Текст книги "Повесть о карте"

Автор книги: Аскольд Шейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Что потерял этот самолет?

Петр Семенович жил у бабки Елизаветы месяца полтора. Иногда он на два-три дня уезжал на лошади в тайгу измерять углы с вышки на вышку.

Петр Семенович часто уезжал в тайгу.

Потом возвращался и до позднего вечера что-то считал у себя в комнате.

Однажды, перед очередным выездом, он сказал Володе:

– Я уезжаю, браток, дней на пять. А ты следи: тут наш самолет должен над вами летать…

И Володя начал следить. С утра до вечера он то и дело выглядывал на улицу, прислушиваясь. Даже по ночам ему вдруг грезился ровный могучий рокот, от которого гремели в избе стекла. Он вскакивал и бежал в сени.

– Экий ты неслух! – ворчала бабка. – И не спится-то тебе…

Самолета всё не было.

Когда Петр Семенович возвратился, Володя сразу же сказал ему об этом. Тот кивнул головой:

– И не могло быть. Небо-то, видишь, какое: облака, облака… А ведь самолет прилетит для того, чтобы с высоты в два километра фотографировать ваше Тошемское, горы, леса, речку вашу… У него там, браток, в фюзеляже фотоаппарат большой-большой… Фотографирует он на пленку шириной в тридцать три сантиметра, а длиной метров в шестьдесят. Кроме того, еще запасные кассеты есть. Можно несколько часов летать и всё снимать и снимать… По этим-то снимкам и сделают потом карту… Можно и без них, конечно; есть такие способы съемки. Но по снимкам выходит быстрей, точней, дешевле…

Вечер этого дня был хорош замечательно. Солнце садилось за лес, окрасив небо в малиново-зеленый цвет. Зеленым мерцали звезды.

Петр Семенович получил из дому письма, настроен он был поэтому очень хорошо и долго сидел на крыльце.

– Ну, Владимир, – сказал он, – завтра должен быть добрый день. Жди самолета. Съемочная погода будет, увидишь.

Утром Володя только стал завтракать, только откусил хлеб, как за окном что-то звякнуло, стукнуло и раздался голос соседского Мишки:

– Волька! Самолет, смотри, самолет!

Володя стрелой вылетел на улицу.

После прохладного полумрака дома, утро жаркого солнечного дня показалось ему ослепительным. Некоторое время он ничего не видел, свет заставлял его жмурить глаза. А Миша говорил восторженно:

– Гляди! Гляди! Прямо над нами идет!

Над головой действительно раздавался негромкий равномерный гул.

Вскоре и Володя увидел самолет. Двухмоторная серебристая птица плавно и ровно, как по ниточке, шла высоко над селом. Володя силился представить себе там, вверху, людей, большой фотоаппарат, тяжелые кассеты с десятками метров широченной пленки, но так и не мог связать всё это с маленьким, словно игрушечным, самолетиком.

Он возбужденно заговорил:

– Вот бы нам туда, Мишка! А? Вот бы!..

Самолет тем временем ушел за лес. Гул еще немного был слышен, потом пропал совсем.

– Это он местность для карты фотографирует, – стал объяснять Володя Мише. – Мы тоже с тобой вышли на карточке, наверно… Станут потом в городе карту делать, в увеличительное стекло посмотрят, – как думаешь, – увидят нас?

Миша был человек положительный. Он ответил подумав:

– Высоко больно летели… Я думаю, что только Ольгин батя на этой карточке выйдет… Он как раз по дороге шел…

Отец Оли Назаровой был самым высоким и толстым человеком села.

Володя хотел ответить ему и не успел: самолет показался снова. Он шел теперь не над селом, а в стороне, но также прямо и плавно.

– Как потерял что, – сказал Миша. – Так и ходит из края в край.

Володя был горд возможностью всё объяснить другу:

– Он же на ленту снимает, вроде кинопленки, только на широкую очень. Снимет одну полосу, потом рядом другую, потом третью…

Миша воодушевился вдруг:

– Ух и здóрово! – сказал он почему-то сжав кулаки. – Вырасту, обязательно буду на таком самолете карту снимать.

– Не карту, браток, – услышали оба они голос Петра Семеновича. – До карты далеко еще. Это пока только аэрофотоснимок.

Такой фотоаппарат ставят в самолет.

Аэрофотосъемка местности.

По этим-то снимкам и делают потом карту.

Расшифрованные картины

Перед тем как уехать из Тошемского, Петр Семенович привел к бабке Елизавете высокую загорелую девушку с выгоревшими на солнце светлыми волосами и сказал:

– Вот, Елизавета Никифоровна, новый постоялец. Прошу любить и жаловать. Тоже наш работник, и один из лучших к тому же. Девушка тихая, работящая, характера доброго…

– Что вы, Петр Семенович, – засмущалась девушка, – совсем я не такая хорошая…

Звали ее Наташей Лебедевой. Знакомясь с Володей, она, как равному, сильно пожала ему руку. На небольшой ладони ее были мозоли. Бабка Елизавета увидала их и заохала:

– Где же это ты, родимая, натрудила?

– А вы, Елизавета Никифоровна?

Наташа повернула кверху шершавую ладонь старухи и осторожно провела по ней пальцем.

– Я же деревенская, – говорила бабка, – а ты городская, деликатная…

– Я полевик, бабушка, – ответила Наташа. – Тут у меня в начале сезона рабочие попались такие, что топора держать не умели, ну и показала я им, как надо визирки[17]17
  Узкие просеки в лесу, чтобы пропустить луч зрения от инструмента до рейки.


[Закрыть] рубить… Работать – так с песней… Немало времени уже прошло, а мозоли всё не сходят…

Первое время Володя избегал Наташи. Он не мог так просто заходить к ней в комнатку, как прежде бывало к Петру Семеновичу, да и стеснялся задавать ей вопросы. Дело в том, что она очень нравилась ему. Красивая, сильная, всегда бодрая, гибкая, как пружина, она при встречах всегда вызывала в нем робость. Он стеснялся поднимать на нее глаза и лишь молча улыбался.

Дома Наташа бывала только в дождливые, хмурые дни. Тогда она раскладывала на своем столе блестящие никелем чертежные инструменты, расставляла флаконы с цветной тушью и целыми днями работала, тихонько напевая песенку про чибиса:

 
«У дороги чибис, у дороги чибис, —
Он кричит, волнуется, чудак…
А скажите – чьи вы?
А скажите – чьи вы?
И зачем, зачем идете вы сюда?..»
 

Володю очень интересовало, что она там делает. Когда однажды Наташа вышла из комнаты, он забежал в огород и прильнул к стеклу в ее комнате: на столе лежали какие-то темные глянцевые листки. Больше он ничего не успел рассмотреть. Наташа вошла в комнату, глаза их встретились. Улыбаясь, она постучала пальцем по стеклу. По движению губ Володя догадался, что она приглашает его зайти.

Он не зашел, конечно, а убежал на речку, в кусты, и там провел почти весь день. Ему было стыдно, что Наташа застала его за подглядыванием.

Когда же была погода хорошая, еще засветло к Наташе приходила вся ее бригада – три человека, всё тошемские жители, парни здоровенные, как медведи. За поясом у каждого был топор.

Наташа выходила к ним уже в плаще и в сапогах, с кожаной полевой сумкой через плечо и с квадратной доской в брезентовом чехле за спиной. Кто-нибудь из парней легко вскидывал на плечо дубовую лакированную треногу, другой брал в руку фанерный чемодан, третий – две длинных раскрашенных доски и большой полотняный зонт, и они уходили. Наташа шла всегда впереди, и издали казалось странным, что такая небольшая девушка ведет за собой трех здоровенных парней.

Возвращались они в такие дни поздно вечером.

Володя расспрашивал у парней, что они делали в лесу.

– Баловство, а не работа, – ответил румяный Елизар Попов, – я так всё больше с дальномерной рейкой стою.

Он показал на длинную доску, раскрашенную красными и белыми шашками.

– Просеку прочистим, чтобы от инструмента было видать, Серега да Мишка дальше рубят, а я стою, пока Наталия Ивановна отсчет возьмет по рейке.

– И много деревьев валите?

– Да нет… Ветки только ссекаем. Не на телеге же проезжать, а в трубу только чтобы видно до рейки было…

– А зачем это надо, Елизар? – спрашивал Володя.

– Так, видишь, оно какое дело: надо опознаки дать…

– Ну, а что такое – опознаки?

Елизар этого не знал.

Выяснилось всё очень просто.

Однажды вечером Наташа вышла на кухню, где Володя с бабкой ели картошку, и сказала:

– Елизавета Никифоровна и ты, Володя, дело вот какое: мне на завтра, на день один, надо Михаила Власова в Бурмантово послать, а погода хорошая должна быть… Жалко день терять. Не поработаешь ты, Володя, со мной денек?.. Не трудно будет, – рейку станешь держать…

Володин дух занялся. Но рот его был полон картошки, и ничего ответить он не мог.

– А чего ж не поработать? – ответила за него бабка. – Коли надо помочь, как же не поработать?

– Поможешь, Володя? – спросила Наташа и положила на плечо ему руку.

От радости он не мог ничего сказать и только кивал головой.

Вышли еще в темноте. Лишь на востоке розовела заря.

Утром вышли на работу.

Володе досталось нести рейку. Он положил ее на плечо, как коромысло. Вот он, как взрослый, идет на работу вместе со всеми…

Незаметно он обогнал даже Наташу. Мысль о будущем, о том, как через несколько лет и он будет проходить по дорогам страны в плаще и с полевой сумкой, влекла его, манила…

Хотя Елизар называл свою работу баловством, Володя изрядно устал за день. Но впечатлений было хоть отбавляй.

В чемодане находилась подзорная труба. Когда расставляли треногу и привинчивали к ней квадратную доску, вынутую из чехла, получался небольшой, очень удобный столик. Трубу тогда доставали и ставили на него. Ножка трубы была круглая и заканчивалась медной линейкой.

Ножка трубы была круглая и заканчивалась медной линейкой.

Куда смотрела труба, туда же направлялся и скошенный край линейки. Луч зрения трубы являлся как бы продолжением этого края.

Но всего интереснее было другое. Еще когда выходили из дому, Володя хотел взять нести не только рейку, но и квадратную доску в чехле – крышку трехногого столика. Наташа остановила его.

– Это я сама понесу, – сказала она.

Она заметила его огорчение и добавила:

– Планшет я всегда сама ношу. Для топографа это самое святое. Его надо очень беречь.

Поэтому, когда планшет потом освободили из чехла и привинтили к треноге, Володя не решался даже подойти близко, чтобы получше рассмотреть (он ждал у инструмента, пока Василий и Елизар прорубят визирку в кустах), и лишь издали тянул шею.

Наташа заметила это и подозвала его. Володя увидал, что планшет весь обклеен бумагой. Лишь в одном месте она была вырезана окошечком и там виднелся темный-претемный чертеж.

– Здесь, Володя, наклеены аэрофотоснимки, те самые, которые сделал самолет, – помнишь? – месяца два назад. Видишь, и дома вышли, и речки, и овраги. Сверху, конечно, всё не так выглядит, как с земли, сбоку, но понять можно, где что, особенно если уже опыт иметь. Снимки, правда, не сразу сюда наклеили, прежде еще с ними много пришлось поработать, но для нас с тобой сейчас другое важно. Наша задача, Володя, – превратить снимки в карту. Для этого нужно условными знаками показать, где дорога, где лес, где канава. И не просто дорога, а какая – шоссе, грунтовая, полевая. И лес не просто, а какой – лиственный, хвойный… Вот на снимке, видишь, квадратики – это дома. А на карте нужно еще показать, какие это дома, что в них: школа? больница? скотный двор?.. Узнать это просто – сходить и посмотреть. Потом нужно вычертить цветной тушью по специальным таблицам «Условных знаков». Вот видишь, здесь на планшете часть площади уже вычерчена: ручей проведен зеленым, дорога – черным, дома – черными прямоугольниками и квадратиками, обрыв у оврага – коричневыми зубчиками. Это и называется дешифрировать аэроснимок, то есть расшифровать его, объяснить…

А это некоторые условные знаки топографических карт.

В лесу, в поле – здесь я, конечно, сразу тушью не черчу, а показываю всё мягким простым карандашом. Приду домой, тогда уж и сделаю по всем правилам.

Планшет нужно очень беречь. Он, видишь, даже бумагой обклеен. Там, где надо работать, я вырезаю окошечко, делаю, что следует, а потом опять заклеиваю, чтобы зря не затирать это место… Карты вообще надо беречь, а планшет тем более – с него ведь и начинается жизнь карты.

Володя посмотрел на темное поле планшета, где, лишь приглядевшись, можно было различить зелень ручьев и коричневые зубчики оврагов или же квадратики домов, и удивился:

– А разве карты такие черные? Карты же белые?

– Так и планшет будет белым. Мы закончим здесь все работы, его отвезут в город, в камеральное производство, и там всю фотоэмульсию смоют особым раствором. Останется только то, что я чертила. Вот тогда уже получится самая настоящая карта. После этого ее отвезут на специальную фабрику и там напечатают с нее столько копий, сколько нужно, хоть сто тысяч.

Так, например, выглядит вулкан сверху и сбоку.

– А вот это зачем? – спросил Володя и хотел дотронуться до подзорной трубы.

Наташа осторожно отвела его руку.

– Это кипрегель. На карте, кроме дорог, лесов, мостов, болот, рек, поселков, показывают еще рельеф: горки, ямы, балки, обрывы. Для этого нужно определить, на сколько метров одна точка местности выше, другая ниже… Ты вот пойдешь, поставишь рейку торчком на землю, куда я скажу; я взгляну на нее в трубу кипрегеля и узнаю это. Есть книжка «Хочу быть топографом», специально для ребят написана, там ты можешь всё подробно прочитать… Кипрегель – инструмент хотя и простой, но трогать его неумелыми руками нельзя. От этого он неточно будет показывать…

Работали в основном так: Елизар и Володя ходили с рейками.

Володя ходил с рейкой.

Василий помогал Наташе переносить инструмент. Если было нужно, топором расчищал путь лучу зрения от кипрегеля до рейки. Елизар иногда помогал ему. Но вообще же снимали участок открытый: луга, поля да болота. Василий знай посиживал. Но зато Володе и Елизару пришлось походить изрядно.

Как только установят треногу, Наташа каждому из них скажет, на каких местах нужно становиться: на угол пашни, на перекрестке дорог, на вершину холма… И только Володя придет, только поставит рейку, как Наташа уже машет рукой: отсчет взяла, иди дальше.

В самую жару сделали перерыв. Сели под стогом сена, достали молоко, хлеб, картошку. Вместо столика положили набок чемодан от кипрегеля. Ели, разговаривали. От нагретой земли струился воздух, откуда то сверху неслась птичья песня. Володя рядом с собой положил рейку и, не отрывая глаз от обветренного лица Наташи, всё слушал и слушал ее рассказ о том, как делают карту.

Карта выходит в жизнь

После того, как фотоплан (Наташин планшет) отбелят, то есть смоют с него эмульсию, а потом и перечертят в просторном чертежном цехе так, чтобы каждая точка, линия, кружок или буква на нем были четкие, сочные, его принесут в большую комнату, где стоит огромный фотоаппарат.

В этот фотоаппарат можно забраться, как в темную комнатку.

Размер пластинок для него – метр на метр. Тут карту сфотографируют, но изготовят лишь негативы. Как известно, на негативе все черное получается белым и наоборот. Все линии, точки, надписи изобразятся на негативе карты четкими светлыми линиями.

Затем настанет очередь так называемой расчленительной ретуши. Негативы положат на столы со стеклянными крышками. Внизу зажгут лампочки. Ретушеры непрозрачной краской станут на просвет закрашивать на негативах кто ручьи и озера, кто дороги, кто горизонтали и овраги – каждый по– своему.

Но для чего это?

Карту печатают на специальной машине. Заложат туда бумагу и пропустят ее между вращающимися валами. На одном из них будет укреплен тонкий алюминиевый лист. Лист этот называется печатной формой. И если присмотреться, то можно сразу заметить, что к одним местам печатной формы краска легко пристает, к другим нет. Притиснется лист алюминия к промежуточному валу, обтянутому резиной, и оставит на нем краску. Этот вал провернется, касаясь листа бумаги, – появится рисунок карты. Та часть, конечно, которая печатается одним цветом.

Чтобы нанести и другие цвета, следует взять новую печатную форму, натереть ее нужной краской и опять пропустить бумагу между валами. На этой печатной форме краска пристанет уже к другим местам, поэтому иным получится и рисунок карты.

В чем здесь дело?

Печатные формы готовят так. Берут тонкий лист алюминия и хорошо промывают и протирают его. Потом обливают специальным раствором, и лист превращается в своеобразную фотографическую пластинку с очень маленькой чувствительностью. На него накладывают негатив и освещают самым ярким светом.

Часть старой русской карты масштаба 1:42 000.

Те места, где на карте были линии, точки, буквы, на негативе вышли прозрачными. В них свет свободно пройдет до алюминиевой пластины и «задубит» в этих местах нанесенные на нее химические вещества. Если теперь смыть водою то, что не задубилось, – печатная форма будет готова.

Можно ставить ее в машину и включать станок. Вещества так подобраны, что краска пристанет лишь на «задубленные» места. С них она и перейдет на бумагу.

Эта машина печатает карты.

Что же делают ретушеры? Они непрозрачной краской так закрашивают негативы, чтобы на каждом из них оставалось лишь то, что может быть на одной печатной форме, то есть то, что на карте печатается одним цветом: черным так черным, синим так синим, коричневым так коричневым.

Для карты в один цвет готовят один негатив. Ретушеру там нечего делать.

На карте масштаба «один на миллион» ни за что не показать то же самое, что и на карте масштаба «один на пятьдесят тысяч».

Совсем другое дето, конечно, если цветов будет десять.

Но вот печатная форма готова, установлена. Машина пущена в ход. Тысячи листов за час успевает протащить она между валами. Когда в Ленинград прибывали папанинцы, снятые со льдины, к их приезду сто тысяч карт Арктики отпечатали всего за шестьдесят часов. Карта была шестицветная, и, значит, за это время печатные машины сделали шестьсот тысяч оттисков.

Но это еще не предел скорости.

В годы войны от начала фотографирования в воздухе до передачи войскам карты в три-пять цветов порой проходило менее суток. Вот это была скорость! Фронт требовал – работали по-фронтовому.

Непосредственно на местности снимают только карты масштабов крупных, или, как еще называют их, карты топографические («один на двести тысяч» и крупнее). Остальные же получают иначе: их составляют, уменьшая крупномасштабные.

Составление – сложный процесс. На уменьшенной площади нельзя, показать всё то, что было на картах крупных масштабов, – просто не хватит места.

Составитель должен «обобщать» – отбрасывать, объединять… Чтобы не сделать ошибок, нужно хорошо знать природные особенности местности, ясно понимать, кто будет пользоваться картой: летчик или моряк, школьник или агроном; что он будет от нее требовать, ответы на какие вопросы искать.

А потом эти карты точно так же привозят на картографическую фабрику, готовят негативы, ретушируют их, переводят изображение на листы алюминия или цинка и, наконец, печатают на полиграфических машинах.

Лист карты… Сотни людей различных профессий трудились над ним. И те, кто деревья леса превращал в лучшую картографическую бумагу, и те, кто добывал серебро для фотоэмульсии, и те, кто ходил по полям и горам, дешифрируя снимки или же измеряя углы триангуляции, и те, кто строил печатные машины или готовил лучшие сорта туши и красок. Всех не перечислишь.

Спасибо им.

ИЗ ИСТОРИИ КАРТЫ

Самые древние карты

Языки пламени костра отбрасывают на стены пещеры огромные уродливые тени. Люди, одетые в звериные шкуры, теснятся у огня. Холодно, темно, идет снег. Люди голодны.

Лишь один из них знает, где лежит мамонт, убитый всего два дня назад. Это была легкая добыча! Зверь застрял в неглубоком болоте, провалившись сквозь тонкую промерзшую корку, выбился из сил. И тогда четыре лучших охотника рода костяными копьями добили его.

Всю тушу они не могли унести, конечно. Взяли с собой только части передних ног да кусок бивня на острия копий и иглы. На обратном пути трое погибли, переходя горный поток. На четвертого напали волки. С трудом он отбился от них и, израненный, едва смог добраться к родному костру.

Люди в пещере были голодны. А там, за рекой, находилась целая гора мяса – убитый мамонт… Но ведь никто же не знает дороги к нему. По рассказам раненого охотника ходили искали… Бесполезно. Снег скрыл следы. Нет. Не найти. Придется ждать, пока раненый сам сможет повести их. А тому всё хуже… Снег идет, идет… Голодным людям в пещере неуютно, нерадостно. Зима – тяжелое время, темное, трудное.

Духовный мир этих людей еще не очень сложен. Не богат и язык их. Но они уже хорошо понимают друг друга, вместе охотятся – всем родом. У них есть огонь и каменные и костяные орудия. Иглами из мамонтовой кости они уже умеют шить одежду из кожи и меха. Их интересы не ограничены едой и питьем. Недаром же рисунки зверей украшают стены пещеры. И недаром из кости с таким старанием вырезаются кремневыми ножами фигурки людей и животных. Многие из этих фигурок дошли до нас и поражают точностью изображения и высокой художественностью.

Раненый охотник приподнялся, пытаясь встать Закружилась голова, он упал и долго лежал на спине. В костер подбросили дров. Огонь осветил стену у его изголовья. Там был рисунок: олени веером разбегаются в разные стороны[18]18
  Подлинный рисунок на потолке грота кургана Каменная Могила, Мелитопольского района Днепропетровской области.


[Закрыть].

Там был рисунок: олени веером разбегаются в разные стороны.

Как совсем недавно все это было! Совсем недавно еще он, полный сил, ловкий, подвижный, незаметно подкрался к оленьему стаду и, прежде чем животные разбежались, поразил копьем двух из них. В тот день в пещере был настоящий праздник, и именно в память об этом событии выцарапал он на стене рисунок… Как недавно было то, а теперь… Вернутся ли силы к нему?

Он взял острый кремневый осколок и стал водить им по мягкому песчанику стены пещеры, вырисовывая все детали своей последней охоты.

Вот они вышли из пещеры, миновали холм с острой вершиной, перешли реку, спугнули у озера оленей, но не смогли догнать их. Потом наткнулись на носорога. Зверь был осторожен и не подпустил близко.

Они прошли мимо леса, увидели болото и на нем темный двигающийся бугор. Мамонт!

Это он первый понял, что зверь завяз и не может идти. Вот с копьями наперевес они бросились к зверю. Их-то прекрасно держало подмерзшее болото…

В его мозгу вставала каждая деталь охоты, каждая мелочь. Следуя мысли, кремневый осколок рисовал на мягком камне: вот кружок – это пещера; от нее тянется тонкая линия – это путь, каким они двигались. Линия прошла мимо кружка с острым углом сверху – это они миновали холм с острой вершиной… А вот волнистая линия – река. За ней – овал. Это то озеро, где попались олени. Олени убежали. Он так и нарисовал их бегущими… Еще овал – второе озеро. За ним болото, где лежал мамонт…

Увлеченный охотник не замечал, что все сидящие у костра уже давно следят за ним.

Охотник не замечал, что за ним давно уже наблюдают.

Едва он нарисовал, как фигурки людей с копьями бросаются к бугру, из которого завитушками торчат бивни, все вскочили. Они знали теперь, где добыча!

Было это в конце ледникового периода, десятки тысяч лет назад…

Это чукотская карта на коже. Она не очень стара: ей, вероятно, не более ста лет.

Свои первые карты люди чертили палочками и острыми обломками кремней и кости на песке, на снегу, реже на мягких камнях.

Материал это был очень непрочный, и до наших дней такие карты не сохранились.

Так выглядят «рельефные» карты эскимосов, созданные, по-видимому, всего лишь в прошлом веке.

Иногда на стенах пещер мы встречаем рисунки, отдаленно похожие на карты, но что это на самом деле, установить не удается. Впрочем, ведь и любая примитивная карта обычно мало понятна без объяснений. И все– таки мы точно знаем, что доисторический человек знал о карте и часто ею пользовался.

Многие народы Крайнего Севера, Африки, Южной и Северной Америки позже других приобщились к современной культуре. Но как бы дики ни были эти люди, у всех у них всегда находили карты. Их вырезали на камне, на коре, бересте, чертили на снегу и песке. Иногда их строили из палочек и раковин (например, жители Океании) или вырезали из дерева в виде рельефных фигур (как эскимосы). Многие карты без объяснений их создателей сразу и не удается понять. Но сами эскимосы и бушмены, ненцы и индейцы прекрасно ими пользуются.

Это одно, что позволяет прямо сказать: да, у древних людей карты были. Но ведь, кроме того, и те первые карты, которые дошли до нас, достаточно старые.

Лет пятьдесят назад при раскопке кургана около города Майкопа была найдена серебряная ваза. И хотя она пролежала в земле около пяти тысяч лет, сохранилась прекрасно. Самое же главное то, что рисунок на ней представляет собой изображение рек, текущих с Кавказских гор.

Изображение на Майкопской вазе. Это один из древнейших картографических памятников. Он хранится в Ленинграде в Государственном Эрмитаже.