Текст книги "Мио, мой Мио! Братья Львиное сердце. Ронья, дочь разбойника."

Автор книги: Астрид Линдгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Внезапно грохот прекратился. Я слышал стук копыт, но теперь они стучали по-другому. Мне показалось, будто Мирамис скачет по мягкому шелку. Я открыл глаза и увидел, что Мирамис парит в воздухе. О, моя Мирамис с золотыми копытами и золотой гривой! Она мчалась по воздуху так же легко, как и по земле.

Она летела над облаками, а если бы захотела, могла перепрыгнуть через звезды. Ни у кого на свете нет такой замечательной лошади! И никто не может представить себе, как здорово, сидя на спине Мирамис, плыть по воздуху и видеть внизу Страну Заморскую, всю залитую солнцем.

– Юм-Юм, – закричал я. – Юм-Юм, Мирамис может летать над облаками!

– А ты разве не знал? – спросил Юм-Юм так, будто Мирамис только и делала, что летала по воздуху.

– Нет, откуда же мне знать, – ответил я.

– Ты еще так мало знаешь, Мио! – сказал Юм-Юм.

Долго-долго неслись мы в вышине. Мирамис перепрыгивала с одного облачка на другое. Прямо дух захватывало, до чего было здорово!

Наконец пришла пора приземляться. Мирамис медленно донесла нас до земли и остановилась. И мы оказались в Стране Заморской.

– А вот и зеленая роща для твоей Мирамис с золотой гривой, – сказал Юм-Юм. – Пусть пасется, а мы пока навестим Йри.

– Кто такой Йри? – спросил я.

– Скоро увидишь, – ответил Юм-Юм. – Йри со своими сестрами и братьями живет совсем рядом.

Он взял меня за руку и повел к стоявшему невдалеке домику. Маленькому белому домику с соломенной крышей, точь-в-точь такому, как в сказках. Трудно объяснить, почему домик казался сказочным: то ли от него веяло стариной, то ли вековые деревья, которые росли кругом, придавали ему такой вид, а может, была какая другая причина, не знаю.

Во дворе перед домом виднелся старинный круглый колодец. Может, это колодец придавал домику сказочный вид? В наше время таких колодцев больше не увидишь. По крайней мере, мне видеть не приходилось.

Вокруг колодца сидело пятеро ребятишек. Старший мальчик улыбнулся нам доброй улыбкой.

– Я видел, как вы подъехали. У вас отличная лошадь.

– Ее зовут Мирамис, – ответил я. – Это Юм-Юм, а я – Мио.

– Я вас знаю, – сказал мальчик. – Меня зовут Йри, а это мои братья и сестры.

Видно было, что они рады нашему приезду.

На улице Уппландсгатан такой встречи и ждать нечего. Там мальчишки огрызались, как волчата, на каждого незнакомца, осмелившегося к ним подойти. Они всегда находили кого-нибудь, над кем могли поиздеваться, кого не брали с собой в игру или вовсе прогоняли. Чаще всего прогоняли меня. Только один Бенка всегда играл со мной… Вожаком мальчишек на Уппландсгатан был самый большой из них – Янне. Я не сделал Янне ничего плохого, но стоило ему увидеть меня, как он начинал кричать: «Убирайся отсюда подобру-поздорову, а не то как врежу – закачаешься!» После этого мне нечего было и мечтать поиграть с ребятами в лапту. Ведь вся улица была на стороне Янне и во всем подражала ему, потому что Янне был вожаком.

И теперь я просто удивлялся, когда встречал таких приветливых ребят, как Йри с его братьями и сестрами, Юм-Юм или Нонно.

Мы с Юм-Юмом уселись рядом с Йри. Я заглянул в колодец. Он был такой глубокий, дна не видать.

– Как же вы достаете воду? – спросил я.

– Мы не достаем оттуда воду, – ответил Йри. – Это не простой колодец.

– Что же это за колодец? – спросил я.

– Это – колодец-сказочник. Он нашептывает сказки по вечерам, – ответил Йри.

– Как так? – изумился я.

– Потерпи до вечера, узнаешь.

Весь день мы провели с Йри, его братьями и сестрами, играя под кронами вековых деревьев. А когда проголодались, сестра Йри, Минонна-Нелль, сбегала на кухню за хлебом. Как у бабушки нашего друга Нонно, то был хлеб насущный, и мне он показался таким же вкусным, как и у нее.

В траве под деревьями я вдруг увидел серебряную ложечку. Я показал ее Йри, и он сразу загрустил.

– Это ложечка нашей сестренки, – сказал он. – Мио нашел ложечку нашей сестренки! – закричал он своим братьям и сестрам.

– А где ваша сестренка? – спросил я.

– Рыцарь Като, жестокий рыцарь Като похитил ее.

Только он назвал это имя, в воздухе сразу похолодало. Огромный подсолнух в саду увял, а крылья у бабочек отвалились. Никогда они уже не смогут летать. А я почувствовал, что боюсь рыцаря Като, просто ужасно боюсь.

Я протянул Йри серебряную ложечку, но он сказал:

– Возьми себе ложечку нашей сестренки. Ей она больше не понадобится; раз ты нашел ее, она твоя.

Услыхав, что их сестренке ложечка больше не понадобится, малыши заревели.

Но мы снова затеяли игры и старались не думать о грустных вещах. Ложечку я сунул в карман и позабыл о ней.

День клонился к вечеру, стало смеркаться. Тогда Йри, таинственно подмигнув малышам, сказал:

– Пора!

Все уселись на краю колодца, мы с Юм-Юмом тоже сели рядом.

– Тише! Ни слова! – прошептал Йри.

Мы сидели молча и ждали. В роще старых деревьев быстро сгущались тени. Домик Йри погружался в таинственный полумрак.

Казалось, что-то серое, таинственное, древнее окружает со всех сторон дом, деревья, колодец, по краям которого мы примостились.

– Помолчим! – прошептал Йри, хотя никто из нас и рта не открывал.

Мы еще немного помолчали. Между деревьями становилось все сумрачнее, все темнее. Было совсем тихо. Я ничего не слышал.

Но вот раздались какие-то звуки. Правда, правда, в колодце послышался чей-то шепот. Какой-то странный, ни на что не похожий голос нашептывал сказки. То были никому не ведомые сказки, самые прекрасные в мире. Ничего я так не люблю, как слушать сказки. Я улегся животом на край колодца, чтобы не пропустить ни словечка. Время от времени голос начинал напевать чудесные, диковинные песни.

– Что это за колодец? – спросил я Йри.

– Колодец, до краев полный сказок и песен, вот все, что я знаю, – ответил Йри. – Колодец забытых сказок и песен, которые в стародавние времена славились во всем свете. А теперь они забыты, и только колодец-сказочник хранит их в своей памяти.

Долго мы так сидели. Темнота все сгущалась между деревьями, а голос становился все тише и тише, пока совсем не смолк.

Далеко в зеленой роще заржала Мирамис. Она напомнила мне, что пора возвращаться домой к отцу.

– Прощай, Йри, прощай, Минонна-Нелль, прощайте, малыши! – сказал я.

– Прощай, Мио, прощай, Юм-Юм! – ответил Йри. – Приезжайте к нам еще.

– Конечно, приедем! – пообещал я.

Мы пошли к Мирамис, взобрались ей на спину и помчались домой. Мрак поредел: на небе взошла луна, осветила зеленые рощи, и деревья засеребрились, точь-в-точь как тополя в отцовском саду.

Мы подъехали к мосту Утреннего Сияния, но я с трудом узнал его. Это был совсем другой мост, он словно был выткан из серебряных лучей.

– Ночью мост называется иначе, – сказал Юм-Юм.

– Как же он называется ночью? – спросил я.

– Мост Лунного Сияния, – ответил Юм-Юм.

Мы скакали по мосту Лунного Сияния, который вот-вот должны были развести часовые. Мы видели костры, зажженные пастухами на Острове Зеленых Лугов. Отсюда они выглядели маленькими огоньками.

Весь мир был погружен в тишину, и только копыта Мирамис грохотали по мосту. При свете луны Мирамис казалась призрачной лошадью, а грива ее – не золотой, а серебряной.

Я вспомнил колодец-сказочник и сказки, которые слышал. Особенно мне понравилась одна, она начиналась так:

«Жил-был на свете королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать».

Вот здорово! И я бы мог стать героем сказки! Я ведь тоже королевский сын!

Все ближе и ближе Остров Зеленых Лугов, копыта Мирамис грохочут как гром. Я все время думаю об этой сказке, она кажется мне такой прекрасной:

«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»

Вот скачет он Дремучим Лесом…

Когда я еще жил у дяди Сикстена и тети Эдлы, я частенько брал в библиотеке сказки. Но тетя Эдла терпеть этого не могла.

– Опять уткнулся носом в книгу! – ворчала она. – Вот потому ты такой заморыш, такой бледный и хилый, что не бываешь на воздухе, как другие дети!

Я-то бывал на воздухе – почти все время торчал на улице. Но тете Эдле и дяде Сикстену, верно, больше всего хотелось, чтобы я вовсе не возвращался домой. Теперь они небось рады: ведь я никогда не вернусь к ним.

Читать я мог только по вечерам, да и то урывками, и бледный был вовсе не поэтому. Посмотрела бы тетя Эдла, как я окреп и вырос, каким стал загорелым и здоровым.

Очутись я на Уппландсгатан, я бы мог запросто вздуть Янне одной рукой, но я все равно не стал бы этого делать – просто не хочу.

Интересно, что сказала бы тетя Эдла, если б услыхала про колодец, который нашептывает по вечерам сказки, если б узнала, что вовсе незачем сидеть на одном месте, уткнувшись носом в книги, а можно прямо на свежем воздухе слушать сколько хочешь сказки.

Может, это понравилось бы даже тете Эдле, хотя она, по правде сказать, никогда не бывает довольна.

«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»

Так нашептывал колодец, и я не мог забыть его слов. А если колодец рассказал эту сказку неспроста? Вдруг я и есть тот самый королевич, который скакал Дремучим Лесом и которому снова предстоит свершить этот путь?

Я спросил отца, не знает ли он, где Дремучий Лес. Конечно, он знал.

– Дремучий Лес в Стране Загорной, – сказал он. И до чего ж печально звучал его голос. – Зачем он тебе, Мио, мой Мио?

– Хочу побывать там нынче ночью, как взойдет луна, – отвечал я.

Мой отец, пораженный, взглянул на меня.

– Вот как! Уже нынче? – сказал он, и голос его зазвучал еще печальней.

– Может, ты против? – спросил я. – Может, ты будешь беспокоиться, если я уйду из дома и поскачу ночью в Дремучий Лес?

Отец покачал головой.

– Нет, – ответил он, – лес, мирно спящий при свете луны, никому не причинит зла.

Потом отец замолчал и сел, обхватив голову руками, – видно было, что он думает о чем-то грустном.

Обняв его за плечи, я сказал:

– Хочешь, я останусь дома, с тобой?

Он долго смотрел на меня; глаза его были печальны.

– Нет, Мио, мой Мио! Ты не останешься. Луна уже взошла, и Дремучий Лес ждет тебя.

– А ты и вправду ничуть не огорчился? – спросил я.

– Вправду, – ответил он, погладив меня по голове.

Тогда я побежал спросить Юм-Юма, не поедет ли он со мной в Дремучий Лес. Но отец тотчас окликнул меня:

– Мио, мой Мио!

Я обернулся: отец протягивал ко мне руки. Я бросился к нему, и он обнял меня. Мы долго стояли, крепко-крепко обнявшись, а потом я сказал:

– Ведь я скоро вернусь!

– Возвращайся скорее, – чуть слышно прошептал отец.

Юм-Юма я отыскал у домика садовника и рассказал ему, что собираюсь в Дремучий Лес!

– Вот как! Наконец-то! – воскликнул Юм-Юм.

Как все непонятно! Когда я сказал, что собираюсь в Дремучий Лес, отец удивился: «Вот как! Уже нынче?», а Юм-Юм: «Вот как! Наконец-то!» Но я не стал ломать над этим голову.

– Поедешь со мной? – спросил я Юм-Юма.

Юм-Юм глубоко вздохнул.

– Да! – ответил он. – Да! Да!

Мы пошли за Мирамис, которая паслась в саду среди кустов роз, и я сказал, что ей придется везти нас в Дремучий Лес.

Тут Мирамис заплясала, будто услышала очень приятную весть. Только мы с Юм-Юмом взобрались к ней на спину, как Мирамис вихрем помчалась вперед. Когда мы выезжали из сада, мне послышался голос отца.

– Мио, мой Мио! – звал он, и печальнее голоса мне слышать не доводилось.

Но свернуть с пути я не мог. Не мог.

Страна Загорная лежала от нас за тридевять земель. Пешком, без такой лошади, как Мирамис, нам бы туда ни за что не попасть. Нам бы ни за что не перевалить через высокие горные хребты, достающие чуть не до небес. Но Мирамис, точно птица, парила над вершинами гор. Я велел ей опуститься на самую высокую из вершин, покрытую вечными снегами. Сидя на лошади верхом, мы разглядывали страну, ожидавшую нас у подножия гор.

Там, освещенный луной, виднелся Дремучий Лес. Он был таким красивым и вовсе не опасным. Видно, и в самом деле лес, тихо спящий при свете луны, никому не причинит зла.

Да, правду говорил мой отец: не только люди добры в этой стране. Леса и луга, ручьи и зеленые рощи приветливо встречали человека, ночь была такая же ласковая, как и день, луна светила таким же мягким светом, как и солнце, а темнота в лесу ничем не отличалась от обычной темноты. Так что бояться было нечего!

Только одного, одного-единственного надо было бояться!

Вдали за Дремучим Лесом я увидел страну, погруженную во мрак, страшный, беспросветный мрак. Посмотришь на него и содрогнешься.

– Что за ужасная страна! – сказал я Юм-Юму.

– Там начинается Страна Чужедальняя, – ответил Юм-Юм. – Эти земли граничат с ней.

– Страна рыцаря Като! – воскликнул я.

Тут Мирамис задрожала всем телом, а огромная каменная глыба откололась от горы и со страшным грохотом покатилась вниз в долину.

Да, только одного рыцаря Като надо было бояться! Очень бояться! Но мне не хотелось больше думать о нем.

– В Дремучий Лес, – сказал я Юм-Юму. – В Дремучий Лес – вот куда я хочу!

Тут Мирамис заржала, и высоко в горах гулко отозвалось эхо. Мирамис медленно поплыла по воздуху вниз, к освещенному луной лесу, который рос у подножия гор. А из леса донеслись ответные звуки, будто сотня лошадей заржала в ночи.

Мы опускались все ниже и ниже, и наконец копыта Мирамис коснулись верхушек деревьев… Мы продолжали опускаться между зеленых ветвей. И вот мы оказались в Дремучем Лесу.

На своем веку я повидал не так уж много лесов, но, сдается мне, вряд ли найдется на свете хоть один, похожий на этот. Дремучий Лес хранил тайну. Великая, удивительная тайна скрывалась в нем – я это чувствовал. Но, видно, луна набросила на нее свой покров, и я ничего не мог разгадать. Шелестели деревья, они шептали про эту тайну, но я ничего не мог понять. Деревья мерцали при свете луны, они знали эту тайну, а я ничего не знал.

Вдруг мы услыхали вдали топот копыт. Словно сотня лошадей неслась во весь опор в ночи, а когда Мирамис заржала, словно сотня лошадей заржала ей в ответ. Все ближе и ближе раздавался топот копыт, все неистовей становилось дикое ржание. Не успели мы опомниться, как на нас налетела лавиной сотня белоснежных лошадей с развевающимися гривами. Мирамис оказалась в середине табуна, и лошади понеслись вскачь по лесной прогалине. Юм-Юм и я соскочили на землю и, стоя под деревом, смотрели, как белоснежные лошади с Мирамис впереди в диком неистовстве носятся при свете луны взад и вперед.

– Смотри, как они радуются! – сказал Юм-Юм.

– Чему они радуются? – спросил я.

– Тому, что Мирамис вернулась домой, – ответил Юм-Юм. – Разве ты не знаешь, что Мирамис родом из Дремучего Леса?

– Нет, не знаю, – сказал я.

– Ты так мало знаешь, Мио! – сказал Юм-Юм.

– Как же Мирамис попала ко мне? – спросил я.

– Твой отец послал в Дремучий Лес гонца с наказом: одна из его белых лошадей должна отправиться на Остров Зеленых Лугов и стать твоей лошадью.

Я смотрел на Мирамис, которая носилась во всю прыть при свете луны, и радовался. Но вдруг почувствовал беспокойство.

– Как ты думаешь, Юм-Юм, Мирамис не сердится, что ей пришлось стать моей лошадью? – спросил я. – Может, она тоскует по Дремучему Лесу?

Только я произнес эти слова, как Мирамис подбежала ко мне. Она положила голову мне на плечо и тихонько заржала.

– Видишь, она любит тебя, – сказал Юм-Юм.

Я был счастлив. Потрепав Мирамис по холке, я протянул ей кусок сахару, и она, мягко ткнувшись носом в руку, взяла у меня сахар.

Мы поехали дальше, все лесом и лесом, а сотня белоснежных лошадей скакала за нами следом.

В воздухе носилась тайна. Весь лес знал эту тайну, ее знало каждое дерево, липы и осины тихо шелестели, нашептывая о ней, когда мы проезжали мимо. Белоснежные лошади знали ее.

Все, кроме меня, знали эту тайну! Юм-Юм был прав, говоря: «Ты так мало знаешь, Мио!» Я пустил Мирамис вскачь. Мы мчались вихрем. Мой красный плащ зацепился за ветку дерева. Может, дерево хотело остановить меня; может, оно хотело поведать мне тайну? Но я так спешил. Я поскакал дальше, не обращая внимания на то, что в плаще моем зияла прореха.

Вдруг посреди леса мы увидели белоснежный сказочный домик с соломенной крышей. Вокруг цвели яблони. В свете луны они отливали молочной белизной. Окошко домика было открыто, и оттуда доносился какой-то мерный стук. Можно было подумать, что там кто-то ткал.

– Поглядим, что там, – сказал я Юм-Юму.

– Давай поглядим! – ответил Юм-Юм.

Соскочив с лошади, мы направились по тропинке меж яблонь к дому. Я взялся за ручку двери, и стук прекратился.

– Войдите, милые мальчики! – сказал кто-то. – Я так давно вас жду.

Мы вошли в дом. Там за ткацким станком сидела женщина. Она ласково кивнула нам.

– Почему ты ночью не спишь, а работаешь? – спросил я.

– Я тку волшебное полотно. А делать это можно только ночью.

Луч луны проник в окошко и осветил ткань. Как красиво она переливалась! Красивее ткани я в жизни не видел.

– Волшебную ткань ткут всегда ночью, – повторила женщина.

– А из чего ее ткут, такую красивую? – спросил я.

Женщина не ответила и снова принялась ткать, тихо напевая под стук станка:

Свет холодной луны,

Сердца алая кровь,

Пурпур и серебро,

Белой яблони цвет, шелка нежная ткань

Мягче ветра ночного в траве.

А на вершине сосны птица Горюн поет.

Ткачиха пела тихо и заунывно. Только она смолкла, как в лесу раздалась другая песня, которую я тотчас узнал. Правду сказала ткачиха: над лесом пела птица Горюн, вещая горе. Сидя на самой макушке дерева, она пела так, что тоска сжимала сердце.

– Почему птица Горюн поет так печально? – спросил я ткачиху.

Женщина заплакала, слезы ее скатывались на полотно, оборачиваясь маленькими прозрачными жемчужинами, и ткань становилась краше прежнего.

– Почему птица Горюн поет так печально? – снова спросил я.

– Она поет о моей маленькой дочке, – ответила ткачиха, горько плача. – Она поет о моей маленькой дочке, которую похитил разбойник.

– Что за разбойник похитил твою маленькую дочку? – спросил я, хотя уже понял, о ком идет речь и кто этот разбойник. – Не надо, не упоминай его имени, – добавил я немного погодя.

– Не буду, – ответила ткачиха, – а то угаснет свет луны, и белоснежные лошади заплачут кровавыми слезами.

– Почему они заплачут кровавыми слезами? – спросил я.

– Им жаль своих маленьких жеребят, которых тоже похитил разбойник, – сказала ткачиха. – Слушай, как поет над лесом птица Горюн.

Я стоял посреди комнаты и слушал, как на воле поет птица Горюн. Вечерами она часто пела мне в отцовском саду, но тогда я не понимал, о чем она поет. Теперь я знал: она пела о маленькой дочке ткачихи, о братьях нашего друга Нонно, о сестренке мальчика Йри и еще о многих-многих других, кого схватил и увез в свой замок злой рыцарь Като.

Вот почему горевали люди в маленьких домиках на Острове Зеленых Лугов, в Стране Заморской, по ту сторону фьорда, и в Стране Загорной. Они горевали о детях, о своих детях. Даже лошадям в Дремучем Лесу было о ком горевать, и они плакали кровавыми слезами, когда слышали имя разбойника.

Рыцарь Като! Как я боялся его! Как боялся! Но, стоя здесь, в этой комнате, и слушая песню птицы Горюн, я вдруг понял, зачем скакал Дремучим Лесом нынче ночью. За Дремучим Лесом начинались земли Страны Чужедальней. Туда-то мне и надо. Туда-то мне и надо, чтобы сразиться с рыцарем Като, хотя я так боялся его, так боялся! Глаза мои наполнялись слезами, как только я представлял себе, что меня ждет.

Женщина снова принялась ткать. Не обращая внимания ни на Юм-Юма, ни на меня, она вполголоса напевала под стук станка все ту же заунывную песню:

Свет холодной луны,

Сердца алая кровь…

– Юм-Юм, – сказал я. И голос мой зазвучал как-то странно. – Юм-Юм, я отправляюсь в Страну Чужедальнюю.

– Знаю, – ответил Юм-Юм.

Ну и удивился же я!

– Как ты узнал? – спросил я.

– Ты так мало знаешь, Мио! – сказал Юм-Юм.

– А ты, ты знаешь, верно, все? – спросил я.

– Да, знаю, – ответил Юм-Юм. – Я уже давно знаю, что тебе предназначено отправиться в Страну Чужедальнюю. Все это знают.

– Все это знают?

– Да, – сказал Юм-Юм. – Птица Горюн знает. Ткачиха знает. Белоснежные лошади знают. Весь Дремучий Лес знает: деревья шепчут про это, и травы, и цветущие яблони – все это знают.

– Да ну! – удивился я.

– Каждый пастух на Острове Зеленых Лугов знает, и по ночам его флейта поет об этом. Нонно знает. Его бабушка знает, Йри с братьями и сестрами тоже знают. Колодец, который нашептывает по вечерам сказки, тоже знает. Говорю тебе, все это знают.

– А мой отец?.. – прошептал я.

– Твой отец всегда это знал, – сказал Юм-Юм.

– И он хочет, чтоб я отправился туда? – спросил я, не в силах сдержать дрожь в голосе.

– Да, хочет! – ответил Юм-Юм. – Он страдает, но хочет, чтоб ты отправился туда.

– Но я так боюсь! – признался я, плача. Только сейчас я по-настоящему понял, как боюсь. – Юм-Юм, у меня не хватит на это смелости, – сказал я, обнимая своего друга. – Почему мой отец-король хочет, чтоб именно я свершил этот подвиг?

– Мальчик королевского рода – единственный, кому суждено свершить этот подвиг.

– А если я погибну? – спросил я, крепко ухватившись за руку Юм-Юма.

Он не ответил.

– И мой отец хочет, чтоб я все равно отправился туда?

Женщина перестала ткать – в комнате стало тихо. Смолкла птица Горюн. Замерли листья на деревьях, не слышно было ни малейшего шелеста. Стояла мертвая тишина.

Юм-Юм кивнул и едва слышно сказал:

– Да, твой отец все равно хочет, чтоб ты отправился туда.

– У меня не хватит смелости, – закричал я. – Не хватит! Не хватит!

Юм-Юм молчал. Он только смотрел на меня, не говоря ни слова. Снова запела птица Горюн, и от ее песни сердце замерло у меня в груди.

– Она поет о моей маленькой дочке, – сказала ткачиха, и слезы ее жемчужинками покатились по полотну.

Я сжал кулаки.

– Юм-Юм! – сказал я. – Я еду в Страну Чужедальнюю!

При этих словах за окном пронесся ветер. Дремучий Лес зашумел, а птица Горюн залилась песней, такой звонкой, какой не слыхал еще ни один лес в мире.

– Я знал это! – сказал Юм-Юм.

– Прощай, Юм-Юм! – сказал я, чувствуя, что вот-вот зареву. – Прощай, дорогой Юм-Юм.

Юм-Юм посмотрел на меня, посмотрел как будто глазами Бенки и, улыбнувшись, сказал:

– Я поеду с тобой!

Вот это друг! Юм-Юм – настоящий друг. Я так обрадовался, когда он сказал, что поедет со мной! Но я не хотел подвергать его жизнь опасности.

– Нет, Юм-Юм! – сказал я. – Ты не поедешь со мной, ты не можешь ехать со мной!

– Нет, поеду! – возразил Юм-Юм. – «Мальчик королевского рода, верхом на белоснежной лошади, и с ним единственный друг» – так было предсказано. И не тебе менять то, что было предначертано много-много тысяч лет назад.

– Много-много тысяч лет назад, – повторила ткачиха. – Помнится, ветры пели про это в тот самый вечер, когда я сажала свои яблони, а было это давным-давно. Много-много тысяч лет назад. Подойди ко мне, Мио! – позвала она. – Я починю твой плащ.

Взяв волшебную ткань, она отрезала лоскуток и зашила прореху в моем плаще. Но это еще не все. Она подбила мой плащ сверкающей тканью и набросила его мне на плечи.

– Свое лучшее полотно я отдаю тому, кто спасет мою маленькую дочку, – сказала ткачиха. – А еще ты получишь хлеб, хлеб насущный. Береги его. Ты еще узнаешь голод!

Она дала мне хлеб, и я поблагодарил ее. Потом, обернувшись к Юм-Юму, спросил:

– Мы готовы в путь?

– Да, готовы! – ответил Юм-Юм.

Выйдя из домика, мы пошли по тропинке меж яблонями. Едва мы уселись верхом на Мирамис, как птица Горюн расправила свои черные крылья и взмыла к горным вершинам.

Когда мы скакали между деревьев, сотня белоснежных лошадей глядела нам вслед. Они нас не провожали. Цветущие яблони белели, как снег, при свете луны. Они белели, как снег… Может, я никогда больше не увижу таких прекрасных яблонь в белом цвету…

Заколдованные птицы

Может, я никогда больше не увижу яблонь в цвету, не услышу шелеста зеленых деревьев и шелковистых трав. Потому что мы едем в страну, где нет цветов, где не растут ни деревья, ни травы.

Мы скачем в ночи. Все вперед и вперед. Освещенный светом луны приветливый лес остался далеко позади. Впереди сгущается мрак. Свет луны меркнет, земля становится сухой и каменистой, вокруг отвесной стеной вздымаются голые скалы. Они надвигаются все ближе и ближе. И вот мы уже скачем меж высоких черных стен по тесной глухой тропинке на самом дне ущелья.

– Ax, если бы тропинка была не такая глухая, – сказал Юм-Юм, – горы не такие черные, а мы не такие маленькие и беззащитные.

Тропинка змеилась и извивалась; казалось, тысяча опасностей подстерегает нас за каждым поворотом. Видно, Мирамис тоже чувствовала это. Она дрожала всем телом и хотела уже повернуть назад. Но я крепко держал поводья. Тропинка становилась все уже, черные скалы по сторонам все выше. Мрак сгущался, и вот мы подъехали к чему-то похожему на ворота. Это была тесная расщелина между скал. А там, за расщелиной, клубился ночной мрак, мрак, чернее которого нет ничего в целом мире.

– Страна Чужедальняя, – прошептал Юм-Юм. – Это ворота в Страну Чужедальнюю.

Мирамис яростно сопротивлялась. Она встала на дыбы и дико ржала. Только эти ужасные звуки нарушали тишину. Во мраке за воротами царило гробовое молчание. Глухой мрак словно подстерегал нас, – казалось, он поглотит нас, как только мы окажемся по ту сторону ворот.

Я знал, что мне предстоит окунуться в этот мрак. И все-таки я больше не боялся.

Теперь, когда я знал, что уже много-много тысяч лет назад мне на роду было написано пройти сквозь эти мрачные ворота, я почувствовал себя смелее. Я подумал: «Будь что будет, пусть я даже никогда не вернусь обратно, все равно бояться я больше не стану».

Я погнал Мирамис в темноту. Когда лошадь поняла, что я вовсе не собираюсь поворачивать назад, она с быстротой молнии проскочила сквозь тесную расщелину и понеслась дальше по мрачным дорогам Страны Чужедальней. Мы мчались в ночи, вокруг нас стояла черная мгла, и я не видел дороги.

Но со мной был Юм-Юм. Он сидел за моей спиной, изо всех сил держась за меня, и я любил его как никогда. Я был не один, меня сопровождал друг, мой единственный друг! Почти все, что было предсказано, сбывалось.

Не знаю, сколько времени мы мчались во мраке. Быть может, одно мгновение, быть может, долгие-долгие часы. А может, много-много тысяч лет! Во всяком случае, нам так казалось. Скачка наша напоминала страшный, тяжелый сон, от которого просыпаешься с безумным криком и, лежа в постели, еще долго испытываешь страх. Но от нашего сна пробуждения не было.

Мы скакали и скакали, не зная куда, не зная, сколько времени мы скачем. Мы просто скакали в ночи.

И вдруг Мирамис остановилась. Мы подъехали к озеру. Ни один самый страшный сон не сравнится с этим озером. Иной раз мне снятся глубокие черные воды, которые разверзаются предо мной. Но ни мне, ни другим людям, ни одному человеку в мире никогда и не снились такие черные воды, какие открылись моим глазам. То были самые угрюмые, самые грозные воды на свете. Озеро замыкали черные утесы. И птицы, несметное множество птиц кружило над мрачными водами. В темноте их не было видно, только слышались их крики. И печальнее этих криков мне слышать ничего не доводилось. О, как я жалел этих птиц! Казалось, будто они зовут на помощь, будто они в отчаянии плачут.

На другом берегу озера на самой высокой скале стоял высокий черный замок. Там светилось одно-единственное окошко. Оно, это окошко, светилось, словно злое человеческое око, жестокое и ужасное око, подстерегавшее нас в ночи и желавшее нам зла.

– Замок рыцаря Като, – прошептал Юм-Юм.

Мирамис задрожала.

Замок рыцаря Като! Там, по другую сторону черных вод, был мой враг, тот, с кем мне предстояло сразиться. Злое око над озером пугало меня, хотя я твердо решил больше не бояться. Оно пугало меня и словно предостерегало: тебе ли, малышу, победить такого грозного и опасного рыцаря, как Като?

– Тебе понадобится меч! – сказал Юм-Юм.

Только он произнес эти слова, как вблизи послышался чей-то стон.

– Ох… ох… ох! – стонал кто-то. – Я умираю с голоду, ох… ох… ох!

Я понимал, что идти на голос опасно. Нас могут заманить в ловушку. Но все равно: кто бы ни был этот человек, надо во что бы то ни стало отыскать его и узнать, может, и вправду ему нужна наша помощь.

– Я пойду с тобой! – отозвался на мои мысли Юм-Юм.

– А ты, Мирамис, останешься здесь! – потрепав лошадь по холке, приказал я.

Мирамис тревожно заржала.

– Не бойся! – успокоил я. – Мы скоро вернемся.

– Ох… ох… ох! – послышалось снова. – Умираю с голоду, ох… ох… ох!

Ощупью, спотыкаясь и падая в темноте, пробирались мы в ту сторону, откуда доносились стоны. И наконец наткнулись на дряхлую лачугу. Это была такая развалюха, что не подпирай ее скала, лачуга давным-давно бы рухнула. В ее окошке светился огонек.

Мы подкрались и тихонько заглянули в дом. Там сидел дряхлый старик, тощий, жалкий, сгорбленный старик с всклокоченной седой головой. В очаге едва теплился огонь, а старик, сидя у очага, раскачивался из стороны в сторону и стонал:

– Ох… ох… ох! Умираю с голоду, ох… ох… ох!

Мы вошли. Старик сразу замолчал, вытаращив на нас глаза. Мы стояли у двери, а он таращил глаза, будто никогда не видел таких, как мы. Потом, словно испугавшись, закрыл лицо высохшими, дряхлыми руками.

– Не обижайте меня! – прошептал он. – Не обижайте меня!

– Мы и не думаем обижать тебя, – сказал я. – Мы услыхали, что ты хочешь есть. Мы пришли накормить тебя.

Разломив каравай хлеба, который дала нам ткачиха, я протянул кусок старику. Он продолжал таращить на меня глаза. Я поднес хлеб еще ближе, но старик только испуганно глядел на меня.

– Бери, – сказал я. – Не бойся!

Осторожно протянув руки, он взял хлеб. Он взял его обеими руками, он помял его, потом поднес хлеб к носу и понюхал его. И вдруг заплакал.

– Хлебушко, – прошептал он. – Хлебушко наш насущный!

И стал есть хлеб. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так жадно ел. Он все ел и ел. А когда доел последнюю корку, стал подбирать крошки с колен. И только подобрав все до последней крошки, снова взглянул на нас.

– Откуда вы? Откуда такой хлеб? Заклинаю вас всеми моими черными голодными днями, скажите: откуда вы?

– Мы из Страны Дальней. И хлеб оттуда.

– Зачем вы пришли сюда? – прошептал старик.

– Сразиться с рыцарем Като! – сказал я.

Только я это сказал, старик вскрикнул и свалился с лавки. Словно маленький серый клубок, покатился он по полу, а потом подполз к нам.

– Ступайте прочь! Уходите! Уходите откуда пришли! – шептал он. – Уходите, пока не поздно!

– Не уйду! – сказал я. – Я пришел сразиться с рыцарем Като.

Я произнес имя рыцаря Като громко и отчетливо как только мог. Онемев от страха, старик смотрел на меня, словно ожидал, что я вот-вот упаду мертвым.

– Тсс-тсс! – прошептал он. – Тише! Тебя могут услыхать стражники. Может, они уже подслушивают.