Текст книги "Какао, Клаусы и контракты (ЛП)"

Автор книги: Ава Торн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ава Торн
Какао, Клаусы и Контракты

Тропы

Олени оборотни

Why-Choose / Reverse Harem элементы

Волшебное Рождество / Holiday Romance

Omegaverse (мягкий, без жестких тропов)

Из врагов в союзники (Enemies to Allies vibes)

Found Family / Новая семья

Gentle Alphas / Мягкие альфы

Fated Attraction / Судьбоносное притяжение

Cozy + Humor + Spice

Глава 1

Я всегда гордилась тремя вещами: своей способностью выпутываться из любых юридических передряг благодаря словесным дуэлям, коллекцией строгих костюмов, которые могли запугать оппонента на расстоянии пятидесяти шагов, и своим талантом избегать Вермонт в праздничный сезон.

И всё же вот она я – вцепившаяся в руль BMW так, что побелели костяшки пальцев, пробираюсь сквозь снежную бурю, будто Мать-Природа решила поиграться с сахарной пудрой, – и направляюсь прямо в сердце всего того, от чего я последовательно сбегала последние десять лет.

– Вот что я получаю за наличие совести. А я-то думала, что заплатила, чтобы избавиться от неё ещё в юридической школе, – пробормотала я, щурясь сквозь лобовое стекло, по которому шлёпались крупные снежинки. Дворники жалобно скрипели – и это идеально соответствовало моему настроению.

Сейчас я должна сидеть в своей манхэттенской квартире, пить неоправданно дорогое вино и делать вид, что Рождества не существует.

Вместо этого я еду через пейзаж, напоминающий лихорадочный сон сценариста рождественских фильмов Hallmark, – потому что мама разыграла классическую карту: «Вдруг это будет последнее Рождество бабушки Роз».

Спойлер: у бабушки Роз «последние Рождества» длились уже лет пять, и она сейчас бодрее большинства людей вдвое моложе. Каждый раз, когда я приезжала, она уделывала меня на пилатесе. Уверена, она заключила сделку с дьяволом – хотя, зная Роз Хартвелл, эсквайр, она бы выбила условия выгоднее, чем он сам.

GPS жизнерадостно сообщил, что ехать мне ещё час. Это означало, что прибуду я в Пайнвуд-Фоллс как раз к тому моменту, когда рождественская ярмарка закроется. Прекрасно. Четыре часа в дороге по всё более враждебной погоде – только чтобы пропустить единственную вещь, которая могла бы сделать эту поездку терпимой: глинтвейн.

Я вписалась в поворот, где к дороге вплотную прижимались сосны, их ветви ломились от снега. Фары прорезали кружащую белую пелену, и в этот момент телефон, закреплённый на панели, загорелся. Бабушка Роз. Я нажала на громкую связь, слегка поморщившись.

– Сильви. – Её голос звучал чётко и властно даже через динамики. – Надеюсь, ты действительно едешь в этом году, а не придумаешь отговорку в последний момент.

– Я прямо сейчас в пути, бабушка. Уже поднимаюсь в Вермонт, – сказала я, пытаясь одновременно следить за снежной дорогой и фирменной манерой общения Роз Хартвелл.

– Хорошо. Твоя мать уже начала впадать в истерику. Хотя я сказала ей, что ты всё равно появишься – ты никогда не могла устоять перед чувством вины, даже в детстве.

Классика бабушки Роз. Прямолинейность с лёгким оттенком эмоциональной манипуляции.

– Ты всё ещё работаешь в той развалюхе? – спросила она.

– Это не развалюха. Это лучшая фирма по трудовому праву на Манхэттене, и я почти получила партнёрство.

Она фыркнула:

– Я говорила тебе: если уж тратить свой талант на трудовое право, так хотя бы в одной из тех компаний из списка Fortune 500. Вот там ты могла бы действительно строить карьеру.

– Бабушка, сколько раз можно объяснять: я бы скорее нюхала стекло, чем работала бы на этих ублюдков.

Она снова тяжело вздохнула:

– Мягкая. Вся в свою мать.

В тридцать два меня это уже не задевало. Я давно отгородилась от подобных уколов – по крайней мере, в свой адрес. Но всё равно каждый раз передёргивалась из-за мамы. Она совсем не похожа на бабушку. Скорее на моего покойного деда – мягкого, творческого. До сих пор не понимаю, как он оказался с ледяной королевой, моей бабушкой. Видимо, поэтому он и был мужем номер два из трёх.

– Ну, надеюсь, на своей спокойной некоммерческой работе ты хотя бы занята поиском мужчины.

Спокойной, ага… будто в телефоне у меня уже не стояло сто непрочитанных писем за несколько часов дороги.

– Я говорила же, это не некоммерческая…

Она перебила:

– Что случилось с тем финансистом, с которым ты встречалась?

– Курт? – Я рассказывала ей о нём?

– Нет, его звали Стивен. – Она рассмеялась. – Может, ты больше похожа на меня, чем я думала. Встречаешься сразу с несколькими, Сильви?

– Бабушка! – О боже, только не это. Хотя… формально она была недалека от истины. Но слово встречаюсь звучало слишком серьёзно. «Партнёры по сексу» – куда точнее.

– Не «бабукай» мне. Тебе тридцать два, Сильви. Даже я умудрилась выйти замуж и родить ребёнка, несмотря на то что была трудоголичкой.

– Если я правильно помню, к моему возрасту у тебя было уже три мужа, – парировала я. Её умение вытягивать из меня ехидство срабатывало в этом разговоре намного раньше, чем мне хотелось. – И моя личная жизнь в порядке.

– Не моя вина, что одного мужчины мне было мало, чтобы меня удовлетворить.

– Бабушка! – Господи, да только не это изображение в моей голове!

Она проигнорировала мой протест:

– «В порядке» – это не ответ. «В порядке» говорят, когда рассказывать нечего. – Я практически слышала, как она поднимает свою идеально выверенную бровь. – Когда в последний раз ты была на свидании, которое не маскировалось под нетворкинг за ужином?

– У меня нет времени на⁠...

– Чушь. Ты просто не выделяешь время. Это разные вещи. – В её голосе прозвучали те самые нотки, которыми она пользовалась, когда мне было двенадцать, и я пыталась избежать уроков фортепиано. – Твоя мать заставила меня смотреть эти нелепые фильмы Hallmark, и знаешь что? Может, в них есть смысл.

– О боже, только не ты.

– Я серьёзно! Какая-нибудь успешная городская женщина возвращается в родной маленький городок на праздники, встречает там мускулистого фермера, выращивающего рождественские ёлки, или кого-то в этом духе – и внезапно понимает, что в жизни есть вещи поважнее таблиц и созвонов. – В её голосе слышалась улыбка. – Хотя зная тебя, ты бы, скорее всего, попыталась сбить ему цену на ёлки и заодно реорганизовать весь его бизнес.

– Бабушка, шанс того, что я встречу кого-то в Пайнвуд-Фоллс, примерно равен нулю. Все мои ровесники давно женаты с детьми, а остальные – либо восемнадцатилетние, либо восьмидесятилетние.

– Никогда не знаешь, дорогая. Иногда у вселенной отличное чувство юмора. – В её голосе появилась почти ностальгическая нотка. – И немного романтики тебе бы не помешало. А если какой-то местный парень в клетчатой фланели вдруг сумеет вскружить тебе голову, просто… постарайся не анализировать это до смерти.

– Кто ты и что сделала с моей бабушкой? Я очень сомневаюсь⁠...

Я уже собиралась объяснить ей, насколько маловероятно рождественское романтическое чудо, когда вписалась в поворот – и прямо передо мной появилось что-то большое и бледное.

– Блять! – Я резко дёрнула руль вправо. Машину понесло по скользкому асфальту боком. Сердце ухнуло – я была уверена, что сейчас познакомлюсь с ближайшей сосной лично. BMW забила хвостом, шины прокрутились вхолостую, и только затем машина, наконец, врезалась в сугроб у обочины и остановилась.

– Что произошло? – голос бабушки стал паническим – редкость, которую я почти не слышала.

Я сидела секунд десять, вцепившись в руль и тяжело дыша. Сердце стучало, как отбойный молоток. Я огляделась – ожидая увидеть на лобовом стекле следы оленьего апокалипсиса, или что-то ещё хуже, – но ничего не было. Только снег, и звук работающего двигателя.

– Пожалуйста, скажи, что я не совершила оленеубийство по неосторожности, – пробормотала я. Перспектива объяснять вермонтскому копу, почему я сбила двоюродного брата Бэмби, была почти хуже, чем семейный ужин.

– Это не смешно. – Вот она, та самая Роз, которую я знала.

Я поставила машину на парковку и схватила телефон, используя фонарик, чтобы осветить пространство перед пассажирским окном. И там – в луче фар, примерно в двадцати футах – лежал самый огромный олень, которого я когда-либо видела.

И он был совершенно, невероятно белым.

– Скоро увидимся, бабушка. – Я отключилась, не дав ей ответить.

Я распахнула дверь, выталкивая снег. Холодный вечерний воздух ударил в лицо, как пощёчина. Я поёжилась и медленно подошла к животному, едва удерживаясь в туфлях на шпильках на ледяном асфальте. Заметка себе: на будущие снежно-ветеринарные операции – брать обувь пониже.

Олень не двигался, но я заметила лёгкое поднятие и опускание его груди. Он был невероятно красив – белоснежный, но не болезненно-альбиносный, как тот, которого я однажды видела в контактном зоопарке. Нет… этот белый был чистым, ярким, как свежий снег. Казалось, он светится во тьме.

И он был огромным – размером с лошадь – с впечатляющим венцом рогов, которые ловили свет фар, а иней на них сиял, словно кристаллы.

Но главное – он лежал на боку в снегу. Очевидно, раненый.

– Да вы издеваетесь, – простонала я. – Только этого не хватало.

Но выбора не было – вселенная решила, что мой день слишком лёгкий. Я побежала обратно к багажнику, схватила аптечку – спасибо моей паранойе – и, проваливаясь в снег до щиколоток, направилась к животному. Туфли были обречены, а пальцы ног уже превращались в ледышки.

Что ты делаешь? Ты юрист, а не врач. И тем более не ветеринар.

Но оставить его умирать я тоже не могла.

Голова оленя приподнялась, когда я подошла ближе. И я замерла: на меня смотрели самые необычные глаза, какие я когда-либо видела. Бледно-голубые, почти серебристые – и полные… сознательности?

Обычно в глазах оленей лишь тупое, испуганное непонимание.

Но этот смотрел на меня иначе – настороженно, но будто бы… с какой-то смиренной осознанностью.

– Эй, здоровяк, – мягко сказала я, приседая в нескольких футах от него. – Я не собираюсь тебя трогать, ладно? Просто хочу посмотреть, насколько ты ранен.

Олень не попытался сбежать – что само по себе было странно. Вместо этого он продолжал смотреть на меня своими бледными, тревожными глазами. Вблизи я заметила длинный, наполовину заживший шрам, тянущийся через его морду, и следы каких-то старых ран вдоль боков. Ясно было одно: животному досталось в жизни немало.

– Боже, что с тобой случилось? – пробормотала я, замечая свежую кровь на его левой задней ноге. – Такое ощущение, будто тебя засунули в блендер. Несколько раз.

Я расстегнула аптечку, двигаясь медленно и говоря тем спокойным, вроде как успокаивающим голосом, на который была способна.

– Здесь есть антисептик и бинты. Я знаю, что это не полноценная ветеринарная помощь, но лучше, чем ничего, правда?

У оленя дёрнулись уши, и мне даже показалось, что выражение его морды изменилось – будто бы он стал любопытным. Что, конечно, было абсурдом. У оленей нет выражений. У них два режима: «жую траву» и «в ужасе бегу».

Я устроилась возле его задней ноги, и меня накрыло осознание его размеров. Он мог бы разом снести мне все кости, если бы захотел. Я бросила взгляд на его бледные глаза – он смотрел прямо на меня, не мигая. Я медленно отвинтила крышку антисептика и подняла бутылочку над его ногой, готовая в любой момент брызнуть и убежать.

Он издал болезненный стон, но не шелохнулся. Похоже, он был куда слабее, чем мне казалось. Я говорила тихо и ровно:

– Знаешь, – продолжила я, аккуратно очищая рану, – с твоей белой шерстью и такими рогами ты вообще-то выглядишь так, будто должен тянуть сани Санты. Ты что, Рудольф в неудачный вечер? Подрался с другими оленями, потому что они не взяли тебя играть в их оленячьи игры?

Всё тело оленя напряглось, и он поднял голову, уставившись на меня с выражением… оскорблённого достоинства? Его ноздри раздулись, он фыркнул.

– Ладно-ладно, извини, – сказала я, подняв руки. – Не хотела задеть твою гордость.

Я закончила накладывать бинт настолько хорошо, насколько могла. Олень даже не дёрнулся за всё время. Либо он был в глубоком шоке, либо это был самый воспитанный дикий зверь на всём Восточном побережье.

Бинт провисал, а в аптечке не оказалось скотча, чтобы закрепить его.

– Великолепное планирование, ребята, – проворчала я в пустоту. Олень наклонил голову, будто задавая вопрос.

– Похоже, придётся импровизировать по-МакГайверски. – Я вытащила красную ленту, которой перехватывала свои светлые волосы. – Я надела её ради рождественского настроения… похоже, идея была не такая уж и плохая.

Если бы олень мог смотреть осуждающе, он бы это делал. Я проигнорировала его «взгляд» и перевязала лентой бинт, прижимая его. Кровотечение почти остановилось – уже неплохо.

– Вот, – сказала я, откинувшись на пятки. – Так должно продержаться… ну, по крайней мере, пока ты сам не разберёшься.

Олень попытался подняться, опираясь на здоровую ногу, но в целом выглядел вполне мобильным. Он замер, глядя на меня теми странными бледными глазами – и у меня возникло ощущение, что он запоминает моё лицо.

– Ну… – пробормотала я, неловко ёрзая под этим пристальным взглядом. – Похоже, на этом мы и расстанемся. Постарайся держаться подальше от дороги, ладно? И, может быть, избегай того, что оставило тебе этот шрам – у него явно были проблемы с управлением гневом.

Я повернулась к машине, но остановилась.

– А, и если ты правда один из оленей Санты… можешь замолвить за меня словечко? Вела я себя в этом году в основном хорошо. «В основном» включает в себя творческое трактование оплачиваемых часов, но это, думаю, относится к профессиональной необходимости, а не к списку плохишей.

Олень издал звук – то ли фырканье, то ли оленячий смех, если такое существует. Потом развернулся и легко ушёл в лес, двигаясь удивительно грациозно несмотря на раненую ногу.

Я смотрела ему вслед, чувствуя странную грусть. В его взгляде было что-то почти человеческое, что-то, что напоминало сказки, где волшебные существа вознаграждают добрых людей.

– Господи, мне точно нужно трахнуться с кем-то, – сказала я вслух, таща себя обратно к машине. – Потому что именно этого сейчас и не хватало – магического мышления.

Я залезла обратно в BMW, выкрутила печку на максимум и минут десять вытаскивала машину из сугроба, пытаясь при этом не думать о том, как те бледно-голубые глаза будто видели меня насквозь. Когда я наконец выбралась на дорогу, снег валил ещё сильнее, и шанс попасть на рождественскую ярмарку был окончательно упущен.

Что означало: я приеду к семье абсолютно трезвая.

– Определённо надо было оставаться в Манхэттене, – пробормотала я. Но почему-то всё время поглядывала в зеркало заднего вида – словно наполовину ожидала увидеть в темноте серебристые глаза.

Глава 2

К тому моменту, как я въехала на подъездную дорожку своего детского дома, снегопад закончился – но вот моё настроение точно нет.

Через большие окна я увидела тёплое сияние гирлянд и… кажется, примерно половину города Пайнвуд-Фоллс, запихнутую в нашу гостиную.

Прекрасно. Ничто так не создаёт атмосферу «спокойного рождественского визита домой», как дом, набитый людьми, которые рвутся спросить, почему я всё ещё одна, почему я так много работаю и не поправилась ли я с прошлого года.

Я посидела в машине пару секунд, наблюдая за силуэтами внутри. Мама явно выложилась по полной – даже издалека можно было разглядеть столько украшений, что спокойно можно открыть маленький рождественский магазин. Я почти слышала вопросы, готовые сорваться с уст каждого гостя:

Как там жизнь в большом городе? Познакомилась с кем-нибудь? Когда уже остепенишься и подаришь нам новое поколение Хартвеллов?

Телефон завибрировал – сообщение от мамы:

Где ты? Миссис Паттерсон принесла свой знаменитый глинтвейн!

Миссис Паттерсон… Что-то такое я о ней помнила. Она переехала в Пайнвуд-Фоллс уже после моего отъезда в колледж, но мама иногда упоминала её в наших месячных звонках – что-то вроде «она стала неофициальным координатором алкоголя на всех встречах».

Женщина по моей части.

Я схватила сумку с пассажирского сиденья и протопала по снегу к двери. Я ещё даже не успела дотронуться до ручки, как дверь распахнулась – и на пороге появилась моя мама.

Она выглядела абсолютно так же, как когда мне было шестнадцать: светлые волосы, собранные в небрежный пучок, мазок глазури на щеке от сотен испечённых печений и улыбка, яркая как рождественские гирлянды.

– Сильви! Вот ты где! – Она притянула меня в объятие, пахнущее горячим какао и сахарной пудрой. – Мы уже начинали волноваться. Как дорога?

– Долгая, – ответила я, заходя в тепло дома.

Гостиная была действительно набита людьми, которых я смутно помнила по школе, плюс их супругами и детьми. Все держали в руках дымящиеся кружки и носили на лицах то чрезмерно дружелюбное выражение, которое бывает только на городских посиделках в маленьких городках.

Бабушка Роз сидела на кухне, окружённая стайкой местных пожилых дам, ловивших каждое её слово. Она была полной противоположностью моей матери: белоснежные волосы уложены в идеальный шиньон, ни одного выбившегося локона. Несмотря на возраст, она выглядела острой, как лезвие – в брючных костюмах Dior, куда больше подходящих судебному залу, чем семейной вечеринке.

– Привет, бабушка, – сказала я, пытаясь обнять её. Она даже не прервала свою «депозицию», едва кивнула в мою сторону. Классика.

Я давно перестала бороться за её внимание.

– Ты выглядишь уставшей, солнышко, – заметила мама, снимая с меня пальто. – И похудевшей. Ты там точно нормально ешь? Город тебя не загонял?

– Всё нормально, мам. – Я натянула свою профессиональную улыбку. Ту, которую использовала для сложных клиентов и особенно заносчивых оппонентов. – Просто много работы.

– Верно, ты же там что-то с… компьютерами делаешь? – спросила женщина, которая, кажется, была Сара Флетчер из моего класса по химии. Она держала на руках малыша, методично уничтожавшего рождественское печенье.

– Не с компьютерами, – ответила я. – Я юрист.

Глаза Сары вспыхнули интересом, от которого мне сразу захотелось взять слова обратно.

– О, как по телевизору? Ты занимаешься убийствами и всем таким?

– Трудовое право. Рабочие споры, договоры, переговоры – такое.

Огонёк в её взгляде угас быстрее, чем лампочка в гирлянде из долларового магазина.

– О. Это звучит… практично.

Я уже открыла рот, чтобы объяснить, что да, практично – и оплачивает мою манхэттенскую квартиру и дизайнерские туфли, – когда сзади раздался голос:

– Значит, вы и есть Сильви! Я столько о вас слышала.

Я обернулась и увидела женщину лет семидесяти, с серебристыми волосами, заплетёнными в замысловатую корону, и глазами, сияющими так ярко, что им самое место было бы в сказке. На ней было красное шерстяное платье, явно ручной работы, и в руках большая керамическая кружка с чем-то горячим и ароматным.

– Миссис Паттерсон, – сказала мама, появляясь у меня под локтем. – Это моя дочь. Та самая, про которую я рассказывала.

– Та, что так много работает в большом городе, – добавила миссис Паттерсон – и я почувствовала в её голосе что-то… понимающе-знающее. Она посмотрела на меня так, будто за один взгляд увидела всё: дорогой, но помятый блейзер, дизайнерскую сумку с пятном кофе, тени под глазами, которые даже хороший консилер не мог полностью скрыть.

– Ох, ты выглядишь совершенно измученной, дорогуша, – сказала она, льющимся бабушкиным тоном. (Хотя я, если честно, не слишком представляла, что такое «бабушкина забота» на практике.)

– Боюсь, я уже слишком стара, чтобы разбираться во всех этих современных профессиях, но что бы ты там ни делала в городе – это явно адски тяжело. Я принесла свой особый глинтвейн, – сказала она, протягивая кружку. – Тебе явно нужно что-то, что поможет расслабиться.

Аромат ударил сразу – корица и гвоздика, а под ними что-то тёмное, богатое, согревающее. Именно то, что мне было нужно после сегодняшнего дня.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала я, благодарно принимая кружку. – Честно говоря, я очень хотела попасть на рождественскую ярмарку, но меня задержали в дороге.

Глаза миссис Паттерсон чуть сузились:

– О? Проблемы с машиной?

– Не совсем. Я остановилась помочь раненому животному. – Я сделала глоток глинтвейна, и напряжение в плечах сразу немного отступило. Что бы ни было в этом напитке – оно работало. – Оленю. Очень необычному. Он был полностью белый. И огромный.

– Как интересно, – тихо произнесла миссис Паттерсон.

– Да, я наложила ему повязку. Бедняга выглядел так, будто подрался. – Я снова глотнула вина, чувствуя, как тепло расходится по груди. – К тому моменту, как я добралась сюда, всё уже закрылось.

Миссис Паттерсон смотрела на меня с выражением, которое я не могла разобрать.

– У тебя доброе сердце, – сказала она наконец. – Не каждый стал бы помогать дикому животному.

– Это казалось правильным. – Меня начинало приятно «подплывать». Это точно был самый крепкий глинтвейн, который я когда-либо пила. И слов из меня сыпалось куда больше, чем я собиралась. – Хотя… должна признать, в его взгляде было что-то почти… человеческое. Наверное, просто воображение.

– Наверное, – согласилась она.

Мама снова появилась рядом, направляя меня к дивану:

– Идём, сядь милая. Расскажи всем про свою работу. Ты всё ещё в той большой фирме работаешь?

Я позволила себя усадить, благодарная за мягкие подушки и тёплый глинтвейн.

Дальше посыпались вопросы – волны вопросов – стандартный допрос о работе, личной жизни, моей «неспособности» приезжать чаще двух раз в год.

Но вино делало своё дело, сглаживая углы. Всё стало мягким, слегка туманным, будто я смотрела на свою жизнь со стороны.

Миссис Паттерсон кружила неподалёку, время от времени подливая мне ещё из большой керамической кувшинки. Каждый раз при этом она причмокивала языком, сокрушаясь, как же я устала.

– Мне, наверное, стоит сбавить обороты, – пробормотала я, удивлённо глядя в кружку. Я не помнила, чтобы выпила так много, но она снова была почти пустой.

– Нонсенс, – отчитала меня миссис Паттерсон и снова наполнила кружку. – Рождество. Ты заслужила расслабиться. Чем бы ты там ни занималась – это явно тебя выматывает.

Она была права. Я действительно чувствовала себя выжженной. Опустошённой. Как будто давно работаю на остаточных парах и уже забыла, что такое нормальная энергия.

Но вино помогало. Впервые за месяцы я чувствовала расслабление.

Вечер продолжался приятным размытым вихрем разговоров и смеха.

В какой-то момент люди начали расходиться, и я оказалась помогающей маме собирать стаканы и тарелки, пока миссис Паттерсон складывала в сумку пустую кувшинку.

– Спасибо за вино, – сказала я ей, когда она натягивала пальто. – Это было именно то, что мне нужно.

– Я очень рада, что оно тебе понравилось, – ответила она, и в улыбке промелькнуло что-то почти… торжествующее. – У меня такое чувство, что это Рождество будет для тебя очень интересным, милая.

После её ухода я закончила помогать маме, хотя мне пришлось сосредоточиться куда сильнее, чем обычно – чтобы точно ставить вещи туда, куда нужно. Вино, похоже, было намного крепче, чем я осознала.

Я юрист, на минуточку – я умею пить. Это почти требование для сдачи экзамена на право практиковать.

В конце концов бабушка Роз соизволила почтить нас своим присутствием. Я её проигнорировала.

– Миссис Паттерсон кажется милой, – сказала я, развешивая кухонные полотенца.

– О, она прекрасна, – ответила мама. – Всегда готова помочь с городскими мероприятиями. Такая добрая душа.

Бабушка фыркнула:

– Она сплетница. Лезет в дела каждого.

– Лучше, чем вообще не обращать внимания на окружающих, – парировала я, бросив на неё взгляд.

Она меня проигнорировала, а мама заморгала, пытаясь рассеять повисшее в воздухе напряжение.

– Должна признать, в ней есть что-то загадочное, – продолжила мама. – Она просто появилась в городе лет пять назад, и никто толком не знает, откуда.

– Загадочное – это как? – спросила я, несмотря на винный туман.

Мама пожала плечами:

– Просто… Она всегда как будто знает, что людям нужно. Понимаешь? Вот сегодня – она только взглянула на тебя, и сразу поняла, что тебе нужно что-то расслабляющее.

Я вынуждена была признать – это правда.

Миссис Паттерсон прочитала мою усталость как открытую книгу и тут же предложила идеальное лекарство.

Хотя теперь, когда я вспоминала её вопросы… в них и правда было что-то более глубокое, чем обычная мелкая любопытность.

– Вот видишь? Сплетница, – удовлетворённо заключила бабушка.

– Я пойду лягу, – пробормотала я, чувствуя, как усталость наваливается всей тяжестью – и не желая вступать в словесную драку с бабушкой в своём слегка подвыпившем состоянии. – Дорога была длиннее, чем я думала.

– Конечно, милая. Твоя комната готова, – улыбнулась мама.

Я поднялась по лестнице в свою детскую комнату, благодарная, что мама оставила её почти такой, как была. Знакомые вещи успокаивали, даже несмотря на слегка позорные постеры бойз-бэндов на стенах.

Я переоделась в пижаму, забралась под стёганое одеяло и почувствовала, как тепло и сонливость накрывают меня.

Перед тем, как окончательно провалиться в сон, я снова подумала о белом олене. В нём действительно было что-то… странное. Не только его размер или окрас – но и взгляд. Будто он пытался мне что-то сказать.

Я, конечно, наверняка всё это надумывала.

Я городская девушка. Моя естественная среда – конференц-залы, переговорки и суды. Что я понимаю в диких животных?

Но когда я проваливалась в сон, мне показалось, что где-то наверху я услышала стук копыт по крыше.

Санта, видимо, решил заехать пораньше, – подумала я, улыбаясь самой себе в полудрёме.