Текст книги "Шпион (СИ)"

Автор книги: Артур Таболов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

   В академию поступали разведданные об авиации Германии и её союзников и союзников СССР. Ещё в 1940 году совершили пробные полёты первые реактивные самолёты «Кампини-Капрони», созданные в Италии. В 1941 году в Англии был испытан самолёт «Глостер» с реактивным двигателем, а в 1942 году США испытали реактивный самолёт «Айрокомет». Вскоре в Англии был создан реактивный самолёт «Метеор», он принимал участие в войне.

   В середине войны на вооружение люфтваффе поступили реактивные истребители «мессершмидт-262», «мессершмидт-163» и «хейнкель-162». По скорости и маневренности они намного превосходили наши «Илы» и «Ла». И только ограниченные возможности промышленности Германии не позволили немецким лётчикам господствовать в воздухе.

   В Советском Союзе тоже занимались реактивной авиацией в конструкторских бюро Королёва и Цандера. В начале 1942 года лётчик-испытатель Бахчиванджи совершил первый полёт на отечественном истребителе БИ-1 с жидкостным реактивным двигателем. Вскоре при испытании этого самолёта Бахчиванджи погиб, работы были приостановлены. Возобновились они только после войны и привели к созданию «ЯК-15» и «МиГ-9» с немецкими реактивными двигателями.

   Григорий Токаев несколько раз подавал руководству академии докладные с предложениями включить в планы исследования в области реактивной авиации, всякий раз они отклонялись. У академии были более важные задачи.

   В 1943 году Военно-воздушная академия вернулась из Свердловска в Москву. Ещё через некоторое время из эвакуации вернулся научно-исследовательский институт, в котором работала Аза. Увидеть жену и дочь живыми и здоровыми – это был неожиданный подарок судьбы. Выяснилось, что институт Азы тоже был в Свердловске, всего в нескольких кварталах от академии. Она сохранила все письма от мужа. А почему он не получал писем от неё, так и осталось неизвестным.

   День победы Григорий Токаев с семьёй встретил на Красной площади вместе с тысячами москвичей. В два часа ночи по радио объявили, что будет передано важное сообщение. В 2 часа 10 минут доктор Левитан прочитал Акт о капитуляции фашистской Германии и Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Днем победы. Люди выбегали из домов и шли на Красную площадь. Все поздравляли друг друга, многие плакали. Вечером прозвучал салют из тридцати залпов, московское небо расцветилось фейерверками. Ими Григорий и Аза любовались из своего дома. Дочь мирно спала, Григорий и Аза стояли обнявшись у окна. Начиналась новая жизнь. Какой она будет? Очень хотелось верить – счастливой.

   Через две недели майора инженерных войск Токаева вызвал заместитель наркома внутренних дел СССР генерал-полковник Серов.

V

   Вызов к Серову, доставленный курьером НКВД, встревожил Григория Токаева. С госбезопасностью, недавно ставшей частью наркомата внутренних дел, он никогда не сталкивался. В академии, как и во всех учреждениях, существовал первый отдел, предупреждавший разглашение государственной тайны и осуществлявший постоянную слежку за сотрудниками. Григорий знал, что и на него там заведено дело. Но в нём, как он предполагал, нет никаких компрометирующих его сведений, иначе его судьба сложилась бы по-другому. Но это не успокаивало. На его памяти было немало случаев, когда сотрудники академии с большими заслугами и безупречными репутациями, исчезали бесследно и никто не интересовался их участью, это было опасно. Успокоив, как мог, жену, испуганную неожиданным вызовом, Григорий отправился на Лубянку.

   К заместителю наркома его вызвали на 14 часов. В половине второго он вошёл в четвертый подъезд здания на Лубянской площади и предъявил повестку дежурному в бюро пропусков. Пропуск майору Токаеву был заказан. Дежурный выписал пропуск, но ему не отдал, позвонил куда-то по внутреннему телефону и попросил подождать. Минут через десять появился младший лейтенант, взял пропуск, проверил документы Григория и распорядился:

   – Следуйте за мной.

   Они вошли в лифт и поднялись на пятый этаж. Григорий с интересом осматривался. Удивили очень длинные коридоры, которые, как казалось, опоясывали всё здание. По сторонам находились кабинеты с дубовыми дверями, без табличек, только с номерами. Коридоры были пустыми. Лишь изредка навстречу попадались военные с папками в руках и хмурыми лицами. Возле одного из кабинетов сопровождающий остановился:

   – Входите.

   Это была просторная сумрачная приёмная. Лейтенант передал повестку и пропуск Токаева дежурившему в приёмной полковнику. Тот приказал:

   – Ждите, вас вызовут.

   Ждать пришлось минут сорок. Наконец раздался негромкий зуммер, полковник открыл тяжёлую дверь:

   – Заходите.

   В глубине огромного кабинета за письменным столом с телефонами спецсвязи сидел невысокий человек лет сорока в мундире с погонами генерал-полковника, с простоватым лицом и ранними залысинами. На столе перед ним лежала папка с документами, которые он просматривал. Григорий понял, что это его личное дело. Он доложил:

   – Товарищ генерал-полковник, майор Токаев по вашему приказанию прибыл.

   – Вижу, что прибыл, – неприветливо отозвался Серов. – Садись, майор. Тут написано, что ты осетин. Это так?

   – Так, товарищ генерал-полковник.

   – Как звали отца?

   – Ахмат.

   – А почему ты Александрович?

   – Так написали.

   – Женат?

   – Да, жена инженер-химик.

   – Дети есть?

   – Дочь, ей семь лет.

   – Это хорошо. Родители живы?

   – Нет.

   – Родственники есть?

   – Есть. Сестра Нина, двоюродный брат Темур Бегазаевич, они живут в Москве, двоюродный брат Хагуди Гедоевич, живёт в Нальчике, племянник Харитон Дзибаевич, он в посёлке Мизур в Осетии.

   – Ты понимаешь, Токаев, что их судьба зависит от тебя? Они будут расплачиваться за все твои ошибки.

   – В чём меня обвиняют?

   – Пока ни в чём. Это я так, на будущее. Продолжим. – Серов перелистнул документы в деле. – Награды: «Отличник РККА», медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Ну, это многим давали. А орден «Красная звезда» за что? Ты же не воевал. Вот запись: «В боевых действиях участия не принимал, ранений и контузий не имеет».

   – Я служил в бомбардировочной авиации, в аэродромном облуживании. Аэродромы были прифронтовые. А что не ранен, просто повезло, многие погибали.

   – Мне рекомендовали тебя как человека, который разбирается в ракетах, – продолжал Серов.

   – В авиационных реактивных двигателях, – уточнил Григорий. – Я занимаюсь этой тематикой много лет. Это будущее нашей авиации.

   – Тут сказано, что ты три раза подавал докладные руководству академии. Предлагал включить эту тему в планы. Почему твои предложения отклоняли? Они что, не понимали их важности?

   – Понимали. Не стоит подозревать руководство академии во вредительстве. Перед академией тогда стояли другие задачи.

   Серов нахмурился.

   – Кого подозревать во вредительстве, а кого не подозревать, это не тебе решать. Это решать нам. Тут сказано, что ты знаешь немецкий язык. Это так?

   – Знаю.

   – Откуда?

   – Много материалов было на немецком языке, – объяснил Григорий. – Немцы продвинулись в реактивной технике дальше нас. Пришлось изучить. Начал с работ Ойгена Зенгера. Ещё до войны он опубликовал статью о возможности создания дальнего ракетного бомбардировщика. Потом вышла его книга о проекте «Зильберфогель» – реактивном самолёте «Серебряная птица». В ней было много конструктивных идей.

   – Ойген Зенгер, – повторил Серов. – Знакомая фамилия. Есть разведданные, что он сбежал во Францию. Его нужно заполучить и вывезти к нам.

   – Товарищ генерал-полковник, почему вы мне об этом говорите? – рискнул спросить Григорий.

   – Потому что этим придётся заниматься тебе. Под моим руководством. Вижу, что ты к этой работе готов. Свободен, майор. Жди приказа.

   В сопровождении того же младшего лейтенанта Григорий миновал бесконечные коридоры Лубянки и вышел на площадь. Был серый денёк, накрапывал дождь. Возле «Детского мира» тянулась длинная очередь, что-то давали. Григорий чувствовал, что в его жизни наступает новый крутой поворот.

   Приказ пришёл через две недели. Майору Токаеву предписывалось вылететь в Берлин. Там уже был генерал-полковник Серов, исполнявший обязанности заместителя Главноначальствующего советской военной администрации Германии маршала Жукова и уполномоченного НКВД СССР по Группе советских оккупационных войск. Ему было поручено организовать поиск и отправку в Советский Союз немецких архивов и учёных, работавших с Вернером фон Брауном.

VI

   Из протокола допроса подполковника Токаева майором Хопкинсом 24 декабря 1947 года:

   " – Итак, вы получили приказ прибыть в Берлин. Когда это было?

   – В первых числах июня 1945 года.

   – Ехали поездом?

   – Нет, самолётом.

   – С какого аэродрома вылетели?

   – Из Внукова.

   – На каком самолёте летели?

   – На военно-транспортном «Ли-2».

   – Летели один?

   – Нет, с группой военных лётчиков.

   – Сколько их было?

   – Человек пятнадцать. Их направили в 16-ю Воздушную армию.

   – Как вы это узнали?

   – Рассказал знакомый офицер. Он проходил переподготовку у нас в академии.

   – Куда прилетели?

   – В Иоганисталь

   – Сколько времени продолжался полёт?

   – Около пяти часов.

   – Кто вас встретил на аэродроме?

   – Капитан Квашнин из СМЕРШа на «виллисе». Он с самого начала был прикреплён ко мне. Осуществлял оперативное сопровождение.

   – Что это значит?

   – Охранял и помогал в работе. Когда было нужно задействовать дополнительные силы.

   – Какие силы?

   – Обычно до десяти солдат. Когда находили архивы и нужно было их вывезти. Особенно когда они были в западных оккупационных зонах.

   – Он следил за вами?

   – Постоянно, это входило в его обязанности.

   – Как вы об этом узнали?

   – За всеми следили. Это все знали.

   – За вами следил только капитан Квашнин?

   – Думаю, что нет, у него были люди. Но их я не знаю.

   – Значит, на аэродроме в Иоганистале вас встретил капитан Квашнин. Куда он отвёз вас?

   – В Карлхорст, там было всё командование группы наших войск. Я доложил генерал-полковнику Серову о прибытии и получил сутки на обустройство.

   – Где вы поселились?

   – С неделю жил в офицерском общежитии в Карлхорсте, потом снял комнату у немецкой семьи возле Трептов-парка. Комнату мне нашёл Квашнин.

   – Все старшие офицеры Красной Армии квартировали в Карлхорсте. Почему вам разрешили поселиться не там?

   – Не знаю. В Карлхорсте всё было занято. Думаю, что капитан Квашнин получил согласие своего начальства.

   – Как вы добирались от Трептов-парка до места службы?

   – Мне выделили машину с водителем. Сначала старый «Фольксваген». Но он часто ломался, его сменили на «Ганзу».

   – Водитель был советским военнослужащим?

   – Нет, немцем. Его звали Норберт Бинер. Я платил ему 200 марок в месяц, расходы мне компенсировали в финчасти. А до него был другой водитель, Вилли Брем. Но он плохо знал машину, не мог устранить даже мелкую поломку. Поэтому я его заменил.

   – Вы всё время ездили с водителем?

   – Нет, иногда я его отпускал и сам садился за руль. Когда не хотел, чтобы о моей поездке знали.

   – Ваши водители были осведомителями СМЕРШа?

   – Я этого не исключал.

   – Вы сказали, что вашим заданием был поиск немецких архивов и ученых, работавших в ракетной программе фон Брауна. Как вы стали секретарём Контрольного союзного совета?

   – Это получилось случайно. Однажды в кабинет Серова вошёл маршал Жуков. Я как раз докладывал о ходе работ. Серов представил меня. Георгий Константинович спросил: «Грамотный?» Серов ответил: «Кандидат технических наук». «Почерк хороший?» «Разборчивый». «Годится. Пошли, будешь вести протоколы». В Совет входили генерал Эйзенхауэр, фельдмаршал Монтгомери и генерал де Тассиньи. На заседаниях Совета я сидел рядом с Жуковым, маршал мне доверял. Потом Жукова отозвали в Москву и назначили Главнокомандующим Сухопутными силами. Его заменил генерал армии Соколовский. Немного позже он стал маршалом.

   – О Контрольном совете мы ещё поговорим. Вернёмся к началу вашего пребывания в Берлине. Вы жили один?

   – До конца мая 1946 года один. Потом мне разрешили вызвать жену и дочь.

   – Мы знаем, что очень редко кому разрешали вызвать семью в Берлин. Только высшим руководителям СВАГ. И то не всем. Почему для вас сделали исключение?

   – Получилось так. Однажды меня вызвал к себе маршал Соколовский. Ему сообщили, что я замечен в сомнительной связи.

   – Кто сообщил? Капитан Квашнин?

   – Вряд ли, на Соколовского у него не было выхода. Его начальником был Серов.

   – Значит, Серов?

   – Возможно. Я не стал спрашивать, а Соколовский бы не ответил.

   – Что за связь?

   – С одной немкой.

   – С кем?

   – С Эльзой Рихтер, певицей из ресторана отеля «Кронпринц» на Курфюрстендамм.

   – Курфюрстендамм находится в британской оккупационной зоне. Как вы туда попали?

   – В Берлине границ нет, я мог свободно ездить по всему городу.

   – Продолжайте. Эльза Рихтер была вашей любовницей?

   – Да.

   – Как вы с ней познакомились?

   – В ресторане отеля «Кронпринц» у меня была встреча с человеком, который мог знать об одном учёном-ракетчике, сотруднике фон Вернера. Встреча закончилась вечером. Шел сильный дождь. Эльза как раз вышла из отеля. Я предложил её подвезти, она села ко мне в машину. По дороге разговорились. Ей было двадцать пять лет. Она рассказала, что муж погиб на восточном фронте, живёт одна с дочерью четырёх лет. Дочь заболела воспалением лёгких, нужны антибиотики, а лекарства на чёрном рынке очень дорогие. Я пообещал помочь, достал пенициллин в нашем госпитале и передал Эльзе. Она пригласила меня к себе. У неё была комната на Фридхофштрассе возле старого немецкого кладбища.

   – Как часто вы с ней встречались?

   – Когда как. Иногда раз в неделю, иногда реже. Зависело от моей занятости на службе.

   – Как это происходило?

   – Я подъезжал на машине к «Кронпринцу» к тому времени, когда она заканчивала выступление. Она садилась ко мне, ехали к ней.

   – Вы заходили в отель?

   – Нет. В ресторане всегда было много американцев, англичан и богатых немцев из спекулянтов. Русский офицер вызывал бы ненужный интерес. Я не хотел привлекать к себе внимания.

   – О вашей связи доложили Соколовскому. Что он вам сказал?

   – Могу повторить, но вы не поймёте.

   – Ругался?

   – Это мягко сказано. Сказал, что я безответственный кобель и это до добра не доведёт. Кто знает, кто такая эта певичка и с кем она связана. И он бы немедленно отправил меня в Москву, если бы не важность работы, которой я занимаюсь.

   – Что вы ответили?

   – Что я мог ответить? Что все мы кобели, кто больше, кто меньше.

   – А он что?

   – Сказал, что есть только один способ это прекратить. И приказал вызвать в Берлин жену. Аза с Беллой приехали через месяц. Больше с Эльзой я не встречался.

   – Как приезд вашей семьи воспринял Серов?

   – Был очень недоволен. Он с самого начала относился ко мне с подозрением. Вообще-то он всех подозревал, такой человек..."

   Комментарий майора Хопкинса:

   "Показания подполковника Токаева кажутся достоверными в части обстоятельств его переезда в Берлин. Его описание здания НКВД на Лубянке соответствует сведениям, полученных нами ранее от других источников. Вместимость самолёта «Ли-2» и время полёта из Москвы до аэродрома в Иоганистале также названы правильно. Сомнения вызывают причины, по которой ему разрешили жить вне Карлхорста. Из этого района Берлина, контролируемого советскими патрулями, ему было бы гораздо труднее выехать в британский сектор, что он сделал 3 ноября 1947 года.

   Особое внимание обращает на себя странное разрешение Токаеву вызвать в Берлин семью. Если правильны наши подозрения о том, что Токаев является советским агентом, которого готовили к внедрению в Великобританию, можно предположить, что он заранее поставил условием своего согласия уход на Запад вместе с семьёй.

   Подозрительность к Токаеву генерал-полковника Серова можно объяснить тем, что внедрение агента готовили советские спецслужбы, не подчинённые Серову и в тайне от него и его сотрудников. Что говорит об очень высоком уровне секретности операции.

   Считаю необходимым:

  – Уход на Запад такого секретоносителя, каким является

   подполковник Токаев, расценивается в СССР как государственная измена и влечёт за собой репрессии по отношению к его родственникам и друзьям, оставшимся в Советском Союзе. Нужно найти возможность узнать о судьбе его сестры Нины, двоюродных братьев Темура и Хагуди, племянника Харитона и ближайших сотрудников Токаева в Военно-воздушной академии имени Жуковского.

   2. Навести справки о капитане Квашнине, которому была поручена слежка за подполковником Токаевым. Побег его подопечного должен был привести к серьезным дисциплинарным мерам вплоть до разжалования и предания суду.

  – Дать задание нашей агентуре в Германии встретиться с

   певицей отеля «Кронпринц» Эльзой Рихтер и проверить достоверность сведений, сообщённых Токаевым".

VII

   К приезду семьи Григорий Токаев снял три комнаты в коттедже неподалеку от Трептов-парка у пожилой немецкой пары. Хозяева коттеджа перебрались в подвал, а верх сдавали. По карточкам они получали в день 300 граммов хлеба, 20 граммов мяса, 20 граммов сахара, 400 граммов картофеля, 7 граммов жира, а также ежемесячно 25 граммов кофе в зёрнах, 100 граммов эрзац-кофе и 30 граммов соли.

   Карточки были нескольких категорий: для рабочих, для служащих, для пенсионеров. Самыми большими были нормы для рабочих, занятых тяжелым физическим трудом, самыми маленькими, их называли кладбищенскими – для неработающих и пенсионеров. Деньги, которые советский офицер платил хозяевам коттеджа за аренду, помогали им выжить, он делился с ними продуктами, которые получал на службе. Это было серьёзным подспорьем, все продукты на чёрном рынке стоили немыслимых денег.

   Коттедж для Токаева нашел капитан Квашнин. Родом он был из Рязани, расторопный, исполнительный. Григорий знал, что он регулярно пишет рапорты о том, что его подопечный делал и с кем встречался, но не обращал на это внимания, ему нечего было скрывать. К тому времени он получил чин подполковника и служил в Советской секции Союзного Секретариата, в январе 1945 года был избран секретарём партбюро организации, позже переведён в Военное управление Секретариата. Его основное задание оставалось прежним – поиски архивов и учёных, задействованных в ракетной программе Вернера фон Брауна.

   Сам фон Браун был уже захвачен американцами и вывезен в Соединенные Штаты, его сотрудники, оставшиеся в Германии, прятались кто как мог, жили под вымышленными именами. Выйти на каждого из них стоило немалых трудов, приходилось допрашивать десятки немцев.

   Авиаконструктора Ойгена Зенгера, о котором Токаеву говорил генерал-полковник Серов, заполучить так и не удалось. Вместе с женой, математиком Иреной Бренд, он скрывался во Франции. В Берлине в это время служил генерал-майор Василий Сталин. Григорий Токаев рассказал ему о проекте «Зильберфогель». Зенгер начал работать над ним ещё до войны, в 1941 году проект заморозили, Зенгер вернулся к нему в 1944 году. Это был фантастический проект. Если бы его удалось реализовать, немецкие ракеты смогли бы подниматься в стратосферу, пересекать Атлантику и бомбить Нью-Йорк. Рассказ произвёл на Василия Сталина неизгладимое впечатление. Он загорелся идеей выехать с подполковником Токаевым во Францию, найти Зенгера и вывезти его в Советский Союз. И был очень недоволен, когда генерал-полковник Серов запретил ему даже думать об этом. Сказал: «Что вам делать во Франции без знания языка? Там есть наши люди, пусть они и занимаются Зенгером». Вскоре после этого Василий Сталин вернулся в Москву и был назначен командующим ВВС Московского военного округа. Близкое знакомство с ним способствовало карьере Григория Токаева.

   Основной ракетный центр Германии находился на Балтике, в Пенемюнде. Здесь испытывали ракеты «Фау-1», отсюда запускали «Фау-2», разрушавшие Лондон, в бетонных бункерах Пенемюнде работали сотни немецких учёных, собранных со всей страны. С поездки в Пенемюнде Токаев начал свою работу.

   Искать в центре было нечего, почти всё было уничтожено британскими бомбардировщиками 17 августа 1943 года.

   С ракетами «А-3», позже названными «Фау-1», которыми поначалу немцы обстреливали Лондон, британская ПВО справлялась без особого труда. Они летели с небольшой скоростью и заранее засекались локаторами. Положение изменилось, когда немцы перешли на «Фау-2». Они сваливались на город внезапно, в Лондоне даже не успевали объявить воздушную тревогу. Каждая ракета несла 800 килограммов взрывчатки. И хотя точность было небольшой, разрушения в городе производили нужный немцам эффект. Британская разведка установила, что запуски производятся из Пенемюнде. Было принято решение уничтожить центр.

   Поздно вечером 17 августа над Пенемюнде прошли первые эскадрильи бомбардировщиков, не сбросив ни одной бомбы. Внизу даже не объявили воздушную тревогу. Внезапно зажглись осветительные ракеты и начался самый сильный за всю историю Пенемюнде воздушный налёт. Около шестисот тяжелых четырёхмоторных бомбардировщиков обрушили на центр тысячи фугасных и зажигательных бомб. Одна волна самолётов следовала за другой, превращая в труху пусковые установки, производственные корпуса, лабораторные здания. ПВО Пенемюнде оказалась бессильна. Срочно вызванные из Берлина ночные истребители сбили около пятидесяти американских летающих крепостей, самолётов В-27. Но дело было сделано, ракетный центр надолго приостановил свою деятельность.

   В Пенемюнде были убиты больше семисот человек, среди них много ведущих специалистов, в их числе главный конструктор двигателей доктор Вальтер Тиль. Узнав о результатах налёта, застрелился генерал-полковник люфтваффе Йешоннек, отвечавший за систему ПВО района. Но глава Пенемюнде генерал Дорнбергер и Вернер фон Браун заверили прилетевшего начальника службы безопасности обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера, что оставшиеся в живых сотрудники центра смогут преодолеть последствия катастрофа. По решению командования вермахта был создан резервный испытательный полигон в Польше, доводка Фау-2 продолжалась.

   Группа офицеров под командованием Токаева была не первой экспедицией советских специалистов, приезжавших в Пенемюнде. Ещё в июне 1945 года по приказу генерал-полковника Серова сюда прилетели сотрудники НИИ-1, разрабатывающего реактивные самолёты. Но и они опоздали. 10 марта 1945 года войска 2-го Белорусского фронта вступили в район Пенемюнде, а 2 мая весь гарнизон центра переехал в Нордхаузен и в полном составе сдался американцам. В тот день, когда русские солдаты расписывались на стенах дымящегося рейхстага, американцы захватили ценнейшие трофеи: более четырёхсот основных научно-технических сотрудников центра, документацию и отчеты по разработкам, а на заводе «Миттельверк» более 100 готовых к отправке на фронт ракет «Фау-2».

   В 1945 году в США действовал приказ президента Трумэна, запрещавший сотрудничество с активными членами НСДАП. Все ракетчики из Пенемюнде состояли в нацистской партии, а Вернер фон Браун ещё в 1943 году получил чин штурмбаннфюрера СС. Чтобы обойти этот запрет, немецким специалистам сочинялись фальшивые профессиональные и политические биографии, не содержащие никаких компрометирующих их сведений, после чего их привлекали к работе в американских ракетных центрах. Операция получила название «Скрепка», скрепками прикреплялись новые биографии немцев к их личным делам. К середине мая 1945 года все ценные специалисты и архивы были вывезены в США, советским военным специалистам из НИИ-1 осталось рыться в развалинах и допрашивать обслуживающий персонал Пенемюнде.

   Только в одном им повезло. Один из офицеров, отошедший в сторону по нужде, наткнулся в руинах на брошюру с надписью на обгорелой и подмоченной обложке «Streng Geheim» – «Строго секретно». Это был проект реактивного самолёта-бомбардировщика, разработанного Зенгером. Его технические характеристики поразили советских специалистов. Тяга двигателя составляла 100 тонн (при том, что тяга наших двигателей едва достигала полутора тонн), скорость была в 30 раз выше скорости звука, высота полёта до 300 километров, а дальность до двадцати тысяч километров. Брошюра была напечатана в ста экземплярах и, судя по списку рассылки, направлялась руководителям главного командования вермахта, министерству авиации, всем институтам и организациям, работавшим на военную авиацию, и всем немецким специалистам-руководителям, имевшим отношение к ракетной технике, в том числе в отдел вооружения армии генералу Дорнбергеру.

   Никому не докладывая о находке, брошюру сунули под рубашку одному из сотрудников, посадили его в самолёт и отправили в Москву. Позже ту часть брошюры, где был список работавших над проектом учёных, рассекретили и передали поисковым группам. По ним Токаев и его сотрудники искали немецких ракетчиков по всей Германии. Это была кропотливая работа, требующая настойчивости и терпения. Ни того, ни другого подполковнику Токаеву было не занимать.

   Среди немецких авиаконструкторов, задействованных в ракетной программе фон Брауна, особое внимание советской разведки привлекал учёный Курт Танк. Он не попал в чисто специалистов, захваченных американцами, потому что в это время находился в Польше на строительстве резервного ракетного полигона. После того как в Польшу вошли части Красной Армии, следы Курта Танка затерялись.

VIII

   В феврале 1947 года Курту Танку исполнилось сорок девять лет. С 1933 года до окончания войны он был главным конструктором на «Фокке-Вульф-Верке». По его проектам были созданы самые быстрые истребители военных лет Fw 58 «Weihe», Fw 190 и высотный перехватчик Та 152. В конце войны он разработал проект турбореактивного истребителя Та 183, в котором были реализованы самые передовые идеи реактивной авиации. К работе ракетного центра в Пенемюнде он был привлечён в начале 1945 года и занимался аэродинамикой «Фау-2». Советской разведке было известно, что он не попал в число немецких ракетчиков, вывезенных американцами в США в ходе операции «Скрепка». Скорее всего, скрывался где-то в Берлине, в западных оккупационных секторах.

   На след Курта Танка группа подполковника Токаева вышла случайно. Однажды вечером, в конце февраля 1947 года, в коттедж Токаева примчался на мотоцикле посыльный с запиской от капитана Квашнина. В записке было: «Есть интересный улов, нужно срочно допросить». Григорий выехал в Карлхорст, где были специально оборудованные помещения для подозрительных лиц, задержанных на чёрных рынках.

   Самые большие чёрные рынки Берлина были возле рейхстага и в районе Бранденбургских ворот. Каждый день в любую погоду на них собирались тысячи людей. Только здесь можно было купить или выменять какую-нибудь еду. По приказу коменданта Берлина генерала Берзарина были отрыты все магазины и пекарни, но торговать было нечем и выпекать хлеб не из чего. Даже карточки удавалось отоваривать не всегда. Многие берлинцы подкармливались супом и кашей из красноармейских полевых кухонь, к ним выстраивались многочасовые очереди. Но основная еда добывалась на чёрных рынках. Сюда несли всё, что сохранилось после бомбёжек и пожаров: одежду, обувь, посуду. За ботинки можно было получить банку свиной тушёнки, за ковёр – полмешка картошки. Килограмм сливочного масла стоил 600 рейхсмарок, килограмм кофе 1100-1200 марок, пачка американских сигарет 20 марок. Сигареты были валютой наравне с долларами. Женские чулки стоили четыре пачки «Кэмэла» или «Честерфилда», не очень поношенное пальто – 20 пачек. Спекулировали всем. Блок сигарет приносил прибыль в 100 долларов, бутылка шнапса – 40 долларов, кусок мыла – 5 долларов. Самым дорогим товаром были лекарства и часы. Случалось, что часы с Микки Маусом, которые в США стоили 3 доллара 95 центов, уходили за 500 долларов. Когда американцы стали выписывать их с родины целыми коробками, командование специальным приказом запретило военнослужащим США появляться на чёрных рынках. Нарушителей вылавливали патрули и сажали под арест.

   Очень активными покупателями были солдаты Красной Армии, которым заплатили жалованье за несколько лет. Они покупали всё подряд – одежду, фотоаппараты, аккордеоны, часы, и отправляли посылками на родину, обнищавшую за годы войны.

   У немцев в западных оккупационных зонах карточек не было, им платили зарплату в рейхсмарках даже тогда, когда предприятия не работали. Марки быстро обесценивались, немцы старались как можно быстрее их потратить. В восточном Берлине всё было немного дешевле, чёрные рынки притягивали к себе жителей всего города. К рейхстагу, находившемуся в советской зоне, они старались не приближаться, предпочитали рынок у Бранденбургских ворот, который был как бы на ничейной земле. Советских патрулей здесь не было, но постоянно дежурили сотрудники СМЕРШа в штатском, высматривая по ориентировкам подозрительных лиц из числа скрывающихся нацистов. В тот день в конце февраля внимание контрразведчиков привлёк человек лет сорока в поношенной одежде, в надвинутой на глаза кепке, с большим вещмешком за плечами. Он постоянно настороженно оглядывался и покупал продукты, не торгуясь. По всему чувствовалось, что он спешит сделать покупки и поскорее убраться из опасного для него места. В его аусвайсе стояло: имя – Генрих Хиль, профессия – лаборант, место жительства – округ Штеглиц. Штеглиц был в западном секторе Берлина.

   Люди его возраста подлежали обязательной мобилизации в вермахт. Поэтому капитан Квашнин, дежуривший в тот день у Бранденбургских ворот, спросил: «В каких войсках служили?» «Я был освобождён от воинской повинности по причине плоскостопия, у меня есть медицинское заключение», – ответил Хиль. Он старался держаться независимо, даже с некоторым вызовом, но было видно, что он перепуган. Ему явно было что скрывать.

   Хиля посадили в машину и привезли в Карлсхорт. При обыске в его вещмешке нашли десять банок американской тушёнки, шесть банок сгущённого молока, большой пакет с яичным порошком и небольшой кулёк с натуральным кофе. Хиль объяснил, что он купил эти продукты для профессора, у которого последние годы работал. Сам профессор нездоров и не мог поехать на рынок. «Как зовут профессора?» – спросил Квашнин. «Герр Танк, – ответил Хиль. – Карл Танк». Это имя капитан Квашнин хорошо знал. Он прервал допрос и отправил посыльного к подполковнику Токаеву.

   Когда Григорий приехал в Карлхорст, задержанный уже немного пришёл в себя. Советского офицера он встретил вопросом: