Текст книги "Шпион (СИ)"

Автор книги: Артур Таболов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

   В рапорте о происшествии с польскими диверсантами майор Хопкинс написал:

   «Уровень их подготовки был достаточный, чтобы справиться с порученным им делом. Сейчас можно уверенно утверждать, что о Токаеве русская разведка узнала от подполковника Тасоева после того как в Берлине его передали представителем советского командования. Это и было его заданием, которое он успешно выполнил. Тот факт, что после возвращения в Советский Союз его приговорили к расстрелу, можно объяснить либо опасениями русских, что он проболтается о своём задании в Лондоне, либо рассогласованностью в работе советских спецслужб, когда одни засылают агента на Запад, а другие об этом не знают. Секреты, которыми обладал перебежчик Токаев, делали целесообразной подготовку весьма сложной операции. Это может свидетельствовать в его пользу. Если бы не одно важное обстоятельство. Польские диверсанты не знали английского языка, их словарный запас ограничивался всего несколькими бытовыми фразами. Посылать таких людей в Великобританию с важным заданием можно было только с одной целью: чтобы операция провалилась, а на допросах задержанные всё бы о ней рассказали. Это и произошло. Таким образом, мы по-прежнему не можем сказать ничего определённого о том, кем в действительности является подполковник Токаев».

XVI

   В конце июля 1948 года майор Хопкинса вызвал заместитель директора МИ-5 Энтони Браун. Кабинеты руководителей британской контрразведки находились в западном крыле Блейнхем Паласа, дворцового комплекса в Вудстоке. Немецкие ракеты сюда не падали, не было никаких следов разрушений, но величественный старинный дворец производил впечатление вымершего, никакого движения не было на его проездах и пустых площадях, и от этого Блейнхем Палас казался вымороченным, навсегда покинутым людьми.

   Когда майор Хопкинс вошёл, Энтони Браун стоял у высокого окна, выходившего на огромный парк с искусственными озёрами. Деревья были покрыты пышной листвой, на воде лежали клочья тумана.

   – Война кончилась, Джордж, но память о ней жива. И ещё не скоро исчезнет, – проговорил Браун и вернулся к столу. – Прочитайте это донесение. Оно из нашего посольства в Буэнос-Айресе. Я попросил посла навести справки о профессоре Карле Танке. С ним встретился военный атташе посольства. Читайте, не торопитесь, мы никуда не спешим.

   В донесении было:

   "На след профессора Танка нам удалось выйти через визовый отдел нашего консульства в Нью-Йорке. Профессор Карл Танк и его помощник Генрих Хиль прилетели в Нью-Йорк в первых числах февраля на самолёте ВВС США. Но вместо того, чтобы обратиться к американцам за видом на жительство, в тот же день они пришли в посольство Аргентины и подали ходатайства о предоставлении им политического убежища. Как известно, правительство президента Хуана Перона не чинит препятствий для въезда в Аргентину эмигрантов из фашистской Германии независимо от того, какие должности они занимали в нацистской партии и в правительстве при Гитлере. Курту Танку и Генриху Хилю было разрешено въехать в страну, они прибыли в Буэнос-Айрес на пассажирском самолёте компании AerolМneas Argentinas.

   В настоящее время профессор Танк является научным сотрудником конструкторского бюро государственной фирмы, разрабатывающей самолёты дальнего действия для пассажирских авиалиний. Генрих Хиль принят на должность его ассистента. Фирма предоставила им квартиру с двумя спальнями в многоэтажном доме в районе Бельграно. В ней наш военный атташе и встретился с профессором Танком.

   На его вопрос, что заставило профессора так поспешно уехать из Германии, Танк объяснил, что возникла ситуация, при которой его могла захватить советская разведка и насильно вывезти в Советский Союз. Поэтому он связался с американским офицером, неоднократно предлагавшим ему выехать в США и работать в ракетной программе, и сообщил, что готов принять его предложение. Так он и Генрих Хиль оказались в Нью-Йорке.

   На вопрос, собирался ли профессор принять предложение американцев, он ответил, что не собирался, а к такому способу действий прибегнул только потому, что не видел другого выхода.

   – Как вы узнали, что русские хотят вас захватить и вывезти в Советский Союз? – спросил наш сотрудник.

   – Меня предупредил об этом советский подполковник. Его фамилия Токаев. Генрих Хиль связался с ним и узнал, что на ближайшие дни запланирована операция по моему захвату. Поэтому пришлось действовать очень быстро.

   – Почему советский подполковник вас об этом предупредил?

   – Этого я не знаю. Могу предположить, что он не во всём одобрял политику своего правительства.

   – Но для русских это совершенно необычно. Подполковника могли обвинить в государственной измене. Почему он на это пошёл?

   – Не знаю, – повторил Танк. – Могу только гадать. Все люди разные. Они могут думать не так, как предписывает им государственная идеология. Мне показалось, что подполковник Токаев с пониманием относится к моей позиции неучастия в подготовке новой войны.

   На этом содержательная часть разговора была завершена. Надеюсь, мистер Браун, посольство Великобритании в Аргентине выполнило Ваше поручение".

   – Вы что-нибудь поняли, Джордж? – спросил Браун, когда майор Хопкинс дочитал донесение.

   – Нет, сэр. Наш перебежчик полон тайн, как Бермудский треугольник.

   – Сколько времени вы с ним работаете?

   – С ноября прошлого года.

   – И вопросов не убавляется, а прибавляется?

   – Да, сэр.

   – Как ведёт себя подполковник Токаев?

   – Спокойно. Он человек с очень устойчивой психикой.

   – Чем он занимается после допросов?

   – Английским языком. Попросил дать ему преподавателя, обложился словарями.

   – Есть успехи?

   – Очень заметные.

   – Я слежу за вашей работой, внимательно читаю все протоколы допросов, – помолчав, продолжал Браун. – Вы всё делаете правильно. И всё-таки ответа на самый главный вопрос мы не получили. Допустим, что Токаев ушёл за Запад по идейным соображениям. Если это так, то такому решению должна предшествовать кардинальная ломка характера, отказ от всех догм, внедренных в его сознание государственной пропагандой. Почему бы вам, Джордж, не попытаться поговорить с ним об этом без протокола? Как говорят русские, по душам. Возможно, что-то и прояснится.

   – Я так и сделаю, сэр.

XII

   – Сегодня, Григорий, наш разговор не записывается, все микрофоны отключены. Мы просто поговорим. Согласны?

   – Давайте, Джордж. Будем говорить по-английски?

   – Нет, по-русски. Ваш английский ещё недостаточно хорош. А я хотел бы точно понимать то, что вы скажете. Вы говорили, что в коммунистическую партию вступили, когда вам было двадцать два года, и никогда не подвергали сомнению её идеи?

   – Да, это так. Даже мысли об этом не возникало.

   – Что заставило вас изменить своё мировоззрение?

   – Непросто ответить. Это накапливалось постепенно, как соли тяжёлых металлов в костях. Первые сомнения появились во время раскулачивания. Я не понимал, почему у хороших хозяев, заработавших всё своими руками, отбирают имущество и высылают их, как преступников. Потом появилась статья Сталина о перегибах на местах, меня это как-то успокоило. Очень большим потрясением было начало войны. Как же это? Мы пели: «Броня крепка и танки наши быстры», а немцы уже под Москвой. Значит, что-то было не так, и все слова, что мы готовы к войне, ничего не стоили? Мы всё время говорили о дружбе народов, а целые народы Кавказа выселили в Казахстан. Загнали в теплушки и увезли, как скот. Чеченцев, ингушей, балкарцев. Семьями, со стариками, женщинами и детьми. Под тем предлогом, что они сотрудничали с немцами. Женщины и дети не могут ни с кем сотрудничать.

   – Как вы узнали о депортации? Это сорок четвёртый год, вы давно уже жили в Москве.

   – Узнал. Приезжали знакомые, рассказывали. Всем рот не заткнёшь.

   – Но осетин, насколько я знаю, не тронули.

   – Если беда у соседа, значит и в твоём доме беда. Так мы считаем.

   – То, о чём вы говорите, знали в Советском Союзе все. Почему только вас это заставило переменить мировоззрение?

   – Вы ошибаетесь, не только меня. Война многих заставила серьёзно задуматься. Знаете, какие письма наши солдаты писали домой в ответ на жалобы родных на трудную жизнь? «Потерпите ещё немного, мы скоро вернёмся и наведём порядок. Научим их Родину любить». И что? Вернулись и всё осталось по-прежнему. Каждый по отдельности понимает, что всё идёт не так, но срабатывает инстинкт самосохранения. Что я могу сделать, от меня ничего не зависит. Так думают, это общая беда России. Беда и вина. Профессор Танк сказал, что самое худшее качество немцев законопослушность. Она превращает народ в стадо, в рабов. Это же можно сказать о русских.

   – Вы осетин, но считаете себя русским?

   – Да, я русский. По складу мышления, по образу жизни, по рабской психологии, она сидит в моих генах.

   – Сидит не очень-то крепко. Человек с рабской психологией не способен на такой поступок, который вы совершили. Я имею в виду ваш уход на Запад.

   – В жизни каждого человек наступает момент, когда он должен принять решение. Чтобы не потерять к себе уважения. Я принял такое решение. Вот оно: неучастие в подготовке новой войны.

   – Вы сказали, Григорий, что недовольство накапливалось в вас, как соли тяжелых металлов в костях. Это может продолжаться очень долго. Даже всю жизнь. Чтобы оно привело к действию, должно произойти какое-то событие, которое сделало бы это действие неотвратимым. В вашей жизни было такое событие?

   – Да, было.

   – Что это за событие?

   – Совещание у Сталина в апреле 1947 года...

XV

   14 апреля 1947 года, во втором часу ночи, в коттедже подполковника Токаева раздался телефонный звонок. Звонил дежурный офицер из управления СВАГ в Карлхорсте. К телефону подошла Аза, жена Токаева. На просьбу передать трубку мужу твёрдо ответила:

   – Не могу. Он допоздна работал и теперь спит. Я не стану его будить, звоните утром.

   Через полчаса звонок повторился. На этот раз звонил генерал-лейтенант Куцевалов, начальник военно-воздушного отдела Советской военной администрации в Германии, в непосредственном подчинении которого находилась группа Токаева. Он приказал подполковнику Токаеву немедленно явиться в его кабинет в Карлхорсте. По дороге Григорий пытался понять, что значит этот ночной вызов. В Москве все руководители работали по ночам и расходились по домам только после того, как Сталин уезжал из Кремля. В Карлхорсте тоже работали по ночам, хотя чаще всего в этом не было никакой необходимости. Звонок Куцевалова мог означать, что случилось что-то важное, а мог не означать ничего, просто у генерал-лейтенанта возник какой-то вопрос.

   С Куцеваловым у подполковника Токаева были непростые отношения. Григорий знал, что он был военным лётчиком, храбро воевал. За участие в боях под Халхин-Голом в 1939 году стал Героем Советского Союза, бывшие сослуживцы о нём очень хорошо отзывались. Но по мере того, как он поднимался по карьерной лестнице, характер его портился, он стал раздражительным, нетерпимым к чужому мнению. В то, чем занимается группа Токаева, Куцевалов не вникал, но считал, что он слишком либеральничает с немецкими специалистами, их следует без лишних разговоров задерживать и отправлять в Советский Союз. От возражений Токаева, что так мы получим много малоквалифицированных инженеров, а наиболее ценных учёных упустим, раздраженно отмахивался. После исчезновения авиаконструктора Курта Танка их отношения обострились. Работе подполковника Токаева он не помогал, но и не очень мешал, зная, что руководители СВАГ ценят его как учёного-ракетчика.

   В кабинете Куцевалова в Карлхорсте были генерал-лейтенант Дратвин, недавно назначенный первым заместителем Главноначальствующего СВАГ маршала Соколовского, и начальник политуправления СВАГ генерал-майор Андреев. Лица у всех были озабоченные.

   – Что-то случилось, товарищ генерал-лейтенант? – обратился Токаев к Куцевалову.

   – Случилось, – вместо него ответил Дратвин. – Маршалу Соколовскому позвонил министр Вооруженных сил Булганин. Приказал срочно прислать в Москву генерала Куцевалова и вас, Токаев. В Кремле будет какое-то совещание по ракетам.

   – Совещание в Кремле – это очень серьёзно, – заметил Григорий. – Мне нужно время подготовиться к нему.

   – Нет времени, – отрезал Дратвин. – Завтра утром вылетаете в Москву. Послезавтра в десять вечера вы должны быть в Кремле.

   Вечером следующего дня они уже были на Ходынском поле. На присланной за ними машине Куцевалов завёз спутника домой, а сам поехал в гостиницу минобороны, где для него был оставлен номер. Странное чувство испытал Григорий, неожиданно оказавшись дома. Перед отъездом в Берлин Аза навела в комнате порядок, все вещи и книги стояли на своих местах, но были словно бы чужими, принадлежавшими совсем другому человеку. Он бесцельно побродил по комнате, посидел за пустым письменным столом, когда-то заваленном бумагами с расчётами и графиками, и пошёл спать. Нужно было выспаться, завтра предстоял нелёгкий день.

   Григорий ожидал, что генерал Куцевалов заедет за ним и они вместе отправятся в Кремль. Но вместо этого около восьми вечера к нему постучалась совсем молоденькая девчушка в форме сержанта НКВД и доложила:

   – Товарищ подполковник, машина подана. Сегодня она в вашем распоряжении.

   Апрель в Москве выдался ненастным, срывался мокрый снег, налипал на лобовое стекло чёрного трофейного «опель-капитана», который прислали подполковнику Токаеву. Быстро стемнело, машин на улицах было мало, тротуары тоже были пустынными. «Опель» прошумел шинами по брусчатке Красной площади и остановился у Спасской башни. Пропуск подполковнику Токаеву был заказан. Охрана тщательно проверила документы у водителя и пассажира и открыла шлагбаум. Девчушка уверенно провела машину по тёмным проездам Кремля и подъехала к зданию Сената, в котором после переноса столицы из Петрограда в Москву размещалось советское правительство. На площадке у подъезда блестели мокрыми лакированными плоскостями десятка полтора чёрных лимузинов. Водитель пристроила «опель» сбоку.

   – Здесь я вас буду ждать сколько нужно. Идите, товарищ подполковник.

   Подъезд Сената был ярко освещён. Два офицера в форме НКВД очень тщательно проверили документы и пропуск Григория и впустили в здание. В гардеробе на нижнем этаже он оставил шинель и поднялся по широкой мраморной лестнице. На верху лестницы у него ещё раз проверили все документы, потом один из офицеров НКВД провёл его в подковообразный коридор вокруг зала, в котором заседало правительство. На дверях кабинетов были таблички: «Заместитель Председателя Совета Министров СССР Л.П.Берия», «Заместитель Председателя Совета Министров СССР Г.М.Маленков», «Заместитель Председателя Совета Министров СССР М.А.Вознесенский».

   Возле кабинета Вознесенского офицер сказал:

   – Вам сюда. – И, козырнув, удалился.

   Секретарь Вознесенского в чине полковника встретил Токаева недовольным вопросом:

   – Вы где гуляете? Совещание уже началось.

   – Меня вызвали на двадцать два ноль-ноль, – напомнил Григорий. – Сейчас только половина десятого.

   – Начали раньше, вас не успели предупредить. Посидите, я о вас доложу.

   Не успел он это сказать, как из кабинета Вознесенского вышел Вершинин, командующий ВВС СССР, заместитель министра обороны. Григорий его хорошо знал ещё с довоенных времен, когда Вершинин был помощником по лётной подготовке начальника Высших авиационных курсов усовершенствования лётного состава и часто приезжал в академию Жуковского.

   – Ну что за болван ваш Куцевалов! Вы бы послушали, что он несёт! Как на политинформации перед новобранцами! – с досадой проговорил он. – Хорошо, Токаев, что ты пришёл. Входи, тебя ждут.

   В кабинете за длинным столом сидели члены Политбюро Вознесенский и Маленков, министр авиационной промышленности Хруничев, главный конструктор «Яков» генерал-полковник Яковлев, главный конструктор «Мигов» Артём Микоян и генерал Куцевалов. Лицо у Куцевалова было багровое, потное. Видно, разговор, который шёл в кабинете, дался ему нелегко.

   – Садитесь, Токаев, – предложил Маленков. – Надеюсь, вы сумеете ответить на наши вопросы лучше, чем ваш начальник.

   – Как смогу, у меня не было времени на подготовку.

   – Не прибедняйся, сможешь, – перебил Вершинин. – Начнёте, Георгий Максимилианович?

   – Мы получили информацию, что конструктор «Фау-2» Вернер фон Браун выходил на контакт с людьми генерал-полковника Серова и предлагал свои услуги Советскому Союзу, но его предложение отклонили. Это так?

   – Нет, это дезинформация. Фон Браун был штурмбаннфюрером СС и активным членом нацистской партии. Он добровольно сдался американцам и сейчас в США. Трудно поверить, что он предлагал нам сотрудничество.

   – Профессор Курт Танк, – продолжал Маленков. – Нам известно, что вы встречались с ним в Берлине. Вскоре после этой встречи он исчез. Как вы это объясните?

   – Да, я с ним встречался, – подтвердил Григорий. – Предложил переехать в Советский Союз и гарантировал, что ему будут предоставлены все условия для работы. Он сказал, что устал от войны и хочет только одного – чтобы о нём забыли. Но обещал подумать.

   – И сбежал в Аргентину?

   – Я не знаю, куда он сбежал.

   В разговор вмешался Вознесенский:

   – Товарища Сталина заинтересовал проект конструктора Зенгера. Вы знаете об этом проекте?

   – Кое-что знаю.

   – Зенгер сейчас где-то во Франции, мы вряд ли сможем его заполучить. Как по-вашему, мы сможем реализовать проект без него?

   – Не знаю, что сказать. Это задача огромной сложности.

   – А вот генерал Куцевалов считает, что нашим учёным она по силам, – заметил Вершинин. – Навалимся всем миром и сделаем.

   – Генерал Куцевалов военный, а не учёный, – возразил Григорий. – Задачу такой сложности нельзя решить количеством. Хоть тысячу учёных собери, у них ничего не получится, если среди них не будет ярких талантов, способных предложить прорывные идеи. Здесь конструкторы Яковлев и Микоян. Они подтвердят, что я прав.

   Яковлев молча кивнул, а Микоян сказал:

   – Да, прав.

   Маленков вернул разговор в деловое русло:

   – Задача поставлена и мы должны найти пути её решения. Здесь было два предложения. Первое: создать экспериментальное бюро в Германии и привлечь к его работе максимальное число немецких специалистов-ракетчиков. Что вы об этом думаете, товарищ Токаев?

   – Нашим союзникам это не понравится.

   – Нас не интересует, что им понравится или не понравится. Я спрашиваю о другом: будет ли работоспособным такое бюро?

   – Трудно сказать. Немецкие специалисты, оставшиеся в Германии, живут очень трудно. Они охотно пойдут работать к нам. Но их квалификация вызывает у меня большие сомнения. Лучших учёных уже вывезли в Америку, другие у нас в Городомле у Туполева.

   – Второе предложение такое, – продолжал Маленков. – Создать научно-исследовательский центр у нас или записать эту тему в планы Туполева. Он всё равно занимается ракетами. Ваше мнение?

   – По-моему мы подходим к решению не с того конца. Прежде чем ставить кому-то конкретную задачу, нужно понять, возможна ли реализация проекта Зенгера в принципе при современном состоянии науки и технологии. Я предложил бы собрать лучших наших и немецких учёных-ракетчиков вместе и поставить перед ними этот вопрос. Если они скажут «да», тогда и можно приступать к конкретным действиям.

   – Так что мы решим? – спросил Маленков.

   – Решать будем не мы, – ответил Вознесенский.

   На этом совещания прервалось. Маленков и Вознесенский отправились докладывать Сталину, оставшиеся в кабинете расслабились, переговаривались о своих делах. К Григорию подсел генерал Куцевалов.

   – Дипломат ты, Токаев, большой дипломат, – проговорил он. – Серова отмазал, а вот меня подставил. Но я на тебя зла не держу.

   Вернулись Маленков и Воскресенский.

   – Завтра продолжим у товарища Сталина, – объявил Воскресенский. – Спасибо, все свободны. Токаев, завтра из дома не выходите, вас могут вызвать в любой момент.

   От площадки возле Сената отъезжали тяжелые чёрные лимузины. Григорий нашёл свой «опель». Девчушка-водитель крепко спала, откинувшись на спинку кресла.

   – Поезжайте домой, товарищ сержант, – сказал ей Григорий. – Я пройдусь пешком, мне недалеко. Заодно посмотрю на Москву, давно тут не был.

   – Ой, меня накажут, – испугалась она.

   – Не накажут. Скажете: подполковник приказал. А вы обязаны выполнять приказы старших по званию.

   Был третий час ночи. Снег прекратился, мостовые блестели под фонарями. Улицы были совершенно пусты, в домах были освещены только редкие окна и оттого город казался настороженным, хмурым.

   Григорий уже подходил к дому, когда заметил длинную тёмную очередь, человек в сто или даже больше. Голова очереди была возле «Булочной», хвост терялся в тени домов. В ней стояли по большей части пожилые женщины, кутаясь в платки, но попадались старики и подростки.

   – За чём стоим? – спросил Григорий у мальца в ушанке и телогрейке.

   – За хлебом, – отозвался он, шмыгнув носом.

   – Когда привезут?

   – Привезут в семь, а начнут давать в восемь.

   – Так до восьми и будешь стоять?

   – Не, скоро сеструха сменит. Она уже большая, ей двенадцать.

   – А тебе сколько?

   – Восемь с половиной.

   – Не боитесь, что вас затолкают?

   – Не, тут порядок, все по номерам.

   Он показал ладошку. На ней химическим карандашом была выведена цифра «126».

   В эту ночь Григорий долго не мог заснуть. Перед глазами всё стояла детская ладошка с цифрой 126.

XVI

   Утром 17 апреля в его комнате пронзительно зазвонил телефон. Звонок был необычный – прерывистый, требовательный. Так звонят с междугородней станции. Но это был не межгород, а коммутатор Кремля. Оператор передал, что подполковнику Токаеву приказано никуда не отходить от телефона и никому не звонить, его телефон постоянно подключён к спецсвязи, вызов может последовать в любую минуту. Целый день Григорий проходил по комнате, поглядывая на чёрный аппарат, как на гранату с выдернутой чекой. Только к вечеру телефон ожил.

   – Это Серов, – услышал Григорий в трубке.

   – Какой Серов? – не понял он.

   – Такой! Не узнал?

   – Извините, товарищ генерал-полковник. Слушаю вас.

   – Машина к тебе послана. В ней капитан Никитин из комендатуры Кремля. Делай то, что он скажет.

   Через несколько минут в дверь постучали. Капитан Никитин настороженно оглядел комнату и обратился к Григорию:

   – Подполковник Токаев?

   – Да, это я.

   – Сдайте оружие.

   – Я арестован?

   – А есть за что?

   – Не знаю, вам видней.

   – Не арестован. Пока. С оружием к товарищу Сталину не положено. Никому, даже маршалам.

   Положил табельный ТТ Григория в портфель, поинтересовался:

   – Готовы? Тогда пошли.

   У подъезда стоял чёрный «Зис». Редкие прохожие разглядывали его с любопытством и опаской. Водитель включил сирену, машина пронеслась по московским улицам и остановилась у Боровицких ворот. И машину, и капитана Никитина охрана хорошо знал, но документы проверила очень тщательно. Следующая проверка, такая же тщательная, была у бокового входа в Сенат. В фойе младший лейтенант взял у Григория шинель, а у капитана Никитина шинель и его портфель. Поднявшись по лестнице с красным ковром, заглушавшим шаги, они оказались в длинном узком коридоре. Через каждый десять метров в нём стояли офицеры НКВД с каменными лицами. Возле двери, на которой не было никакой таблички, дежурили двое. Последовала ещё одна въедливая проверка всех документов, только после неё офицеры отступили от двери, освобождая вход в кабинет.

   Это была приёмная Сталина. За письменным столом горбился личный секретарь Сталина генерал-майор Поскребышев, приземистый человек с бритой головой и серым лицом. По приёмной прохаживался генерал-полковник Серов, затянутый в ладно сидящий на нём мундир, выбритый до блеска, источающий запах кожи портупеи и «Шипра».

   – Товарищ генерал-майор, подполковник Токаев доставлен, – доложил капитан Никитин Поскребышеву, хотя по субординации он должен был сначала обратиться к Серову. Но тут в Кремле свои правила.

   – Свободен, капитан, – ответил Поскребышев и очень внимательно посмотрел на Григория. – Токаев, ты случайно не выпил?

   – Нет, товарищ генерал-майор.

   – А почему такой дёрганый?

   – Волнуюсь.

   – Понятно. Подожди, Иван Александрович, – обратился он к Серову. – Сейчас доложу.

   Он ненадолго скрылся в кабинете.

   – Входите. – Придержал Григория за рукав. – Много не говори, он этого не любит. Только по делу.

   Сталин сидел за письменным столом в правом дальнем конце полутемного кабинета. Слева от него, за длинным дубовым столом с полированной столешницей расположились члены Политбюро Маленков, Берия, Вознесенский, Микоян, Ворошилов, Жданов и Молотов. Столько первых лиц государства Григорий видел только на трибуне Мавзолея во время довоенной первомайской демонстрации.

   – Товарищ Сталин, генерал-полковник Серов и подполковник Токаев по вашему приказанию прибыли, – отрапортовал Серов.

   – Проходите, товарищи, располагайтесь, -доброжелательно предложил Сталин. Он поднялся из-за стола и вплотную подошёл к Григорию. Он был на голову ниже подполковника, Григорий хорошо разглядел его изъеденное оспой лицо, прокуренные усы и седые поредевшие волосы.

   – Осетин?

   – Так точно, товарищ Сталин.

   – Иронау ма зоныс, Токайы-фырт?* – спросил Сталин по-осетински с южноосетинским акцентом.

   * – Понимаешь по-осетински, Токаев? (осет.)

   Григорий растерялся и ответил по-русски:

   – Понимаю, товарищ Сталин.

   – Это хорошо, родной язык нельзя забывать.

   Сталин неслышно прошёлся по кабинету и вернулся за стол.

   – Мы сегодня собрались, чтобы решить очень важный вопрос, связанный с обороноспособностью нашей страны. Я говорю о ракетах. Подполковник Токаев считается специалистом в этих делах. Попросим его обрисовать общее положение. Чего достигли немцы и насколько мы от них отстали. Слушаем вас.

   Григорий сразу успокоился, к ответу на этот вопрос он был готов. Он уложился в десять минут. Сталин и все присутствующие внимательно слушали. Закончил так:

   – У нас есть успехи в ракетной артиллерии, «Катюши» сыграли большую роль в победе. Но в ракетах дальнего действия мы отстали от немцев лет на десять.

   Сталин повертел в руках брошюру с обгорелой обложкой. Григорий был уверен, что это та самая брошюра с грифом «Streng Geheim», которую нашли в развалинах Пенемюнде наши специалисты. В ней шла речь о проекте Зенгера. Он не ошибся.

   – Вы знаете о проекте немецкого конструктора Зенгера? – спросил Сталин.

   – Да, товарищ Сталин.

   – Что это за проект? Расскажите просто, без научной зауми.

   – Это совершенно фантастический проект. Зенгер начал работать над ним ещё в 1933 году. Своё изделие он назвал «Зильберфогель» – «Серебряная птица». Тогда проект прикрыли, Зенгер вернулся к нему только в 1944 году. Нам повезло, что у Германии не хватило времени и средств, чтобы довести его до конца.

   – Мне о нём рассказал сын. А ему, как я понял, вы. Почему вы считаете самолёт Зенгера фантастическим?

   – Это не самолёт, товарищ Сталин.

   – А что? Ракета?

   – И не ракета. Правильнее назвать его ракетопланом. Он способен подниматься в стратосферу на высоту в триста километров и преодолевать расстояние в двадцать тысяч километров.

   – Для чего немцам такая дальность?

   – Двадцать тысяч километров – это теоретически. Практически немцы хотели получить возможность бомбить Нью-Йорк.

   – Мы можем реализовать этот проект?

   – Я уже говорил товарищам, что это задача огромной сложности. И решение её потребует вложения колоссальных средств.

   – О средствах не беспокойтесь, о них пусть думает товарищ Вознесенский. Я хочу знать, возможно ли это в принципе.

   – Сейчас никто не может этого сказать.

   – Это что же получается? – проговорил Сталин. – У американцев есть атомная бомба. Американские бомбардировщики могут подняться с аэродромов в Германии и сбросить её на Москву. У нас тоже скоро будет атомная бомба. Когда, Лаврентий Павлович? Напомни.

   – Через два года, товарищ Сталин, – ответил Берия.

   – Вот, через два года. Но что мы с ней будем делать? Наши самолёты не долетают до Нью-Йорка.

   – Мы собираемся воевать с Америкой? – осмелился спросить Григорий.

   – Нет, это Америка собирается воевать с нами. А мы не готовы к этой войне. Это недопустимо. Поэтому проект Зенгера должен быть реализован. Я верю, что советские учёные справятся с этой задачей. Когда у нас появится ракетоплан, способный долететь до Нью-Йорка, нам будет легче разговаривать с этим мелким лавочником Трумэном. Кстати, где сейчас конструктор Зенгер?

   – По нашим сведениям, во Франции, товарищ Сталин, – доложил Серов.

   – Сын говорил мне, что он с Токаевым хотел отправиться во Францию и заполучить Зенгера, но вы запретили. Это так, товарищ Серов?

   – Да, товарищ Сталин. Они не знают французского языка и ничего не смогли бы сделать.

   – Разве во Франции нет наших агентов, которые бы им помогли?

   – Есть, товарищ Сталин. Это решение было моей ошибкой.

   – Умение признавать ошибки – хорошее качество, товарищ Серов. Важно их не повторять. Так что, товарищи, мы решим?

   По итогам этого совещания было подготовлено постановление Совета Министров СССС:

   1. Сформировать специальную правительственную комиссию по сбору и систематизации научной и технической информации, а также по отбору специалистов для работы над проектом Зенгера.

   2. Назначить председателем комиссии генерал-полковника Серова, заместителем председателя инженер-полковника Токаева, членами комиссии академика Келдыша и профессора Кошкина.

   3. Комиссии представить окончательный отчёт о проекте Зенгера Совету Министров не позднее 1 августа 1947 года.

   4. Обязать маршала Соколовского оказывать комиссии всяческое содействие.

   На этом обсуждение проекта Зенгера закончилось. Серов и Токаев вышли из кабинета Сталина, члены Политбюро остались обсуждать другие вопросы. Генерал-майор Поскребышев вызвал капитана Никитина и приказал проводить Серова и Токаева к их машине. Когда они вышли, он раскрыл журнал посещений Сталина и сделал в нём запись. Только через много десятилетий историки смогли её прочитать. В ней было:

   "17 августа 1947 г.

   12. т. Серов 22.10–22.35

   13. т. Токаев 22.10–22.35".

XVII

   – Добрый день, миссис Токаева. Меня зовут Джордж Хопкинс, я майор секретной службы. Можно войти?

   – Разве я могу сказать «нет»? Заходите, майор Хопкинс. Проходите на кухню, в гостиной дочь делает уроки, не будем ей мешать.