Текст книги "Резидент"
Автор книги: Аскольд Шейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Аскольд Львович Шейкин
Резидент
ГЛАВА 1
22 октября 1918 года, утром, в начале десятого, собаки небольшого степного городка на севере Области Войска Донского словно взбесились.
Все началось, когда в двухэтажный особняк виноторговца Скутова входил начальник городского контрразведывательного отделения штаб-ротмистр Семен Фотиевич Варенцов. Едва открылась парадная дверь, навстречу ему вылетел пегий хозяйский пес Бараб. Чуть не сбив с ног стражника Ярошенко, стоявшего на посту, он бросился к воротам, обнюхал их и завыл.
В это мгновение еще можно было что-либо предпринять: увести собаку куда-нибудь, запереть. Но стражник Ярошенко немного помедлил, ожидая, что вслед за Барабом выйдет сам Скутов, а уже через минуту было поздно: от соседнего особняка подбежал пес председателя городской управы Фокс. Ярошенко замахнулся на него прикладом и крикнул: «Тю!» – но это не помогло. Напротив! Фокс метнулся под ноги стражнику и стал деятельно обнюхивать его сапоги.
И тогда Ярошенко привалился спиной к стенке дома и начал гнать от себя собаку, отпихивая ее то одной, то другой ногой и видя, что рядом с Фоксом уже борзая торговца зерном и мясом Горинько, бульдог протоиерея кафедрального собора Георгия Благовидова, волкодав, самих Варенцовых, из которых отец – богатейший торговец, а сын – начальник городской контрразведки! И все эти собаки, рыча друг на друга, рвутся к ярошенковским сапогам!
В прошлом, еще до всех перемен власти, до того, как была создана милиция, недавно переименованная в стражу, Ярошенко служил нижним чином в полиции и повидал всякого, но тут он растерялся. Он бросился к парадной двери и заколотил по ней кулаками.
На стук выскочил начальник караула – старший урядник 3-го отдельного казачьего полка Степанюк; подбежали стражники, стоявшие по углам кирпичного скутовского забора; появился старший приказчик Скутова Елизаров – грузный дядя с квадратным лицом и в казацком кафтане, но уже оказалось поздно: вой и лай раздавались по всему городу. К дому мчались лохматые, в репьях и со свалявшейся шерстью бездомные собаки; бесновались цепняки. А собак в городе было много. В эту смутную пору их держали почти в каждом дворе.
Степанюк прижал Ярошенко к забору, грозил кулаком:
– Куда ты смотрел, па-адлец! Я т-тебе покажу!..
В окошках окружающих домов забелели лица. Всю ночь в окрестностях скутовского дома патрули обшаривали дворы в поисках подозрительных. Обыватели выходить на улицу боялись, окна открывать тоже, но любопытства пересилить не могли и жались к стеклам.
Прибежала баба с кочергой и в грязном переднике – скутовская кухарка. Замахнулась на собак, но ударить побоялась: разорвут.
Тем временем у ворот выросла толпа. Здесь уже были высокий жилистый старик – сам Горинько, Варенцов-отец, мясоторговец Леонтий Шорохов, несмотря на ранний час одетый так, словно собирался отправиться в гости – в черном костюме, крахмальной рубашке, с большим пестрым галстуком. Придерживая рукой полы халата, брезгливо морщась, прибрела через улицу старуха в чепце – жена какого-то из арестованных большевиками министров Временного правительства, сбежавшая на Дон почти год назад. Это все были очень известные в городе люди. Стражники не посмели не подпустить их к дому Скутова.
И такая шла кутерьма! Варенцов-старший все пытался рукоятью крючковатой палки зацепить за ошейник свою собаку и оттащить от ворот. Шорохов (он явился за компанию с Варенцовым) подбадривал его жестами. Собачонка жены бывшего министра удрала вместе с поводком Старуха поймала его и безуспешно тянула изо всех сил.
Ударами ног отбиваясь от собак, Ярошенко крикнул:
– Р-разрешите перестрелять!
Степанюк ответил:
– Ты знаешь, кто в этом доме сейчас? Знаешь? Да я т-тебя самого!..
* * *
Атаман Краснов – среднего роста генерал с рыжими усами, в кителе с георгиевским крестом на клапане левого кармана – в этот момент стоял возле письменного стола в скутовском кабинете и недоуменно смотрел на окна: хотя они и выходили не на улицу, а в сад, собачий лай помешал Краснову говорить.
Те, к кому он обращался, – премьер войскового правительства генерал Богаевский, главный начальник военных снабжений всевеликого Войска Донского генерал Денисов, выделявшийся среди всех присутствующих высоким ростом и солидностью фигуры, начальник контрразведывательного отделения донской армии полковник Попов и начальник атаманской канцелярии генерал Родионов – тоже повернулись к окнам.
Собачий гомон не утихал. Полковник Филиппов, единственный из адъютантов, допущенный на совещание, метнулся из кабинета.
Подождав, пока он плотно закроет за собой дверь, Краснов продолжал, несколько повысив голос:
– Жутовский участок фронта по необходимости на некоторое время останется без артиллерийского прикрытия. В этом – риск. Зато мы наверняка достигнем успеха на Воронежском направлении. Бог милостив. Путь через Воронеж ведет к сердцу России.
Серый дог, сопровождавший Краснова в этой поездке, нервно поднялся с ковра.
– Фу! – сказал Краснов.
Дог тяжело вздохнул, лег на ковер, положил голову на лапы.
– Я за эту операцию, – сказал Денисов. – Она вполне в наших силах.
Его мнение, в сущности, являлось решающим. Денисов был не только старше всех здесь, и потому, видимо, осторожнее, – принимая решение, он брал на себя самое тяжелое обязательство: снабжение армии – это не пустые разговоры. Приходится сто раз взвешивать каждое слово.
– Что еще важно? – продолжал Краснов. – Важно принять все меры, чтобы полностью сохранить секретность.
– Это не сложно, – ответил Попов. – Другое дело – дивизию перебрасывать: снабжать в пути провиантом, поить, добиваться, чтобы нижние чины не шатались по станциям… Ну а три эшелона такого типа пройдут незаметно. Это можно вполне гарантировать.
Дог снова вскочил. Краснов едва успел усадить его на место:
– Фу! Фу!..
Попов продолжал:
– Оперативный план уже разработан. Эшелоны проследуют друг за другом и даже под одним номером. На время прохода станции от посторонних будут очищены. У мостов и переездов выставят усиленную охрану. Чтобы не вызывать подозрений, сделают все это внезапно, за час-полчаса до прохода поездов. Да, бесспорно, одни орудия и снаряды гораздо проще перебрасывать, чем людской состав!
Не отрывая глаз от нервничающего дога, Краснов, соглашаясь, кивал головой.
– Но вагоны просто разваливаются на ходу! – воскликнул вдруг Денисов и хлопнул ладонью по столу. – А если всего лишь один вагон из всех не сможет пройти эту тысячу верст от Жутова до Каменки без ремонта, я уже не поручусь, что, пока мы готовим удар под Воронежом, не последует удар по ослабленному фронту возле Царицына!
Богаевский вздернул плечи:
– Странно вы говорите, Исидор Григорьевич. Что ж это за вагоны, если они не могут пройти без ремонта тысячу верст?
Богаевского звали «донской флейтой» за высокий голос и яростные наскоки на любого оратора, выступавшего до него.
– Солдат воюет, – продолжал Богаевский, – рабочий работает. Не желает работать хорошо? Заставим! Завтра я наведу порядок в этом депо и сам отберу исправные вагоны. Что же это они – рабочие – вообще ничего не делают? Пусть не выходят тогда из депо с утра до ночи! Пусть сидят там круглые сутки!
Но тут уж и Краснов заинтересовался:
– Это действительно все так серьезно? Что они там такое творят?
– Случается, Петр Николаевич, – ответил Попов, – что порою после ремонта вагоны оказываются в худшем состоянии, чем были до него.
– Что же они? Не заменяют испорченных частей? За такое преступление надо строжайше карать! Или у нас нет законов?
– Ремонт всегда делают полностью, но саботажники изношенные части заменяют такими, что они хуже старых, хотя по виду как новые. Делается все умно, с расчетом, чтобы после ремонта вагон все-таки прошел двести-триста верст. При общей нынешней неразберихе этого вполне довольно, чтобы не удалось разыскать виновных.
– И все остается безнаказанным? – возмущенно проговорил Богаевский. – Завтра же с этим раз и навсегда будет покончено.
– Не раскроет ли такая ваша деятельность, Африкан Петрович, факты нашего совещания? – спросил Родионов.
– Ни в какой степени. Мой приезд сюда объявлен неделю назад.
Вернулся адъютант.
– Что там? – спросил Краснов.
Адъютант молчал.
– Вы узнали, что там произошло?
– У самого дома какая-то собачья свадьба, – произнес адъютант.
Краснов повернулся к Попову:
– Кто обеспечивает охрану?
– Ротмистр Варенцов.
– Вызовите его.
Адъютант вышел из комнаты. Все молчали, стоя у окон. Собачий лай становился все громче.
Вошел худощавый черноусый молодой офицер в форме пехотного полка. Еще у порога Попов встретил его неприязненным вопросом:
– Что там случилось у вас?
Штаб-ротмистр Варенцов служил в контрразведке с тех самых майских дней восемнадцатого года, когда германские войска отрезали Область Войска Донского, где уже была установлена власть Советов, от всей страны. Красногвардейские отряды тогда отступили на север, и на Дону вновь начало править белое казачество. Он считал себя в контрразведке старожилом и очень гордился, как ему казалось, верно найденной манерой поведения: всегда быть невозмутимо спокойным.
– Четверть часа назад, – ответил он, – какой-то хулиган, по приметам совсем еще мальчик, облил ворота жидкостью, которая возбуждает собак.
Варенцов умолк.
– И это все, что вы нам сообщите? – спросил Денисов.
Варенцов едва заметно поклонился.
– Так точно, – проговорил он.
Генералы вопросительно смотрели на него. Не выдержав напряженной тишины, Варенцов продолжал:
– За время существования в городе новой донской государственности у жителей отобрано десять тысяч винтовок, пятьсот человек арестовано, восемнадцать расстреляно. Большевистское подполье в городе есть. Но к этому случаю отношения оно не имеет.
– Вы так считаете? – спросил Краснов. – Вы? Вот вы?
– Да, да, вот вы? – вмешался Богаевский.
– Вы, – Краснов повысил голос, – работник контрразведки, убеждены, что это всего лишь случай непреднамеренного хулиганства?
– Мы имеем осведомителей во всех слоях населения, – ответил Варенцов. – О любом преднамеренном действии мы бы знали заранее.
– Но ведь это происходит у ворот того дома, где мы собрались! – Краснов обратился к Попову. – Вы тоже так полагаете, генерал?
– Ротмистр ошибается, – ответил тот.
Собачий лай раздался в кабинете. Опершись передними лапами на подоконник, лаял атаманский дог.
– Фу! – воскликнул Краснов, спеша к окну.
Варенцов последовал за ним, говоря:
– Это сейчас кончится. Собак разгонят водой из пожарных насосов. Ворота обольют керосином.
Он взглянул в окно, куда смотрел дог: на дереве, всего в десятке шагов от дома, между ветками прятался мальчишка в черной косоворотке. Он с насмешкой смотрел прямо на них, в окно кабинета.
Донесся голос стражника Ярошенко:
– Куда! Куда! Вот вас сейчас керосином!
Ему ответил голос начальника караула Степанюка:
– Это ж они к атаманскому кобелю. И один-то приедет, мороки сколько: ночи не спать, – так он и кобеля тащит! И еще думает: тайно, мол, съехались!
Краснов повернулся к Попову. Щека его дергалась.
– Если секретность операции будет обеспечена так же, как секретность нашего визита в этот город, вас обоих отстранят от службы и отдадут под суд.
– Стражников, которые провели сейчас этот диалог, арестовать, – тоном сухого приказа сказал Попов Варенцову. – Всех, кто были на улице и могли слышать их, – арестовать.
Варенцов еще раз поглядел на дерево. Мальчишка переменил положение и сделался почти неразличим среди веток и ржавой осенней листвы, но лицо его все-таки выделялось довольно ясно и было оно очень знакомо по какой-то особой пристальности взгляда. Как же этот негодяй попал в скутовский сад? Скандал из скандалов!
– Вы правильно распорядились, – сказал Краснов.
«Но раз мальчишка не убежал, а остался полюбоваться, значит, он – хулиган и действовал в одиночку!» – чуть не вырвалось у Варенцова.
– Вы правильно распорядились, – повторил Краснов.
Все генералы стояли у окон кабинета, но мальчишки не замечали. Видимо, его можно было разглядеть только с того места, где находился Варенцов.
– Можете идти, – сказал Попов.
* * *
На улицу Варенцов не вышел, а вылетел. Вслед за ним выбежали все чины стражи и контрразведки, какие только находились в доме. Варенцов лично отобрал у Ярошенко и Степанюка наганы и шашки. Хуже было с толпой. Среди задержанных оказались только обслуга Скутова, и без того прекрасно знавшая о совещании, да такие люди, которых никак нельзя посадить под замок: Горинько, Варенцов-отец, Шорохов, старая барыня. Продержав их в скутовском доме, пока генералы не уехали на вокзал, Варенцов всех отпустил.
Парень в косоворотке исчез, как провалился сквозь землю. Впрочем, в том, что его найдут, Варенцов не сомневался: он много раз уже определенно видел и эти глаза, и это лицо.
Отгадка пришла быстро. На вопрос, не заметил ли он с улицы парня на дереве, Леонтий Шорохов ответил:
– Еще бы не заметить, Семен Фотиевич! Это ж Матвей – братец мой милый!
И тогда-то Варенцов понял, на кого именно был так похож парень, – на самого Леонтия Шорохова.
И он злорадно усмехнулся: насколько ж он прав, с самого начала полагая, что весь этот случай – хулиганство без всякой связи с подпольем!
ГЛАВА 2
У города было два конца, или, как их еще называли, два края. Степной, где в основном жили казаки и крестьяне, занимавшиеся землепашеством, державшие коров, табуны лошадей, овец. Сразу за околицей тут начиналась раздольная степь, и где-то там, далеко-далеко за горизонтом, пролегла серебряная лента Дона.
В степном краю, возле станции железной дороги, находился центр города, его главные улицы: Донская, Московская, Широкая, Думская, застроенные особняками шахтовладельцев, богатых купцов – торговцев зерном и мясом, гонявших гурты в Москву, Петербург, Нижний Новгород. Зелень садов разделяла эти дома.
А другой край назывался шахтным. Здесь над землянками, бараками, мазанками возвышались конуса терриконов – гигантские кучи вынутого из глуби недр камня – да похожие на скворечни, величиной с дом, копры угольных шахт: Пашковской, Шурилинской, Цукановской, РОПИТА – Русского общества пароходства и торговли.
В этом краю круглый год пахло серой от тлеющих терриконов. Бараки и домишки стояли черные, словно обугленные. Узкие, кривые, размытые дождями и талыми водами улицы переходили в балки. Кроме терриконов да шахтных копров, все тут жалось к земле: и дома, и низенькие заборы из плитняка, и редкие кусты чилиги – желтой акации, и полузасохшие от серного дыма деревца шелковицы и вишни, и поэтому сюда нельзя было прийти незамеченным, любой человек еще издали оказывался виден за всеми этими заборами, землянками и сарайчиками.
Был конец дня. Мужчина лет сорока пяти, одетый в латаную-перелатанную брезентовую робу, бородатый, с шапкой черных волос, закрывающих лоб, с обушком на плече, с горняцкой лампой у пояса, опустив плечи, устало шел шахтерским краем.
У одной из калиток в Сквозном переулке он недолго постоял, хмуро и недовольно оглядываясь, как человек, возвращающийся с работы в плохом настроении, толкнул калитку, прошел двориком к низенькому домику в два окна, без стука, как хозяин, распахнул дверь. В передней остановился, прислушался. За второй, внутренней, дверью разговаривали женщина и парень.
– Смотри какой! – говорила женщина. – Еще и посмеивается. Чем мазал-то?
– Сало такое, – нехотя отвечал парень.
– Где ж ты его достал?
– У цыган сменял. Они его волчьим зовут.
– И зачем оно им?
– Собак уводят. Намажут сапоги, по поселку пройдут…
– В промен-то чего отдал?
– Да наган.
– Ой, Матюха, как же это ты?
– А у меня их еще десять. На поле за каменоломней сколько хочешь можно найти. И винтовки, и наганы, и патроны. Красновцам их, что ли, сдавать?
Мужчина расправил плечи, поставил обушок в угол и толкнул дверь.
– Здравствуй, Анна Андреевна, – проговорил он, перешагивая порог и протягивая руки к седой женщине, сидевшей у стола на табуретке.
Парень метнулся в соседнюю клетушку, за ситцевую занавеску.
– Стареть стал, – продолжал мужчина, – подхожу к дому, сердце колотится: вдруг да с тобою что?
– А я тебя, Харлампий, давно разглядела, – ответила женщина, вставая навстречу ему. – Ты еще к переулку подходил. Я слежу…
Была она когда-то высокая, а теперь сгорбившаяся, и когда она поднялась с табуретки, это стало особенно заметным.
– Тихо пока все, – сказала она. – Только посомневалась: идешь вроде ты, а с обушком? Уж не в забой ли подался? Машинисту зачем обушок? Сроду ж ты с ним никогда не ходил.
– Патрулей – на каждом углу, – Ответил Харлампий. – Объясняй: кто да что. А с обушком идешь – и не подъезжают. Новых чего-то казаков в городе много стало. – Обернувшись в сторону занавески, он сказал: – Да выходи ты, Матюха!
Из-за занавески вышел парень в черной косоворотке, в сапогах гармошкой.
– А я-то гадаю: кого принесло, – кривясь в усмешке, начал он. – Здравствуйте, дядя Харлампий!
– Здравствуй, герой! Чего ж это от людей прячешься? Или натворил что?
– Натворил, – ответил Матвей с вызовом. – Да тут любой натворит: вся семейка такая! Где уж мне от своих отставать? Батя в церкви в первом ряду стоит. «Дожил до почета, – говорит, – слава тебе, господи! Сын в люди вышел». А сынок любимый где-то капитал хапнул, может, убил кого, а теперь вон оно – и близко не подойди: мясоторговец Леонтий Шорохов! Семена да Фотия Варенцовых лучший дружок!.. Вчера меня с наганом накрыл, разорался: «Выпорю!..» Я б ему устроил! Для того и волчье сало от цыган нес. Жалко только, что все его на скутовские ворота вымазал.
– Но как ты к Скутову-то забрался? Там же охрана еще с ночи стояла.
– Влип потому что. От цыган иду – патруль: «Нет прохода! Заворачивай через балку!» А тут бочки везут. Я на одну из подвод вскочил, на бочки лег – пронесло! А подводы к скутовскому дому подъехали, во двор начали сворачивать. Я спрыгнул, стражник на меня: «Стой! Что за банка? Давай сюда!» Я говорю: «Я только что из двора вышел. Ворота послали мазать, чтобы петли не скрипели». Поверил! А уж потом не до меня было. Я на дерево влез, сижу, смотрю, как собаки ворота лижут, а в скутовском доме генералы у окна стоят…
– Да ну, уж и генералы. Один только и приехал, деповских будет увещевать.
– Пять их там было! И сам Краснов среди них стоял.
– Храбрец! – воскликнул Харлампий. – Все-то ты знаешь! Краснов в Усть-Лабинской на смотру!
– Да нет же! Стражники на всю улицу как заорут: «Мало того, что атаман приехал, так еще и кобеля привез! Вот наши собаки и бесятся!» Зато потом их под арест повели.
– А с тобой-то потом что было?
– Хо! Меня стали по саду ловить. А я еще выше забрался, в развилке трех суков стал, снизу нипочем невидно! Слышно только, как по траве приклады шугают. С тем и ушли.
– И куда ж ты теперь?
– Стемнеет, опять к цыганам. Оставаться нельзя: Леонтий тоже там был, гулял с тросточкой. Он-то меня и разглядел. Показывал Варенцову на дерево, тросточку свою наставлял, – он покосился в сторону занавески и добавил подчеркнуто беспечно: – А то в партизаны… Вы, дядя Харлампий, не знаете, как к партизанам попасть?.. Не верите? Из-за братца моего мне не верите?.. И чего только, тетя Анна, я с вашим Степаном не ушел, когда красные отступали?
– Ты не ошибся, что стражников под арест повели? – спросил Харлампий.
– Не. И еще Варенцов на них шипел: «Будете знать, как языками трепать!» Он из дома выскочил, лица на нем не было. Сам на себя был не похож.
– Еще арестовали кого-нибудь?
– Кого ж арестовывать? Горинько? Варенцова? Братца моего? А всех остальных и близко к дому не подпустили! Леонтий тросточкой стражников, как камыш, раздвигал: разойдитесь, мол! Он старому Варенцову собаку его помогал уводить: «Тю-тю-тю, моя кошечка…» А кошечка – волчина на четыре пуда!
Из-за ситцевой занавески послышался негромкий смех.
– Тащит и лыбится: «Делаю со всем моим удовольствием!..» И такой разодетый… Дуська Варенцова именины празднует, так он с утра нарядился. А брат Дуськи кто? А батя кто? Только и жалею, что сало на скутовские ворота вылил. Было б там на каждого гостя по десять собак.
– Мария дома? – спросил Харлампий у Анны.
– Дома, – Анна кивнула на занавеску. – Дуськино платье кончает. К этому балу.
– А ее Дуська на именины звала?
– Звала. Подруга ведь.
Харлампий обернулся к Матвею:
– Выйди-ка из дому. Оглядись. Нет ли кого. Из двора-то не выходи. Важно мне это, понял?
Матвей ушел. Анна быстро встала с табуретки, перевернула ее, держа на весу, вынула из отверстия в торце табуретной ножки круглый и длинный, как колбаса, сверток… Шепотом сказала:
– Пятьдесят.
– Хватит, – так же тихо ответил Харлампий, беря сверток и пряча его за пазухой.
Анна перевернула табуретку, неслышно поставила на пол, села.
– Ну а коли звала, так чего б ей и не пойти к Дуське? – полным голосом сказал Харлампий. – Девица на выданье. Дома чего сидеть? Отнесет платье, да пусть и останется.
– Что вы, дядя Харлампий, – ответил из-за занавески девичий голос. – Нет уж. Зачем мне там оставаться?
– Берегу я ее, Харлампий, – сказала Анна. – Молода еще очень.
Занавеска заколыхалась. Черноглазая девушка, гибкая и высокая, вышла из-за нее.
– Здравствуйте, дядя Харлампий, – сказала она. – Дуся звала меня очень, но только чего же идти? Да и не в чем. Сколько в одном этом платье хожу!.. А правда, что Леонтий Шорохов раньше в депо токарем был? Я его на базаре каждый день вижу. Стоит в дверях своей лавки и головы ни к кому не повернет. Словно и нет вокруг никого.
– Так тебе тем более надо туда идти, – рассмеялся Харлампий. – Потанцуешь там с парубками и на этого Леонтия вдоволь насмотришься: может, он суженый твой! Матвейка говорит, он с утра уже разодетый гулял!
– Он и всегда такой ходит! – ответила Мария и скрылась за занавеской.
Харлампий подошел к Анне, наклонился к плечу ее, сказал:
– Подумай: кто еще туда попадет? Краснов-то приезжал или нет? Пять генералов! Одного Богаевского ждали!.. А чего съезжались?.. Среди купцов разговоры всякие будут. Что услышит, за то и спасибо. Не записывать. Избави бог! А утром завтра на Цукановку. Я в машине буду. Харчи, мол, несет.
Анна помедлила. Покивала сама себе головой. Сказала:
– Мария! Иди сюда…
