Текст книги "Ибн-Сина (Авиценна)"

Автор книги: Артур Сагадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Как отмечалось выше, Абу-Али признает четыре Аристотелевы причины; однако материальная и формальная причины у него распадаются на два подразряда, «так что, – пишет он, – причины бывают материей для составного, формой для составного, субстратом для акциденции, формой для первоматерии, действователем и целью» (11, 211–212). Отношение причины и действия определяется как отношение того, что существует независимо от какой-либо вещи, и того, существование чего проистекает от какой-либо вещи. Причина и действие имеют между собой разнообразные связи, и первичным образом они характеризуются тем, является причина частью вызываемого ею действия или нет. Когда она часть действия, одно из двух: отношение между причиной и действием будет либо отношением между первоматерией и составным предметом, либо отношением между формой и составным предметом. В первом случае действие будет потенциальным, а во втором – актуальным. Когда причина не является частью вызываемого ею действия, тогда опять же одно из двух: она либо входит, либо не входит в сочетание с действием. В первом случае отношение между причиной и действием будет или отношением формы и первоматерии, или отношением субстрата и одной из акциденций. Во втором случае причина будет или действующей, или целевой. Если действие направлено на достижение определенной цели, то последняя идеально предшествует действию (подобно форме здоровья в душе у врача), выступая в качестве главного действователя и главного двигателя. Действующая же причина действует либо по природе (подобно огню, когда он что-то жжет), либо по воле (подобно человеку, когда он что-то двигает), либо акцидентально (подобно горячей воде, когда она обжигает, поскольку это происходит не по природе воды, а в силу того, что ей случилось быть в данный момент горячей).

Всякое действие имеет свою причину, и всякая причина, когда налицо надлежащие условия, с необходимостью влечет за собой соответствующее ей действие. Чудес, нарушений естественного порядка вещей не бывает. Случаи, когда из причины не проистекает соответствующего действия, Ибн-Сина объясняет наличием или отсутствием каких-то условий, например отсутствием необходимого орудия или необходимой материи. Когда сущность предмета остается неизменной при неизменности и внешних условий, этот предмет не способен стать причиной возникновения чего-то другого, так как для этого требуется появление какого-то нового состояния или в самом предмете, или во внешних условиях. Поэтому возникновение чего-то без надлежащих изменений в причине и условиях было бы таким же чудом, как и его беспричинное возникновение.

Но все, что возникает, прежде чем существовать актуально, должно обладать потенциальным бытием, которое, как мы помним, обнаруживает свою реальность при актуализации предмета, а именно своим исчезновением. Потенция не субстанция, это состояние субстанции, и субстанция, в которой имеется данное состояние, есть материя. Материя всегда предшествует бытию нуждающейся в ней потенциальной вещи.

Абу-Али проводит различие между деятельной потенцией, т. е. способностью к действию, и потенцией страдательной, выражающейся в предрасположенности к принятию чего-то. Когда активная потенция, будь она связана с природой предмета или с волей живого существа, соединяется с пассивной потенцией и когда обе эти потенции достигают своего завершения, тогда из их соединения с необходимостью проистекают действие и претерпевание действия, т. е. потенциальное становится актуальным.

Рассмотренные выше детерминистские положения Ибн-Сина кладет в основу доказательства несотворенности мира во времени. В пользу этого тезиса он приводит несколько доводов, которым предпосылается двоякое толкование терминов «вечное» и «тварное». «„Вечное“ говорится о чем-то либо в отношении сущности, либо в отношении времени. Вечное в отношении сущности – это то, для сущности чего нет какого-либо принципа, от которого зависело бы его существование, а вечное в отношении времени – то, время [существования] чего не имеет начала». Точно так же обстоит дело с «тварным». «В одном значении – это то, для сущности чего имеется какой-то принцип, от которого зависит его существование, а в другом – то, время [существования] чего имеет начало…» (12,730).

Доводы Ибн-Сины в пользу несотворенности мира можно суммировать следующим образом. Творец, демиург или всегда пребывает в актуальном состоянии, или он иногда актуален, иногда. потенциален; если он всегда в актуальном состоянии, то его творение также должно обладать вечным актуальным бытием; если же при творении он переходит из потенциального состояния в актуальное, то в нем должно было возникнуть что-то такое, чего у него прежде не было, – цель, желание, природа, способность или что-нибудь другое в этом роде, но в таком случае мы должны были бы искать для этого изменения соответствующую причину, для появления этой причины – другую причину и так до бесконечности. Далее, если бы мир возник по воле демиурга, то эта воля должна была бы выбрать для творения какой-то определенный момент, между тем как любой момент времени абсолютно подобен всем другим моментам и в них нет ничего такого, что позволило бы отдать одному из них предпочтение перед остальными. Наконец, вещь, прежде чем возникнуть, должна до этого существовать в потенции, а потенциальное бытие предполагает предсуществование материи, а это означает, что материя извечна, ее творение во времени невозможно, поскольку для этого требовалась бы какая-то другая материя, для нее – еще одна материя и так далее до бесконечности.

Эти доводы (в значительной своей части повторяющие аргументацию Прокла, известную на Востоке по изложению ее в трактате Иоанна Филопона «О вечности мира», и в определенной мере восходящие к соответствующим рассуждениям Аристотеля в «Метафизике», «Физике» и сочинении «О небе») исходят из предположения, что детерминизм «неделим»: научная строгость не допускает никаких исключений, так что если признать нарушение принципа детерминизма в отношении бытия мира во времени, то придется отойти от этого принципа вообще. Ибн-Сина признает «тварность» мира, интерпретируя это слово как обозначающее то, что окружающий нас, данный нам в нашем конечном опыте феноменальный мир может быть и может не быть в той же мере, в какой могут быть и могут не быть наблюдаемые нами предметы и процессы, которые в совокупности своей и образуют этот эмпирический мир, метафизический статус которого характеризуется выражением «возможно-сущее». Мир как возможно-сущее не может служить достаточным основанием для утверждения необходимого характера каждого отдельного явления. Следовательно, для того чтобы физика получила для себя надежный фундамент, необходимо найти такой принцип, благодаря которому можно быть всегда уверенным, что прослеживаемая нами причинно-следственная связь не уходит в бесконечность, а вытекает из общей закономерности бытия, имеющей всегда и повсюду непреложную, необходимую силу. Этот принцип, конечно, должен быть по ту сторону возможно-сущего; но если он только трансцендентен миру, то мы имели бы его воплощенным в бога традиционных религий, и нам пришлось бы согласиться с тем, что мир, действительно, «бывает», т. е. что каждый предмет, каждое явление в нем порождается не естественными причинами, а беспрерывным творением, созидательным актом запредельного и наделенного волей демиурга. Этот принцип должен быть и вне мира, и в то же время не вне его. К такому заключению и приходит Ибн-Сина в итоге поисков, отправным пунктом для которых служили рассуждения вроде нижеследующего.

Истинным, а не ложным или мнимым знанием о возможно сущем, говорит он, является знание причин, по которым оно существует или не существует, т. е. знание о нем под углом зрения необходимости. Так, если скажут, что такой-то завтра наткнется на клад, то это будет высказыванием о возможном, а не необходимом, поскольку найдет этот человек клад или нет, неизвестно. Если же есть знание о том, что данный человек по какой-то причине вознамерился пойти такой-то дорогой, что по какой-то другой причине он избрал такое-то направление и что еще по какой-то причине он окажется на таком-то месте, и если при этом известно, что в указанном месте имеется тайник и что его настил не выдержит веса этого человека, то приведенное высказывание будет высказыванием не о возможном, а о необходимом. «Стало быть, это возможное, если посмотреть на него с точки зрения его необходимости, можно познать. Ты узнал, что до тех пор, пока вещь не станет необходимостью, она никогда не существует. Стало быть, каждая вещь имеет причину, но причины вещей нам полностью неизвестны. Стало быть, их необходимость нам также неизвестна, и если мы познаем лишь некоторые причины, то это вызовет сомнение, а не уверенность, потому что мы знаем, что эти причины, которые мы познали, не делают необходимым существование. Может быть, окажется еще какая-либо причина или встретится препятствие. Если бы „может быть“ не было, то мы знали бы достоверно» (3, 187).

При решении поставленной им перед собой задачи Абу-Али подвергает бытие мысленному анатомированию. Вопреки утверждению Э. Жильсона Ибн-Сина не выступает здесь как «эссенциалист», не берет с самого начала сущность и существование как разрозненные элементы сущего, с тем чтобы затем установить их единство. Он не берет в качестве исходного пункта своих рассуждений и факт существования собственного «я», как это сделает позже Декарт, – аш-Шейх ар-Раис прямо заявляет, что предметы, существующие вне ума, суть первичные реальности и что именно они с самого начала являются предметом рассмотрения метафизики. Исходным пунктом для него служит факт существования первой субстанции во всей ее конкретности, а именно факт существования тела, но рассматриваемого уже не с точки зрения физики, а под углом зрения метафизики, или трансцендентализма, если под «трансцендентализмом», как пишет А. Ф. Лосев в связи с разбором мировоззрения Аристотеля, «понимать философию, которая стремится установить условия возможности для существования данного предмета» (50, 45). Ибн-Сина берет конкретный предмет, расчленяет его традиционным у перипатетиков способом на его составные элементы и смотрит, в какой мере существование предмета зависит от того или иного из этих элементов и где искать подлинное основание его необходимого бытия. В таком расчлененном виде эти элементы рассматриваются так, как если бы они были отдельными сущностями, хотя в действительности, вне познающего субъекта, подчеркивает философ, они образуют нерасчлененное единство.

Конкретное сущее прежде всего рассматривается с точки зрения высших родов бытия – субстанции и акциденций. По отношению к первой и остальным девяти категориям, говорит Абу-Али, «бытие» высказывается не равносильным образом, а по аналогии, ибо субстанция, согласно определению, есть то, что не пребывает в субстрате, а акциденция – то, что пребывает в нем и, следовательно, в бытии своем нуждается в чем-то, чего для бытия субстанции не требуется. Но в отношении различных категорий акциденции «бытие» высказывается тоже неодинаково, потому что для представления одних акциденций нет надобности рассматривать что-либо, помимо их субстанций, а для представления других – требуется рассмотрение чего-то еще, помимо их субстанций. К первым акциденциям принадлежат качество и количество, ко вторым – остальные акциденции.

Но тело – составная субстанция, в которой мысленно можно выделить форму и материю, выступающую в роли ее вместилища. Бытие вместилища – в широком смысле слова – либо зависит, либо не зависит от того, что в нем «вмещается»; в последнем случае вместилище является субстратом, а в первом – первоматерией. Субстанция не пребывает в субстрате, но она может быть во вместилище, если оно зависит в бытии от субстанции, т. е. является первоматерией. В последнем случае субстанция будет материальной формой, а в первом – либо будет сама несоставным вместилищем, либо не будет таковым. Если субстанция будет таким вместилищем, то она будет первоматерией; если нет, то она будет или телом, состоящим из материи и телесной формы, или формой, отрешенной от материи, т. е. разумом и душой. Следовательно, к категории субстанции в онтологии Ибн-Сины относятся форма, первоматерия, тело, разум и душа. И тогда встает вопрос: какова роль каждой из этих субстанций в существовании отдельно взятого конкретного предмета?

Первоматерия сама по себе есть нечто несущее, поскольку это лишь простая потенция существования. Потенция в некотором смысле предшествует актуально существующей вещи, но это предшествование не-сущего сущему, поэтому в бытии она вторична по отношению к началу, выводящему предмет из потенциального состояния в актуальное. Таким актуализирующим началом выступает, конечно, форма. Форма, или суть бытия предмета, поскольку она есть концептуально тождественный элемент единичных предметов какого-то класса, является универсалией, и тогда возникает вопрос: самодостаточна ли в своем бытии универсалия?

Рассматривая этот вопрос в «Книге спасения», Ибн-Сина пишет: «„Универсальное“ говорится о „человечности“ в одних случаях безусловным образом, в других – при том условии, что она сказывается каким-либо из известных способов (т. е. как род, вид или видовое различие. – А. С.) омногом. Универсальное в первом значении имеет актуальное бытие в вещах, и оно сказывается о каждой из них, но не так, чтобы быть самому единым, и не так, чтобы быть многим, ибо это не свойственно ему как „человечности“. Что же касается второго значения, то оно двояко: во-первых, это значение потенции в бытии; во-вторых, значение потенции, когда оно становится соотнесенным с умопостигаемой формой, [воспринимаемой] от [человечности]» (11, 220). Из трех перечисленных значений универсального, или универсалии, последнее имеет отношение к идее предмета, представленной в человеческом уме по отвлечении ее от единичных особенностей актуально существующего предмета, второе – к идее потенциально существующего предмета (например к идее дома в уме у зодчего), первое – к идее как сущности каждого единичного актуально существующего предмета.

Итак, в онтологии Ибн-Сины нет и не может быть никакой самосущей универсалии, подобной Платоновой идее; есть лишь идея (маана), в одном случае образующая реальную и индивидуальную сущность предмета (хакыка и хувийя), в другом – умственную форму, выступающую в качестве материи нашего «представления» (тасаввур). Отличая идею и от индивидуальной формы, и от умственного представления о ней, Ибн-Сина как бы наделяет ее особым бытием. Философы западноевропейского средневековья, в частности Дунс Скот, развивая эту мысль Авиценны, будут приписывать сущностям как таковым собственное бытие (esse propriurn), «бытие сущности» (esse essentiae) и проводить различие между этим эссенциальным бытием и бытием экзистенциальным.

Речь здесь, однако, идет не о наделении универсалий реальным (как отдельных «вещей») существованием, а о попытке подчеркнуть объективность общего.

Аш-Шейх ар-Раис выступает бескомпромиссным противником подобного рода реализма. «У людей вошло в обычай, – пишет он, – говорить, что все черное – единая чернота, а все люди едины в своей человечности» (3, 159).

В представлении многих вне человеческого ума могут актуально существовать как довлеющие себе сущности человечность и чернота. Нелепость этого представления особенно наглядно обнаруживает себя тогда, когда люди доходят до утверждения, что имеется единая душа, которая актуально «находится в Зейде и в Амре, подобно тому как [бывает] один отец для многих сыновей или одно солнце для многих городов» (там же). Между тем человечность и чернота не имеют самостоятельного существования вне конкретных предметов и вне человеческого ума в качестве отдельных сущностей, ибо «не может быть так, что вне души, вне воображения и вне разума существовала бы одна человечность или одна чернота и чтобы она была присуща одинаково всему людскому и всему черному. Иначе эта единая человечность обладала бы мудростью, будучи Платоном, и вместе с тем была бы невежественной, будучи другим [человеком]. Но тебе следует знать, что не может быть так, чтобы одна и та же вещь одновременно обладала знанием и не обладала им, чтобы она была черной и белой. Не может быть также, чтобы всякое животное было одним и тем же животным: и ходящим и летающим, и не ходящим и не летающим, и двуногим и четвероногим» (там же).

Что касается универсального как умопостигаемого, то его возникновение в интеллекте человека Ибн-Сина объясняет так. Когда мы видим один какой-то предмет, он запечатлевает в нашей душе свою видовую форму; когда же мы видим другой предмет этого вида, он не запечатлевает в душе ничего нового по сравнению с уже имеющейся там формой. «Форма, образованная в одном [случае], не образуется в других [случаях], как, например, если что-нибудь последовало за Зейдом и не является Амром, а является львом, то это уже другая форма. Например, если будет много колец с одним рисунком, то когда кто-нибудь оттиснет их, то они образуют одинаковые изображения» (там же). Ибн-Сина, однако, не объясняет нам, каким образом субъект познания, прежде чем элиминировать заключенные в полученном представлении индивидуальные особенности, выделяет в нем признаки, которым предстоит сохраниться как конституирующим суть бытия данного вида предметов. Ясно, что он может сделать это только в том случае, если его душа заранее располагает универсальной формой, присущей всем предметам данного вида. Между тем, согласно Ибн-Сине, эта форма впервые только и возникает у человека при созерцании первого единичного предмета, входящего в этот вид. Значит, видовая форма, допустим, человека есть не более чем некий остаток, полученный в итоге «вычитания» из представления о каком-нибудь Зейде тех его элементов, которые свойственны данному индивиду. Понятно, что при таком толковании образования понятия или умопостигаемой формы «человечности» эта форма оказывается при ближайшем рассмотрении не универсальной, как утверждает Абу-Али, а индивидуальной. Отсюда один шаг до репрезентативной теории абстракций в духе идеалистического номинализма Беркли. И этот шаг – за сотни лет до английского идеалиста – был сделан Абу-Хамидом аль-Газали. В этом легко убедиться, сопоставив с приведенными выше рассуждениями Абу-Али следующее высказывание аль-Газали: «По нашему мнению, в разуме есть только то, что есть в чувстве. Но в чувстве воспринимаемое находится в виде совокупности, которую чувство расчленить не способно, в то время как разум способен это сделать… Ибо в разуме есть форма единичной вещи, представление о которой сперва воспринимается чувствами, и эта форма имеет одно и то же отношение ко всем принадлежащим к данному роду единичным вещам, воспринимаемым чувствами. Если кто-то, увидев одного человека, видит вслед за ним другого, то у него не возникает новой формы, как это бывает тогда, когда он после человека видит коня, ибо тогда в нем оказываются две различные формы» (56, 85–86). Именно из такого, номиналистического отрицания объективного содержания понятий исходит аль-Газали при опровержении тезиса перипатетиков – и прежде всего самого Ибн-Сины – о существовании вне человеческой души коррелятов таких понятий, как причинность, возможность и т. п.

Опровержение Ибн-Синой решения, даваемого проблеме универсалий с позиций реализма платоновского типа, есть вместе с тем опровержение приписываемого ему положения о том, что различие между сутью бытия (сущностью) и существованием – не просто мысленное, но и реальное различие. Ведь если бы сущности как универсалии существовали сами по себе, то они вообще не нуждались бы в этой «дополнительной» к ним акциденции – в существовании. Следовательно, сущность, форма в бытии может довлеть себе не в большей мере, чем первоматерия, которая актуально существует лишь в единстве с формой, т. е. как тело. Тело как нечто обретающее бытие благодаря соединению формы и первоматерии также не может быть причиной собственного существования, обусловленного актуализацией формы. Значит, причина существования тела пребывает вне этих трех субстанций (тело, форма, первоматерия), а такой причиной, переводящей формы из потенциального состояния в актуальное, выступают силы, действующие в мире по «нерушимым законам», т. е. отрешенные от материи космические души, действия которых направляют соответствующие им космические разумы (интеллекции). Но существование этих определяющих жизнь Вселенной сущностей тоже только возможное, так как оно не вытекает из их сути бытия.

Тогда Ибн-Сина обращается к мысленному анатомированию самого понятия сущего, выходя, таким образом, за пределы области, объемлемой десятью категориями. Сущее, говорит Абу-Али, бывает или необходимым, или возможным, или невозможным (напомним, что это не роды и не виды сущего, ибо сущее есть понятие трансцендентальное). Бытийно-необходимое таково, что предположение его несуществования ведет к абсурду, а бытийно-невозможное таково, что к абсурду ведет предположение его существования. Что же касается бытийно-возможного, то ни предположение его существования, ни предположение его несуществования к абсурду не ведет, т. е. оно может и быть и не быть. Бытийно-необходимое может быть или бытийно-необходимым-самим-по-себе, или бытийно-необходимым-благодаря-другому (например, 4 – бытийно-необходимое постольку, поскольку 2+2 = 4, т. е. это необходимо сущее, своей необходимостью обязанное тому, что 2 берется дважды). Одно и то же не может быть одновременно бытийно-необходимым-самим-по-себе и бытийно-необходимым-благодаря-другому, как не может быть и более чем одного бытийно-необходимого-самого-по-себе. Существование бытийно-необходимого-самого-по-себе Ибн-Сина выводит из невозможности одновременного или последовательного существования бытийно-возможных начал, выступающих в качестве причин существования бытийно-возможного-самого-по-себе: «Если они будут существовать все вместе и среди них не будет бытийно-необходимого, то их совокупность как таковая, будь их бесконечное или конечное число, будет или бытийно-необходимым-самим-по-себе, или бытийно-возможным. Если она будет бытийно-необходимым, а каждая из [составляющих ее причин] – возможным, то бытийно-необходимое окажется составленным из бытийно-возможных, что абсурдно. Если же она будет бытийно-возможным-самим-по-себе, то поскольку данная совокупность в бытии нуждается в [начале], наделяющем существованием, это [начало] будет либо вне, либо внутри ее. Если оно будет внутри ее, то либо одна из этих причин будет бытийно-необходимым при том, что каждая из них будет бытийно-возможным, что абсурдно; либо она будет бытийно-возможным и причиной существования совокупности. Но тогда причина совокупности первичным образом окажется выступающей в качестве причины существования ее частей, одной из которых она является сама, и, таким образом, она окажется причиной своего собственного существования. Если бы [такое допущение] было правильным, то оно было бы в известном смысле как раз тем, что требуется доказать, но оно абсурдно: всякая вещь, которой достаточно самой для ее существования, была бы бытийно-необходимым и не была бы им, что нелепо. Следовательно, [указанное начало] пребывает вне [данной совокупности] и не может быть возможной причиной, ибо в данной совокупности нами собраны все бытийно-возможные причины. Итак, оно пребывает вне [совокупности возможных причин] и представляет собой бытийно-необходимое-само-по-себе» (11, 235). К такому же выводу ведет рассмотрение случая, когда множество возможных причин существует во временной последовательности.

Подытоживая доводы в пользу существования бытийно-необходимого-самого-по-себе и рассуждения о его абсолютном единстве, Ибн-Сина пишет: «Таким образом, мы выяснили, что у Вселенной есть необходимо сущее начало, которое не входит ни в один род, не подлежит никакому определению или доказательству (ибо доказательству подлежит не само оно, а его существование. – А. С.),лишено количества, качества, сути бытия, „где“, „когда“ и у которого нет ни ровни, ни соучастника, ни противоположности. Оно в полном смысле едино, ибо неделимо на части ни актуально, ни предположительно и эстимативно (как это имеет место с непрерывным), ни в разуме так, чтобы оно само оказалось составленным из отличных друг от друга умственных идей, коими объединялась бы его совокупность… Единое в нем только в отрицательном смысле, а не такое, каким бывает единое у тел в силу непрерывности, сочетания или чего-либо другого из того, в чем единое бывает единством, то есть бытийной идеей сопутствующей самой вещи или самим вещам» (там же, 251–252). У бытийно-необходимого-самого-по-себе суть бытия (сущность) и существование тождественны. Поэтому, строго говоря, у него вообще нет сути бытия – в противном случае оно имело бы определение, а следовательно, делилось бы на части, на которые делится определение, и не было бы абсолютно единым. И если оно называется «необходимо-сущим», то под этим именем разумеется то, что его бытие необходимо, а не то, бытие чего необходимо. По этой же причине необходимо-сущее нельзя квалифицировать как субстанцию – ведь в сути бытия субстанции не содержится идея ее существования. Ибн-Сина неоднократно подчеркивает, что бытийно-необходимое-само-по-себе можно было бы назвать «субстанцией» лишь путем расширения понятия субстанции, но тогда, обозначая как «субстанцию» какого-нибудь Зейда, мы одновременно давали бы знать, что этот Зейд существует актуально и притом необходимым образом, а это, конечно, нелепо. Вот почему, говорит Абу-Али, необходимо-сущее можно надлежащим, адекватным образом обозначать, лишь пользуясь теми общими обозначениями, которыми мы оперируем, говоря о единичных вещах, ибо подобно последним бытийно-необходимое-само-по-себе дано нам непосредственно и неопределимо.

Все это вместе с тем означает, что необходимо-сущее не может быть рядоположено возможно-сущему, т. е. эмпирически наблюдаемому миру. Это не два рода бытия, так как в противном случае они должны были бы чем-то отличаться друг от друга, и тогда необходимосущее должно было бы иметь какой-то различающий признак, что для него невозможно. И в то же время утверждается, что оно внеположено возможно-сущему. Как же тогда понимать отношение необходимо-сущего и возможно-сущего?

Необходимо-сущему, пишет Абу-Али, можно приписывать атрибуты только двух родов: те, что выражают его отношение ко всему пребывающему вне него, и те, что указывают на отсутствие у него каких-либо положительных атрибутов. Таким образом, следуя традиции, берущей начало в мутазилизме, Ибн-Сина наделяет необходимо-сущее начало только соотносительными и отрицательными атрибутами: если мы характеризуем его, допустим, как первопричину, то имеем в виду его отношение к возможно-сущему как к совокупности предметов, в бытии своем зависящих от его существования; если мы называем его «извечным», то это значит, что нами отрицается начало его существования или что мы приписываем ему негативный атрибут безначальности. И в том и в другом случае, замечает Абу-Али, название создает впечатление, будто атрибут принадлежит самому бытийно-необходимому, как это бывает и в обыденной речи, когда, например, кого-нибудь называют «богатым» или «нищим»: первым наименованием человек обязан своему отношению к некоторым внеположенным ему вещам, а вторым – отсутствию у него таковых, хотя на первый взгляд кажется, будто то и другое указывают на наличие положительных атрибутов, присущих ему самому.

Касаясь темы абсолютного единства необходимо-сущего, Ибн-Сина в одном месте говорит, что в этом отношении первосущее сравнимо только с точкой. Бытийно-необходимое-само-по-себе у него, действительно, является своего рода метафизической точкой, и именно в качестве таковой его отношение к возможно-сущему нагляднейшим образом показано в трактате о Хайе, где оно символизируется полюсом. Подобно точке, первосущее не обладает самостоятельным бытием, и в то же время оно существует, и притом не только в нашем уме, но и в объективной действительности. А его объективное бытие может быть обозначено лишь через его соотнесение с другим и отрицание этого другого – так же, как дело обстоит с точкой в ее отношении к линии или поверхности и их частям. Однако сравнение необходимо-сущего с точкой-полюсом говорит нам и о многом другом: полюс символизирует одновременное пребывание необходимо-сущего и запредельно и не запредельно к миру, невозможность его существования без существования возможно-сущего, и не просто возможно-сущего, а возможно-сущего, находящегося в постоянном движении, изменении. Полюс символизирует предельное тождество формы и материи, актуального и потенциального, пребывающего и изменчивого, бытия и небытия, указывает на то, что суть бытия сущего заключается в существовании, которое есть постоянная актуализация потенциального, постоянное изменение, прекращение которого означало бы превращение бытия в небытие.

Символ полюса кроме всего прочего имеет еще и тот смысл, что бытийно-необходимое выступает одновременно и как действующая, и как целевая причина сущего. Вместе с тем совершенно очевидно, что эта его роль носит характер эпифеномена, ибо на самом деле ось мира, которую он собой воплощает, приводит Вселенную в круговое движение лишь постольку, поскольку Вселенная сама вращается вокруг собственной оси. Другими словами, стремление к бытию и вечности тождественно самому вечному бытию. И это не абстрактно-метафизическая концепция – отмеченная мысль пронизывает всю философию Ибн-Сины: материя стремится обрести форму, ибо в форме причина ее бытия; формы борются между собой за материю и тем самым борются за свое существование; питательная сила функционирует постольку, поскольку ее функция – сохранение бытия индивида; сила размножения функционирует постольку, поскольку ее функция – сохранение вида; сила разума, достигая ступени приобретенного разума, обеспечивает себе индивидуальное бессмертие; небесные сферы, пребывая в равномерном круговращательном движении, уподобляются в максимальной для телесного мира степени вечному и неизменному бытию. От идеи, предвосхищающей первый закон движения, до трактовки сущности любви и общественной жизни – все вращается вокруг одной и той же мысли, мысли об универсальном стремлении, всеохватной любви сущего к бытию, каковое и заключается в самом этом стремлении и в этой любви. Даже происхождение музыки – искусства, по представлениям мусульманского средневековья, самого отрешенного от ценностей блага и жизни, – Абу-Али объясняет исходя из указанной мысли: потребности сохранения существования животных в качестве видов, связанные с необходимостью коммуникации между особями данного вида (при спаривании, для поддержания контакта с детенышами и т. п.), вынудили их сообщаться друг с другом с помощью звуков; эти звуки послужили прообразом человеческой речи, имеющей первостепенное значение для людей постольку, поскольку их жизнь немыслима вне общества, т. е. без общения с себе подобными; разнообразие коммуникативных функций речи (когда, например, хотят кому-нибудь польстить, выразить покорность или показать силу) вызвало разнообразие в модуляции голоса; интонационное же богатство человеческой речи породило вокальную, а затем и инструментальную музыку.