Текст книги "Всемирная история: в 6 томах. Том 5: Мир в XIX веке"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 90 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

Не только в буржуазных, но и отчасти в рабочих семьях (особенно в Соединенном Королевстве и его доминионах, а также в США) был распространен идеал матери, отдающей все силы воспитанию детей. По одной, возможно, несколько заниженной оценке, в 1901 г. работали только 10 % замужних британок, но (здесь как раз оценка завышена) вплоть до 40 % замужних француженок. В Вене в 1880-1910-е годы примерно 40 % жен рабочих трудились полный рабочий день (однако надо помнить про частые перерывы в работе, связанные с беременностями) и только около 20 % не работали вообще. Исследование венских рабочих семей 1912–1914 гг. показывает, что вклад замужних работниц в семейный бюджет составлял лишь чуть более 10 %, детей-подростков – 19,8 %.

В 1889 г. в Германии впервые в мире были введены пенсии по старости. Затем подобные законы принимаются в Исландии (1890), Дании (1891), Новой Зеландии (1898), Австралии, Великобритании (1908). В США социальное обеспечение ограничивалось заботой о ветеранах-северянах Гражданской войны.

Несмотря на урбанизацию и индустриализацию, сельское хозяйство и к началу XX в. оставалось важнейшей отраслью хозяйства. В 1900 г. только в Великобритании, Германии, Бельгии, Нидерландах, Швейцарии число занятых в промышленности превосходило число сельскохозяйственных работников. К примеру, в США в 1880 г. число занятых в сельском хозяйстве более чем вдвое превышало число рабочих. В то время селькохозяйственный характер экономики еще не означал ее отсталости: в начале XX в. в списке самых богатых стран мира в расчете на душу населения рядом с индустриальной Великобританией стоят аграрные страны – переселенческие колонии: Австралия, Новая Зеландия, Канада, Аргентина, Уругвай. Новым промышленным центрам нужно было продовольствие, и под влиянием транспортной революции первой половины XIX в. даже самые далекие области подключаются к мировому рынку, натуральная природа хозяйства ослабевает или исчезает, растет аграрная специализация. Рынок вел к имущественному расслоению крестьянства, которое, к примеру, в России все с большим трудом сдерживала крестьянская община. На это, в частности, обратил внимание В.И. Ленин в работе «Развитие капитализма в России» (1899).

Становление региональных и мирового аграрного рынков снизило, но не уничтожило угрозу голода, тем более, что рост урожайности (интенсификация) сельского хозяйства затронул лишь немногие страны, а аграрное перенаселение все острее чувствовалось по всему миру. Оценить потери от голода зачастую нелегко, так как основной рост смертности был итогом не собственно голода, а инфекционных болезней, особенно тифа, к которым оказывался восприимчив ослабевший от недоедания организм. В Британской Индии голодом были затронута Агра(1837–1838), Бенгалия в 1869–1870 гг. и 1874 г., Декан и южные области – в 1876–1878 гг. (тогда умерли ок. 5,25 млн человек), а также центр страны – в 1896–1897 гг. и 1900–1902 гг. Северный Китай пережил особенно тяжелый голод в 1876–1879 гг. (число жертв составило от 9 до 13 млн человек при общем населении северных провинций в 108 млн) и в 1896–1897 гг. В 1887–1889 гг. голод был вызван наводнением Хуанхэ. В ходе страшного голода из-за засухи в Персии 1869–1872 гг. умерли не менее полутора миллиона человек. Голод в Ирландии 1845–1849 гг. был вызван болезнью картофеля – основной культуры, которую возделывали крестьяне-католики на своих крошечных наделах. Британское правительство не оказало практически никакой помощи голодающим ирландцам, более того, в самый разгар трагедии крупные землевладельцы (англичане-протестанты) не останавливали вывоз зерна, говядины и других продуктов с «зеленого острова». От голода умерли около 1 млн из 8,5 млн жителей Ирландии, началась массовая эмиграция в США. Дождливое холодное лето вызвало неурожай в Финляндии и Северной Швеции, что привело к голоду и сверхсмертности 1866–1868 гг. Близким к голоду в Финляндии был вызванный бесснежной зимой и засухой голод в Черноземье и Среднем Поволжье России 1891–1892 гг., когда основной причиной смерти стала эпидемия тифа. События в Финляндии и России послужили толчком к созданию государственной системы предотвращения голода, так что впоследствии неурожай не вел к трагическим последствиям.

После пугачевского бунта 1773–1775 гг. и вплоть до движения ихэтуаней («боксеров») в Китае 1899–1901 гг. и Мексиканской революции 1910–1917 гг. мир не знал мощных крестьянских восстаний. Карл Маркс, не любивший деревню, подобно многим революционерам конца XVIII – первой половины XX в., в работе «18 брюмера Луи Бонапарта» (1852) разочарованно отмечал, что между французскими крестьянами «существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации, – они не образуют класса… Они не могут представлять себя, их должны представлять другие» (другое марксово определение из «Нищеты философии» (1847) – «класс в себе», а не «класс для себя»).

Действительно, масштабная самоорганизация крестьянства затруднена самой природой сельского труда. Тем не менее крестьяне не оставались пассивными: так, в США в 1867 г. была основана первая мощная фермерская организация – Грейндж, стремительно выросшая в западных и южных штатах во время кризиса 1873–1875 гг. и насчитывавшая к 1875 г. 750–800 тыс. членов. В том же году Грейндж распался и был восстановлен уже в 1880-е годы как организация зажиточных фермеров Северо-Востока. Грейнджу удалось добиться принятия во многих штатах особых «грейнджерских» законов против дискриминации мелкого аграрного производителя тарифами железнодорожных перевозок. В 1872 г. был создан первый крупный английский профсоюз сельскохозяйственных рабочих.

Великобритания стала родиной кооперативного движения, которое, часто при поддержке государства, активно развивалось в Германии, Скандинавии, а затем стремительными темпами в России, где к 1917 г. было до 55 тыс. кооперативов (80 % – крестьянские), в том числе 11,5 тыс. сельскохозяйственных артелей с 14 млн пайщиков. Кооператив предлагал разрозненным крестьянам-производителям демократический путь объединения усилий.

Во второй половине XVIII в. в Великобритании, Нидерландах, Фландрии и Валлонии появляются сельскохозяйственные новшества (некоторые исследователи даже говорят об «аграрной революции»): четырехпольный севооборот (например, норфолкский: пшеница, турнепс, ячмень, клевер), железный плуг. Средняя урожайность пшеницы в Великобритании в 1800–1849 гг. была выше, чем в 1700–1749 гг., на 68 %, ржи – на 32 %, ячменя – на 72 %, овса – в 2,3 раза. В 1830-е годы в США появился стальной плуг. На первой всемирной выставке в Лондоне 1851 г. демонстрировалась сеялка Сайреса Мак-Кормика (1809–1884) и дренажный плуг Джона Фоулера (1826–1864). Отцом современной агрохимии стал профессор Гиссенского и Мюнхенского университетов Юстус Либих (1803–1873). В годы Гражданской войны в США 1861–1865 гг. были сделаны первые шаги на пути механизации сельского хозяйства – в жизнь вошли сеялки, косилки, жатки, молотилки. Во второй половине столетия на новых началах умело перестраивалось сельское хозяйство Германии. В целом же по крайней мере вплоть до середины XIX в. почти во всем мире еще царило аграрное «долгое средневековье».

«Бабье лето» принудительного труда (определение английского историка К. Бэйли) в XIX столетии сменилось его почти повсеместным запретом, причем именно из политических (и в конечном итоге гуманистических) соображений, поскольку и рабовладельческие плантации Нового Света, и русские крепостные поместья до конца своего существования продолжали оставаться экономически выгодными. Несмотря на существование приписанных к заводам русских крепостных на Урале, на отработку повинности – миты андскими индейцами в шахтах, принудительный труд был в первую очередь сельским. В 1701–1800 гг. из Африки в Северную и Южную Америку было перевезено 6,133 млн рабов, в 1801–1900 гг., несмотря на запрет работорговли Соединенными Штатами и Британской империей в 1807 г., – 3,3 млн рабов. В 1833 г. рабство отменяется в Британской империи (в Индии – с 1848 г.). Франция, несмотря на идеалы Кодекса Наполеона, отменяет рабство в колониях только в 1848 г. (в обеих империях рабовладельцам, в отличие от США и Бразилии, были выплачены компенсации), Нидерланды – в 1863 г. (реально – к 1873 г.). Бразилия покончила с рабством в 1888 г., Испания на Кубе – в 1886 г. Несмотря на постепенную отмену работорговли во время реформ танзимата, рабство, пусть и в ограниченном виде, сохранялось в Османской империи вплоть до младотурецкой революции, в первую очередь в арабских вилайетах. В княжествах Молдавии и Валахии (с 1866 г. – Румынии) рабы-цыгане (около 7 % населения) стали свободными в 1855 г. и 1856 г. В Иране рабство отменили только в 1928 г. В Индии, Китае, Японии принудительный труд не играл существенной роли, в Корее рабство было отменено в 1894 г., в Сиаме – на протяжении 1873–1908 гг.

В Британской империи (и не только) оставался широко распространен найм так называемых «законтрактованных рабочих» (indentured servants): бедняков вербовали на заработки в заморских владениях, оплачивая им проезд, который те должны были отработать. С 1830-х годов до 1912 г. более 4 млн индийцев, сингальцев, малайцев, китайцев и японцев были перевезены в основном для труда на плантациях стран Карибского бассейна, Южной Африки, Индийского океана и Полинезии. Из индийской диаспоры Кариб вышел нобелевский лауреат по литературе 2001 г., уроженец Тринидада В.С. Найпол.

Вплоть до революции 1910–1917 гг. важнейшим источником труда в мексиканских латифундиях были пеоны, чья зависимость от помещика-асьендадо была связана с унаследованным долгом.

Отмена крепостного права, распространенного в Европе к востоку от Эльбы, началась в Габсбургской империи с отмены личной зависимости указами Иосифа II 1781 г. и 1785 г. (Leibeigenschaft), но шла противоречиво, сложно и с многочисленными отступлениями. Окончательно крепостное право в Трансильвании, Закарпатье, Галиции и Буковине было отменено в революционном 1848 г. В Пруссии отмена крепостного права началась под воздействием наполеоновских войн в 1807–1810 гг., а в целом в германских государствах основные этапы реформ были завершены к 1830-м годам. Тяжелые условия освобождения крестьян вызвали массовую эмиграцию крестьян в США, в первую очередь из Баварии, Вюртемберга, Мекленбурга. В Российской империи крестьяне получили свободу без земли в прибалтийских (остзейских) губерниях в 1816–1819 гг., а в остальных губерниях, за исключением сложно устроенного Кавказа и Бессарабии, где зависимые крестьяне, впрочем, составляли лишь 1,7 % сельского населения, – в 1861 г., с землей, за которую сверх «дарового надела» нужно было выплатить выкуп, окончательно отмененный в 1906 г. В Румынии крепостная зависимость отменена в 1864 г.

Отсутствие крепостной зависимости необязательно означало триумф мелкой собственности. С 1861 по 1895 г. доля крупного землевладения в Германии сократилась ненамного, составив 44,2 % в Пруссии, 38,4 % в Бранденбурге, 28,2 % в Саксонии; поместья не дробились на наделы, а обрабатывались наемными сельскохозяйственными рабочими. В Южной Америке больше распространилась аренда. Самой тяжелой ее формой оставалась издольщина, работа за часть урожая (она была также распространена на юге Италии и на юге США после Гражданской войны). Мечта рабов о «сорока акрах и муле», которые якобы получат каждый освобожденный, не сбылась. В 1900 г. в Миссисипи издольщиками были 85 % чернокожих крестьян и 36 % белых. Схожим образом после объединения Италии несправедливость земельных отношений не исчезла: она выталкивала южан на север страны и в Новый Свет.

Общинная собственность на землю сохранялась к середине столетия в некоторых районах Германии, Голландии и Бельгии, а в Испании и отчасти Португалии, отдельных кантонах Швейцарии, итальянских Марке и Умбрии существовали даже островки передельной общины. С индейской общиной с переменным успехом боролись в Новом Свете. В Мексике к концу долгого правления Порфирио Диаса (1876–1911) ее почти уничтожили, а вот, к примеру, в Боливии в 1900 г. в общинах жили 32 % крестьян.

Наиболее интересна история русской передельной общины, которую вестфальский барон Август Гакстгаузен (1792–1866) в своем исследовании 1847 г. счел спасением от революции: «В русской общине есть органическая связь, в ней лежит столь крепкая общественная сила, что в этой стране нет и не может образоваться пролетариата, пока существует община. Последнюю поэтому следует хранить от разрушения, устраняя лишь те неудобства, которые вызываются ею в технике земледелия». Славянофилы видели в общине основу справедливого народного самоуправления, А.И. Герцен, разочарованный европейскими революциями 1848–1849 гг., а потом и народники усматривали в ней зерно социализма. Парадоксальным образом власть, как и оппозиция, поддерживала этот институт: после киселевской реформы государственных крестьян (1837–1841) и отмены крепостного права в 1861 г. община (сельское общество) стала основой крестьянского административно-хозяйственного самоуправления, а попытки ее ослабить и даже разрушить будут предприняты уже в 1900-е годы, в первую очередь (но не исключительно) премьер-министром П.А. Столыпиным.

Свободный мелкий собственник был главным сельскохозяйственным производителем во Франции, Скандинавии, британских переселенческих колониях и Соединенных Штатах Америки, Китае, играл важную роль в Германии. Самым радикальным демократическим решением аграрного вопроса стал североамериканский акт о гомстедах (1862), согласно которому любой человек мог бесплатно получить в собственность 160 акров обрабатываемой им свободной земли (64,8 га). Всего за несколько десятилетий огромные просторы, где до этого столетиями жили разрозненные небольшие группы индейцев-охотников, были заселены и распаханы. Развитию земледелия способствовали стальной плуг и механизированная техника, скотоводства – применение колючей проволоки для огораживания пастбищ (с 1870-х годов). Возможность легко получить большой надел в собственность привлекала и эмигрантов, особенно из Германии и Скандинавии, – сбывалась вековая мечта европейского крестьянства о земле. Всего за время действия закона в 1862–1934 гг. государство выдало права собственности на 1,6 млн гомстедов. Вплоть до 1890-х годов, пока оставались незанятые государственные земли, возможность стать самостоятельным фермером-гомстедером играла, как писал в 1893 г. историк Фредерик Джексон Тернер (1861–1932), роль «предохранительного клапана», снимая социальное напряжение. При этом фермеры, не покидая своих хозяйств, могли приобщиться к городскому, «модному» образу жизни, заказывая товары по каталогу.

Помимо Нового Света и британских доминионов пахотные площади расширялись в России, Юго-Восточной Азии. В 1860–1910 гг. общий объем пашни в мире вырос в 1,7 раза. В 1870–1900 г. в США площадь обрабатываемых земель увеличилась благодаря гомстедам в 2,2 раза, поголовье скота – вдвое, производство пшеницы – в 3,5 раза. В 1900 г. 60 % американского экспорта составляли продукты сельского хозяйства, в первую очередь пшеница. Удивительный пример: с 1880-х годов крестьяне-старообрядцы и без того огромной Енисейской губернии (ныне Красноярский край) деятельно осваивали принадлежавшие Цинской империи земли Урянхая (Тувы). В 1870–1913 гг. сельскохозяйственный импорт в Западную Европу вырос в 3,5 раза, объем сельскохозяйственного производства России в 2,5 раза (2,24 % ежегодного роста – европейский рекорд). В 1886–1913 гг. количество зерна, которое российские крестьяне оставляли для собственного потребления, увеличилось на 34 %, реальная заработная плата сельскохозяйственных рабочих выросла в 3,8 раза. Популярные в русской публицистике начала XX в. утверждения о «голодном экспорте» не выдержали проверки современными исследователями.

Яркий пример интенсификации сельского хозяйства представляет Германия: урожай зерновых в Германии вырос в 1845–1914 гг. в 3,7 раза (во Франции за эти годы – в 1,2 раза). Во второй половине XIX столетия в объединенной Германии, несмотря на рост сельского населения, умножилось число середняков, немного сократилось количество гроссбауэров (кулаков), а количество малоземельных собственников выросло за счет огородов, которые покупали промышленные рабочие для разведения овощей. Государство помогало селу государственным финансированием ипотеки. В трудные для сельского хозяйства 1880-е годы немецкие социал-демократы критиковали кабинет Бисмарка за протекционизм и доказывали бедственное положение трудящихся. На самом деле максимальное снижение потребления хлеба в первой половине 1880-х годов составило 8 %, но, главное, с первой половины 1850-х годов до конца столетия среднедушевое потребление мяса в Германии выросло с 21,1 до 44,6 кг в год, молока – с 270,3 до 345,8 л, сахара – в пять раз.

К началу Первой мировой войны мир, включая даже его наиболее экономически развитые районы, вошел в новую эпоху по-настоящему многоукладным, сложно сочетая Старый порядок и современность. Могли ли общества без потрясений двигаться к большему социальному равенству, несмотря на нараставшую капиталистическую конкуренцию, или революции на периферии мировой капиталистической системы или в ее сердце были неизбежны? Синьхайская революция (1911) и Первая мировая война (1914–1918) и порожденная ею революционная стихия приведут к радикальному упрощению социальной структуры в большинстве стран, а подчас – и к большей справедливости в распределении общественных благ. Но в значительной степени именно уничтожение наследия Старого порядка, насильственный слом его структур вызовут трагедии и катастрофы десятилетий после 1914 г.

Языки культуры XIX века

Мировая культура, если отвлечься от неизбежных различий – цивилизационных, этнокультурных, конфессиональных, лингвистических – и рассматривать ее в целом как исторически детерминированное поле ценностносмысловых отношений и соответствующих практик, развивается, обращаясь одновременно к разным языкам. Эти языки понимаются в широком смысле как знаковые системы, функционирующие в определенных сферах деятельности. Так, например, философия, религия, наука, техника, литература и искусство, образование и просвещение, повседневность пользуются отличными друг от друга языками культуры, которые тем не менее вступают между собой в содержательный диалог. При этом наблюдаются то интегративные, то дифференцирующие тенденции, поддерживающие единство и многообразие культуры в каждую историческую эпоху.

Интегративная идея прогресса человечества, неразрывно связанного с поступательным развитием естественных и гуманитарных наук, а также философии, т. е. с научным прогрессом, стала исходной установкой культуры XIX в.

Многие деятели европейской, русской, американской и восточных культур остались верны идеям и идеалам Просвещения как гуманистическим, научно обоснованным, двигающим культуру по пути прогресса и затрагивающим интересы всего человечества и каждой нации в отдельности. Эти идеи и идеалы легли в основание глобальных культурных процессов XIX в.

Мировой культурой стала считаться сфера человеческого разума, своего рода ценностно-смысловой континуум, последовательно складывающийся в результате духовных усилий человечества и составляющих его народов в различных видах специализированной деятельности, – независимо от того, какой вклад внесла в эту сферу та или иная национальная культура, тот или иной отдельный деятель культуры, – общее достояние человечества на всем протяжении его истории.

Неотъемлемой частью мировой культуры стала философия XIX в., и прежде всего – немецкая классическая философия, приучившая европейцев, а вслед за ними и все остальные народы к размышлению о всеобщих законах бытия и мышления. Неотрывно от философии развивалась и общественно-политическая и историческая мысль, становившаяся все в большей мере секуляризованной.

Другой важнейшей частью мировой культуры стала наука, открывшая в XIX в. множество объективных и всеобщих закономерностей в мире природы, общества и человека и нашедшая им применение на практике (в технике, промышленности, медицине, сельском хозяйстве, экономике).

Третьей составной частью мировой культуры стала литература – романтическая, реалистическая и постепенно формирующаяся модернистская, в тесной связи с которой развивались изобразительное искусство и музыка. Литература и искусство, многое почерпнув из философии, общественной мысли и науки, все в большей мере приходили к углубленному анализу действительности и мира человека, к емким социальным, историческим и психологическим обобщениям, к проницательным и масштабным прогнозам в отношении как отдельных стран и культур, а вместе с тем и всего мира, так и самой человеческой природы, – тем самым становясь общечеловеческим феноменом.

Наконец, в связи с широким распространением грамотности, образования и народного просвещения в мире наблюдалась широкомасштабная демократизация культуры. Это привело не только к частичному приобщению масс населения к вершинным достижениям национальной и мировой культуры в передовых индустриальных странах, но и к возникновению первых успешных образцов массовой и популярной культур.

XIX век отмечен глобальной культурной экспансией европейских стран. В рамках представлений о мировой культуре как сложносоставном целом выстроилась иерархия культур, определяемая заранее выработанными критериями культурного прогресса. Высшую ступень в этой иерархии занимали развитые культуры метрополий. Низшую ступень в культурной иерархии занимали неевропейские культуры народов Африки, Азии, Америки и Океании, которые, как представлялось, в принципе не способны к прогрессу и развитию вообще в силу своей изначальной традиционности и пассивности.

Культурная экспансия европейских стран вызывала неприятие в других частях мира. При этом образованный класс разделялся на сторонников европейского пути, как универсального для всех народов, и противников европейских влияний, отстаивавших национально-культурную самобытность своей страны.

Споры западников и почвенников, меняя свои формы и стиль, имели длительную историю, растянувшись на весь XIX век и выйдя далеко за его пределы.

По существу это была дискуссия между глобалистами того времени (западниками), считавшими, что европеизация периферийных культур открывает им дорогу в мировую культуру, и антиглобалистами (почвенниками), полагавшими европеизацию традиционных культур гибельным путем, чреватым утратой ими своей культурной самобытности.

Глобализм западников проявлялся в том, что они, как истые наследники эпохи Просвещения, представляли историю мировой культуры как своего рода «эстафету» догоняющих друг друга культур. Антиглобализм почвенников заключался в их романтическом представлении о суверенной жизни народов как коллективных личностей, которые, развиваясь автономно, параллельно друг другу, представляют ценность для мировой культуры как уникальные в своей самобытности исторические образования, взаимно дополняющие вклад друг друга во всемирное культурное целое, многосоставное по своей сути. Всякое инокультурное влияние рассматривалось ими как подавление самобытности, как насильственная унификация локальных культур.

Возникновение глобализма и антиглобализма как противоборствующих тенденций культурно-исторического развития свидетельствовало о внутренней противоречивости культурных процессов, развивавшихся в мире.

XIX век языком философии

Основание для философии XIX в. заложила немецкая классическая философия, ставшая для нескольких поколений образованных людей настоящей школой мышления. Однако помимо этого философия являлась описанием европейской и в ее лице мировой культуры на языке всеобщих понятий и представлений, и в этом смысле она была не только способом обобщения всех предшествующих знаний, но и квинтэссенцией европеизма и глобализма своего времени. Принципиальный универсализм нового философского знания неизмеримо поднимал его над конкретными науками – естественными и гуманитарными, при этом не порывая связей с конкретно-научными исследованиями как своей эмпирической базой.

Не случайно в названиях важнейших трудов классиков немецкой философии присутствует слово «наука». Это свидетельствовало о том, что наука в глазах философов обладала непререкаемым авторитетом и общекультурным статусом, так что представление философии в качестве науки и включение ее в научный контекст способствовали повышению ее значения как феномена культуры.

Главными оппонентами и конкурентами философии в XIX в. поначалу стали религия и религиозное знание (теология). Как и религия, философия апеллировала к всеобщему и вечному, несла в себе мировоззрение, способное охватить мир целиком, использовала аргументацию из любых иных культурных областей и была обращена к человеку и его духовному миру; как и теология, философия полагала себя наукой особого рода (т. е. не только наукой), называла себя «наукой наук» (т. е. полагала себя высшим знанием и знанием трансцендентальным), претендовала на универсализм в познании и объяснении мира в целом и любых его конкретных проявлений. Именно философия была призвана аккумулировать в себе сумму знаний и представлений о мире.

Однако философия XIX в. видела себя в архитектонике культурных явлений безусловно выше религии, выше конкретных наук, выше природы, истории, права, искусства, поскольку все эти явления, включая самое себя, она рассматривала как предмет своей рефлексии. Философия тем самым поставила себя во главе европейской и мировой культуры, на вершине иерархии культурных феноменов, теоретически подчиненных ей. Вовлекая в поле своего умозрения бесконечное многообразие разнородных предметов, каждый из классиков философии создавал сложную, многомерную систему собственного философского знания, требовавшую от мыслителя своеобразной логики и соответствующего языка изложения оригинальных и новаторских идей.

Язык философского знания, как и сама философия, претендовал на беспредельную универсальность: на этом языке можно было говорить обо всем без каких-либо ограничений и условий, в едином контексте общечеловеческого разума. Этот сложный и богатый философский язык был предназначен, конечно, не широким массам и не праздным филистерам, а профессиональным мыслителям, способным и стремящимся охватить мир как целое и сделать его предметом философского анализа. Но в то же время это был язык общего философствования, не делающий различий для представителей разных классов и сословий, любых национальностей и вероисповеданий, независимо от их социального и материального положения, – язык, потенциально открытый для каждого. Лишь в редких случаях немецкая классическая философия превращалась в инструмент национального самосознания или самоутверждения, и тогда она становилась «немецкой идеологией» (по выражению К. Маркса и Ф. Энгельса).

Именно поэтому европейская философия XIX в. по большей части рассматривала себя как важнейшую часть не только какой-то конкретной национальной культуры (немецкой, французской, английской или русской), но и мировой культуры в целом, как достижение и достояние всего человечества, как совесть культуры, как ключ к божественной Истине.

Основы немецкой классической философии заложил еще в XVIII в. И. Кант (1724–1804), его изыскания продолжили И.Г. Фихте (1762–1814) и Ф.В.Й. Шеллинг (1775–1854). Все предшествующие искания немецкой классической философии суммировал и обобщил Г.В.Ф. Гегель (1770–1831). Его философская система претендовала на полное и системное описание мира во всей его противоречивости. Гегель при этом выражал общее мировоззрение интеллектуальной элиты начала XIX в. Он утверждал, что история общества есть прогресс, и не просто прогресс, а прогресс в сознании свободы. Гегелевская философия быстро стала подвергаться нападкам с самых разных сторон, к тому же ее исходно разъедали противоречия. Ученики и последователи Гегеля истолковывали ее в разных смыслах: и в христианском, и нехристианском.

Наряду с философией Гегеля были еще попытки достичь полноты философского осмысления мира: и у Шеллинга, и в философии позитивизма О. Конта, Г. Спенсера, Дж. Ст. Милля, стремившихся к строго научному и практическому познанию бытия, и, наконец, в марксистском истолковании мира и закономерностей его развития, претендовавшем не столько на научность описания и объяснения, сколько на преобразование жизни с помощью научного, философско-экономического ее изучения.

Развивая идеи Гегеля, немецкие мыслители постепенно пришли к отрицанию разумности как принципа человеческого бытия и действия. Уже у Макса Штирнера (1806–1856) речь шла о примате воли над интеллектом, над разумом. В ту же сторону эволюционировала философия Шеллинга, с ее сдвигом к иррационализму во взглядах на познание, на человека, на искусство. То же самое уверенно и очевидно выразил А. Шопенгауэр, который, исходя из примата воли, утверждал необъяснимость свободы, ее фактическую неразумность, немотивированность действий, поведения человека. Яснее всего эта идея прозвучала у Штирнера, открыто заявившего, что кажущиеся разумными основания человеческой морали обманчивы, иллюзорны, что конкретный реальный человек по природе своей аморален.

Однако развитие неклассической философии шло в рамках классической парадигмы. Ученик Гегеля Л.А. фон Фейербах (1804–1872) построил свою систему антропологического материализма на критике гегелевского идеализма (1839). «Философия Гегеля, – писал немецкий философ, – есть вывернутый наизнанку теологический материализм; она вынесла сущность Я за пределы Я, отмежевала от Я, превратила эту сущность в предмет в виде субстанции, в виде Бога…», тем самым обожествив Я («Основные положения философии будущего», 1843). Предлагая новую философскую систему, противоположную гегелевской, Фейербах ставил в центр ее не отвлеченный разум, а телесного человека, с его интересами и потребностями, и теперь, будучи философией человека и для человека, она должна будет добывать истину не для себя самой, а для людей, тем самым вытесняя собой религию.

«Место веры теперь заняло неверие, место Библии – разум, место религии и церкви – политика, место неба – земля, место молитвы – работа, место ада – материальная нужда, место Христа – человек» («Необходимость реформы философии»). Задачей своей главной книги «Сущность христианства» (1841) Фейербах считал «сведение религии к антропологии». Фейербах убедительно доказывал: «То, что человек думает о Боге, – это осознание человеком самого себя». Бог – это зеркало человека. Религия – отношение человека к своей сущности. Философия Фейербаха повлияла на К. Маркса, а Ф. Энгельс посчитал Фейербаха «концом немецкой классической философии».