Текст книги "Всемирная история в 6 томах. Том 1. Древний мир"

«Мировыми державами» («империями», «надрегиональными государствами») Древнего Востока в отечественной науке принято называть государства, которые на протяжение длительного времени устойчиво включали в свой состав помимо своего коренного региона – исконной территории этого государства – еще более обширные покоренные, этнокультурно чужеродные пространства. Такие «империи» вели систематическую упорную борьбу за захват подобных территорий в как можно больших масштабах, так что в итоге присоединенные земли чужих народов обычно намного превышали по площади коренную территорию. Большинством населения такой державы становились тем самым покоренные инородцы. Особенно яркий пример в этом отношении дала Ассирия: термин асурайа (доел, «ассириец») стал в итоге самоназванием западносемитов-арамеев, первоначально не имевших ничего общего с Ассирией, но покоренных ею и составивших в результате большую часть населения Ассирийской державы, включая армию и административный аппарат. Аналогичным образом и греки позднее называли «ассирийцами» (в более привычной нам редуцированной форме – «сирийцами») именно арамеев, не отличая их терминологически от аккадоязычных коренных ассирийцев прошлого.

Еще одним характерным признаком восточных «империй» I тысячелетия до н. э. было то, что подавляющую часть покоренных областей они не превращали в вассальные образования, как поступали великие державы былых времен, а полностью аннексировали, включая в свою «провинциальную» административную структуру, т. е. управляли ими через обычных наместников– областеначальников, а не через вассальных царьков. Это не означало полного отказа от установления вассально-даннической зависимости; однако большая часть обсуждаемых «империй» состояла из прямо включенных в ее административную систему земель, и лишь на периферии мог образовываться пояс из вассальных и иных зависимых царств и племен. Земли прямого административного включения в державу облагались регулярными, фиксированными налогами и повинностями, вассально-зависимые территории платили дань, часто нерегулярную, а иногда ограничивались необременительными дарами и были фактически обязаны лишь ненападением на сюзерена и выставлением по его требованию контингентов на его войны. В этом случае они оказывались скорее младшими союзниками, чем собственно вассалами соответствующих «империй».

До конца II тысячелетия до н. э. уровень развития военной техники и экономики был недостаточно высок, чтобы даже самые могучие цари могли создавать подобные надрегиональные империи. В самом начале такого пути находилась разве что египетская «империя» Нового царства, но и в ней присоединенные и подчиненные контролю наместников области (Сирия– Палестина и Нубия) намного уступали по численности населения коренной территории страны. Все прочие государства в III – середине II тысячелетия до н. э. (т. е. на протяжении подавляющей части бронзового века) либо почти не выходили за рамки своего этнокультурного региона (держава Хаммурапи), либо располагали за его границами почти исключительно вассальными владениями, не пытаясь аннексировать их (державы Аккада и Ура, Митанни и другие). Эта политическая реальность была в XV–XIII вв. до н. э. даже оформлена специальной концепцией «великих царств», утвердившейся на всем древнем Ближнем Востоке. Согласно ей на каждый из пяти крупных регионов Ближнего Востока и Эгеиды должно было приходиться одно «великое царство», и им оставалось конкурировать за сюзеренитет над разделяющими их мелкими царствами и областями.

Напротив, железный век на Древнем Востоке (XII–XI вв. до н. э. и далее) ознаменовался созданием целого ряда «мировых держав», интегрировавших в своем непосредственном подчинении самые разные регионы. Сменились и политические парадигмы – от полицентрического представления о естественном сосуществовании нескольких великих царств к моноцентристским имперским концепциям.

Первая из этих империй, Ассирия, возникла еще в конце бронзового века в XIV–XIII вв. до н. э. и продержалась, чередуя взлеты и падения, около семисот лет. На смену ей пришли так называемая Халдейская Вавилония (VII–VI вв. до н. э.) и, наконец, великие державы иранцев – Мидийская (VII–VI вв. до н. э.) и ее наследница Персидская (VI–IV вв. до н. э.). Продолжением последней стали, в свою очередь, империи македонян – Александра и Селевкидов (IV–II вв. до н. э.). Все они в геополитическом отношении преемствовали друг другу, объединяя в одних руках весь Плодородный Полумесяц, т. е. Месопотамию и Левант (Восточное Средиземноморье). Ассирия, самая древняя из этих держав, и по своему политическому устройству в наибольшей степени удерживала некоторые старые черты: ее «провинции» были обычно невелики по размеру и отвечали давно сложившемуся областному делению Передней Азии, и доля вассальных (в том числе лишь номинально или непрочно вассальных) владений в ее составе всегда оставалась довольно велика. Характерной чертой надлома Ассирийской империи в VII в. до н. э. оказалось именно то, что она с трудом удерживала (и то не всегда) завоеванные ранее «провинции», а если и подчиняла новые территории, то обычно на основаниях вассальной, причем все чаще лишь номинальной зависимости (в частности, территории Египта подчинялись Ассирии именно как вассалы, а Лидия – как номинальный вассал).

Мидийская держава также включала весьма значительную долю своих владений (Бет-Тогарму/Армению, Персию, Элам и др.) на вассальных правах, что служило источником ее существенной слабости (и главной причиной падения мидийской династии, поскольку престол державы перехватила у нее именно династия ее вассального персидского образования – Ахемениды). Наиболее развитую «имперскую» структуру сформировали к концу VI в. до н. э. именно Ахемениды: подавляющая часть территории их огромной державы была разбита на наместничества, прямо подчиненные персидскому «царю царей», в то время как вассальные области оставались лишь в виде исключения, на отдельных участках имперской периферии. При этом ахеменидские наместничества-«сатрапии» отличались намного большими размерами, чем ассиро-вавилонские, а границы их сплошь и рядом намеренно проводились искусственно, с нарушением традиционного территориального деления Ближнего и Среднего Востока (таким образом Ахемениды пытались ослабить сепаратистский потенциал на территории своих наместничеств: население многих из них оказывалось при описанной системе разнородным).

В мировой и отечественной науке феномен ближневосточных «империй» I тысячелетия до н. э. привлекает в последние несколько десятилетий растущее внимание. И.М. Дьяконов и В.А. Якобсон обращали особое внимание на то, что макроэкономическая структура этих империй, как правило, держалась на соединении под одной властью равнинных земледельческих регионов с развитым зерновым хозяйством и нагорных областей, изобиловавших минеральным сырьем и рудами и характеризовавшихся особым развитием скотоводства. В результате империя получала, прежде всего в виде податей и дани, и те, и другие ресурсы, что давало ей куда больше возможностей, чем те, какими располагали прежние великие державы, почти не выходившие за пределы одного региона. Кроме того, тем самым налаживался фактический принудительный обмен между регионами с разными ресурсами и хозяйственной специализацией. Наконец, «имперский мир» создавал расширенные возможности для обычного, торгового обмена между ними.

«Империи» I тысячелетия до н. э. характеризуются, с одной стороны, возрастанием масштабов и дальности крупной торговли сравнительно с предыдущими временами, а с другой – стимулированием поиска и освоения новых, еще более далеких торговых путей «от противного»: подчиняя огромные пространства и облагая торговлю, ведущуюся на них и через них, достаточно высокими поборами, «империи» тем самым вызывали у купцов стремление к освоению новых маршрутов и рынков, лежащих за пределами имперского ареала. Все сказанное относится и к месопотамским, и к иранским «империям», однако если политические центры первых лежали именно в равнинных зерновых регионах, то политические центры вторых – в нагорных.

Существенно еще одно обстоятельство. При расширении размеров империй росла сила их правящей верушки, но это не сопровождалось соответствующим ростом интесивности податной эксплуатации подданных. Натуральный в целом характер экономики, невозможность тактического управления армиями числом более нескольких десятков тысяч воинов, и нежелательность создания нескольких крупнейших военных и городских центров в разных концах империи (это провоцировало возможность наместникам таких центров противостоять столичному двору), – все это приводило к тому, что при превышении общей массой податей с населения определенного порога, необходимого для исправного функционирования имперского и провинциальных центров и поддержания в них определенного уровня монументального строительства, эти подати просто некуда было бы тратить, так как ни неограниченный рост армий, ни сооружение многих новых центров были невозможны или не нужны. В результате, например, территория державы Ахеменидов намного превосходила ассирийскую, а подати в ней были (если верить приводимым Геродотом цифрам) более чем умеренные, да и те не расходовались целиком, а из поколения в поколение пополняли запас сокровищ: рост числа подданных позволял снизить налоговую нагрузку на каждого из них.

В ходе развития ближневосточных империй сформировалась еще одна существенная черта, а именно наличие особого «имперского» народа. Не отличаясь от прочих по подчинению имперской власти, он в то же время наделялся важными налоговыми привилегиями и большей степенью самоуправления. В Ассирии и Вавилонии такую роль частично играли общины привилегированных коренных городов империи (Ашшур, Сиппар, Вавилон и др.), в Ахеменидской державе – персидские племена. Стоит отметить полное безразличие этих империй к унификации этнокультурных, в том числе культовых и языковых традиций, столь чувствительной для позднейших империй: от разноплеменных подданных требовалась только лояльность, в остальном их местные традиции пользовались полной терпимостью. Нередко империя даже подчеркивала и прокламировала различие облика и традиций своих подданных как свою значимую (и явно не требующую преодоления) черту. Так, в ассирийской армии подразделения ряда провинций одевались и вооружались иначе, чем воины из коренной Ассирии, и это различие отражено на рельефах; точно так же рельефы Персеполя, священной столицы Персии, подчеркивают разноплеменность и различие подвластных Ахеменидам народов во всем, от типа лица и одежды до представляемой ими дани (т. е. до хозяйственных особенностей). Империя явно гордилась тем, что соединяет под своей властью столько культурно разнородных элементов и не собиралась преодолевать эту разнородность какими-либо специальными мерами.

Для политического устройства надрегиональных империй I тысячелетия до н. э. характерно то, что «имперский» государственный аппарат – царь, двор, наместники и их провинциальные «дворы» – оказывались дополнительной надстройкой над множеством мелких, но имеющих определенное самоуправление единиц – городских общин, «княжеств», племен и т. д. В идеологическом смысле для них типичны те или иные формы универсалистских «имперских» концепций мировладычества. В Ассирии действовала официальная доктрина своего рода священных завоевательных войн, согласно которой главный государственный бог Ассирии Ашшур повелевает ассирийским царям совершать все новые и новые походы, приводя как можно больше территорий под власть государства, непосредственно управляемого этим богом (согласно той же концепции, именно Ашшур являлся ассирийским «царем» в высшем смысле слова), и сами эти войны ведутся его божественной силой. Ахемениды официально воспринимали свои владения как «царство Персии и стран», т. е. мировое по потенциальному охвату государство, так как пределы этих «стран» не указывались и не ограничивались. Как минимум с конца VI в. до н. э. считалось, что подобная власть Ахеменидам дарована верховным благим мировым божеством – Ахура-Маздой.

В культурном аспекте для «мировых держав», как обычно, были характерны интегративные черты. Они являлись следствием не какой-либо сознательной установки империи на культурную интеграцию и унификацию (как упоминалось, таких установок просто не было), а естественных в рамках «имперского мира» активизации и расширения межкультурных контактов и влияний, а также эклектичного использования имперской верхушкой элементов самых разных культурных традиций, чем-то пришедшихся ей по вкусу. Так, в имперском ахеменидском искусстве осуществляется синтез египетских, греческих, иранских и месопотамских черт. Имперские божества получали почитание на присоединенных территориях и усваивались покоренными народами; распространялись синкретические культы; определенный язык (вовсе не обязательного язык народа, создавшего империю!) становился административным койнэ или лингва франка на большей части территории империи. Так, арамейский язык играл первую из этих ролей в Ахеменидской империи и вторую – в Ассирийской державе последних веков ее существования.

На рубеже II–I тысячелетий до н. э. Египет вступил в новую эпоху. «Имперская» фаза его истории осталась в прошлом. Пострамессидский Египет – уже не великая держава, влияние которой простиралось на два континента (от Евфрата до Донголы): он вернулся в пределы своих естественных границ, фактически оказался разделен надвое, имел соперничавшие центры власти с тенденцией к ее дальнейшей фрагментации. Вместе с политическим влиянием на соседей Египет лишился сырьевой базы, дани, торговых связей. В нем нарастало присутствие чужеземцев, которые не просто «разбавляли» его прежде гомогенное население, но стали играть определяющую роль в его управлении. Египет оказался территорией соперничества нескольких этнополитических сил (разных по характеру и уровню развития – от постплеменного до имперского). Это эпоха постепенного ухода Египта как самостоятельного игрока с мировой сцены, в конечном счете – «поглощения» его более молодыми и агрессивными «великими империями» ассирийцев, персов, позднее (в IV в. до н. э.) – греко-македонян Александра Великого. В области государственной идеологии – это время дальнейшего упадка авторитета царской власти.

Однако парадокс состоит в том, что отсутствие государственной централизованной власти, которое не сопровождалось, как обычно в переходных периодах, разрушительными войнами и хаосом, оказало стимулирующее влияние на развитие Египта. В стране, вступившей в железный век позднее, чем многие из его соседей, в VII–VI вв. до н. э. уже отмечался значительный рост товарно-денежных отношений, развитие частного землевладения, долгового рабства, сопровождаемого обычными для него явлениями (практикой временного закабаления, самопродажи в рабство и др.).

Четыре столетия, последовавшие за концом Нового царства, выделяются в III Переходный период (1069-664 гг. до н. э., XXI–XXV династии) – один из самых «темных», сложных для реконструкции этапов, но ключевой для понимания эволюции Египта в I тысячелетии до н. э. Со смертью последнего Рамессида трон перешел к XXI династии (1069– 945 гг. до н. э.), которая правила в новой (после Пер-Рамсеса) столице Тайнее (др. – егип. Джанет, совр. Сан-эль-Хагар, Восточная Дельта). Ее основателем стал Несубанебджед (Смендес у Манефона, 1069–1043 гг. до н. э.), правитель Таниса, возможно, связанный (через супругу) с Рамессидами. Однако влияние этой династии, признаваемой законной (Манефон основывает на ней свою хронологию), ограничивалась районом Дельты-Фаюма.

Юг (Верхний и Средний Египет с центром в Фивах) находился под контролем верховного жреца Амона Фиванского, одновременно занимавшего должность высшего военачальника. Череда (фактически «династия») этих жрецов-«генералов» осуществляла свои функции в рамках «теократической доктрины», утвердившейся с конца Нового царства. Инструментом их власти являлось толкование оракульных «волеизъявлений» Амона, который, напомним, считался истинным фараоном Египта («царем de jure»). «Волеизъявления» касались не только частных вопросов (например, судебных решений), но предопределяли жизнь страны, и фиванское жречество во главе с первым жрецом Амона, образуя род «теократического правительства», обладало огромной властью. В правление XXI–XXII династий несколько жрецов-«генералов» (подобно Херихору) имели картуши при именах, изображались с царскими регалиями, в обществе богов, иначе говоря, уподоблялись царям (впрочем, обычно в храмовом контексте). Египет начала I тысячелетия до н. э. – теократическое государство, номинальное единство которого сочеталось с двоецентрием, основанном на причудливом разделении власти: царской, сосредоточенной в Дельте, и амоновой – в Фивах.

Между Фивами и Танисом, новым культовым центром Дельты, установился сложный баланс сил. Север руководствовался «решениями» Амона, Юг – формально признавал танисских фараонов. Два главных храма Амона-Ра, фиванский и танисский, построенный при Псусеннесе I (1039-991 гг. до н. э.), поддерживали связь; танисские цари участвовали в строительстве в Карнаке, что, однако, не мешало жрецам-«южанам» возводить военные укрепления в Среднем Египте. Сближению двух «линий» правителей способствовали разветвленные родственные и брачные связи. К примеру, один сын жреца-«генерала» Пинуджема стал царем Псусеннесом I, другой – верховным жрецом Амона, так что фактически всем Египтом правила одна семья. Важную роль играли верховные жрицы Амона-Ра («супруги Амона» и его «почитательницы»). Должность «почитательницы», например, передавалась (в силу безбрачия ее носительницы) путем удочерения преемницы, которой становилась обычно дочь очередного царя. Таким образом танисские цари получали инструмент влияния на политику Фив. В I тысячелетии до н. э. должности высших жриц Амона-Ра стали средоточием не только религиозно-культового, но и экономического могущества их носительниц, становившихся ключевыми политическими фигурами.

Экономическое положение центров было различным. Танис, стоящий на судоходном тогда русле, имел важное стратегическое и торговое значение (вплоть до IV в. до н. э. – перевалочный пункт на пути в Азию). Танисские цари ориентировались на связь с Восточным Средиземноморьем, пытаясь развивать отношения (политические, торговые, военные) с Левантом. Дочь фараона XXI династии Сиамона (978–959 до н. э.), к примеру, была выдана замуж за царя Соломона (свидетельство одновременно дипломатического успеха и падения престижа Египта). Фивы же, отрезанные от моря и золотоносной Нубии, видимо, испытывали экономические трудности. При XXI–XXII династиях в Фивах происходили народные волнения, известны также многочисленные факты грабежа гробниц царей и знати в Долине царей, драгоценные металлы которых переплавлялись. Из Таниса этого времени, напротив, дошли богатейшие царские погребения.

В 1939–1940 гг. французский археолог Пьер Монтэ обнаружил в некрополе Таниса погребения шести царей XXI–XXII династий. Эти царские гробницы (единственные нетронутые из ныне известных) содержали поразительные по художественным и технологическим достоинствам погребальные объекты. Среди них выделяется 1,9-метровый сокологоловый саркофаг фараона Шешонка (II) из серебра (ценившегося выше золота). Однако «Танисские сокровища», не стали сенсацией, сравнимой с тутанхамоновой, оказавшись в тени разразившейся катастрофы – Второй мировой войны. Танисские шедевры, хранящиеся в Египетском музее в Каире, обретают широкую известность лишь теперь.

Имена трех царей XXI династии и последующих XXII–XXIV выдают особенность эпохи – ливийское происхождение их носителей. Оно связывает их с воинственными либу, мешвеш, ма и другими племенами, частью изгнанными, частью плененными во времена Меренптаха-Рамсеса III. Впоследствии в возраставшем количестве ливийцы «мирно» селились в Западных оазисах, Западной Дельте, р-не между Мемфисом и Гераклеополем. Большинство их служили наемниками, которые с конца Нового царства составляли значительную часть египетской армии.

Некогда полукочевой и бесписьменный народ, ливийцы в течение нескольких поколений были египтинизированы и инкорпорированы в египетское общество (степень того и другого дискутируется, как и формы их самоидентификации), их военная элита стала заметной силой, приближенной трону. Если в Новом царстве «этнографические» отличия (прическа с перьями, татуировки, пестротканная одежда и др.) ливийцев-врагов подчеркивались, то в III Переходном периоде ливийцы вычленимы, как правило, лишь по именам.

В середине X в. до н. э. влиятельная ливийская семья из Бубастиса (связанная родством с царской семьей и фиванскими жрецами) утвердилась на троне, открыв «ливийский период» истории Египта. Правление царей-ливийцев по характеру не отличалось (насколько позволяют судить источники) от египетских, хотя политическое размежевание страны (Север-Юг), несомненно, имело «этнический» оттенок.

Основателем новой XXII ливийской династии (945–715 гг. до н. э.) стал «великий вождь мешвеш» – Шешонк I (945–924 гг. до н. э.), правитель Бубастиса, главнокомандующий при прежнем царе. Его правление считается вершиной III Переходного периода. На короткое время он «связал» страну, расставив своих сыновей и прочих родичей на ключевых позициях в номах Дельты и Фивах (его сын Иупут, к примеру, стал военачальником и верховным жрецом Амона), что, впрочем, в дальнейшем лишь усилило децентрализацию. Он также «реанимировал» египетскую азиатскую политику. Впервые со времен Нового царства фараон Египта совершил поход в Палестину (в 925 г. до н. э.) во главе ливийско-нубийского войска и с 1200 колесницами (как сообщает Ветхий Завет, который знает его как царя «Шишака»). Он вернулся с огромной данью от нескольких палестинских городов, включая сокровища разграбленного Иерусалима. Изображение своей кампании Шешонк I повелел вырезать на так называемом «Бубастисском портале» в Карнаке. Возможно, он также совершил поход в Нубию.

Золотая погребальная маска фараона Шешонка II. Танис. XXII династия. Каир, Египетский музей

Однако попытки его сына Осоркона I (924–889 гг. до н. э.) продолжать политику отца кончились неудачей – поражением от царя Иудеи Асы. В правление последующих царей Такелота I (ок. 850–825 гг. до н. э.), Осоркона II и Шешонка III (825–773 гг. до н. э.) власть XXII династии начала ослабевать. В г. Леонтополе (Центральная Дельта) образовался новый центр «ливийской» власти – XXIII династия (ок. 818–715 гг. до н. э.), основателем которой стал некто Падибаст (I) (Петубастис, 818–793 гг. до н. э.). Эта династия правила, видимо, одновременно с XXII (согласно одной из гипотез, была от нее «отколота» для расширения ливийского доминирования).

Кроме сильных «линий» правителей существовали мелкие «боковые» (как ливийские, так и египетские), претендовавшие если не на царский статус, то на самостоятельность. Их идентификация, последовательность правления и взаимоотношения не всегда ясны. В стране нарастали процессы политической фрагментации, автономизации номов Нижнего и Среднего Египта, борьбы за власть и общей нестабильности.

В середине VIII в. до н. э. политическая карта Египта отличалась чрезвычайной пестротой. На Юге правило жречество Амона, в Среднем и Нижнем Египте – одновременно четверо значительных царей-ливийцев: Пефчауауи-бастет (в Гераклеополе), Намлот (в Гермополе), Осоркон IV (последний царь XXII династии, в Танисе-Бубастисе) и Уипут II (XXIII династии, в Леонтополе), а также «великие вожди ма», «великие князья» (номархи) и др. Правители, видимо, признавали друг друга и образовывали некоторую иерархию власти, тем не менее это время, как и сложившуюся политическую ситуацию, именуют обычно ливийской анархией.

Правление кушитской (XXV) династии. Важнейшие события происходили также на крайнем юге страны. В ходе децентрализации Египет постепенно утратил власть над Нубией (Кушем), где к VIII в. до н. э. сложилось государство со столицей в Напате – городе у IV порога, на караванном пути, прежнем административном и религиозном центре египетского влияния. Напатское общество было целиком ориентировано на египетскую культуру (письменность, искусство, образ жизни и др.), центром его религиозной жизни был храм Амона Напатского у так называемой «Чистой скалы» (Джебель Баркал), похожей на корону с уреем и почитавшейся священной. Из этого египтинизированного общества произросла (взяв верх над прочими племенными вождями) династия кушитских царей, считавших себя (а не ливийцев, к которым относились с презрением) законными наследниками фараонов. К середине VIII в. до н. э. их влияние простиралось вплоть до I порога (южной границы Египта). Уже Кашта, первый известный по иероглифическим надписям царь кушитов, облекал себя титулами «царя Верхнего и Нижнего Египта» и «владыки Обеих Земель».

Египет Позднего времени

Кушитские цари сумели завоевать и до известной степени объединить Египет. Их влияние было сильнее на Юге, что объяснимо: кушиты, поклонявшиеся Амону (и еще более радикальные, чем сами фиванцы, во взгляде на приоритет жреческой власти над царской), были фиванцам ближе, чем их соперники цари-ливийцы. Предположительно, между храмами Амона фиванского и Напатского поддерживались отношения.

Ок. 730 г. до н. э. следующий царь Пианхи (Пией) (747–716 гг. до н. э.) совершил первый поход на Египет. Главной целью его похода была Дельта, где сформировалась антикушитская коалиция правителей Нижнего и Среднего Египта под главенством энергичного ливийца Тефнахта, правителя Саиса (и «великого правителя Запада»). Она была разбита в нескольких сражениях на суше и на воде; особо ожесточенно сопротивлялись жители Мемфиса, взятого штурмом (728 г. до н. э.). Вступив в Дельту, Пианхи пленил последнего царя XXIII династии Осоркона III. Не допустив грабежа его храмов и почтив мемфисских богов, приняв клятву верности от побежденных правителей, Пианхи с огромной добычей (выкупом от побежденных правителей, дарами и др.) неожиданно и навсегда уплыл в Напату. Кампания выглядела бы просто грабительским набегом, если не предположить, что ей мог предшествовать род «соглашения» с фиванскими правителями. Важно, что в Фивах Пианхи официально закрепил свою власть: заставил «почитательницу Амона» Шепенупет I (дочь Осоркона III) удочерить свою сестру Аменирдис. С этого времени управление имуществом храма Амона Фиванского начинает ускользать из рук фиванских жрецов, переходя к царям Куша.

Свой поход Пианхи описал в одной из самых известных иероглифических надписей («Стеле победы»), выбитой на розовой гранитной стеле, помещенной в храме Амона в Напате. Она ценна не только уникальными сведениями о завоевании Египта. Ее безупречный классический египетский язык, фразеология и стиль сознательно подражают лучшим образцам победных реляций древнеегипетских фараонов. Она отражает особенности политики, культуры и ментальности XXV кушитской династии, а именно намеренную архаизацию, подчеркивание законности и преемственности кушитов на египетском троне.

Однако и после кампании Пианхи в Дельте продолжали править враждующие и независимые местные правители. Более того, побежденный Тефнахт провозгласил себя царем, став основателем новой (XXIV) ливийской династии (727–715 гг. до н. э.). Тефнахт и его преемник-сын Бакенренеф (греч. Бокхорис, 720–715 гг. до н. э.) контролировали уже значительную часть Западной Дельты и Мемфисскую область. Видя в этом угрозу кушитской власти, преемник Пианхи Шабака (Сабакон, как его знает Библия, 716–702 гг. до н. э.) фактически вновь завоевал Египет. Вторгнувшись в Дельту, он казнил (712 г. до н. э.) своего главного соперника Бокхориса (согласно Манефону, сжег его живьем). Бокхорис был последним царем короткой XXIV династии (которая, однако, через столетие возродилась в новой блестящей XXVI династии сансских правителей).

Египетская и античная традиция сохранила о фараоне Бокхорисе память как о мудром законодателе-реформаторе. Немногое, что о нем известно, передано в основном греческим историком Диодором Сицилийским (I в. до н. э.) в его «Исторической библиотеке». По его сообщению, Бокхорис издал законы, по которым запрещалась продажа за долги свободных египтян, ограничивался ростовщический процент и др. Вокруг фигуры Бокхориса с его трагической судьбой со временем сложилось много легенд, в которых он неизменно выступает справедливым судьей и защитником бедных.

С установлением контроля кушитских царей над всем Египтом в истории обеих стран начался новый период. Шабака был фактическим основателем XXV кушитской (у Манефона эфиопской) династии ([747] 712–656 гг. до н. э.). Египет и Куш были объединены под общим главенством царя-кушита, теперь единственного носителя царской титулатуры и символа политического единства – двойного урея на головном уборе (короне или шапочке «кушитского» типа). Официальной столицей государства считалась Напата (с царскими дворцом и некрополем), однако коронация и правление, видимо, осуществлялись в Мемфисе – столице эпохи Старого царства, великим фараонами которого цари-кушиты себя уподобляли. Сын Шабаки стал верховным жрецом Амона в Фивах, дочь – очередной его «почитательницей».

С именем фараона Шабаки связан один из самых прославленных памятников египетской и мировой религиозной мысли – так называемая Мемфисская теология (см. выше), ставящая в основу мироздания Птаха, верховного бога Мемфиса – фактической столицы кушитов. Текст сочинения, вырезанный на так называемом Камне Шабаки, представлен как «улучшенная» по приказу Шабаки копия древнего папируса, пришедшего в негодность.

Завоевание Египта Ассирией. В начале VII в. до н. э. в историю Египта вмешалась новая внешнеполитическая сила. Цари-кушиты, считая себя наследниками египетских фараонов, претендовали также и на ранее подчинявшиеся тем азиатские территории. Это предсказуемо вело к конфликту с Ассирией, которая уже установила свое господство на всем Восточном Средиземноморье и начинала угрожать Египту. Конфликту, тем более неизбежному, что Египет имел сторонников среди правителей Сирии-Палестины, искавших у него защиты, помня о былом могуществе. Так, после нескольких десятилетий относительного спокойствия Египет снова стал ареной недолгой (ок. 15 лет), но жесткой борьбы между царями-кушитами и Ассирией.