Текст книги "Пылая страстью к Даме. Любовная лирика французских поэтов"

Автор книги: авторов Коллектив

Анри Мюрже (1822–1861)

Стихи из повести «Сцены из жизни богемы»

 
В карманах ни гроша, а это значит,
Развеян прах всего, что ни возьми;
Но, помня о былом, герой не плачет —
Ты просто позабудь меня, Мими!
 
 
И все же, несмотря на все напасти,
Мы не считали ни ночей, ни дней.
Любовь всегда у времени во власти,
И чем она короче, тем верней.
 

 
Когда моя душа успела изболеться,
Вдруг появилась ты, как рок в судьбе моей.
Я всё тебе отдал: и молодость, и сердце,
Сказав: они твои! Сказав: теперь владей!
Увы, жестокая! Ничто тебе не мило,
Ты молодость мою в лохмотья порвала
И сердце бедное мне вдребезги разбила,
Теперь мой угол как могила,
Где спит, сгоревшее дотла,
Всё, что во мне тебя любило.
 
 
Как прочерк на плите надгробной между днем
Рождения и днем кончины, между нами
Теперь забвение… Я – призрак, ты – фантом,
Затянем наш псалом глухими голосами.
 
 
Найдем с тобой мотив негромкий, наугад,
И запоем вдвоем, как прежде, неустанно;
Я буду басом петь, а ты веди сопрано —
Итак, на грустный лад затянем без рулад.
 
 
Ми, ре, ми, до, ре, ля… Постой! А то споется
То, что певала ты, душою завладев,
И сердце мертвое мое опять забьется,
Услышав эту грусть, ее былой напев.
 
 
До, ми, фа, соль, ми, до… О эти звуки вальса!
Я вспомнил эту боль и вспомнил этот хмель:
Смех издевающейся флейты раздавался,
Пока рыдала под смычком виолончель.
 
 
Соль, до, до, си, си, ля… Я болен этим тоном!
Припомни прошлый год, когда с тобой вдвоем
Мы пели с немцами той ночью под Медоном:
Они мечтали о своем, мы – о своем.
Что ж, остановимся. Нам не вернуть напева
И прежнюю любовь не возвратить назад,
И на почившую, без желчи и без гнева,
С улыбкой тихою прощальный бросим взгляд.
 
 
Как было хорошо в каморке тесной, рядом
Друг с другом! Ветер выл, и дождь стучался к нам,
Но в кресле я мечтал, твоим согретый взглядом,
Пока дымил очаг, зимой, по вечерам.
 
 
Трещали угольки, и чайник закопченный
Уже фырчал в золе и шумно подпевал
Огню, который вел свой танец утонченный,
Как дух, который правит бал!
 
 
Ленивица моя, пока над книгой сладко
Ты засыпала, не прочтя и первых глав,
Я был готов отдать всю юность без остатка,
Припав к твоим рукам, стопы исцеловав.
 
 
А если кто входил, то, двери отворяя,
Вдыхал он аромат беспечности и нег,
Ведь наша комната была преддверьем рая,
Здесь воцарился мир, – казалось, что навек!
 
 
Потом зима ушла; в открытое окошко
Весна врывалась и будила поутру,
И нас вела в луга знакомая дорожка,
Где зелень первая дышала на ветру.
 
 
То было в пятницу, в конце Страстной недели.
По воле случая был теплый, тихий день,
И мы с тобой с утра гуляли, где хотели,
И грело солнце нас, и укрывала тень.
 
 
Устав от странствий, мы нашли на мягком склоне
Под кровом зелени укромный уголок,
Пред нами весь пейзаж лежал как на ладони,
А окоем небес был светел и глубок.
 
 
И вот рука в руке, плечом плеча касаясь,
Ни звука не сказав, не понимая, как,
Мы вдруг в объятьях друг у друга оказались —
То был любви надежный знак!
 
 
Цвел гиацинт, а с ним – фиалка-недотрога,
И воздух был душист, весенний, голубой,
И улыбался Бог с лазурного порога,
Покуда в небеса глядели мы с тобой.
 
 
«Пребудьте же в любви! – сказал он. – Чтобы
чистым
И долгим был ваш путь, без горя и прикрас,
Я мхом его укрыл, и мягким, и пушистым,
Не разнимайте рук – я не гляжу на вас!
 
 
Пребудьте же в любви! Закаты и рассветы,
И чистоту ручьев, и леса благодать,
И звезды, и цветы, и пенье птиц – все это
Я оживил для вас, заставил вновь дышать.
 
 
Пребудьте же в любви! И если вам по нраву
Луч солнца моего, моей весны краса,
То не молитесь мне, не воздавайте славу,
А обнимитесь вновь – я отведу глаза!»
Лишь месяц миновал с того благого полдня;
Куст долгожданных роз расцвел в разгаре дня.
Я так тебя любил, тобою душу полня!
И вдруг твоя любовь покинула меня.
 
 
Куда она ушла? Да нет, она повсюду,
Как прежде, весела среди подружек-муз.
Кто воплотит ее малейшую причуду?
Лететь к валету пик? Но ждет червовый туз!
 
 
Теперь ты счастлива; ты милуешь и губишь;
Вокруг тебя толпой теснятся стар и мал;
Тебе несут цветы, и шагу ты не ступишь,
Чтоб из партера не раздался мадригал.
 
 
Когда ты на балу, раскрыты все объятья,
Тебе не выскользнуть из нежного кольца,
И так шуршит твое муаровое платье,
Что у любовников сжимаются сердца.
 
 
Не сыщешь туфелек изящнее на свете —
Они и Золушке окажутся малы,
Но в танце пламенном никто их не заметит
На этих ножках, истоптавших все полы!
 
 
От благовонных ванн и легких притираний
С твоих прекрасных рук сошел загар – они
Подобны лилиям, которых нежит ранний,
Едва заметный луч, скользя в ночной тени.
 
 
Серебряный браслет, создание Фромана,
Гордится жемчугом, царем морского дна,
И кашемировая шаль, нежней тумана,
По стану гибкому стекает, как волна.
 
 
Готический гипюр, узорчатый, старинный,
Английских кружев гладь, фламандских – блеск
и вязь…
Шедевры прошлого тончайшей паутиной
Тебя окутали, на грудь твою ложась!
 
 
Но мне куда милей ты в полотняном платье,
А может, в ситцевом, и, помнится, что взор
От скромной шляпки был не в силах оторвать я,
Сапожки серые мне снятся до сих пор.
 
 
Да, в новых платьях ты и вправду многих краше,
Но эта роскошь угасила страсть и пыл,
Давно мертва любовь, спят поцелуи наши,
И саван шелковый стук сердца заглушил.
 
 
Пока я сочинял надгробный, безутешный
Плач по моей любви, сошедшей в тьму веков,
Я в черном был – точь-в-точь нотариус прилежный,
Ну, разве без жабо да золотых очков.
 
 
Я крепом обвязал мое перо поэта,
Лист в траурной кайме подобен был углю,
Покуда я писал стихи мои – вот это
Последнее «прости» последнему «люблю».
 
 
И вот, придя к концу сей повести печальной,
Застыв над ямою могильною без сил,
– Могильщик! – я вскричал, смеясь маниакально. —
Ты в этих строках сам себя похоронил!
 
 
Нет, в этом смехе нет издевки или позы —
Дрожит мое перо и падает из рук,
И если я смеюсь, то это просто слезы
Горячечным дождем смывают каждый звук!
 

 
При виде ласточки родимой,
К нам прилетевшей по весне,
Я вспомнил облик твой любимый,
Уже далекий, как во сне.
В заветных грезах и печали
Я целый день провел, как встарь,
И все листал – как мы листали —
Забытый старый календарь.
 
 
Нет, песенка моя не спета,
Я помню каждую зарю.
Так постучись ко мне, Мюзетта, —
Я сразу двери отворю!
Душа зовет тебя, подруга
И бед, и радостей моих, —
Вернись! И честный хлеб досуга
Мы вновь разделим на двоих.
 
 
Вся мебель в нашей комнатушке —
Свидетельница тайных слов —
Ждет появления подружки:
Тебе готовы стол и кров.
Все, что печалилось, похоже,
Прихорошилось, как на бал, —
И наше маленькое ложе,
И наш такой большой бокал!
 
 
Ты снова будешь в белом платье
У всех соседок на виду,
И снова по́ лесу гулять я
Тебя под вечер поведу.
И мы опять с тобой разделим
Вино и счастье – на двоих,
И песенка крылатым хмелем
Опять взовьется с губ твоих…
 
 
Но нет, ничто не возвратится,
И кончен бал давным-давно.
Ты прилетела, точно птица, —
Увы, гнездо разорено.
Осталось чувство без ответа,
В нем нет ни пыла, ни огня.
Ты для меня – не ты, Мюзетта,
Я для тебя – навек не я.
 
 
Прощай, мы прошлое забыли,
Мертва последняя весна,
И наша юность, как в могиле,
В календаре погребена.
Пускай же, в пепле догорая,
Воспоминанье, в свой черед,
Ключ от потерянного рая
Нам ненадолго принесет.
 

Перевод М. Яснова

Арман Сюлли-Прюдом (1839–1907)

Разбитая ваза

 
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина едва заметная на ней
Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода…
Не тронь ее: она разбита.
 
 
Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет…
Не тронь его: оно разбито.
 

Перевод А. Апухтина

Идеал

 
Прозрачна высь. Своим доспехом медным
Средь ярких звезд и ласковых планет
Горит луна. А здесь, на поле бледном,
Я полон грез о той, которой нет;
 
 
Я полон грез о той, чья за туманом
Незрима нам алмазная слеза,
Но чьим лучом, земле обетованным,
Иных людей насытятся глаза.
 
 
Когда бледней и чище звезд эфира
Она взойдет средь чуждых ей светил, —
Пусть кто-нибудь из вас, последних мира,
Расскажет ей, что я ее любил.
 

Перевод И. Анненского

«С подругой бледною разлуки…»

 
С подругой бледною разлуки
Остановить мы не могли:
Скрестив безжизненные руки,
Ее отсюда унесли.
 
 
Но мне и мертвая свиданье
Улыбкой жуткою сулит,
И тень ее меня томит
Больнее, чем воспоминанье.
 
 
Прощанье ль истомило нас,
Слова ль разлуки нам постыли?
О, отчего вы, люди, глаз,
Глаз отчего ей не закрыли?
 

Перевод И. Анненского

«У звезд я спрашивал в ночи…»

 
У звезд я спрашивал в ночи:
«Иль счастья нет и в жизни звездной?»
Так грустны нежные лучи
Средь этой жуткой черной бездны.
 
 
И мнится, горнею тропой,
Облиты бледными лучами,
Там девы в белом со свечами
Печальной движутся толпой.
 
 
Иль все у вас моленья длятся,
Иль в битве ранен кто из вас, —
Но не лучи из ваших глаз,
А слезы светлые катятся.
 

Перевод И. Анненского

Посвящение

 
Когда стихи тебе я отдаю,
Их больше бы уж сердце не узнало,
И лучшего, что в сердце я таю,
Ни разу ты еще не прочитала.
Как около приманчивых цветов
Рой бабочек, белея нежно, вьются,
Так у меня о розы дивных снов,
Что звучных строф крылом жемчужным бьется.
 
 
Увы! рука моя так тяжела:
Коснусь до них – и облако слетает,
И с нежного, дрожащего крыла
Мне только пыль на пальцы попадает.
Мне не дано, упрямых изловив,
Сберечь красы сиянье лучезарной,
Иль, им сердец булавкой не пронзив,
Рядами их накалывать попарно.
И пусть порой любимые мечты
Нарядятся в кокетливые звуки,
Не мотыльков в стихах увидишь ты,
Лишь пылью их окрашенные руки.
 

Перевод И. Анненского

Франсуа Коппе (1842–1908)

Ритурнель

 
Под тень аллей и в дол златой,
Во славу летних дней прекрасных,
Пойдем ловить крылатый рой,
Ты – мотыльков, я – строф согласных.
 
 
И по заманчивым тропам,
Где ивы да тростник могучий,
Пойдем к певучим голосам,
Ты – звонких птиц, а я – созвучий.
 
 
Вдоль благовонных берегов,
Где тихо бьет волна речная,
Найдем мы аромат лугов,
Ты – свой букет, я – стих срывая.
 
 
И в этот праздник юных дней,
Среди цветов, под небом ясным
Ты будь поэзией моей,
А я – твоим поэтом страстным.
 

Перевод А. Кублицкой-Пиоттух

Гороскоп

 
Перед гадальщицей две девушки стояли.
Старуха сумрачно глядела в их черты,
Меж тем как старые костлявые персты
Колоду грязных карт, шурша, перебирали.
 
 
И были девушки свежи, как утро мая.
Одна, как анемон, другая – пышный мак;
Одна – цветок весны, другая – летний злак.
Они стоят, судьбу у старой вопрошая.
 
 
– Вся в тяжких горестях жизнь протечет твоя, —
Сказала старая брюнетке горделивой.
А та в ответ: «Но им любима буду я?»
– О, да! – «Так ты лгала. Я буду тем счастливой!»
 
 
– А ты и без любви взаимной будешь жить, —
Сказала вещая блондинке молчаливой.
А та в ответ: «Сама я буду ли любить?»
– О, да! – «А если так, то буду я счастливой!..»
 

Перевод П. Краснова

Стефан Малларме (1842–1898)

Томление духа

 
Не тело соблазнить в сей вечер прихожу я,
О зверь, очаг грехов, ниже́ в волне кудрей
Жать бурю грустную, тоскуя поцелуя
Неисцелимою посеянную в ней:
 
 
Даруй мне крепкий сон, лишенный сновидений,
Парящих в завесях тоски, сон, коим ты
Так наслаждаешься, лжи искушенный гений,
Сильней, чем мертвые, постигнув суть тщеты.
 
 
Ибо Пророк, точа все благородство духа,
Меня, как и тебя, бесплодностью палит,
Но если в каменной груди твоей стучит
 
 
Лишь сердце, коего не грыз червь злобы глухо,
Бегу я, саван свой узрев в маре́ гардин
И умереть боясь, когда я сплю один.
 

Перевод М. Талова

«Луна печалилась. Томились серафимы…»

 
Луна печалилась. Томились серафимы,
Склоняяся к смычкам, – и стон неуловимый
От скрипок трепетных – по венчикам цветов —
Скользил бледнеющий и умирал без слов.
То был блаженный день, день первого признанья,
Моя мечта, любя обдумывать страданья,
Вдыхала аромат печали и тоски,
Те грезы тонкие, больные лепестки,
Которые всегда роняет размышленье.
Блуждал я вдалеке от шума и движенья,
И взор мой отдыхал на старой мостовой —
Во мгле и в жизни – ты явилась предо мной.
И фея ты была ребяческих гармоний,
Которая скользит в сияющей короне,
Роняя, точно снег из молодой руки,
Душистых звезд лазурные венки.
 

Перевод В. Брюсова

«Отходит кружево опять…»

 
Отходит кружево опять
В сомнении Игры верховной,
Полуоткрыв альков греховный —
Отсутствующую кровать.
 
 
С себе подобной продолжать
Гирлянда хочет спор любовный,
Чтоб, в глади зеркала бескровной
Порхая, тайну обнажать.
Но у того, чьим снам опора
Печально спящая мандора,
Его виденья золотя,
 
 
Она таит от стекол окон
Живот, к которому привлек он
Ее как нежное дитя.
 

Перевод Б. Лившица

Вздох

 
Твой незлобивый лоб, о тихая сестра,
Где осень кротко спит, веснушками пестра,
И небо зыбкое твоих очей бездонных
Влекут меня к себе, как меж деревьев сонных,
Вздыхая, водомет стремится вверх, в Лазурь,
В Лазурь октябрьскую, не знающую бурь,
Роняющую в пруд, на зеркало похожий, —
Где листья ржавые, в тоске предсмертной дрожи,
По ветру носятся, чертя холодный след, —
Косых своих лучей прозрачно-желтый свет.
 

Перевод Э. Линецкой

«Когда зима во тьме идет сквозь лес забытый…»

 
Когда зима во тьме идет сквозь лес забытый,
Порога пленный страж, ты плачешь, одинок,
Что ни один, увы, не тяготит венок
Наш мавзолей двойной, цветами не покрытый.
Полночный чисел бой, в тревоге ожиданья
Не слышишь суетных: тебе лишь мысль дана,
Чтоб вспышкой очага едва озарена,
Тебе явилась тень для краткого свиданья.
 
 
Коль хочешь, чтоб пришла, не отягчай цветами
Мой камень, чтоб поднять его могла перстами.
Душе, трепещущей средь вечной темноты,
 
 
В тоске угасших сил загробного желанья,
Мне надо, чтоб ожить, пить с губ твоих дыханье,
Пока всю ночь мое лишь имя шепчешь ты.
 

Перевод О. Глебовой-Судейкиной

Шарль Кро (1842–1888)

Смычок

Мадемуазель Хьярдемааль

 
У нее были косы густые
И струились до пят, развитые,
Точно колос полей, золотые.
 
 
Голос фей, но странней и нежней,
И ресницы казались у ней
От зеленого блеска черней.
 
 
Но ему, когда конь мимо пашен
Мчался, нежной добычей украшен,
Был соперник ревнивый не страшен.
 
 
Потому что она никогда
До него, холодна и горда,
Никому не ответила: «Да».
 
 
Так безумно она полюбила,
Что когда его сердце остыло,
То в своем она смерть ощутила.
И внимает он бледным устам:
«На смычок тебе косы отдам:
Очаруешь ты музыкой дам».
 
 
И, лобзая, вернуть он не мог
Ей румянца горячего щек, —
Он из кос ее сделал смычок.
 
 
Он лохмотья слепца надевает,
Он на скрипке кремонской играет
И с людей подаянье сбирает.
 
 
И, чаруя, те звуки пьянят,
Потому что в них слезы звенят,
Оживая, уста говорят.
 
 
Царь своей не жалеет казны,
Он в серебряных тенях луны
Увезенной жалеет жены.
…………………………………
Конь усталый с добычей не скачет,
Звуки льются… Но что это значит,
Что смычок упрекает и плачет?
 
 
Так томительна песня была,
Что тогда же и смерть им пришла;
Свой покойница дар унесла;
 
 
И опять у ней косы густые,
И струятся до пят, развитые,
Точно колос полей, золотые…
 

Перевод И. Анненского

Рондо

Графу Шарлю де Монблану

 
Спустилась я в долину,
К реке, под сень берез,
Чтоб наломать жасмину
И диких алых роз.
 
 
Мой друг несмелый мимо
По склону шел на плес
Сквозь заросли жасмина
И диких алых роз.
 
 
«Тихоня! Ну и мина!» —
Смеялась я до слез
Среди кустов жасмина
И диких алых роз.
 
 
Потом пошла к плотине
И села возле лоз,
Забыв и о жасмине,
И о букете роз.
 
 
«Какой же ты мужчина!
Ты, верно, безголос?
Смотри, мелькают спины
Двух ящерок меж роз.
 
 
От глаз чужих в ложбине
Веселый рой стрекоз
Нас стережет в жасмине
И в ветках диких роз».
Объятьем скромник чинный
Ответил на вопрос.
«Ты вся как цвет жасминный,
А губы ярче роз».
 
 
Все он! Я неповинна,
Что вдаль поток унес
Большой букет жасмина
И ветки алых роз.
 

Перевод И. Кузнецовой

Завтра

Анри Мерсье

 
С красавицами и цветами,
С абсентом, перед камельком
Мы развлечемся, отдохнем,
Играя роль в привычной драме.
 
 
Абсент декабрьским вечерком
Нам души зеленит так странно,
Цветы же так благоуханны
На милой перед камельком.
 
 
Но тратят прелесть поцелуи,
И после нескольких измен
Расстанемся легко, без сцен,
Не мучаясь и не ревнуя.
И жгутся письма и цветы,
В алькове, ах! пожар занялся…
Но если спасся, жив остался,
Тоску абсентом гасишь ты.
 
 
Портреты все пожрало пламя,
Дрожь рук, и в голове трезвон…
И смерть придет, как долгий сон
С красавицами и цветами.
 

Перевод Л. Цывьяна

Вечер

 
Я бреду, словно пьяный, без цели,
Я иду от любимой своей,
Мои губы забыть не успели
Теплоту ароматных грудей.
 
 
И сквозь память о нежности милой,
Как сквозь сумрак, разлитый вокруг,
Фонари мне горят, как светила,
В каждом встречном мне видится друг.
 
 
И как будто летучие мыши,
От меня все печали летят
На высокие черные крыши,
Над которыми желтый закат.
 
 
Газ в витринах… На тротуаре
Блики… Мнится мне: я еще там,
У любимой моей в будуаре,
Иль шагаю по облакам.
 
 
И со мной она в этом блужданье,
И мне ветра порывы дарят
Слов ее мелодичных звучанье,
Поцелуев ее аромат.
 

Перевод Л. Цывьяна

Жалоба

 
Жить в этом городе мне, дикарю, нет мочи,
При свете газовом я подыхаю тут,
Вам, парижанке, здесь все мило, и влекут
Меня к погибели, гордячка, ваши очи.
 
 
А я хотел бы жить, где толп галдящих нет,
В горах или в лесу под пологом зеленым,
Вдали от толкотни, рекламы и газет —
На полюсе, в любом краю уединенном.
 
 
Но вам по нраву шум, толпа и голоса,
Бал в Опере и газ – все, от чего я маюсь.
И, вас увидев, я не помню про леса,
Ум цивилизовать мучительно стараюсь.
 
 
«Я здесь, как мотылек в огне, сгорю, умру», —
Рискуя надоесть, твержу тоскливым тоном…
Как дивны были б вы – с кудрями на ветру,
В сорочке с рюшами, и зелень леса фоном!
 

Перевод Л. Цывьяна

Lento[3]3
  Медленно, протяжно (ит.).


[Закрыть]

 
Хочу, как саваном, укрыть печальной рифмой
С любовью тягостной мучительной разрыв мой.
*
Когда сложу стихи, чтоб душу обнажить,
Боль, всем открытая, утихнет, может быть.
*
Я эту боль стерпеть не в силах в одиночку —
И вот готов толпе бросать за строчкой строчку.
*
Громите мой приют, крушите этот кров,
Развейте запахи моих умерших снов.
 
 
Топчите гнездышко – оно подобно шелку,
И драгоценности разграбьте втихомолку.
 
 
Корежьте, пачкайте былую благодать,
Продайте с молотка, что сможете забрать.
 
 
Пускай, коль я вернусь, безумием гонимый,
Ничто не скажет мне о прошлом, о любимой.
 
 
Пусть будет осквернен здесь каждый уголок,
Чтоб от минувшего я вылечиться смог.
*
(Печаль качаю не спеша: усни, отрада, —
Так мать укачивает плачущее чадо.)
*
Однажды сердце я в ее ладонь вложил,
А вместе с сердцем – всю надежду, весь мой пыл.
 
 
Любовь на щедрые подарки не скупится —
И так хрупка была, так трепетна юница,
 
 
Чья красота уже успела расцвести,
И целомудрие взывало: защити!
 
 
Но груди зрелые, что были мне открыты,
Явили душу, не просившую защиты.
 
 
Глаза мои омыл огонь победных глаз,
А губы – поцелуй, завороживший нас.
*
(Печаль качаю не дыша: усни, отрада, —
Так мать укачивает плачущее чадо.)
*
Но верить внешности – погибельно, и ложь
На дне победных глаз, в конце концов, найдешь.
*
И пробил час, когда неискренность и стылость
В ее пустой груди так явственно открылась.
Фальшивой молодость ее была, увы,
Душа – истаскана, мечтания – мертвы.
 
 
Проснулся утром я, как тот владелец дома,
Что видит, онемев, одни следы разгрома.
*
Сокровища мои!.. Все превратилось в прах.
Нет даже памяти о первых наших днях!
 
 
В моем саду надежд бесцветно и уныло —
Все разорительница алчная сгубила!
 
 
Я сердце бедное мое нашел в углу
И – прочь отсюда, прочь! В ночь, в никуда, во
мглу…
*
(Печаль качаю в час ночной: усни, отрада, —
Так мать укачивает плачущее чадо.)
*
Навстречу зимним дням я гордо шел с мечтой
Найти другой приют, а в нем найти покой.
*
И там, где мы вдвоем гуляли вдоль окраин,
С притворной легкостью бродил я, неприкаян.
 
 
Куда мне убежать и чем беду заклясть,
Когда здесь помнит всё объятий наших страсть?
Мечтать?.. Но вы одно в моей душе найдете:
Плоть этой женщины и запах этой плоти.
*
Все доводы мои разбились в пух и в прах —
Я в помыслах о ней жил, как слепец, впотьмах.
 
 
Но сходства с ней ни в ком не видел и следа я,
В тупое, в тяжкое отчаянье впадая.
 
 
Так я намыкался, что голос мой с тех пор
Дрожит, когда о ней веду я разговор.
*
И, наконец, конец. Мучитель мой, разрыв мой,
Как лед под саваном, застынь под этой рифмой.
 

Перевод М. Яснова

Колыбельная

Графу де Тревелеку

 
Мой черный котик, будем спать!
Гашу свечу, ложусь в кровать
В дремотной блажи.
Тебе приснятся стаи птах,
Кошачьи мордочки в кустах,
А мне – все та же.
Мы кофе не́ пили, дружок.
Ты привались ко мне под бок
(Не спать – больнее);
С ладонью лапка, мы уснем.
Ты помурлычь о том о сем,
Пока во сне я.
 
 
В зрачках смеженных ты хранишь
Свидания на скатах крыш,
Урчишь любовно.
А я в кошмарах узнаю
Ту, что разбила жизнь мою
Столь хладнокровно.
 
 
Порою видится тебе
Тот, третий лишний, на трубе.
Мне снится мнимый
Ее кузен, его смешок
И крокодильих слез поток
Из глаз любимой.
 
 
И вдруг ты с крыши кувырком
Летишь, истерзан чужаком,
Ломая шею.
А я кончаюсь, трепеща,
От шпаги подлого хлыща,
Что избран ею.
 
 
А хмурым утром мы опять
Уходим: ты – мышей искать,
А я – той влаги,
Что нам забвение несет,
Поскольку человек и кот —
Глупы, бедняги.
 

Перевод М. Квятковской