Текст книги "Резидент"
Автор книги: Аскольд Шейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Женщина с мальчиком взяла его на руки и, как самое дорогое, со страхом, застывшим в глазах, прижала к себе, но тот захлопал в ладоши:
– Праздник? Это праздник, мамочка?..
У околицы их обступили бородатые грязные люди в старых солдатских шинелях.
– Откуда идете? Из каких мест? – спрашивали они.
Мужчина в кожаной куртке и с наганом в деревянной кобуре у пояса вдруг скорым шагом подошел к солдатам, и они, не обращая внимания на беженцев, заспешили к лесу.
ГЛАВА 15
Ночевала она в бедняцкой избе. Вареной картошкой без соли ее накормили даром. Впрочем, большего не было и у самих хозяев. Она сидела на полу у печки, а за столом, возле коптилки, сгрудились мужики.
Уже совсем поздно ночью пришел тот мужчина в кожаной куртке, которого они встретили у околицы. Говорил он горячо и громко, много раз повторяя одно и то же, но сморенная усталостью Мария, сколько ни вслушивалась в его слова, ничего не смогла понять.
Когда хозяйка давала ей подостлать тулуп, Мария спросила, кивнув в сторону стола:
– Комиссар?
– Ни, – шепотом ответила та. – Комиссара в каллистратов день из обреза убили. Командир это, Ельцин, питерский он, – она тесней прижалась к ней. – Комбед в селе нашем организуют. Власть такая будет теперь, а мужика маво в председатели. Ой, как же страшно: вдруг казаки придут? Порубают же, господи, а он такой, что и мухи не обидит…
Утром по совету хозяев избы Мария пошла к Ельцину в штаб отряда. Он помещался в доме под флагом. По скрипучей лестнице она поднялась на второй этаж, боец с красной повязкой на рукаве указал ей, в какую дверь войти, она открыла эту дверь и испуганно отшатнулась: посреди комнаты стояла огромная дубовая кровать, а на ней что-то белело, будто там, обнявшись, спали люди.
Пожалуй, если бы не знакомый ей уже голос Ельцина: «Минуточку подождите, товарищ!» – она, наверно, вообще б убежала. В растерянности она остановилась у входа, опасливо глядя на кровать. У окна на табуретках сидели Ельцин и Федорка.
– Наш отряд не простой, – говорил Ельцин. – Приходим в село, организуем комитет бедноты, передаем ему власть.
– От кого забираете-то ее? От Совета?
– Да.
– Но власть-то ведь у вас Советская?
– Советская. Власть трудящихся.
– Как же Советская, если вы Совет теперь по боку!
«Господи, – подумала Мария, вдруг вспомнив то, что говорилось вокруг нее вчера вечером и как-то разом осмыслив все это, – чего ж тут не понимать?»
– От того, что управление переходит к комитету бедноты, – терпеливо продолжал Ельцин, – Советская власть лишь укрепляется. Что получилось? Бедняки в кабале сотни лет ходили. А кулак – мужик оборотистый, издавна привык главенствовать. Он и в Советы пролез. Ждать, пока бедняк сам поднимется, нельзя: хлеб народу нужен сегодня. А хлеб у кого? У кулака. Как его взять? Взять надо помимо Совета, потому что кулацкий Совет кулака не обидит. Эсеры думали: грянет революция – и сразу мир да гладь, ан нет. Покато углы обобьются, – он встал, подошел к кровати, взял пачку листовок (они-то горой и лежали на ней!), протянул Федорке. – Прочти. Коли в отряд вступать так и не захочешь, с собой возьми, другим раздашь. Это товарищ Ленин писал о самых наших главных задачах, – он подошел к Марии, которая все еще стояла у порога. – Вы ко мне, товарищ?
О Степане Мария знала только, что он отступил с шахтерским полком. Где этот полк сейчас, Ельцин сказать ей не смог, но, выслушав рассказ о том, почему она ушла с Дона, кто и как посоветовал ей пробраться в Воронеж, как она переходила фронт, некоторое время помолчал, думая.
– Куда ты одна пойдешь? – сказал он. – Вдруг на банду напорешься? Не хватает тебе еще этого счастья. У нас ведь жизнь сейчас тут сложная. Через день-другой в Воронеж наряд будет. С ним ты и отправишься.
– А вы это правду мне говорите? – робко спросила Мария.
– Будет обязательно. Да соглашайся, чудачка! Быстрее все равно тебе никак не попасть. А эти дни с фельдшером поработаешь. Хоть денек ему помоги. И тебе, и нам польза будет. Наш отряд не простой. Задача перед ним поставлена очень важная.
– Я слышала, – сказала она. – Вы в селах у власти трудящихся ставите.
– Правильно! – воскликнул Ельцин. – Умница ты, сразу видать.
Она ушла в лазарет – это была такая ж изба, как остальные, только на лавках и койках в ней лежали и сидели бойцы; а часа через два какой-то старик вдруг явился, чтобы перевязать руку. Рана выглядела странно, словно бы он со всего маху напоролся ладонью на толстый гвоздь. Но еще удивительней показалось Марии то, что старик не разрешил мазать рану йодом и не захотел, чтобы ее перевязали бинтом. Он решительно, словно хозяин, снял с гвоздя на стене грязное холщовое полотенце, зажав его угол в зубах, здоровой рукой оторвал узкую полосу, сказал, блеснув совсем молодыми, озорными глазами:
– Вот этим бинтуй, красавица…
И только старик ушел, Марию срочно вызвал Ельцин. В штабе отряда навстречу ей по лестнице прогрохотали сапогами командиры взводов. По их голосам она поняла, что получено какое-то важное известие. Она вошла в уже знакомую комнату с кроватью. Ельцин стоял у окна и смотрел в сторону леса. Мария тоже взглянула в окно: бодро, торопливыми шагами, ее старик уходил от села.
– Я этого деда перевязывала сейчас, – сказала она. – Подозрительный он какой-то: и не старый совсем, и йодом не захотел руку смазать, и бинтовать не дал.
– Ты о ком, товарищ? – спросил Ельцин. – О нем? – он указал в окошко. – Пусть идет, странничек! – он взмахнул рукой и проговорил, по-прежнему не отрывая глаз от леса: – Мы на направлении главного удара оказались. Стоять будем насмерть. За нами Бобров, за нами Воронеж. Ты уедешь не завтра, сейчас уедешь. Только б из пушек не ударили. Две тройки на Воронеж пойдут. В штаб армии попадешь, расскажешь про Дон, все, что мне говорила. Им важно это.
Он вдруг что-то увидел в окно и, схватив Марию под руку, потащил за собой. Они вышли на крыльцо. Мимо дома цепочками бежали бойцы. Ельцину тоже было надо куда-то спешить, но тачанки все не подходили, и это задерживало его.
Из-за угла дома вылетел верховой, крикнул:
– Дозор весь порезали!
И вдруг и верховой, и стена дома, и небосвод осветились резким светом, и затем стена начала валиться на нее и на Ельцина, и раздался страшный, раскатистый грохот.
Придя в себя, она увидела, что лежит на земле, а мимо проносится черно-коричневая лавина всадников. Земля, отлетая от лошадиных копыт, била в лицо. Где-то совсем рядом раздавались треск пулемета, крики «ура».
Она приподнялась на колени. Удушливый дым налетал волнами. Во время одного из просветов она увидела Ельцина. Он лежал шагах в пяти от нее. Глаза его остекленело смотрели в небо. Под затылком расплылась и уже впиталась в рыхлый, вспаханный взрывом песок кровавая лужа. Левая рука его была неловко подвернута под спину, в правой он держал бутылочную гранату с привязанным к ней пакетом, величиной с портсигар. Видимо, его-то он и собирался отправить в Воронеж.
Она подползла к Ельцину. Приложила ухо к груди. Сердце не билось.
Ну что ж. Она сама доставит пакет в Воронеж. А граната на тот случай, если ее схватят казаки. Она не глупее других. Она все понимает. Пакет не должен достаться врагу.
Ей было как родного жаль Ельцина. Она знала его очень недолго. И в то же время чувствовала, что более доброго и хорошего человека еще не встречала в своей жизни.
Она огляделась. Над селом бушевал огонь. Языки пламени, серого и черного дыма сливались в небе в гигантский столб, затмевая солнце. Стрельба утихла. Ржанье и конский топот, крики, мычанье коров, вой собак прорывались время от времени сквозь треск горящего дома рядом с ними. Огневыми бабочками летали листовки.
Мария спрятала гранату с пакетом на груди и, пригнувшись и опираясь на палку, побрела вниз, к реке. Ушибленная спина не разгибалась, руки и ноги дрожали, мучила тошнота, перед глазами плыли круги.
За Дон ей удалось перебраться лишь верстах в десяти от села. Там она наткнулась на окопы. В них были красные. Весть о наступлении белоказаков уже дошла до них. Ее ни о чем особенно не расспрашивали: вместе с ней пришло еще несколько бойцов их отряда. Они все рассказали.
Здесь располагалась большая воинская часть. Обоз ее срочно уходил в Воронеж. Марии разрешили ехать с ним.
Сидя в телеге, она обнаружила, что пакет отвязался от гранаты и тряпка, в которую он был завернут, разлезлась. Она развернула его, нашла на обертке адрес и фамилию: «Дорожников». Под оберткой находились какие-то ленты из тонкой бумаги, мелко исписанные черными чернилами. Почерк на одной из лент показался ей знакомым. Она прочла:
«18 ч. 35 м. 3 оф. 17 т. 4 пл. ор. 6 пл. гр.
17 ч. 50 м. 1 оф. 15 т. 7 пл. ор. 3 пл. гр. …»
«Да ведь это Леонтий Шорохов писал, – подумала она почти с ужасом. – Он же точно так цифры на именинах у Дуси писал, когда с Горинько торговался! Нет. Я с ума схожу. Он мне теперь всюду мерещится. Да что ж это со мною творится?..»
ГЛАВА 16
Из всех связных – приходивших под видом казаков, нищих, пастухов, перекупщиков, колбасников, кожевников, покупателей солонины, мяса, костей – Леонтий с первой же их встречи 23 октября особенно полюбил Василия.
Правда и то, что лишь он один, как старший по должности, придя, вступил с ним тогда в разговор. Остальные на минутной, словно случайной встрече, забирали сводки, передавали очередной пароль. Деньги на расходы Леонтию вообще не приносили – их давала торговля, с самого начала достаточно масштабная и доходная.
Первого ноября, через пять суток после взрыва Сергинского моста, Василий появился снова. Он пришел под видом торговца подсолнечным маслом – черная поддевка, сапоги, усы – и сидел на базаре, разложив на столе бутыли. День только начинался. Красноватые лучи утреннего холодного солнца, прорываясь сквозь редкий забор, решетчатыми тенями прочерчивали базарную площадь.
Леонтий вертел в руках бутылку с маслом, пробовал его на вкус, нюхал и подробно рассказывал историю взрыва. Народа поблизости не было. Со стороны все Выглядело, как обстоятельный разговор покупателя и продавца.
Он понимал, что Василий явился так быстро опять, чтобы узнать подробности этого дела самому, и старался рассказать все как можно обстоятельней. Закончив, он спросил:
– Ну как?
– Плохо, – ответил Василий.
– Но роль это сыграет какую-нибудь?
– Да.
– Что ж тогда плохо?
– Подпольщики – организация массовая. У них задача – весь народ поднять. Над этим Донское бюро РКП(б) работает, газету свою выпускает, листовки, воззвания, забастовками руководит, восстание готовит, Походный Круг советского донского войска образовало, помогает казачьей бедноте полки красных казаков создавать… Ну а ты – военнослужащий, красноармеец. Поставили на пост, стой до конца. Я сводку получил, глазам своим не поверил.
– И ринулся меня спасать?
– Еще бы!
– Но позволь! Ты же сам говоришь, что задержка переброски этих составов сыграет роль. Ну а задача у нас всех одна! Что же я тогда, по-твоему, неправильно сделал?
– Ты лишнее сделал! Сначала все шло хорошо: обнаружил факт, отразил его в сводке, передал связному.
– Да, но когда передал! Лишь утром, уже после того, как один состав мы взорвали, а два других назад ушли! И теперь ведь ясно, что было: снаряды с фронта на фронт перебрасывали.
– Ну, значит, если уж такой крайний случай подошел, надо было подкинуть эти сведения подполью, но так, чтобы там не знали, от кого они! Чтобы считали, что сами на них натолкнулись! А не мог сделать так – надо было молчать!
– Но ведь задача у нас всех одна, – повторил Леонтий, чувствуя теперь, как слаб на самом деле этот его главный довод.
– Общая – да. Ближайшая – нет. Ты же звено в цепи! На то, что ты и дальше будешь находиться на своем посту, штаб фронта рассчитывает. Диверсии – дело других. При диверсии всегда след остается, и, значит, тебе, нашему резиденту, заниматься ими нельзя. Тебе тогда надо район работы все время менять. Это партизаны и делают, – Василий стал затыкать свои бутылки, показывая, что разговор пора заканчивать. – Как торговля идет?
– Средне. Деньги сейчас в цене медленней падают, чем скотина тощает: травы-то уже нет. Значит, выгодней излишек капитала в деньгах держать, а не в живности. Старые торговцы это раньше меня учуяли.
– Не проторгуешься?
– Я? Да что ты! Я уже распродажу начал. Еще и барыш наживу! Не беспокойся. Торговец из меня превосходный выходит. Не то что разведчик.
– Повторяю. Твое оружие – тайна. Твое положение прочно до той поры, пока о тебе знает строго проверенный круг людей.
– Это я понимаю.
– Понимаешь, но, видимо, плохо. Не твое дело эшелоны взрывать. Твое дело – чтобы ни один из них мимо твоих глаз не прошел. Мелочь это? Учили мало тебя. Отсюда и кажется; коли сам не взорвал, так ничего и не сделано. Потому и сеть не развиваешь: только себе одному доверяешь. Но ведь от этого ты устаешь чрезмерно и начинаешь терять терпение. Если сам не можешь здесь никого подобрать, скажи – подошлем.
– Кто там меня учил! В партячейку вызвали, в порядке партийной дисциплины дали приказ: «Переходишь на разведработу». А я тогда в Бердянске в профсовете работал и на это место тоже решением партячейки попал: я же токарь, мое дело – у станка стоять. Ответил: «Есть». А ведь отступление шло. В разведотделе в одной комнате меня в курс дела вводят, рядом документы жгут, за окном трехдюймовка бахает… Да и грамотность у меня – два класса церковно-приходской, все остальное своим горбом постигал.
– В том и беда. Значения своей работы ты просто не знаешь. Ведь уже по одному тому, на сколько времени эшелоны дивизии отстают друг от друга, наши штабные товарищи десятки выводов сделают: и откуда их перебрасывают, и сколько суток идет переброска, и когда она началась. А коли знаешь еще, какие части дивизии в первых эталонах, какие в последних – квартирьеры, стрелковые, артиллерия, конные, – получается совсем полная картина: на фронт едут или для отдыха, сразу в бой или на спокойный участок. Это ж наука! Ты должен себя как зеницу ока беречь. Да если ты хотя эшелон взорвал, а сам благодаря этому провалился, что нас тут ожидает? Слепота!
– Не выдержал, – сказал Леонтий, признавая этими словами свою вину. – Но если бы из Донбасса отряд Марапулиса подтянули, мы б и второй эшелон подорвали. Может, и третий.
Василий начал укладывать бутылки в мешок. Со стороны это выглядело так: не сторговались.
– В общем, я доложу. Какое товарищи решение примут, не знаю, Все зависит от того, сколько людей тут о тебе уже знает.
– Знают трое: Настя, Матвей, Харлампий Чагин. На операции больше никого не было. Я просил никому обо мне не говорить.
– Если эти товарищи действительно преданы рабочему делу, передай им: пусть забудут, кто ты. Я тебя как большевика обязываю, а как командир – приказ даю. Не выполнишь, отзовем. «Не выдержал», – передразнил он и рассердился: – А мы таких, что не могут выдержать, и не посылаем. Мы чекисты с тобой. Слыхал это слово?
– Еще бы. Боятся тут его, как чумы.
– Пусть боятся. Для нас это – высшая гордость. И помни: мы там, у себя, по четверти фунта хлеба даем. В Петрограде красноармейцам в иные сутки фунт овса – вот вся и еда, а ведь они люди, не лошади. И выдерживают!.. Стой, идет кто-то.
Леонтий огляделся: за рядами пустых лотков не спеша проходила женщина.
– Дорого, – сказал он тем же тоном, каким говорил прежде. – Куда там! Человек ты вроде хороший, и крест на шее, а дерешь – будь здрав.
– А ты попробуй семечко собрать, да поджарить, да сбить, да привезти, – ответил Василий, поддерживая игру.
Женщина прошла мимо, но, зайдя за лоток с высокими боковинками, остановилась. Ее ноги были видны Леонтию и Василию, но сама она то ли не сообразила этого, то ли и не пряталась от них.
– Уходи, – проговорил Василий. – И делай, как сказано. Пароль: «Макс», отзыв: «В Могилеве у меня с таким именем родственник». Ориентировочно жди его в пятницу. Если решим отозвать, он привезет приказ.
ГЛАВА 17
Приближаясь к дому, Леонтий увидел Настю. Она сидела на лавочке. Заметив в конце переулка его, она встала и скрылась во дворе. «Что это? – подумал он. – Если кто-нибудь наблюдает, он же сразу на заметку возьмет!» Он осторожно оглядел улицу и похолодел: на противоположной стороне, возле парикмахерской, стоял Афанасий. Опершись о стену, он лускал семечки.
«Пройти мимо? Не зайти домой? Еще хуже, опасней. Но что ж это все значит?..»
Леонтий вошел в дом, жадно, как после долгой отлучки, оглядываясь. Настя встретила его восторженным шепотом:
– Знаешь, кто у нас? Я его в твою комнату провела.
Леонтий прошел туда. Из-за стола навстречу ему порывисто поднялся парень в косоворотке и шароварах. Это был Матвей. Они обнялись.
– Знал бы ты, какие хлопцы у нас, – начал Матвей. – Я затем и пришел, чтобы с тобой связь держать…
Леонтий положил на плечо ему руку. По росту Матвей уже почти сравнялся с ним. Как он вытянулся за эти недели!
– Подожди, Матюша, послушай. Я больше в ваши дела не мешаюсь. Как хотите, так и делайте. А про меня треба забыть. Я – мясоторговец Шорохов, и ничего-ничего больше. Вчистую забудь. Ты обо мне в отряде там не болтал?
– Болтал, – передразнил его Матвей. – Это бабы на базаре болтают, а я кому надо сказал.
– Кому?
– Кому надо, тому и сказал.
– Я спрашиваю: кому?
– А я отвечаю: командиру отряда сказал. Иначе как бы это он меня сюда связь с тобой налаживать отпустил?
– Ну так вот, ты его осторожно так, чтобы другие не слышали, предупредишь: про меня нужно забыть, – он повернулся к Насте. – И ты, Настя, тоже.
Улыбка сошла с лица Насти.
– Забыть? Как это? Почему? – начала она, но Матвей перебил ее, резко сбросив со своего плеча руку Леонтия.
– Трусишь? – спросил он, и Леонтия поразила прозвучавшая вдруг в его голосе подозрительность. – Испугался было, что красные победят? Выслуживаться на всякий случай начал? А теперь назад?
Леонтий ответил не сразу и кратко:
– Приказ получил.
– От кого? – спросил Матвей насмешливо. – Докажи.
Леонтий пожал плечами:
– От того, от кого всегда получал. А доказывать… Чем я могу доказать? В таком деле бумаги не пишут.
– Может, по такому же приказу ты и меня тогда на переезде чуть под шомпола не подвел? «Стой! Стой! Хуже будет!» – это не ты кричал? Нашим и вашим торгуешь?
По уже въевшейся привычке скрывать за улыбкой обиду, Леонтий рассмеялся:
– При чем здесь я? Ты же сам, после того как ворота намазал, в скутовском саду на дереве сидел: нате, мол, хватайте, это я все устроил! Я бы только взятку дал, чтобы тебя не до смерти запороли. Что ты к составу прицепишься, как я мог рассчитывать?.. Ну а с кем я торгую? – увидев, что Матвей смотрит с прежним презрением, он прибавил, отвернувшись – ему не хотелось видеть его лицо: – Я со всеми торгую. Должен так. Ну и на деревьях без толку не торчу.
– Ты это не трожь! – крикнул Матвей.
– А ты не ори. Иди в свой отряд, и чтобы – все, забудь про меня. Харлампию обязательно скажи.
– Да что же я скажу? Что ты контра на самом-то деле? Что только прикинулся: «Я ваш, я с Южного фронта…» Так, что ли?
– Именно так и скажи. Не скажешь – большой вред Красной Армии принесешь. И чтобы потом, если даже на куски тебя резать будут, на этом стоял.
– Но мне-то как брата с такой славой иметь?
Леонтий, не оборачиваясь, проговорил:
– Что я тебе на это отвечу? Не маленький, понимаешь… Уходить будешь, дворами иди: Афанасий Гаврилов в переулке стоит. Он тебя в любой одежде узнает.
– Уйду, уйду, – повторял Матвей. – А только с какой рожей я в отряд вернусь? Ты думаешь, легко мне там теперь будет?..
Леонтий не ответил.
Когда дверь за Матвеем захлопнулась, Настя подошла к Леонтию, стала против него и, глядя в глаза, как в ту ночь, когда они отправились на хутор к Харлампию, спросила:
– Это правда?
– Что, Настенка?
– Что ты приказ получил?
С минуту он молчал. Если следовать тому, что говорил Василий, надо и с ней, как с Матвеем договориться, а лучше б, может, обмануть, уверить, будто все то было капризом, следствием страха, растерянности. Но как обмануть?
Он ответил:
– Правда.
Она взмахнула рукой, словно посылая привет:
– Оттуда?
– Оттуда, Настя.
– А ты и теперь большевик? Ты не сердись, что я спрашиваю.
– Да. Надо, чтобы все-все по-прежнему было.
– Хорошо, – ответила Настя. – Все так и будет. Можно я с тобой работать стану? Я тебе обещаю: от меня ни в жисть никто ничего не узнает. И в лавку ты меня возьмешь помогать.
Он опять ответил не сразу. Сгорит ведь. Тогда и он сгорит. Он-то пусть. Устал как-то очень сегодня. А ее – жаль.
Ответил:
– Ладно. Но только не сразу. И чтобы внешне все как и прежде было. Это первое. И второе: все твои связи с подпольем, с Харлампием должны на нет сойти. Поняла? Тогда и начнешь работать.
– Хорошо, – повторила Настя. – Все так и будет.
Глаза ее сияли такой любовью к нему и таким восторгом, что он с тревогой подумал: «Выдаст, видом своим счастливым выдаст. По природе такая! И виновата не будет ни в чем!»
