешествие. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Егор Иванович стал представителем общества Красного Креста. Вместе с братом он создал на территории Румынии госпиталь для лечения больных и раненых воинов русской армии, сражавшихся за освобождение братьев-славян. Эта война стала тяжелым испытанием для семьи Барановских. В боях за освобождение Болгарии от османского ига погиб их единственный сын^{331}. Впоследствии Барановский управлял московским Вдовьим домом, был почетным членом опекунского совета учреждений императрицы Марии. До самой последней минуты своей жизни он сохранял трезвость ума и даже… сам организовал свои похороны![11]11
  Это обстоятельство было поведано автору одним из дальних родственников Е.И. Барановского, известным конструктором И.К. Юноша-Шанявским, ныне покойным.


[Закрыть]

Светлый ум, высокое чувство ответственности, умение доводить всякое дело до конца способствовали быстрому продвижению молодого правоведа по службе. В 1853 г. его, уже имевшего чин статского советника, назначают оренбургским вице-губернатором. На посту вице-губернатора Егор Иванович проявил себя энергичным, умелым администратором. Гражданский губернатор Я.В. Ханыков, оценив деловые качества своего заместителя, на время своих отъездов или недомогания часто поручал Е.И. Барановскому исполнять свои обязанности. В формулярном списке Е.И. Барановского, составленном в июне 1856 г. в связи с присвоением ему в 35 лет чина действительного статского советника (IV класс «Табели о рангах», соответствующий воинскому званию генерал-майора), указывалось, что он «исправлял должность гражданского губернатора с 25 августа по 11 сентября и с 17 сентября по 5 октября 1853 г., с 5 по 28 июня и с 31 августа по 26 сентября 1854 г., с 12 по 24 декабря 1854 г. и исправляет таковую должность с 16 февраля 1855 г. по настоящее время (1 июня 1856 г.)»^{332}.

В марте 1858 г. Е.И. Барановский стал гражданским губернатором и с головой окунулся в хлопотливое дело по подготовке крестьянской реформы или, как тогда говорили, по «улучшению быта помещичьих крестьян»^{333}. Это был человек широких взглядов. Крестьянскую реформу 1861 г. он считал безусловным благом для России. По свидетельству сенатора Я.А. Соловьева, принимавшего деятельное участие в подготовке реформы, из всех российских губернаторов во время подготовки этой реформы горячо сочувствовали ей только четверо. В их числе был и Е.И. Барановский^{334}.

Понимая значимость предстоящей реформы, Е.И. Барановский энергично взялся за ее подготовку. Вместе с губернским предводителем дворянства он объехал многие уезды губернии, назначая сроки и объясняя порядок проведения уездных съездов дворян по выборам членов в губернский дворянский комитет. Понимая, что по итогам этих выборов в губернском комитете окажется крепостническое большинство, он стремился включить в состав комитета людей, либерально настроенных. С подачи Е.И. Барановского членом комитета от правительства стал его будущий преемник на посту гражданского губернатора сын писателя С.Т. Аксакова Григорий Сергеевич Аксаков. Он, как и его братья, придерживался прогрессивных, демократических взглядов, был близок к славянофилам. Стать членом комитета от правительства Е.И. Барановский предложил и известному оренбургскому писателю, связанному с А.И. Герценом, Михаилу Васильевичу Авдееву, но последний от этого предложения отказался.

Чтобы ознакомиться с подходом к решению крестьянского дела в других губерниях, Е.И. Барановский совершил специальную поездку по России. Он принимал самое активное участие в работе Оренбургского губернского дворянского комитета, строго следил за его постановлениями, нередко опротестовывал их и давал собственные предложения по тем или иным вопросам, выступая неизменно «горячим защитником интересов крестьян». Оценивая выработанное комитетом постановление по проведению реформы, Е.И. Барановский считал, что его условия «весьма стеснительны для крестьян», что постановление является «нарушением строгой справедливости». Опубликованный исследователем начала XX в. И.П. Кречетовичем полный текст обширного, в 24 страницы, «Заключения гражданского губернатора Барановского по предложениям Оренбургского дворянского комитета об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян…»^{335} убедительно свидетельствует о прокрестьянской позиции Е.И. Барановского. Так, комитет предлагал, чтобы крестьяне при освобождении выкупали усадьбы площадью, равной по 0,5 десятины на двор, по 60 рублей серебром, а Е.И. Барановский в своем «Заключении» писал, что «было бы, по моему мнению, вполне справедливым и благоразумным решением вопроса об усадьбах в Оренбургской губернии безвозмездная уступка строений крестьянским обществам»^{336}.

Касаясь вопроса о крестьянских наделах земли, начальник губернии отмечал, что сведения помещиков о наделах «не имеют полной достоверности», они явно занижены. Поэтому выведенный комитетом средний надел «везде почти окажется меньшим против существующего в действительности… Это едва ли поведет к улучшению настоящего положения крестьян». Е.И. Барановский предлагал «оставить на время переходного состояния в пользовании крестьян ныне существующий надел»^{337}, поскольку в многоземельной губернии это не нанесет ущерба помещикам.

Развивая вопрос об улучшении земельной обеспеченности крестьян при получении личного освобождения, Е.И. Барановский в своем «Заключении» писал: «Я полагал бы необходимым увеличить поземельный надел еще выгонной земли до ¹/₄ десятины на душу». Денежный оброк, по мнению губернатора, надо было уменьшить с 23 до 18 рублей серебром с тягла. Он предлагал исключить пункт о том, что только с разрешения помещика крестьяне могут производить распашку лугов^{338}.

Прокрестьянская позиция Е.И. Барановского проявилась и в вопросе о выкупе крестьянами своих наделов. По решению комитета крестьяне должны были за надел уплатить 160 рублей серебром с души, а начальник губернии считал, что размер выкупа не должен превышать 100 рублей. Комитет, где большинство составляли убежденные крепостники, отверг все предложения Е.И. Барановского.

Для характеристики Е.И. Барановского, его гражданской позиции, взглядов в период пребывания на посту оренбургского губернатора интересна его переписка с писателем-петрашевцем А.Н. Плещеевым в 1859–1860 гг. Обращаясь к своему единомышленнику, А.Н. Плещеев писал в конце одного из писем: «Прощайте пока, дорогой и уважаемый Егор Иванович. Пишите, когда выдастся свободная минутка. Вы один из тех немногих, которые делают и не шутят своими убеждениями, не меняют их каждый день, как перчатки, и потому к Вам лежит сердце, и Ваше слово западает в него». «Ваше мнение, – писал он в другом письме, – что за оппозицией дворян таятся самые узенькие сословные интересы – совершенно справедливо». Под оппозицией дворян понималось их сопротивление, нежелание дать крестьянам землю^{339}.

Естественно, взгляды и дела Е.И. Барановского не могли не вызвать противодействия и открытой вражды со стороны местных крепостников-дворян и поддерживавших их правительственных чиновников.

Выступая против жестокого обращения помещиков и горнозаводчиков со своими крепостными людьми и используя свою власть гражданского губернатора, Е.И. Барановский начал расследование вопиющих злоупотреблений в имениях помещиков Жадовского, Тимашевых, заводчиков Пашкова, Сухозанета и др. Следственные материалы об этих «плантаторах», носившие обличительный характер, вскоре были опубликованы А.И. Герценом в его «Колоколе». Как установили исследователи, Е.И. Барановский послал эти материалы своему другу С.Т. Аксакову, а один из его сыновей – Иван Сергеевич, отправившийся за границу, взял их с собой и передал А.И. Герцену. Прочитав записку о жестокостях «плантатора» Жадовского, С.Т. Аксаков писал Е.И. Барановскому, что это – «еще более страшное явление», чем описанный им в «Семейной хронике» тиранствующий помещик Куролесов. «Этот изверг, которому и имени нет. Скажите, неужели он не сослан на каторгу?» – заключал С.Т. Аксаков^{340}.

В «Записке» о системе разнузданной эксплуатации и бесчеловечных измывательствах в имении оренбургского помещика генерала Жадовского, опубликованной А.И. Герценом в приложении к «Колоколу», имевшем характерное название «Под суд!», описывалось, как этот изверг-крепостник запретил своим крестьянам сельца Анастасьино иметь огороды, пользоваться лесом, уходить на заработки, по всякому поводу и без повода штрафовал и жестоко избивал крепостных, отбирал у них скот и имущество, в пьяном виде с дубиной гонялся за ними по улице, поджег некоторые крестьянские избы и в итоге довел крестьян до крайнего разорения и рабской зависимости, установил в своем имении режим самого настоящего плантационного рабства^{341}. В «Колоколе» же была опубликована и статья самого Е.И. Барановского в соавторстве с писателем М.В. Авдеевым. Она касалась «дела» заводчика Сухозанета.

Интересно, что на эти материалы обратил внимание и сам император. Известно, что «Колокол», хотя и был запрещен цензурою, но читался в Зимнем дворце. Александр II повелел разобраться в сути описанных в «Колоколе» событий, благодаря чему произволу местных крепостников был положен конец. Однако М.В. Авдеев, обвиненный в связях с А.И. Герценом, при этом был сослан в Пензу.

В общем, не случайно местные дворяне называли Е.И. Барановского «красным» губернатором.

В июне 1861 г. Е.И. Барановский получил указ Сената о переводе его в Саратовскую губернию гражданским губернатором^{342}. Позднее он вспоминал, что в Саратов прибыл «с весьма неудобной для начальника губернии репутацией безусловного пристрастного защитника во что бы то ни стало одного крестьянского сословия в ущерб дворянам-помещикам». На новом месте губернатор продолжал проводить линию по отстаиванию интересов крестьян. По воспоминаниям современника, Е.И. Барановский – «человек умный, но принадлежал к партии “красных”, объезжая губернию, он никогда не заезжал к помещикам и мировым посредникам, собирал крестьян без нас и расспрашивал их, не жестоко ли с ними обращались помещики, не теснят ли их и т. п., в то время эти расспросы были то же, что подливать масло в огонь»^{343}. Вскоре «красный» губернатор ушел в отставку.

Будучи правительственным чиновником, он тем не менее был в добрых отношениях со многими «политическими» и сыграл важную роль в судьбах сосланных в степной край Т.Г. Шевченко, «политических поляков» Б. Залеского и Э. Желиговского. Среди друзей Барановского были К.П. Победоносцев и Ю.Ф. Самарин, А.А. Северцев и А.Н. Плещеев, М.В. Авдеев и А.П. Беклемишев, семейство Аксаковых^{344}. И все они отзывались о нем как о честном и порядочном человеке. Что же он пишет о П.А. Валуеве?

О раннем этапе карьеры Валуева, в сущности, известно немного. Опубликованный «Дневник» министра^{345} не касается этого периода его жизни. Современный исследователь пишет, что в 1831 г. приехавший в Москву «Николай Первый обратил на Петра Александровича внимание и определил на службу в первое отделение собственной… канцелярии». Валуев «оказался удачлив и в службе, и в личной жизни. Женился он на дочери П.А. Вяземского, который успешно делал карьеру при Николае, подружился с интересными и нужными людьми. Да и работа под руководством М.М. Сперанского не могла пройти бесследно для будущего графа. В 1855 г. Валуев, находившийся на посту курляндского гражданского губернатора, пишет свою знаменитую “Думу русского…”»^{346}.

Барановский рассказывает об этой части жизни нашего героя несколько иначе. Валуев, отмечал он, принадлежал к старинному дворянскому роду; отец Петра занимал значительные придворные должности и был в милости у самой Марии Федоровны. Сам Петр, подобно другим его сверстникам из московской аристократической среды, начал службу «архивным юношей» в Москве. Красивый и ловкий, Валуев на одном из балов у князя Д.В. Голицына обратил на себя внимание императора, который велел перевести его в собственную канцелярию, к М.М. Сперанскому. В высшем петербургском обществе его прозвали «Высочайше утвержденный образец». После кончины отца светская жизнь и женитьба на дочери П.А. Вяземского[12]12
  Речь идет о друге А.С. Пушкина, «добрейшем и милейшем человеке», по характеристике Е.И. Барановского.


[Закрыть] совершенно расстроили состояние Петра Александровича. Молодые супруги из-за недостатка средств должны были оставить Петербург и переселились в Варшаву, где глава семьи «продолжал вести праздную жизнь, ничего не делая, кроме умножения прежних долгов, которые привык делать» в столице. Здесь его бросила жена, оставив себе двоих детей. Барановский не счел нужным описывать эту грязную историю, хотя, вращаясь в высших сферах, безусловно, знал ее. Однако он заметил, что «причины семейного разлада были таковы, что Валуев вынужден был оставить Варшаву». Он нашел приют в Риге, так как мать Петра была дочерью тамошнего гражданского губернатора. Эти родственные отношения помогли ему попасть в число балтийских дворян по Лифляндской губернии. Таким образом, в Ригу будущий министр внутренних дел попал из-за некрасивой истории, обремененный долгами, «без малейшей служебной опытности и без привычки к труду», правда, уже в заслуженном на балах чине камер-юнкера[13]13
  Пятый класс «Табели о рангах», Ваше высокородие.


[Закрыть] (не будем забывать, что эта характеристика принадлежит его сослуживцу).

Генерал-губернатор Е.А. Головин – довольно известный в свое время государственный деятель, уже в 1840-е гг. работавший над ослаблением крепостных уз в своем крае, – определил Валуева на должность чиновника особых поручений и, в память о его деде, оказывал ему всяческое покровительство и даже помогал материально. Но Петр Александрович, утверждаясь в губернском дворянском обществе, посчитал возможным примкнуть к местной оппозиции против своего благодетеля и вследствие этого «к серьезному делу… оказался совершенно неспособен». Единственное задание, которое ему было поручено выполнить, это перевод немецкого текста постановлений ландтагов об улучшении быта крестьян, который, впрочем, Валуев сделал «довольно верно и недурно»; его литературные способности были признаны окружающими уже в то время.

Февральская революция 1848 г. во Франции сильно пошатнула позиции управляющего приграничным генерал-губернаторством реформаторски настроенного генерала Головина. И вот тут-то Валуев показал свое истинное лицо: мемуарист свидетельствует, что Валуев на деньги, данные ему Головиным, поехал в Петербург интриговать против своего благодетеля! Ему удалось сколотить против генерала широкий альянс влиятельных балтийских дворян, включая сына варшавского наместника князя И.Ф. Паскевича[14]14
  И.Ф. Паскевич (1782–1856) с 1831 г. был наместником царства Польского и светлейшим князем Варшавским.


[Закрыть], и столичной богемы. Результатом их действий стало решение Николая I заменить Головина на посту рижского военного генерал-губернатора. Так Петр Александрович, пользуясь политическим моментом, напомнил о себе при дворе и продемонстрировал свою благонадежность. Конечно, неблаговидная роль чиновника по особым поручениям в смещении собственного начальника стала известна в Риге, и когда Валуев, вернувшись из столицы и находясь в приемной Головина, протянул главе губернаторской канцелярии Егору Ивановичу Барановскому ладонь для рукопожатия, последний, в присутствии множества сослуживцев, не подал ему руки. Был скандал. Через полвека умудренный жизненным опытом мемуарист признает, что поступил «по молодости, непрактично», но – честно. Будущий министр внутренних дел сначала вызвал его на дуэль, а затем драться раздумал. Барановский оставил свою должность; через некоторое время ее занял Валуев. А вскоре после этой истории его произвели в действительные статские советники[15]15
  Четвертый класс «Табели о рангах», Ваше превосходительство.


[Закрыть] и назначили курляндским гражданским губернатором.

Итак, именно подлостью еще молодой, по понятиям николаевской бюрократии, человек[16]16
  На тот момент Валуеву было 35 лет.


[Закрыть] добился видного административного положения, которое послужило ему «стартовым капиталом» в восхождении по служебной лестнице. «Вот начало блистательной и быстрой карьеры Валуева», – с иронией написал Барановский.