355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Иnаче №2 1997 » Текст книги (страница 4)
Иnаче №2 1997
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 04:25

Текст книги "Иnаче №2 1997"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Известная фраза нашего премьера «Хотели как лучше, а получилось как всегда» примечательна именно тем, что так никогда бы не оговорились рациональные Джон Мейджор и Гельмут Коль. Даже Никита Хрущев со своей «кузькиной матерью» блекнет на фоне этого великого афоризма.

Вопреки раздающимся отовсюду жалобам на жизнь, ныне явно существует нечто препятствующее тотальному массовому унынию. То, что заставляет наше глубоко расколотое и заметно нервозное общество в некие особые моменты чувствовать себя единым целым. И "как всегда" получается именно потому, что в этом "всегда" сегодня есть то, лучше чего нет.

СВОБОДА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

В чем же сегодня состоит это русское национальное единство? (Не путать с РНЕ Баркашова – в этой злой пародии оно и не ночевало.) Парадоксальным образом это единство ныне заключается именно в свободе от всех и всяческих идеологий.

В этом единстве нет ни коммунизма, ни, собственно, национализма – обычной русской семье как-то по фигу, что делает теперь Анпилов и не особо важно, кто их соседи с пятого этажа – татары или армяне. Но нет в этом единстве и "идеологии свободы" – либерализма – тому, кто действительно свободен, никогда не придет в голову доказывать это идейно.

Что же в нем есть? Да все тот же национальный характер с его невероятными противоречиями, что давно описаны Бердяевым, Н.Лосским и другими русскими философами. Это – языческая стихийность и христианская аскеза, апокалиптика и нигилизм, святость и юродство, волевое начало и разгульная вольница, душевная доброта и склонность к насилию, Левша и Обломов, общинность и индивидуализм, самобытность и всечеловечность, рабство и бунт… Эти хорошо известные русские психологические оппозиции ныне радикализуются и становятся очень наглядными именно потому, что не скованы больше никакими внешними идеологиями.

Здесь могут возникнуть два вопроса. Первый – что же, психика выше идеи, экзистенция важнее интеллекта? Сегодня именно так, и в этом как раз и состоит забавная простота переживаемого момента. На самом деле всем (точнее, нормальному большинству) все ясно – что нужно просто жить в свое удовольствие, а не верить в идею о том, как его получить. Русский может найти кайф в том, что, захватив самолет, он, помимо миллиона долларов, требует бутылку водки с закуской(!). А может – в беззаветном альтруизме и самопожертвовании. Но главное, чтобы он был. От прагматически-западного этот русский кайф отличается именно своей большей иррациональностью и "мистичностью", а от сугубо созерцательной восточной мистики – большей деятельностью.

И другой вопрос – а где же это единство-то, если у каждого свой собственный кайф? А именно в нем самом, в кайфе, там, где в одной личности странным, непонятным для нее самой образом, совпадают, казалось бы, непримиримые противоположности, вроде названных выше. И в этом удачном совпадении как раз и проявляется сама русская традиция.

ТРАДИЦИЯ ИЛИ АРХАИКА?

Традицию почему-то принято соотносить с какой-то дряхлой стариной. В действительности нет ничего более далекого от истины. И более близкого поведению славянофила Константина Аксакова, который разгуливал по Петербургу в своем «истинно-русском национальном костюме», а реальный русский народ на улицах принимал его за «персиянина».

Сегодняшние профессиональные русские патриоты так же страшно далеки от народа. Хотя, может быть, они тоже ловят кайф от своей деятельности? Судя по известному постно-угрюмому выражению их лиц, вряд ли. Очень смешно их донельзя отчужденное от сегодняшней реальности восприятие всего русского народа сквозь розовую призму своей лапотно-бородатой идиллии и неизбывная застольная тоска от того, что он, болезный, туда нейдет. Писатели-"деревенщи-ки", остающиеся живым духовным флагманом для множества профпатриотов, были просто разновидностью известного "шестидесятничества". Никто не оспаривает их немалую роль в тогдашнем культурном процессе, но очнитесь, господа, уже кончаются девяностые…

Традиция тем и отличается от архаики, что существует всегда, меняя лишь свои внешние формы. И часто случается такой парадокс, когда та или иная уже устаревшая форма, узурпируя право говорить от имени традиции, становится тяжелым тромбом на пути ее дальнейшего развития, превращаясь, таким образом, в контр-традицию. Наиболее наглядно это видно на примере русского рок-н-ролла, самого имени которого иные самозваные "защитники русской культуры" бегут как черт ладана.

Однако русская культура начиная с 80-х годов без ее рок-составляющей абсолютно немыслима. Кстати, еще практически не исследован такой интересный вопрос – почему в общем культурном контексте конца века именно музыка (а не, скажем, литература, живопись или даже кино) обрела столь доминирующее значение. Но, как бы то ни было, в лучших песнях Башлачева, Гребенщикова, Кинчева, колоритно-восточного Цоя etc, как раз и произошло воссоединение этого западного авангардного стиля с русской традицией, что раскрыло его и ее совершенно по-новому. Сложно представить себе, к примеру, Джима Моррисона или Курта Кобейна озабоченными чем-либо специфически американским… Здесь же случилось такое глубокое проникновение в русскую мистическую "потусторонность" и такой энергетический ее выплеск "сюда", которые сравнимы разве что с ролью поэтов Серебряного века для своего времени, а уж никак не с беловско-солоухинскими вздохами о рябчиках в траве-мураве. Русский рок буквально взорвал заснувшую под эти вздохи национальную экзистенцию, именно он заставил ее быть самой собой.

Явление культовых групп, окруженных миллионами фанов, стало ярким признаком и неотъемлемой частью городской культуры нового времени, когда дух не ищется где-то снаружи, а обретается внутри, в едином экстатическом состоянии огромных залов, "подключенных" к кумиру на сцене, а через него, точнее, через его особый "мессаж" – к космосу. И этот кайф, как и вообще вся русская традиция, пульсирует по всей невероятной амплитуде психологических противоречий – от беспощадного прикола над неврубающейся обыденностью до поистине безбрежной тоски по тому, что только в "снах о чем-то большем"… И наверное неслучайно, что именно из этого рок-поколения, из "толп беснующихся подростков", получивших прививку этого кайфа, уже сегодня все больше выявляется людей, знающих любовь не только земную. Не знающих О ней, а знающих ЕЕ…

Впрочем, рок – это тоже лишь одна из форм, где может проявляться традиция. И эта культурная форма также подвержена устареванию – в случаях, когда она теряет свою обворожительно-неземную притягательность и стремится к сугубо коммерческой популярности, то бишь попросту – попсовеет. Что обычно сопровождается нарастающим отчуждением "звезд" от своих поклонников, которые уже не помнят, что такое кайф квартирных концертов. А именно с них когда-то рок и начинался… Рэйв-культура, приходящая после рока (что еще вовсе не значит "ему на смену"), в лице клубных DJ-ев гораздо более близка публике, но при этом, как ни странно, не менее загадочна и "неотмирна". Рэйва, если можно так выразиться, просто "больше", уху непосвященного вся музыка Радио "Станция" вообще может показаться одним неразличимо-сплошным потоком (как, впрочем, и весь рок "шестидесятнику"), но при этом – рэйв более индивидуален и не требует (по крайней мере пока) какой-либо строгой "униформы" вроде рокерских косух и бандан. Он более элитарно-андеграунден, но вместе с тем фирменно-дорог, у его поклонников в моде здоровый образ жизни, но не в меньшей моде и известные препараты… Таких парадоксов у рэйва не счесть, но главный его кайф – это прямое, не опосредованное какой-либо культовой фигурой, личное состояние транса, "полета в ритме". Как заметил культуролог Сергей Рютин: "Rave, acid, house, trance сметают перегородки между стремлением к действию и собственно действием". Но то же самое и есть суть ритуалов всякой традиции.

ОТЧУЖДЕНИЕ – НЕ В КАЙФ

Однако и в рэйве уже довольно заметно его собственное отчуждение – условно говоря, от экзистенции «здесь и сейчас». Но если «здешний», русский рэйв – благо, клубов, танцполов и оригинальных DJ-ев у нас все больше – это не большая проблема, то с категорией «сейчас» все гораздо сложнее. Дело в том, что рэйверы принципиально ориентируются только на будущее, заявляя, что создают и демонстрируют его «образ». И в этом смысле их культурная «рэйволюция» чем-то подобна «будетлянии» русских футуристов начала века. И тем же самым, только обратным образом она смахивает на принципиальный архаизм деревенских патриотов.

Любое отчуждение от актуальности, от сегодняшнего дня (во имя будущего или прошлого, неважно) просто создает всяческие некайфы, которые каждый из отчужденных по-своему пытается оправдать. Речь, конечно, не идет о том, будто надо полюбить весь современный мир со всеми его тяжкими кризисами. Главное в этом отчуждении – потеря чувствительности к такой тонкой вещи, как дух времени: он может запросто пролететь мимо самоуверенно думающих, будто они познали будущее, оставив их на деле в том самом прошлом, где многие и рады сами себя оставить. А русский кайф – открытый, грубовато-свободный и ироничный – именно современен, потому что является реальной экзистенцией этого духа времени. И если оглянуться, созерцая не только спины отчужденных друг от друга прохожих, бегущих по своим делам, а то, что иногда светится в их глазах, этот кайф можно словить везде.

Беда только в том, что сегодня всяческое действие ценится гораздо выше такого созерцания, тогда как в нормальном, традиционном обществе все наоборот. Именно брахманическая созерцательность являлась вдохновляющим центром текущей вокруг действительности. Отчуждение же от этого всегда актуального центра либо сразу же лишает вдохновения какого-либо деятеля, либо делает это вдохновение сугубо механическим, инерциальным, вынужденным следовать некоему раз навсегда заданному стандарту. Это опустошает самовыражение и так, в конце концов, умирают все творческие стили… И не только они.

Впрочем, смерть – это тоже особая разновидность кайфа. Однако, если верить "Тибетской книге мертвых", и она скорее связана с созерцанием, чем с действием…

Так и жизненный кайф – это не что иное, как полное проявление созерцания в действии, вдохновения в творчестве, духа в самовыражении. И в конечном итоге – их слияние, отождествление. Будучи же отчужденными, они жестоко травмируют и рвут всякую гармоничную экзистенцию. Что и произошло, к примеру, с "деревенщиками", чья поразительная нечувствительность к духу времени превратила все их творчество в бездарное консервативное политиканство. Рокеры, напротив, витая в чистом созерцании, оказались в основном социально пассивными и аморфными, не способными реально организовать новое авангардное молодежное движение. ("Голосуй или проиграешь", как сейчас видно, проголосовало, но не победило.) А рэйверы вообще пришли уже на руины политики. Но что они и те, кто идет за ними далее, могут на этих руинах построить?

ПОСТПОЛИТИЧЕСКИЙ АВАНГАРД

Перспективных политических идеологий на сегодняшний день действительно нет. А без них утрачивает смысл и сама политика как таковая, превращаясь из стильной и страстной борьбы идей в личную грызню одинаково скучных амбициозных интриганов. Став предельно прагматической, выжав из себя последние остатки идеального и экзистенциального, текущая политика вполне укладывается в еженедельный сценарий для программы «Куклы». Только постмодернисты еще пытаются работать в контексте «поиска новых идеологий», да и то переводя процесс их изобретения в акт чистого творчества, в личный кайф для самих изобретателей. Однако, в действительности это уже не политика, а постполитика.

По любопытным данным одного из таких "изобретателей" Олега Кулика, все профессиональные политологи сейчас на 50% бывшие художественные деятели. Да и сам он признается в прессе, что не прочь бы поработать на какого-нибудь политика. Что же сегодня так тянет этих творческих деятелей туда, от чего других с той же силой отвращает?

Здесь есть своя любопытная логика: по мысли Кулика, сегодня "все стало искусством, все стали художниками", а собственно "территория искусства" прекратила свое существование. И потому художнику ничего не остается, кроме того, чтобы интегрироваться в политику как наиболее "проявленную" сферу жизни.

Ситуация получается действительно забавная: тогда как политики все более осваивают имидж артистов, последние примеривают пиджаки первых. Забавная – и по-своему безвыходная, поскольку не ведет никуда иначе, кроме сплошного "общества спектакля". Как давеча в Малом театре, где у зрителей голова в буквальном смысле шла кругом, путая Александра Лебедя на сцене и Иоанна Грозного в ложе…

Но, к счастью, выход из этого парада переодеваний все же есть. И открывается он ни в искусственной политике, ни в политизированном искусстве, а в том новом поколении, которое попросту игнорирует обе эти взрослые вещи. Посылая им вдогонку еще и немалую порцию вполне дадаистского остракизма. Этому поколению вовсе необязательно изучать теоретиков "нового образа жизни", чтобы и так предпочитать разнообразие единообразию, течения – монолитам, подвижные размещения – жестким системам. Такая нераздельность интуитивного созерцания и прямого действия, обостренное переживание экзистенциальных проблем характеризует множество молодежных стилей и тусовок, которые и по отдельности, и в своей странной совокупности как раз и составляют культурную альтернативу современному миру, променявшему свой кайф на тотальное взаимное отчуждение, замаскированное фальшивым "взаимопониманием".

Это поколение менее серьезно, чем предыдущие, но именно в этой его идеалистической непосредственности и проявляется тот самый дух времени, который всегда порождает новые формы традиции. Какими они будут – этот вопрос решать рано, но во всяком случае их предвестием выступает только постполитический авангард. И если вся жизнь в нем становится сплошным творческим актом, а литература, по мнению одного современного поэта, – разговорным жанром, то наверное, упомянутая премьерская оговорка – далеко не случайна. Вообще, это только начало…

«ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ В РОССИИ…»

Совершенно экзистенциалистская песня тюменской группы «ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ», начинается так:

 
Что-то происходит в России
Невидимо над головою,
Что-то непонятное, чуждое
Чистым бульварам Парижа…
 

Кого не посещало это странное ощущение? Его никак не выразить языком всевозможных идеологий и концепций – все они ничто перед разлитым по всему обществу каким-то тревожным, необъяснимым состоянием ожидания. И вглядываясь вверх, в «невидимое над головою», мы поначалу созерцательно что-то там ищем, то ли ответа, то ли успокоения. Кто-то обращается в прошлое, за аналогиями. И лучшую мы находим у великого авангардиста своего времени Василия Розанова:

 
"Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.
Вот последнее и боишься потерять, а то бы «насмарку все».
Боишься потерять нечто единственное и чего не повторится.
Повторится и лучшее, а не такое. А хочется «такого»…
 

Затем кто-то начинает яростную борьбу с «массовым конформизмом» etc, отчуждающим нас от этого милого «такого» и, как кажется, угрожающим нам полной потерей самих себя. И только до некоторых впоследствии доходит, что эта борьба против самих себя и ведется. Что русская традиция, замешанная на радикальном сочетании противоположностей в нашем национальном характере, никогда никуда от нас не денется. И будет ни хуже, ни лучше, а просто новой. Как всегда.

И поэтому старая песня Юрия Шевчука "Время" по-прежнему актуальна:

 
И все в кайф!
Все в кайф, родная,
Все просто отлично,
Пусть бесятся наши
Штампованные враги!
Мы тоже не будем излишне тактичны
На нашем тернистом пути!
 

АГРЕССИВНЫЙ БОРЕЦ С МИРОВОЙ АГРЕССИЕЙ


На вопросы «ИNАЧЕ» отвечает Митя «Шванц» Выборный – бас-гитарист группы LF.K. и, попутно, один из ее идеологов.

N – Митя, как бы ты определил стиль музыки, которую играет I.F.K.?

М – Самому довольно сложно определить стиль, в котором играешь. Например, в недавнем репортаже про нашу группу в ПОСТ-МУЗЫКАЛЬНЫХ НОВОСТЯХ стиль определили как сплав хардкора, фанка, металла и рэпа.

N – Какая-то явно экстремальная смесь… Вообще, вот вы участвуете в фестивалях экстремальной музыки. Что по-твоему такое эта экстремальность, по отношению к чему она проявляется?

М – Во-первых, экстремальность – это крайность по отношению к самому себе. Когда ты живешь в этой музыке, ты воспринимаешь окружающий мир не как нечто гладкое, а по экстремумам. И в этом восприятии сам начинаешь жить очень экстремально – вот наш вокалист Чероко, например, любит экстремальные виды спорта. А лично для меня это сугубо концертный кайф.

N – Объясни, пожалуйста, твой ну никак не экстремальный, а наоборот – подчеркнуто "классический" вид на сцене – в костюме-тройке – на фоне того, как бритый Паштет прыгает чуть ли не голый…

М – Я человек закомплексованный. Комплекс заключается в том, чтобы тебя запомнили. Мне не нравится, когда все одинаково одеты (или раздеты).

N – Можно ли считать вашу музыку альтернативной? Вообще что ты вкладываешь в это понятие?

М – Я бы нашу музыку альтернативной не считал. Альтернатива обязательно должна быть чему-то. Поэтому альтернативой можно назвать скорее какие-то музыкальные эксперименты. А наша музыка ближе к постмодерну – цитирование, цитирование, цитирование, только в ином контексте.

N – Но сам по себе постмодерн – это тоже альтернатива – "классике".

М – Я считаю, что постмодерн уже давно не альтернатива, а вполне мейнстрим, очень даже модный. Вот такого рода музыку мы и делаем.

N – Если ты говоришь, что ваша музыка модная, то чем можно объяснить, что TV ее не особо раскручивает?

М – Потому что это не особо коммерческая музыка – в нашей стране. А на Западе это вполне коммерческий продукт, который довольно успешно продается. И не считается альтернативным – его с упехом можно назвать мейнстримом.

N – А. Ф. Скляр – "вождь" вашего плавательного движения – считает, что музыка такого рода как-то связана с социальным нонконформизмом. Что ты думаешь по этому поводу?

М – А я вообще не хочу думать о том, что считает плавательный "вождь". А то, что меня раздражает, я стараюсь просто не замечать.

N – Все-таки ваша музыка производит довольно агрессивное впечатление. Это что – сублимация вашей агрессии в музыку или вы такие агрессивные и в жизни?

М – Конечно, сублимация.

N – А откуда такая агрессия-то?

М – Наша агрессия – это защитная реакция на агрессию окружающего мира.

N – Стоп-стоп – но ты только что вроде сказал, что стараешься ничего внешне раздражающего не замечать – и тут такой финт.

М – Ну я же сказал, что "стараюсь" – это не значит, что не замечаю.

N – А что в этом мире такого-то чересчур уж агрессивного?

М – Аура современного мира на пороге XXI века настолько пропитана агрессией, что она в тебя проникает – хочешь ты этого или нет.

N – Но в итоге и получается, что вроде бы борясь с агрессией, вы ее сами и воспроизводите – не так ли?

М – Скажем, что это не совсем так. Накапливая от концерта до концерта некую долю всемирной агрессии, на концертах мы стараемся сделать так, чтобы эта накопленная гадость в каждом из нас и в каждом из наших слушателей выплеснулась единомоментно, но со знаком плюс, а не минус. Чтобы произошла некая внутренняя аннигиляция этого говна в самом себе.

N – А поясни, пожалуйста, эту арифметику – что такое агрессия со знаком плюс и минус?

М – Агрессия со знаком минус – это врезать кому-нибудь по зубам. Агрессия со знаком плюс – это прыгнуть со сцены в толпу.

N – Но какая же это агрессия – это просто выплеск энергии. Агрессия – это по-моему во всяком случае расширение своего жизненного пространства за чей-нибудь счет. И если с минусом тут все более-менее ясно, то плюс-агрессия – это сугубо творческое влияние той или иной группы, заставляющее слушателей бросить все остальное и прилипнуть к динамику, зафанатеть.

М – Ну вот ты сам все и объяснил.

N – Да, вот еще – ваши фестивали проводятся еще с одним, девизом – за здоровый образ жизни. Сами-то вы какой ведете?

М – Пить качественные напитки, курить хорошие сигареты, заниматься любовью в презервативе без партнера.

N – Это тоже агрессия?

М – Еще какая!

 
Увидел звезду, которая вниз
Летела, сгорая дотла
Это был неба каприз
И небо сгорало от стыда
За то, что оно дарило
Надежду и веру людям
Которых потом убило…
И мне ничего не будет
От искры этой сгоревшей
В хмуром осеннем небе…
На двести лет постаревший
Я вышел и хлопнул дверью!
 
Schwanz


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю