Текст книги "Шпион (СИ)"

Автор книги: Артур Таболов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

   – Разве ваша дочь ходит в школу?

   – Уроки ей задаю я.

   – Она хорошо учится?

   – Она старается. Вы только это хотели узнать?

   – Нет. Ваш муж, Григорий Токаев, попросил меня заехать к вам и узнать, как вы живёте. Вы довольны квартирой?

   – Вполне. У нас три комнаты. Правда, одну занимает охранник, но и двух комнат нам хватает. В Москве мы жили втроём в одной комнате. И ничего, не жаловались.

   – В чём-нибудь испытываете нужду?

   – Спасибо, ни в чём. Продукты нам привозят, а больше нам ничего не нужно. Правда, гулять мы можем только по дворику, а он небольшой.

   – Это в интересах вашей безопасности.

   – Я понимаю. Вы часто видите Григория?

   – Практически каждый день.

   – Где вы его держите?

   – Этого я не могу вам сказать. Но поверьте, условия у него неплохие. Даже лучше, чем у вас. Спокойная загородная жизнь.

   – Как он?

   – Здоров, спокоен, ни на что не жалуется. Усиленно изучает английский язык. Делает большие успехи.

   – У него способности к языкам. Немецкий он выучил за несколько месяцев. Когда вы его отпустите?

   – Когда придёт время.

   – Ещё не пришло? Вы держите его уже полгода.

   – Поверьте, миссис Токаева, это необходимо. Григорий это понимает. Он знал, на что шёл.

   – Зовите меня Азой.

   – Договорились. А вы меня Джорджем.

   – Хотите чаю, Джордж? У вас в Англии замечательный чай, в Москве такого нет.

   – Спасибо, не откажусь. Скажите, Аза, как вы познакомились с Григорием? Где это было – в Осетии?

   – Нет, в Москве. Я училась в химико-технологическом институте, а он заканчивал училище имени Баумана. Нас познакомила его сестра Нина. Осетин немного в Москве, они стараются поддерживать знакомство. Через полгода мы поженились, ещё через год родилась дочь.

   – Нина сейчас в Москве? Вы с ней переписывались?

   – Она вышла замуж за Мишу Клыкова, он тогда был курсантом Бронетанковой академии. После войны его командировали в СВАГ, несколько дней он жил у нас в Берлине. Нина осталась в Москве, ему не разрешили вызвать семью.

   – А с родственниками в Осетии вы поддерживали связь? Со своими или с родственниками мужа?

   – Нет. До войны переписывались, потом письма перестали приходить. Что с ними сейчас, не знаю.

   – Когда вы узнали, что Григорий решил уйти на Запад?

   – В самолёте, который летел в Лондон. Даже в машине, когда мы ехали в Западный Берлин, я не знала, куда мы едем.

   – Неужели он не делился с вами своими планами?

   – Нет. Осетинские мужчины не нагружают женщин своими проблемами. У нас это не принято.

   – Разве вы не замечали, что с ним что-то происходит?

   – Замечала. Он и вообще-то не очень разговорчивый, а в последнее время совсем замкнулся, ушёл в себя. Очень много работал, допоздна печатал на машинке какие-то статьи, отчёты. Я чувствовала, что он специально загружает себя работой, чтобы ни о чем не думать.

   – И вы ни разу не спросили, что его тревожит?

   – Нет. Если бы захотел, сам рассказал бы. А приставать к мужу с расспросами не дело. Осетинские женщины никогда так не поступают.

   – Аза, познакомьте меня с какой-нибудь осетинской женщиной. Я бы на ней женился, мне очень нравятся их обычаи.

   – Это вы так шутите, Джордж? Где в Лондоне я найду вам осетинскую женщину?

   – Вы сказали, что Григорий замкнулся в последнее время. В последнее время – это когда?

   – После возвращения из Москвы. В апреле его вызывали на совещание в Кремль. В совещании принимал участие Сталин. После этого Григория как подменили.

   – Что он рассказывал о совещании?

   – Ничего, это секретные дела. Только сказал, что Сталин спросил его по-осетински, не забыл ли он родной язык.

   – Сталин – по-осетински?

   – Да. В Осетии считают, что Сталин осетин. Мать грузинка, а отец осетин. И очень этим гордятся.

   – Почему гордятся?

   – Ну как? В Англии же гордятся тем, что Черчилль англичанин? Любому народу лестно иметь своим соотечественником великого человека. Осетины не исключение.

   – Григорий тоже считал Сталина великим человеком?

   – Конечно. Специально мы об этом не говорили, но это подразумевалось само собой. В Советском Союзе все так считают.

   – Что ещё Григорий рассказывал о совещании в Кремле?

   – Больше ничего. Через несколько дней он немного выпил и его как прорвало. Рассказал, что ночью видел в Москве очередь у булочной. За хлебом. Человек в двести. И у мальчишки лет восьми на ладони была цифра химическим карандашом – 126. Это номер очереди. Он несколько раз повторил: «Сто двадцать шесть! Сто двадцать шесть! Ты поняла? У них дети ночами в очередях за хлебом стоят, а они хотят тратить десятки миллионов рублей золотом на оружие! Не навоевались, мало!»

   – Кто они?

   – Не знаю, он не сказал. Эти, в Кремле.

   – Сталин?

   – Наверное, без него ничего не делается.

   – Спасибо, Аза, за чай. Извините, что отнял у вас столько времени. Что сказать Григорию?

   – Скажите, что у нас всё хорошо. Белла, иди сюда. Познакомьтесь, Джордж, это наша дочь Белла. А это майор Джордж Хопкинс. Он скоро увидит папу. Что ему передать?

   – Что мы по нему очень скучаем. Мама не плачет, а я часто плачу...

XVIII

   Слухи о том, что подполковника Токаева вызывали на совещание в Кремль, быстро распространились по Карлхорсту. Григорий чувствовал, что отношение к нему изменилось, стало более уважительным и вместе с тем как бы насторожённым. Генерал-лейтенант Куцевалов был очень недоволен тем, что его не включили в состав правительственной комиссии. Он считал, что это из-за Токаева, плохо отозвавшегося о нём на совещании с членами Политбюро. Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский был раздражён другим. Получив постановление Совета Министров, подписанное Сталиным, он вызвал Токаева.

   – Ты знаешь, что тебя назвали полковником?

   – Нет, я не видел постановления.

   – Назвали. И что мне прикажешь делать? Тебе только недавно дали подполковника. И сразу давать полковника? Я не против. Но назови какую-нибудь причину для присвоения тебе внеочередного звания. Чем ты так отличился?

   – Ничем, товарищ маршал. В постановлении это написали по ошибке.

   – Товарищ Сталин не ошибается!

   – Ошиблись в секретариате правительства, там ошибаются.

   – И что мне им написать?

   – Напишите, что подполковник Токаев от внеочередного звания отказался. Считает, что ещё не заслужил. А лучше ничего не пишите, вы не заметили ошибки.

   Маршал Соколовский долго хмурился и наконец кивнул:

   – Так и сделаю. Свободен, Токаев. Иди служи.

   Комиссия должна была представить отчёт правительству не позднее 1 августа 1947 года, но ещё месяца за два стало понятно, что отчёта не будет. А в том, что будет, не будет ответа на главный вопрос, поставленный правительством перед комиссией: возможна ли в принципе реализация проекта Зенгера.

   И не потому, что комиссия не работала. Регулярно собиралась в одном из залов администрации СВАГ в Карлхорсте, две немки-стенографистки протоколировали выступления, потом их переводили на русский язык и перепечатывали. Один экземпляр передавали генерал-полковнику Серову, который был председателем комиссии, но на заседание пришёл всего раз. Ещё один посылали в Москву члену комиссии академику Келдышу, начальнику НИИ-1, головного научно-исследовательского института Министерства авиационной промышленности, занимавшемуся ракетами. Никакого интереса к работе комиссии Келдыш не проявлял, его институт активно сотрудничал с Королёвым, руководившим центром в Капустином Яру, где изучали немецкие «Фау-2» и пытались создать свою ракету. Второй член комиссии, профессор Кошкин, специалист по рабочим процессам в воздушно-реактивных двигателях, в Карлхорсте иногда появлялся, но участия в обсуждениях не принимал, так как немецкого языка не знал.

   В комиссии, которую собрал заместитель председателя подполковник Токаев, входили пятнадцать немецких инженеров, имевших отношение к программе Вернера фон Брауна. Наиболее подготовленным из них был профессор Ланге, человек болезненно самолюбивый, совершенно нетерпимый к чужому мнению. Но Ланге и другие немцы участвовали в программе фон Брауна лишь на вторых и третьих ролях и квалифицированно оценить проект Зенгера не могли. Досье комиссии пухло от протоколов, а от ответа на главный вопрос комиссия была так же далека, как в первый день работы.

   В середине июля Токаева вызвал к себе генерал-полковник Серов. На столе перед ним лежала толстая папка с протоколами комиссии, он перелистывал их с выражением пренебрежения на хмуром лице.

   – Это они о чём, Токаев? – спросил он. – Ты понимаешь?

   – Понимаю, – ответил Григорий.

   – Так объясни мне.

   – Они рассказывают о ракетах. То, что знают.

   – А что они знают?

   – Кое-что знают. Но не очень много.

   – Нам через две недели сдавать правительству отчёт комиссии. Ты помнишь?

   – Помню.

   – И что в нём будет? Пустая болтовня? Это саботаж, Токаев! Ты кого в комиссию набрал?

   – Кто были, тех и набрал. Да, не лучших. А где взять лучших? Одни с фон Брауном в Америке, другие у нас в Городомле.

   – Ты не оправдывайся! На Лубянке будешь оправдываться! Что напишем в отчёте?

   – Правду. Что комиссия к определенным выводам не пришла, просим передвинуть представление отчёта.

   – На сколько?

   – Ну, не знаю. Месяца на два.

   – А через два месяца что будет? То же самое? Не годится.

   – Тогда напишите, что комиссия выразила сомнение, что проект Зенгера может быть реализован. Протоколы дают для этого вывода все основания.

   – Ты забыл, что товарищ Сталин сказал? Проект Зенгера должен быть реализован. И он будет реализован. Я знаю, кто для этого нужен.

   – Кто? – спросил Григорий.

   – Сам Зенгер!..

   В этот вечер Григорий вернулся домой около девяти вечера. На повороте к своему коттеджу он отпустил машину, приказав водителю Норберту Винеру заехать за ним завтра к восьми утра. Было полнолуние, дома и деревья отбрасывали черные тени. Неожиданно от стены коттеджа отделилась тёмная фигура и шагнула ему навстречу. Григорий извлёк из кобуры табельный ТТ и передёрнул затвор. И тут же услышал:

   – Григорий Александрович, не нужно оружия, я не причиню вам вреда.

   Незнакомец приблизился. Это был высокий худой человек лет шестидесяти в тёмном плаще и фетровой шляпе с обвисшими полями.

   – Вы кто? – спросил Григорий.

   – Моя фамилия Бергер. Николай Васильевич Бергер. Моя семья из обрусевших немцев, мы жили в России ещё со времён Петра Первого.

   – Откуда вы меня знаете?

   – Расскажу. Только давайте зайдём в дом. У меня есть предложение, которое может вас заинтересовать.

   Григорий убрал пистолет и кивнул:

   – Заходите.

   Аза, открывшая дверь, с удивлением посмотрела на неожиданного гостя.

   – Это ко мне по делу, – объяснил Григорий.

   В прихожей гость снял плащ и шляпу. У него были борода, длинные седые волосы и нездоровое бледное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Григорий провёл его в комнату, служившую ему кабинетом.

   – Слушаю.

   – Когда-то я был профессором химии в Петербургском университете, – начал Бергер. – В 1922 году меня посадили на философский пароход и вывезли из России. Вы знаете, что такое философский пароход?

   – Слышал.

   – Наш пароход назывался «Обербургомистр Хакен». Вместе со мной плыли философы Бердяев, Франк и ещё много других. Из Петербурга нас доставили в Штеттин. Оттуда мы переехали в Германию. Со мной были жена и сын четырёх лет. При оформлении документов мы назвались немцами. Это помогло нам устроиться в Берлине, но обернулось бедой. В 1939 году сына забрали в вермахт, через три года он погиб в России. Для жены это был страшный удар, она заболела и умерла. А я остался один. Устроился техником в исследовательский центр фирмы Сименс, проработал там всю войну. Когда наши подошли к Берлину, немцы стали уничтожать архивы центра. Я воспользовался суматохой и часть документов увёз за город. А теперь я скажу, что это за документы. Центр выполнял заказы по проекту Зенгера, разрабатывал топливо для его ракеты. Поэтому я пришёл к вам. Вы же занимаетесь проектом Зенгера?

   – Откуда вы знаете?

   – У меня много знакомых немцев. Один их них работает в вашей комиссии.

   – Вы хотите отдать документы мне?

   – Нет, Григорий Александрович, я хочу их вам продать. Для человека, который считает себя русским, это не очень патриотично. Но я уже старый, мне нужно на что-то жить. Так что не обессудьте.

   – Сколько всего документов?

   – Килограммов двадцать. Я выносил их из центра в четыре приёма. Если бы меня задержали, меня бы немедленно расстреляли.

   – Сколько вы хотите за них?

   – Двадцать тысяч марок.

   – Двадцать тысяч? – переспросил Григорий. – Это большие деньги.

   – Ценность этих документов намного больше. Можете поверить бывшему профессору химии.

   – Я должен доложить своему руководству.

   – Конечно, доложите, – согласился Бергер. – Если наша сделка не состоится, мне придётся продать документы американцам. Они заплатят. Но мне бы этого не хотелось.

   – Приходите ко мне завтра в это же время, – решил Григорий. – Если меня ещё не будет, подождите, жена вас впустит.

   Бергер надел плащ и шляпу, спустился с крыльца, прошёл по дорожке под яркой голубой луной и исчез в чёрной тени деревьев.

   Утром Григорий доложил генерал-полковнику Серову о предложении профессора Бергера. Услышав сумму, Серов присвистнул.

   – У него губа не дура!

   – Можем мы столько заплатить?

   – Было бы за что. Вот что, Токаев, поезжай с этим профессором к нему и сам посмотри на эти документы. Своими глазами. Реши, чего они стоят. Действуй.

   Вечером Григорий застал Бергера в кухне своего дома. Он пил кофе и рассказывал Азе о Петербурге, каким его помнил. Здесь же крутилась Белла, с любопытством разглядывая необычного гостя.

   – У вас чудесная дочка, – проговорил Бергер в кабинете. – И очаровательная жена. Она угостила меня настоящим кофе. Я уже забыл, как пахнет настоящий кофе. По карточкам нам дают по двадцать пять граммов натурального кофе в месяц. Но его не пьют, сразу несут на чёрный рынок и выменивают на еду. Ну что, Григорий, вы поговорили с начальством?

   – Поговорил. Получил добро на сделку, но при условии, что документы чего-то стоят.

   – Как вы это определите?

   – Очень просто. Поеду с вами и посмотрю на них. При вас. Не возражаете?

   – Осторожное у вас начальство.

   – Да, – согласился Григорий. – Никому не хочется покупать кота в мешке.

   – Договорились. Завтра утром я буду ждать вас у рейхстага. На вашей машине есть пропуск?

   – Есть.

   – Будьте в военной форме. А водителя отпустите, свидетель нам не нужен.

   – К чему такие сложности? – не понял Григорий.

   – Документы в американской зоне.

   За время пребывания в Берлине Григорий много раз проезжал мимо рейхстага, но так и не привык спокойно смотреть на изуродованное бомбами и снарядами величественное здание. Бергер ждал его у колоннады главного входа, снизу доверху покрытой автографами советских солдат. Машина беспрепятственно пересекла американскую оккупационную зону, выехала за город и свернула к заброшенной ферме. От дома остались только одна стена и печная труба, а каменный сарай был совершенно цел. Бергер погремел замком и засовом, скрылся в сарае и минут через десять появился с двумя тяжелыми стопками бумаг, перевязанными шпагатом.

   – Читайте.

   Бегло просмотрев документы из первой стопки, Григорий понял, что двадцать тысяч марок – ничтожно малая цена за них. В документах было описание опытов, которые проводили немецкие химики, работавшие над созданием топлива для ракеты Зенгера. Всё было оформлено с немецкой тщательностью – и удачные опыты, и неудачные. Неудачные опыты анализировались, вносились коррективы в дальнейший ход исследований. Документы из второй стопки имели такую же ценность.

   – Николай Васильевич, вы продешевили. Эти бумаги стоят больше двадцати тысяч марок.

   – Сколько? – поинтересовался Бергер.

   – Даже не знаю. Но много больше. Беру. Грузите все документы в машину, в Карлхорсте вы получите деньги.

   – Не так, – возразил Бергер. – Я получу их здесь. Возвращайтесь в Карлхорст, возьмите деньги и завтра привезите их сюда. Я буду вас ждать, а переночую в сарае.

   – Вы мне не доверяете?

   – Не вам. Вашему начальству. Никто не знает, что ему придёт в голову. Я не могу рисковать.

   С этими словами Бергер аккуратно перевязал стопки шпагатом и унёс в сарай.

   – Ну что, посмотрел бумаги этого профессора? – спросил Серов, когда возбужденный Григорий ворвался в его кабинет. – Стоят они двадцать тысяч?

   – Стоят много больше. Ценной информации в них в сто раз больше, чем во всех протоколах комиссии. Нашим химикам не придётся повторять ошибки, которые делали немцы.

   – Значит, покупаем?

   – Покупаем.

   – Добро. Скажи в бухгалтерии, что я приказал выдать тебе двадцать тысяч под отчёт. И не забудь взять у Бергера расписку.

   На другой день Григорий повторил вчерашний маршрут. Ещё издали он увидел высокую худую фигуру профессора возле каменного сарая. Бергер молча взял деньги, сунул их, не считая, в карман, потом вынес из сарая четыре стопки документов и погрузил в багажник «Ганзы». Написал расписку и отдал Григорию. Но сам в машину не сел. Объяснил:

   – Поезжайте один. Если американский патруль вас остановит и найдёт документы, вы отговоритесь. А если с вами буду я, меня примут за советского шпиона. Езжайте, Григорий, а я как-нибудь доберусь. Было приятно иметь с вами дело. Не прощаюсь надолго, мы ещё встретимся.

   В кабинете Серова в Карлхорсте Григорий застал профессора Кошкина. Он сидел сбоку начальственного стола и хмуро листал протоколы заседаний правительственной комиссии.

   – А вот и Токаев, – приветствовал генерал-полковник Григория. – Показывай, что купил. Ого, сколько макулатуры! Килограммов десять!

   – Двадцать, – поправил Григорий.

   Серов развязал шпагат на одной из пачек, перебрал несколько документов и обратился к Кошкину:

   – Посмотрите, профессор, на эти бумаги. Для меня это китайская грамота. Стоят они двадцать тысяч марок?

   – Это документация из научно-исследовательского центра Сименса, – пояснил Григорий. – Они разрабатывали топливо для Зенгера.

   – Вообще-то я занимаюсь воздушно-реактивными двигателями и в топливе мало что понимаю, – проговорил Кошкин, но документы начал просматривать. И уже через десять минут воскликнул: – Не могу поверить! Сколько, вы сказали, стоят эти бумаги?

   – Двадцать тысяч марок.

   – Они стоят сто тысяч. Двести тысяч. Они бесценны. Это же инструкция по изготовлению ракетного топлива! Наши химики ошалеют, когда их увидят! Иван Александрович, вы сказали, что нам нечего предъявить правительству. Ошибаетесь. Эти документы – уже полдела! Немедленно отправьте их в Москву!

   – Значит, не переплатили? – довольно заключил Серов. -Отдыхай, Токаев, ты хорошо поработал.

XIX

   К первому августа никакого отчёта правительству комиссия под председательством генерал-полковника Серова не представила. Григорий Токаев не знал, чем Серов мотивировал невыполнение постановления Совета Министров. Судя по всему, он нашёл какие-то убедительные причины. Или же, что тоже нередко бывало, в Кремле не поставили постановление на контроль. Постановлений принималось много, все не проконтролируешь.

   Документы Бергера были доставлены в Городомль Королёву. Специалисты из его НИИ, занимавшиеся ракетным топливом, дали им очень высокую оценку и выразили комиссии Серова благодарность за эффективную работу. Отсрочка была получена, но Григорий понимал, что чуть раньше или чуть позже в Москве вспомнят о постановлении Совмина и потребуют отчёта. Не мог не понимать этого и Серов, но решение, которое он принял, никаким логическим объяснениям не поддавалось.

   Заседания комиссии проходили в здании администрации СВАГ в Карлхорсте по вторникам в два часа дня. Когда Григорий с двумя немками-стенографистками входил в зал, все немецкие специалисты уже сидели за столами и перечитывали свои записи, готовясь к выступлению. Но в один из вторников в начале августа никого в зале не оказалось. Это было странно, все немцы были очень дисциплинированными. Через четверть часа пришел дежурный офицер комендатуры и доложил, что подполковника Токаева вызывает на вахту немецкий профессор Ланге. На КПП вместе с Ланге собрались все пятнадцать членов комиссии.

   – Герр оберст, нас не пропускают на заседание, – возмущенно обратился к Григорию Ланге. – В чём дело?

   – У меня приказ немцев не пускать, – объяснил начальник караула.

   – Чей приказ?

   – Генерал-полковника Серова.

   – Господа, это недоразумение, – обратился Григорий к немцам. – Подождите, сейчас я всё выясню.

   – Товарищ генерал-полковник, мне сказали, что вы приказали не впускать в здание членов комиссии. Это так? -спросил Григорий.

   – Ну да, – подтвердил Серов. – Мне надоела их пустая болтовня. Мы даём им усиленные пайки, а отдачи никакой нет.

   – Значит ли это, что комиссия прекращает работу?

   – Значит.

   – Мне не кажется это решение правильным. Комиссия создана по постановлению правительства. В Москве вас спросят, почему вы её разогнали. Что вы скажете?

   – Да то и скажу. Толку от неё никакого. Ты, Токаев, не сумел собрать в неё нужных нам специалистов.

   – Я собрал лучших из тех, кто были. То, что они не могут предложить кардинальных решений, не их вина.

   – Я про это и говорю. В комиссии не хватает самого Зенгера. Мы его получим, над этим работают. Мои люди установили его адрес, он живёт под Парижем.

   – В таком случае лучше приостановить работу комиссии, а не разгонять её. Когда получим Зенгера, отчёт о работе комиссии будет выглядеть убедительней. Постановление правительства выполнено, комиссия завершила свою работу.

   – Где ты, Токаев, научился этой бюрократической казуистике? – поинтересовался Серов.

   – Жизнь научила, товарищ генерал-полковник.

   – Ладно, убедил. Скажи немцам, чтобы не разъезжались. Когда придёт время, мы их соберём.

   – Пайки сохраним? Тогда они точно не разбегутся.

   – Это их больше всего волнует?

   – Можно понять, жизнь у них очень нелегкая.

   – Не нужно было с нами воевать, тогда бы и жили нормально. Чёрт с ними, сохраним.

   – Господа, работа комиссии временно приостанавливается, – объявил Григорий немцам на КПП. – Вас известят, когда она возобновится. На это время ваше снабжение сохранится.

   Через неделю, вернувшись вечером домой, Григорий с удивлением обнаружил на кухне Бергера. У него на коленях была небольшая чёрная папка.

   – Николай Васильевич, что привело вас ко мне? – спросил он, проводив профессора в кабинет.

   – Это единственное место в Берлине, где меня угощают настоящим кофе, – с усмешкой ответил Бергер. – Это я так шучу. Нет, Григорий Александрович, меня привело к вам более важное дело.

   – Какое?

   – Как мне стало известно, работа вашей комиссии по проекту Зенгера приостановлена.

   – Вы очень хорошо информированы о наших делах, – заметил Григорий. – Откуда вы это знаете?

   – Рассказал знакомый немец, член вашей комиссии. Чем это вызвано?

   – Низкой квалификацией немецких специалистов, – неохотно объяснил Григорий. – Работа комиссии возобновится, когда найдут Зенгера. Его уже нашли, он где-то во Франции, под Парижем. Осталось его уговорить.

   – Или выкрасть? – предположил Бергер.

   – Или выкрасть, – хмуро согласился Григорий.

   – Понятно. Я решил, что сейчас самое время продолжить наше сотрудничество.

   – Я вас внимательно слушаю.

   – В тот день, когда я передал вам документы, я остался на ферме и ещё раз осмотрел сарай, – продолжал Бергер. – У меня было такое чувство, что я нашёл не всё. Я оказался прав. После недолгих поисков нашлась ещё одна стопка документов.

   – Снова двадцать килограммов?

   – На этот раз меньше. Всего килограмма три. Чтобы нам снова туда не ехать, я захватил часть документации с собой. Посмотрите, вы сразу поймёте, чего она стоит.

   Бергер извлёк из папки страниц десять и положил перед Григорием.

   Это были такие же исследования по созданию ракетного топлива. Но если раньше в них описывался процесс, то в этих листках был результат. По заключению немецких учёных разработанное ими топливо обеспечивало тягу двигателей в 30 тонн. Это были ещё не 100 тонн, как по проекту Зенгера, но мощность неслыханная, о какой наши ракетчики могли только мечтать.

   – Сколько? – спросил Григорий.

   – Пятьдесят тысяч марок.

   – Цены у вас очень быстро растут, вы не находите?

   – Каждая вещь стоит столько, сколько можно за неё получить. Я не навязываюсь. На эти бумаги я легко найду покупателя.

   – Где остальные документы?

   – У меня дома. Я перевёз их в Берлин, хотя это было очень рискованно. Если бы меня задержал с ними американский патруль, у меня были бы серьёзные неприятности. Я понимаю, Григорий Александрович, вы должны доложить о моём предложении вашему руководству. Доложите. Если оно согласится, завтра в семь вечера я буду ждать вас на том же месте, возле рейхстага. Приезжайте один, с деньгами. Эти листки я вам оставлю. Покажите их своему начальнику. Это поможет ему принять решение. А теперь позвольте откланяться. Передайте вашей милой жене спасибо за кофе.

   На следующее утро Григорий вошёл в кабинет Серова и положил на стол генерал-полковника десять страниц, которые оставил ему Бергер.

   – Что это? – недовольно спросил Серов.

   – Часть документов, которые нам предлагает купить профессор Бергер. Они из того же исследовательского центра фирмы Сименс, который разрабатывал ракетное топливо для Зенгера.

   – Он что, еврей?

   – Нет, немец.

   – А делает всё по-еврейски. Сначала продал нам все документы, а теперь снова продаёт по частям. Сколько он хочет?

   – Пятьдесят тысяч марок.

   – Не слабо! Сколько их?

   – Килограмма три.

   – Значит, за двадцать килограммов он запросил двадцать тысяч, а за три пятьдесят? За кого он нас принимает?

   – В тех двадцати килограммах было описание процесса, в этих трёх результат. Есть разница?

   – Ох, Токаев, не нравится мне эта коммерция.

   – Бергер не настаивает. Если не купим мы, он продаст документы американцам.

   – Ну точно – еврей! Ладно, берём. Надеюсь, они того стоят.

   Кассирша в бухгалтерии посмотрела на Григория с удивлением.

   – Вы нас разорите, товарищ подполковник. Что вы покупаете?

   – Ловленные мизера, – ответил он шуткой из довоенных студенческих времён.

   Ровно в семь вечера Григорий остановил свою «Ганзу» возле рейхстага. Бергер его уже ждал. Он жил неподалёку в полуразрушенном доме. На уцелевшей стене сохранилась табличка с названием улицы и номером дома. В доме когда-то была недорогая гостиница, от неё остались длинные тёмные коридоры с номерами по сторонам. Электричества не было. Бергер впустил Григория в свой номер и зажёг керосиновую лампу, какие в России называют «летучая мышь». Потом извлёк из-под кровати стопку документов, аккуратно перевязанную шпагатом. Толстую пачку марок не стал пересчитывать, только взвесил её в руках. При неверном свете лампы написал расписку и передал Григорию.

   – Всё в порядке, Григорий Александрович. Рад, что эти документы попали к нам, а не к американцам. Хотя и не уверен, что это к добру. Пойдёмте провожу вас, а то в этих потёмках вы шею сломаете.

   Дома Григорий развязал шпагат и внимательно просмотрел документы. Их ценность была неоспорима, фантастический проект Зенгера становился реальностью. Пока ещё в очень небольшой части, но начало ему было уже положено. И он, подполковник Токаев, который меньше всего хотел принимать участие в подготовке новой войны, приложил в этому руку. Но он был советским офицером и сделал то, что был обязан сделать советский офицер: отвёз документы Бергера в Карлхорст и передал их с рук на руки генерал-полковнику Серову. А дома сказал жене:

   – Если снова придёт Бергер, меня дома нет. И никогда не будет.

XX

   Из протокола допроса подполковника Токаева майором Хопкинсом:

   "– Вы сказали, Григорий, что к решению уйти на Запад вас подтолкнуло совещания в Кремле у Сталина. Я недавно разговаривал с вашей женой Азой. Она просила передать вам привет и сказать, что у них всё хорошо, дочь здорова и старательно учится. Уроки ей задаёт ваша жена. Аза подтвердила, что после возвращения из Москвы вас будто бы подменили. Вы уже рассказывали, что на совещании у Сталина речь шла о проекте Зенгера. Что произвело на вас такое сильное впечатление?

   – Я понял, что будет война. Ещё в 1945 году Василий Сталин говорил мне, что война начнётся через два-три года. Потому что отец стареет и хочет успеть завершить дело всей своей жизни – завоевать весь мир. Тогда я ему не поверил. О какой войне может идти речь, когда мы только что разгромили Гитлера, ещё не успели похоронить всех погибших и мало-мальски наладить жизнь? И с кем воевать – с Америкой, нашим союзником? На совещании в Кремле я понял, что Василий Сталин ничего не выдумал, он пересказал то, что слышал от отца. Я понял, что война – дело решенное, и вопрос только в том, какими средствами она будет вестись.

   – Какими же средствами?

   – Атомной бомбой. Берия сказал, что бомба у нас будет через два года. Сталин потребовал реализовать проект Зенгера, чтобы на его ракетоплане можно было доставить бомбу в Америку и бомбить Нью-Йорк.

   – Как я понял, реализация проекта Зенгера связана с огромной массой теоретических и технических проблем. Экономика Советского Союза сильно подорвана войной. Вам не показалось, что в Кремле принимают желаемое за действительное?

   – Нет. Вы даже не представляете, какая воля у Сталина. Для него нет ничего невозможного. Всё будет так, как он решил. Даже если для этого придётся уморить голодом половину страны. Он уже делал это не раз. Так он провёл коллективизацию. Так же он провёл индустриализацию. Миллионы голодных заключённых строили заводы и электростанции. И построили. Когда у меня появится свободное время, я обязательно напишу книгу. Она будет называться «Сталин – это война».

   – Вы намеренно саботировали решение Сталина, набрав в комиссию малоквалифицированных специалистов?

   – Нет, я работал с теми, кто был. Тогда у меня и мысли не возникало, что я могу помешать Сталину выполнить то, что он решил.

   – Вы сказали, что с тяжелым сердцем передали генерал-полковнику Серову документы, полученные от профессора Бергера. Почему?

   – У меня было такое чувство, что я делаю что-то не то. Но я не мог поступить иначе. Я ещё был слишком советским человеком с глубоко укоренённым во мне понятием долга.

   – Что поколебало в вас это понятие и заставило взбунтоваться? Было такое событие?