Текст книги "Ибн-Сина (Авиценна)"

Автор книги: Артур Сагадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава VI. ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯ ПРАКТИЧЕСКИХ НАУК

Аш-Шейх ар-Раис, конечно, не мог возвести суфийские принципы в ранг социальной нормы; они способны были обладать лишь ценностью нравственного ориентира. В отличие от аль-Фараби он вообще не рассматривал свою божественную науку и примыкающие к ней по содержанию рассуждения о «состояниях гностиков» как изложение «истинной» религии, долженствующей лечь в основу жизни «образцового города». И у него не было такой непосредственной заинтересованности в разработке практических наук, какую проявлял его предшественник. В отличие от аль-Фараби Ибн-Сина принимал активное участие в государственных и политических делах, так что отсутствие у него подобной заинтересованности нельзя объяснить личными причинами, связанными с кругом интересов или творческими установками. Для выяснения причин этого следует обратить внимание на судьбу идеологического движения, породившего труды Абу-Насра об «образцовом городе», – как она сложилась ко временам Ибн-Сины. Речь здесь идет, понятно, о судьбе исмаилизма.

Закономерности развития махдистских движений вообще выявлены Ф. Энгельсом: богатые горожане, живя в роскоши, возбуждают зависть у бедноты, особенно у бедных кочевников, которые по своей бедности строго нравственны; последние поднимают восстание под предводительством какого-нибудь махди (мессии), дабы наказать безнравственных богачей, внесших порчу в истинную веру, а попутно присвоить себе накопленные ими богатства; через сотню лет потомки этих повстанцев оказываются в точно таком же положении, в каком находились те, кого они лишили власти и достояния; возникает потребность в новом очищении веры, для чего появляется новый махди, и игра начинается заново. Как мы помним, к эпохе Ибн-Сины исмаилитское движение, возникшее на почве народного недовольства, привело к созданию фатимидского халифата, руководители которого не только пользовались всеми благами, доступными багдадским халифам, но и достигли того, на что не могли притязать их соперники-аббасиды, – обожествления собственной личности в качестве спасителей и учителей человечества (такое положение, правда, обязывало к поддержанию должного нравственного реноме, и современник Абу-Али на фатимидском престоле, осознавая это, поступил вполне самокритично, повелев утопить в Ниле энное число своих фавориток). Аналогичную эволюцию «от противоположного к противоположному» претерпело свободомыслие исмаилитов. Неизбежность смены «государства поборников зла» «государством поборников добра» они объясняли объективной закономерностью развития общества, подчиняющейся более общим законам жизни Вселенной. Критерием истинности тех и других законов они считали человеческий разум, а людьми, призванными открыть их человечеству, – своих духовных вождей. Однако со временем функция мерила истины перешла от разума к слову, сказанному имамом, и борьба за свободомыслие обернулась борьбой против инакомыслия.

Точно такой же цикл превращений претерпел исмаилизм в Иране, где деятельность его пропагандистов, начавшаяся вскоре после смерти Абу-Али и слившаяся с народной антифеодальной оппозицией, привела к созданию независимого исмаилитского государства с центром в Аламуте. В этих условиях нравственно-политические нормы, разработанные Абу-Насром, могли быть не «руководством к действию», а лишь идеалом и регулятивным принципом для самоусовершенствования рядовых граждан и правителей, буде им заблагорассудится заняться этим в индивидуальном порядке. Отсюда, надо думать, и отсутствие в творческом наследии Абу-Али богословско-политических трактатов и трактатов по этике, сходных по замыслу и объему с теми, которые оставил после себя Абу-Наср.

В учении о пророчестве, как и вообще в практических науках, коим оно предпосылается. Ибн-Сина исходит из общефилософского тезиса о стремлении всего к бытию, а тем самым и кблагу. «Как известно, – пишет Абу-Али, – человек тем отличается от остальных животных, что он не смог бы благоденствовать, если бы уединился и жил особняком, выполняя свои дела сам, без соучастника, помогающего ему в удовлетворении насущных потребностей». Для поддержания жизни люди должны объединяться в сообщества, основанные на разделении труда. «А коли это очевидно, то для существования человека и поддержания его жизни необходимо соучастие; соучастие осуществимо лишь через сотрудничество… Для сотрудничества необходимы закон и справедливость; для закона и справедливости необходим тот, кто устанавливал бы закон и справедливость, а таковой должен иметь возможность обращаться к людям с речью и обязывать их к соблюдению закона, он должен быть человеком; и ему нельзя в этом деле оставлять людей и их взгляды [без руководства], ибо в противном случае среди них возникнет разлад и каждый будет считать справедливым то, что ему выгодно, а несправедливым – то, что ему невыгодно» (11, 303).

Таким образом, потребность в законодателе, т. е. в пророке, вызывается чисто естественной необходимостью. «Такой человек, коли объявится, должен устанавливать людям в отношении их дел законы по велению, согласию и внушению всевышнего Аллаха и через ниспослание к нему оным Святого Духа. Так что в основу устанавливаемых им законов будет положено оповещение им людей о том, что у них есть некий всемогущий единосущий творец, что оному ведомо тайное и явное, что повелению его надлежит подчиняться… Ему не следует обременять их сведениями о всевышнем Аллахе сверх знания того, что он есть единый, истинный и бесподобный» (там же, 304). Чтобы слова его возымели надлежащее действие, потусторонние воздаяния должны быть описываемы им с помощью доходчивых образов, т. е. как телесно испытываемые муки или наслаждения. С целью же укрепления веры ему надлежит обязать людей к совершению регулярно повторяющихся обрядов. Пророк должен позаботиться и о том, чтобы после его смерти закон и справедливость в общине поддерживал его преемник – халиф. Если такого заместителя он не назначил сам, то его выбирают, хотя первое предпочтительнее. Новый духовный вождь и предводитель государства должен отвечать ряду требований: проявлять способность к руководящей деятельности, быть самостоятельным, умным, высоконравственным, превосходить других познаниями в вопросах религии. В случае когда на его место будет претендовать кто-то другой, халиф должен призвать общину к войне против своего соперника, объявив его неверным и богоотступником. Но если соперник окажется более достойным сана халифа, то граждане государства имеют право встать на сторону мятежников.

Политика Ибн-Сины базируется на представлении о естественном неравенстве людей, которое объясняется им с помощью все того же тезиса о стремлении всего сущего к сохранению своего бытия: если бы все были богатыми, обществу пришел бы конец в результате конфликтов, вызванных завистью и соперничеством; если бы все были бедными, люди были бы обречены на вымирание вследствие их нищеты. Но каждый должен быть доволен своим положением: богач может убедиться в том, что его достояние некоторым образом возмещает отсутствие у него большого ума и образования; образованный бедняк, сравнив свое положение с положением состоятельного невежды, сочтет свое более предпочтительным; «мастер, получающий от своего ремесла хлеб свой насущный, не будет завидовать ни наделенному широкой властью правителю, ни обладающему огромным состоянием богачу» (63, 486).

Жизнедеятельность социального организма поддерживается посредством разделения труда между правителями, стражами (в том смысле слова, в каком его понимал Платон) и производителями. Общество должно иметь иерархизированную структуру, и на «дне» его, по мысли Абу-Али, обязаны пребывать рабы (причем, ссылаясь на определяющую роль географической среды, «рабами по природе» философ объявляет тюрков и эфиопов). Общеполезный труд – обязанность каждого гражданина; люди нетрудоспособные и занятые непроизводительным трудом (стражники) находятся на обеспечении государства, казна которого пополняется налогами на имущество и доходы, а также штрафами, налагаемыми на преступников и правонарушителей (воров, любителей азартных игр и т. п.).

Первостепенное социальное значение Абу-Али придавал брачным отношениям. Законодательство о браке, говорит он, – первое, о чем должен позаботиться пророк, ибо именно брачные узы непосредственным образом обеспечивают продолжение человеческого рода. И как в сфере общественной жизни подлежат запрету тунеядство, воровство, ростовщичество, азартные игры и прочие социально вредные способы добывания благ, точно так же в области частной жизни должны караться прелюбодеяния и всяческое распутство, поскольку таковые не нацелены на произведение и воспитание потомства и при этом, главное, мешают вступлению в брак и наносят ущерб супружеским взаимоотношениям. Развод должен быть затруднен: женщине – обязанностью решать этот вопрос через суд, мужчине – необходимостью платить бракоразводный штраф. Для предотвращения недоразумений в вопросах наследования и родословия бракосочетание должно быть явным и открытым. Супруги в законодательном порядке обязываются к надлежащему воспитанию чада, а чадо – к послушанию родителям и почитанию их, «ибо они суть причина его бытия».

Главную ответственность за благополучие семейной жизни несет хозяин дома – муж и отец. «Добрая хозяйка – компаньонка хозяина в его имуществе, его уполномоченная в делах денежных, заместитель ему в его отсутствие» (там же, 497), – говорит Ибн-Сина уважительно о жене хозяина, но последнего предупреждает: чтобы держать жену в подчинении, он должен внушать ей к себе уважение; самому же оказывать ей почет он должен в той мере, в какой удается таким путем склонить ее к тому, чего нельзя добиться от нее принуждением; он должен заботиться о том, чтобы мысли супруги были постоянно заняты домашними делами и детьми, ибо в противном случае образовавшийся в ее уме вакуум будет, вполне возможно, заполняться помыслами о посторонних мужчинах и измене. Большое внимание уделяет Абу-Али проблемам воспитания детей, точнее, воспитания мальчика отцом и педагогом. Конечная цель получаемого подростком образования, согласно Ибн-Сине, – обретение элементарных знаний в основных науках (многознайство не только бесполезно, но может даже нанести вред) и специализация в одной, не обязательно «престижной», но отвечающей индивидуальным склонностям профессии, с помощью которой юноша способен будет обеспечить себе самостоятельную жизнь.

Однако прежде чем начать управлять кем-то другим, пишет аш-Шейх ар-Раис, человек обязан научиться управлять самим собой. Нравственному самовоспитанию должно предшествовать критическое самонаблюдение, выявление всех своих недостатков без исключения, ибо просмотреть порок в данном случае – это все равно что запустить не замеченную вовремя болезнь. Поскольку же при таком самоанализе трудно быть объективным, человеку не обойтись без помощи близкого друга, «который был бы для него как бы зеркалом, показывающим добрые его дела добрыми, а дурные – дурными» (там же, 506). Познать себя глубоко человек может, сопоставляя себя с другими, «так как люди похожи друг на друга, более того, они одинаковые, как зубья у расчески» (там же). После этого он приступает к воспитанию в себе качеств, соответствующих четырем основным добродетелям: воздержанности, связанной с психической силой вожделения; смелости, связанной с силой гнева; мудрости, связанной с различающей силой; справедливости, связанной с совокупностью перечисленных сил. Указанные и прочие добродетели, представляющие собой их сочетания или частные проявления, в большинстве своем занимают промежуточное положение между порочными крайностями: воздержанность – между алчностью и апатией; щедрость – между жадностью и расточительством; справедливость – между угнетенностью и склонностью угнетать других; неприхотливость – между стяжательством и беспечностью; смелость – между трусостью и безрассудством.

По убеждению Ибн-Сины, одни и те же психические силы способны служить источником и благих («прекрасных») и дурных («безобразных») деяний; человеку врождены только сами эти силы, нравственные же качества им приобретаются. Подобно тому, как путем «воспитания» организма, т. е. выработкой положительных условных рефлексов, можно укрепить физическое здоровье, точно так же нравственное здоровье можно укрепить приучением себя к надлежащему поведению, ибо привычка – вторая натура. «Свидетельством того, что нравственные качества вырабатываются не иначе, как через привычку совершать дела, проистекающие из данных нравственных качеств, служит то, например, что мы наблюдаем у хороших руководителей и достойнейших людей: приучая граждан к добрым делам, они делают и их самих добрыми людьми; точно так же, приучая граждан к дурным делам, плохие руководители и притеснители городов делают и самих их жителей дурными людьми» (там же, 512). Высшая степень нравственного поведения достигается тогда, когда благо вершится ради самого блага, без всякого расчета, будь то даже расчет на благодарность или хорошее впечатление. Высшее же счастье человеческое достигается тогда, когда, подчинив животные силы силе разума, индивид воспаряет мысленно к тем высотам познания, о которых говорилось в разделе, посвященном учению Ибн-Сины о душе. Но счастье это становится доступным только после того, как у человека воцарится гармония в «практической части души», в каждой из сил, порождающих нравственные добродетели. «У кого сочетается с оными мудрость умозрительная, тот становится счастлив. Кто же обретает сверх того свойства пророческие, тот становится, можно сказать, господом [в образе] человеческом, поклонение которому будет дозволено после всевышнего Аллаха и коему препоручены будут дела рабов божьих как владыке мира земного и наместнику божьему в нем» (96, 27).

Этими словами завершает Ибн-Сина свою «Книгу исцеления». В них слышится отголосок основополагающей мысли политической доктрины аль-Фараби о том, что идеальное государство должны возглавлять философы, наделенные пророческими функциями. Да и само это государство Абу-Али именует вслед за Абу-Насром «образцовым» (а также «справедливым») городом, противопоставляя ему «заблудшие» города и города с законами, отличными от законов идеального города. Но его политические воззрения лишены свойственной доктрине Абу-Насра нормативности и своего рода «злободневности». Они более абстрактны, хотя и в своей абстрактности проникнуты интересом к проблемам совершенствования реального человека и реального человеческого общежития.

Глава VII. СУДЬБЫ НАСЛЕДИЯ

Философское наследие Ибн-Сины имело длительное влияние на развитие философии в трех культурных ареалах: на мусульманском Востоке, на мусульманском Западе и на христианском Западе. На востоке мусульманского мира его прямыми последователями были такие выдающиеся мыслители, как Насир-ад-Дин ат-Туси и Омар Хайям. Косвенным путем он оказал влияние также на эволюцию суфизма, в частности на «ишракитскую» философию Шнхаб-ад-Дина ас-Сухраварди и его школы, а также на метафизически ориентированную теологию, представленную такими именами, как Фахр-ад-Дин ар-Рази, аль-Иджи и ат-Тафтазани. В ираноязычных странах Абу-Али оставался «властителем дум» философски мыслящей интеллигенции вплоть до нынешнего столетия.

Но в этом же культурном ареале его учение впервые подверглось критике «справа» и прямому поношению со стороны теологов-догматиков и некоторых мистиков. В историко-философском плане наибольший интерес, разумеется, представляет труд Авторитета Ислама аль-Газали «Опровержение философов», в котором метафизика Ибн-Сины берется автором в качестве главного объекта критики, в целом направленной против перипатетиков Востока вообще. Эта глубоко мотивированная и систематически изложенная критика имеет целью показать внутреннюю противоречивость и непоследовательность философии аш-Шейха ар-Раиса, пытавшегося совместить требования теоретического разума и разума практического, но в действительности добившегося только того, что оказались нарушенными и строгая доказательность теоретических наук, и святость основополагающих догм религии. Критика ведется от имени мутакаллимов, но она имманентна и исходит из посылок, с которыми предположительно обязан был бы согласиться и оппонент.

Вскрывая нарушение Ибн-Синой требований практического разума, аль-Газали подвергает критике двадцать тезисов «философов», из коих три тезиса он считает направленными против не подлежащих двусмысленному толкованию догм ислама, а потому противоверными; к таковым он относит положения Абу-Али о вечности мира, о нераспространении божьего знания на единичные предметы и о невозможности телесного воскрешения. Остальные тезисы объявляются «еретическими» нововведениями; таковые являются следствием утверждения неуничтожимости мира в будущем, несостоятельности доводов в пользу бытия божия, а также факта сотворения им мира, неспособности доказать единосущность Аллаха, отрицания наличия у него положительных атрибутов и утверждения естественной причинности. Для уяснения функционального значения «божественной науки» для нас особенно интересны высказывания аль-Газали о символике эманационной теории: не говоря о том, что эта теория совершенно не согласуется с представлением о творении как волевом акте Аллаха, пишет он, «эманация» представляет собой чистейшую метафору, используемую в качестве фикции – для отвода глаз. Положение о вечности мира не только противоречит догмату о сотворении мира богом, но и делает ненужным существование самого творца. Свое мнимое доказательство существования бога Ибн-Сина основывает на тезисе о невозможности бесконечного регресса причинно-следственных отношений и, стало быть, необходимости допущения первой причины; но эта аргументация порочна вдвойне, так как, во-первых, телесный мир извечен, а потому не нуждается ни в какой первопричине; во-вторых, бесконечный регресс, с точки зрения философов, вполне допустим, поскольку они признают возможность уходящего в бесконечность ряда производящих друг друга вещей, равно как и бесконечное число душ.

С точки же зрения критики непоследовательности Абу-Али в теоретической части его философии принципиальное значение имеет разбор им проблемы естественной причинности. В 12-й главе своего «Опровержения» Авторитет Ислама отвергает принцип каузальности ссылкой на то, что связь между двумя явлениями, обычно рассматриваемыми как причина и следствие, не носит характера необходимости в строгом понимании данного термина. Из контекста явствует, что под «необходимостью» аль-Газали подразумевает чисто логическую необходимость, таким образом отрицая правомерность применения этого понятия в сфере естественных, эмпирически наблюдаемых связей. Так называемые «естественный» причины, утверждает он, не могут быть деятельными, поскольку деятельность есть нечто исходящее от одушевленных предметов (аналогичный довод, как известно, столетиями позже с той же целью будет использован Беркли).

Аль-Газали (как это сделает позже Юм) отвергает возможность приобретения идеи причины и следствия через наблюдение над ходом вещей, поскольку наблюдение, говорит он, показывает только то, что явление Авозникает вместе с явлением Б,а не то, что первое возникает по причине второго. Автор «Опровержения философов» подводит к мысли о том, что для возникновения явления Бнедостаточно наличия одного явления Аили же Адолжно обозначать совокупность факторов и условий, т. е. к мысли, высказанной самим Ибн-Синой. Но аль-Газали идет дальше и говорит: этих факторов и условий должно быть бесконечное множество, а таковое невозможно объять конечным разумом. Отсюда вывод: естественной причинности не существует; естественная причинность – иллюзия, вырабатывающаяся у людей при наблюдении того, как одно явление обычно сопровождается другим явлением, и основанная на неправомерном обобщении индуктивно накопленных фактов (а индукция, как мы помним, по логическому учению Ибн-Сины, не может нам дать знание о необходимом). Следовательно, подлинной причиной и подлинным действователем может выступать лишь такое начало, действия которого определяются волей; именно таким началом и является запредельный миру бог. В этой части своей критики аль-Газали, несомненно, зорко уловил наиболее уязвимое звено в цепи метафизических рассуждений Ибн-Сины, и не только в его рассуждениях, но и в рассуждениях последующих поколений мыслителей, пытавшихся обосновать закон причинности чисто спекулятивным путем.

На западе мусульманского мира, в аль-Андалусе условия для развития свободомыслия были намного более неблагоприятными, чем на мусульманском Востоке. В здешней духовной атмосфере как опасное вольнодумство воспринималось даже чтение трудов самого аль-Газали. И лишь в XII в., когда всевластию маликитских догматиков были положены какие-то пределы относительно либеральной политикой Альмохадов, философская мысль здесь пережила кратковременный период расцвета, увековечившись в трактатах трех крупнейших представителей арабо-испанской школы перипатетизма – Ибн-Баджи, Ибн-Туфейля и Ибн-Рушда. На первого из названных мыслителей оказало влияние творчество аль-Фараби, хотя многие его идеи перекликаются и с воззрениями аш-Шейха ар-Раиса. Второй же мыслитель нам известен по единственному сохранившемуся от него произведению, уже своим названием обязанному философскому наследию Ибн-Сины, – по «Трактату о Хайе, сыне Якзана», который делится на три композиционно различимые части, из коих одна соответствует всеобщей науке Абу-Али, другая – божественной науке и третья – практической философии. Деятельный разум здесь предстает перед нами в своей «очеловеченной» ипостаси, так что история о Хайе оказывается историей эволюции «общечеловеческого» интеллекта, а точнее, всего человеческого рода.

В творчестве же третьего из арабо-испанских перипатетиков, у великого Ибн-Рушда (Аверроэса латинян), философия Ибн-Сины одновременно и получила дальнейшее развитие, и подверглась суровой, хотя и не всегда справедливой, критике «слева». Говоря об отношении Ибн-Рушда к Ибн-Сине, необходимо сразу же внести ясность в вопрос о пресловутом «очищении» им философии Аристотеля от неоплатонистских «примесей»: Ибн-Рушд и не думал заниматься подобного рода «очищением», просто обстановка в окружавшем его обществе была такова, что продиктовала отказ от попыток создания для «образцового города» или отдельных личностей некоей «истинной» религии, черпающей свои принципы из той или иной рационализированной формы теологии. Отсюда его отказ от неоплатонистской символики. Причем любопытно отметить, что это отнюдь не мешало ему ни пользоваться термином «эманация», ни вводить в свою космологию понятия отрешенных от материи субстанций. Творчество Ибн-Рушда – убедительное свидетельство того, что философия восточного перипатетизма не была продуктом смешения аристотелизма с неоплатонизмом, ибо в результате «элиминации» им «неоплатонистских примесей» в философии Ибн-Сины не получилось возврата к «чистому» аристотелизму – получилось углубление монистического по своему интенциональному содержанию характера метафизического учения аш-Шейха ар-Раиса.

Уже аль-Газали заметил неудовлетворительность ссылки Ибн-Сины на принцип, согласно которому из единого может проистекать только единое; им же было замечено, что различие, проводимое Абу-Али между необходимым, возможным и невозможным, носит чисто логический, мысленный характер. В том же направлении продвигается и критическая мысль Ибн-Рушда. Только в отличие от аль-Газали он считает эти концепции уступкой теологии. По поводу различения между необходимым и возможным кордовский мыслитель заявляет: мир вечен, а все вечное уже само по себе необходимо; когда возможная вещь становится необходимой, ее природа переходит в свою противоположность, между тем как Ибн-Сина говорит о мире как о бытийно-возможном-самом-по-себе и бытийно-необходимом-благодаря-другому; наконец, то, что мир в целом есть нечто возможное, не самоочевидно; напротив, если признать в мире наличие всеобщих причинных связей, то целокупность мира будет отнюдь не возможной, а необходимой.

Отвергая тезис о необходимом проистекании из единого только единого, Ибн-Рушд утверждает, что из первосущего может проистекать все многообразие как простых, так и сложных предметов, сопричастных первосущему каждый согласно своей природе. Положение Ибн-Сины о том, что из единого может проистекать только единое, находится в противоречии с его же собственным утверждением, что проистекающий из бытийно-необходимого-самого-по-себе перворазум есть нечто уже содержащее в себе множество. Подобные рассуждения, восклицает он, не возвышаются не то что до диалектического, но и до риторического уровня. Первосущее, заключает Ибн-Рушд, есть причина универсума лишь в той мере, в какой выступает высшим принципом взаимосвязи вещей, по отношению к которому стираются все различия между единым и множественным, бесконечным и конечным; только потому, что познаваемые нами предметы отделены друг от друга, мы не можем воспринимать актуально бесконечное, но если существует знание, в коем познаваемые предметы соединены, то по отношению к нему конечное и бесконечное тождественны. Это знание «есть не что иное, как гармония и порядок, кои наличествуют во всех предметах, а этот порядок и эта гармония воспринимаются деятельными силами, которые имеют порядок и гармонию, существуя во всех предметах, и которые философы называют „природами“» (56, 106), Доказательство бытия первосущего должно осуществляться не в метафизике, а в физике: познавая мир, мы тем самым познаем и первосущее. Познание абсолютной истины не есть единовременный акт интеллектуальной интуиции, а бесконечный процесс, реализующийся в чередовании все новых и новых людских поколений, и соединения с деятельным разумом мудрец достигает только на склоне лет (а не в юношеском возрасте, как у Ибн-Сины).

Влияние, оказанное Аверроэсом на процесс секуляризации философской мысли в христианской Европе, есть так или иначе и влияние традиции, идущей от Авиценны. Но непосредственное влияние трудов Абу-Али на философскую мысль западноевропейского средневековья было противоречивым. Эта противоречивость обусловливалась тем обстоятельством, что западноевропейские книжники, читая тексты, принадлежащие Авиценне, не могли понять их подтекст, поскольку не имели почти никакого представления о той социокультурной атмосфере, в которой протекало творчество Абу-Али. Из произведений Ибн-Сины, которые стали известны на христианском Западе уже в XII в., непосредственное воздействие на ход поступательного развития европейской науки оказали его естественнонаучные работы, прежде всего «Канон врачебной науки». Философия же его привлекла внимание прежде всего своими неоплатонистскими аспектами; в итоге возникло течение, иногда называемое «авиценнизирующим августинианством», начало которому положил трактат архиепископа толедского Иоанна (XII в.) «О душе». В XIII в. влияние Авиценны прослеживается у Вильгельма Овернского, у францисканских мэтров в Парижском университете, у Александра Гэльского, Жана де-ля-Рошеля, Бонавентуры, равно как у английских францисканцев – Роберта Гроссетеста и Джона Пеккама. Своего апогея это влияние достигло в философии Роджера Бэкона, чьи, в частности, политические идеи отражают взгляды Абу-Али на… халифскую власть. Популярность Авиценны, однако, не ограничивается августинианскими кругами. Следы его влияния обнаруживаются в творчестве Альберта Великого (определение души, концепция пророчества), у Фомы Аквинского, в работах Дунса Скота.

Что касается Фомы Аквинского, то относительно арабо-мусульманских влияний на его творчество обычно говорится, что в физике он больше вдохновлялся Аверроэсом, а в метафизике – Авиценной. Но такое утверждение может ввести в заблуждение, поскольку требуется еще выяснить, насколько адекватно он понимал того и другого философа, и в какой мере их положения, вырванные из контекста, подверглись у него искажению. В своем месте мы уже имели возможность познакомиться с тем, какое совершенно иное звучание должны были приобрести у «ангельского доктора» рассуждения философа-врача Ибн-Сины о бессмертии души, будучи приведены им без искажения всего их строя, но оторваны от общего контекста мировоззрения Абу-Али. В данном же случае мы хотели бы перечислить лишь те тезисы Абу-Али, которые подверглись критике со стороны доминиканского теолога: внешнее воздействие на материю действующих причин; опосредствованное творение; необходимый характер творения; извечность творения; отрицание свободной воли у человека; отрицание телесного воскрешения; естественное пророчество; познание богом единичного через познание общего; единство конкретной субстанции и акцидентальный характер существования. Приведенный перечень показывает, что в одних случаях Аквинат, правильно понимая идеи Авиценны, отвергает их как неприемлемые с богословской точки зрения, в других – понимает рассуждения аш-Шейха ар-Раиса буквально, а следовательно, неадекватно, в-третьих – истолковывает его взгляды через призму Аверроэсовой критики Авиценны, которая сама по себе обнаруживает достаточную сомнительность.

Важным посредствующим звеном в передаче арабо-мусульманской философии в христианскую Европу была творческая и переводческая деятельность средневековых еврейских ученых, с помощью которых, в частности, философское наследие Ибн-Сины перешло в руки западноевропейских мыслителей. Среди еврейских философов было и много непосредственных последователей Абу-Али, из коих наиболее глубокий след в истории философии оставил Моисей Маймонид (1135–1204). Можно предположить, что именно эта струя в средневековой философской мысли вынесла на гребень волны новой философии XVII столетия наследие Ибн-Сины, к этому времени считавшееся уже покоящимся на дне под обломками того древнего судна, что на протяжении двух тысячелетий плавало под гордым флагом аристотелизма. Речь идет о возрождении философской традиции, связывавшейся в Европе с именем Авиценны, потомком испанских евреев, которые, спасаясь от инквизиции, были вынуждены покинуть страну Маймонида и Ибн-Рушда, – Бенедиктом Спинозой.

Идейная связь Спинозы с арабо-мусульманскими перипатетиками, прямая и опосредствованная, – тема специального исследования. Укажем схематически лишь на предположительные параллели в основополагающих онтологических концепциях, развивавшихся обоими мыслителями с уклоном в сторону проблематики практических наук: бытийно-необходимое-само-по-себе – субстанция; бытийно-необходимое-благодаря-другому – модусы; бытийно-возможное-само-по-себе – единичные вещи; перворазум и первоматерия – идея бога и промежуточный бесконечный модус, облик всей Вселенной; Запад, материя в ее ближайшем определении – атрибут протяженности; Восток, разум Вселенной – атрибут мышления; деятельный разум – абсолютно бесконечный интеллект; душа Вселенной – движение и покой. За адекватность приведенной схемы ручаться нельзя, но можно не сомневаться, что исследования по затронутому здесь вопросу могут уточнить как философские воззрения Спинозы, так и место, занимаемое Ибн-Синой в истории философии.