Текст книги "Искатель. 1995. Выпуск №2"
Автор книги: Артур Конан Дойл
Соавторы: Курт Сиодмак,Игорь Козлов
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Почему Донован ни с того ни с сего отказался от власти, за которую боролся всю жизнь, газетчики так и не выяснили. Воздушное путешествие в Майами он предпринял, не поставив в известность ни родственников, ни знакомых. Кое-кто поговаривал о его ссоре с сыном и дочерью. Один довольно солидный журнал намекал на какую-то болезнь, внезапно поразившую всесильного бизнесмена, но толком никто ничего не знал.
Биография Донована не на шутку заинтересовала меня. Природа наших эмоций не изучена и на сотую долю, но теперь я обладаю уникальной возможностью проникнуть в тайны мозга, может быть, установить факторы, влияющие на его способности и ресурсы.
Передо мной лежит путь в заповедную область человеческого сознания.
Я часами просматриваю пронумерованные и подколотые к папке энцефалограммы – пытаюсь найти связь между формой графитовых кривых линий и мыслями, которые они могут выражать.
Известно, что эти кривые изменяются в зависимости от образов, которые представляет мозг, – например, думает он о дереве или о скачущей лошади. То же самое можно сказать об эмоциональных состояниях. Линии, отражающие ненависть, будут отличаться от линий, соответствующих приятным ощущениям.
Вполне допустимо, что существует какой-то алгоритм, позволяющий переводить знаки энцефалограммы на язык образов. Если я найду ключ к нему, мозг получит возможность общаться со мной.
Я не смогу разговаривать с ним – у него нет органов слуха, как, впрочем, и зрения. Нет у него также рецепторов обоняния или вкуса. Тем не менее он восприимчив к осязаемым колебаниям внешней среды. Когда я стучу ногтем по стеклянному сосуду, характер энцефалограммы меняется. Если этот мозг и впрямь сохранил способность думать, я смогу послать ему кое-какую весточку.
Проблема в том, как получить ответ на нее.
30 сентября
Несколько дней я пытался передать ему с помощью азбуки Морзе: —….—.—.—…—……—.—.!
Слушай, Донован! Слушай, Донован!
Энцефалограмма менялась, но всякий раз по-разному, на альфа – и бета-частотах. Форма линий не повторялась.
Мне пришло в голову, что мозг просто не понимает моего языка. Это в том случае, если Донован не имел ни малейшего представления о телеграфных кодах. Как я сразу не сообразил?
В самом деле, любой мозг может оперировать только с теми понятиями и символами, которые известны ему из прошлого опыта. Следовательно, в данных обстоятельствах нужно было начинать с пополнения суммы знаний, уже усвоенных моим подопечным.
Я начал терпеливо отстукивать по стеклу азбуку Морзе:.—А, – … В
За эту работу я принимаюсь днем и ночью, как только загорается лампочка на выходе НЧ-блока. Иногда мной овладевает отчаяние – ни один признак не указывает на то, что мозг понимает мои намерения.
Тем не менее у меня создается впечатление, что он каким-то образом наблюдает за мной. Бета-колебания энцефалограммы все время остаются плавными и четкими – мозг как будто сосредоточенно размышляет над моими действиями. Когда я перестаю стучать по стеклу, линии на бумаге принимают иной характер.
Может быть, мозг Донована пытается найти контакт со мной?
2 октября
Опыт с азбукой Морзе я повторял сотнями раз – иногда механически, засыпая от усталости. Это занятие увлекло меня настолько, что я и во сне продолжал отстукивать точки и тире. Полагаю, моя настойчивость сказалась бы, даже если бы я имел дело с младенцем. Что же тогда говорить о тренированном, искушенном мозге Донована? Уж во всяком случае, он должен был уловить закономерность в повторяющихся ударах по стеклу.
Я опять начал передавать: «Слушай, Донован! Ты меня понимаешь? Донован! Если воспринимаешь мои сигналы, три раза думай о дереве. Три раза. Дерево. Дерево. Дерево».
Я посмотрел на энцефалограмму. Грифель самописца задрожал и вдруг выдал серию ломаных линий. Затем еще одну. И наконец третью – такую же, как две предыдущих. Дельта-колебания небывалой амплитуды!
Обессилев, я рухнул на кровать. Мне нужно было собраться с мыслями. Неужели ошибка? Или мозг действительно ответил мне? На бумаге трижды появились одни и те же линии, но означало ли это, что он понял меня?
Я бросился к сосуду и отстучал: «Думай о дереве. Три раза. Дерево. Дерево. Дерево».
Самописец снова вычертил три серии ломаных линий – размашистых и практически идентичных, как подписи одного и того же человека.
Затем альфа-циклы сменились плавными бета-колебаниями. Мозг заснул. Очевидно, выдохся: сказалась перенесенная операция.
Я продолжал следить за показаниями энцефалографа. Амплитуда кривых постепенно увеличивалась. Вскоре грифель самописца задергался как в лихорадке. Мозгу снились кошмары!
3 октября
Этой же ночью, позже, я навестил Шратта. Мне нужно было посоветоваться с ним.
Мозг подчинился моей воле и воспроизвел образы, которые я велел ему представить. Но как прочитать его собственные мысли – неоспоримо существующие, запечатленные в каракулях энцефалограмм? Мне не терпится, я боюсь, что он не доживет до завершения моего эксперимента. У меня мало времени.
Было три часа ночи. В небе сияли яркие звезды. Под ногами хрустел смерзшийся песок.
Пройдя мимо гаража, я без стука открыл дверь в комнату Шратта. Он спал, лежа на спине, с открытым ртом. Его лицо осунулось, но сам он выглядел немного лучше, чем несколько дней назад – морщины разгладились, на щеках появился румянец. Благотворное влияние Дженис, догадался я. Она заставила его отказаться от спиртного.
Его глаза вдруг открылись. Повернув голову, он уставился на меня, как на призрака. Когда я позвал его, он приподнялся на локте – по-прежнему не сводя с меня глаз.
– Идемте со мной, – сказал я.
Мой голос прозвучал хрипло, почти грубо.
Должно быть, я испугал Шратта – в его взгляде промелькнуло выражение подозрительности. Уж не думает ли он, что я хочу заманить его в лабораторию, заковать в цепи и использовать для своих опытов?
– Мне нужно кое-что показать вам, – добавил я.
Все так же недоверчиво хмурясь, он встал с постели и надел грязный домашний халат. Казалось, он не переставал о чем-то напряженно размышлять. Наконец он сел на стул, выдохнул и с решительным видом произнес:
– Патрик, мне нет никакого дела до ваших экспериментов.
Я опешил. Итак, Шратт решил не участвовать в моей работе. Поселившись в моем доме, он отстранился от меня еще больше, чем в те дни, когда стремглав выбегал из лаборатории, намереваясь никогда не возвращаться в нее.
– Вы обязаны помочь мне, Шратт. Без вас я не смогу продолжить начатое.
В эту минуту я был способен даже на лесть. Мое заявление явно тронуло его – однако, запахнув полы халата, он упрямо покачал головой.
Для него, как и для меня, весь мир представляет собой одну большую лабораторию. Разница в том, что я использую ее для достижения новых знаний, а он хватается за старые, отрекаясь от себя как от ученого.
– Патрик, вы знаете, что я испытываю отвращение к вашим исследованиям. Они не помогут человечеству – только умножат его несчастья. Когда-нибудь они вернут людей в эпоху варварства.
– Я такой же ученый, как и вы, – возразил я. – Мы оба всю жизнь специализировались в одной, довольно узкой области знаний, а потому не можем заглядывать так далеко вперед. Впрочем, нам это не нужно. Достаточно сознавать, что цивилизация не может существовать без специализации на какой-то определенной профессии.
– Цивилизация меня не интересует. Мы не можем понять собственной души, а лезем в физику, химию, медицину – уверяю вас, это от страха за себя, от сознания собственной беспомощности и ничтожности. У нас уже не осталось того человеческого достоинства, которое отличает человека от животного. Вы же хотите, чтобы мы пошли еще дальше – превратились в высококвалифицированных питекантропов, бездушных и эгоистичных. Желая синтезировать жизнь, вы препарируете ее, убиваете дух, поднимающий человека над землей. Вы верите только в свои приборы и механизмы. Вы убиваете веру! Меня радует, что таких индивидуумов у нас не слишком много. Поклоняясь идолу рациональности, вы отказываетесь признавать то, что не можете воспроизвести в лабораторных условиях. Я вас боюсь, Патрик. Вы конструируете механическую душу, которая разрушит этот мир.
Я терпеливо выслушал его тираду. Мне казалось, что ему хотелось главным образом выговориться, а не убедить меня в ненужности моей работы.
– Все великие ученые, – спокойно сказал я, – неизбежно приходят к точке творческого пути, где разум сталкивается с чем-то, выходящим за область человеческого понимания. Они признают существование материй, божественных по своей природе. Вспомните, сколько гениальных творцов науки к концу жизни начинали верить в Бога.
Шратт с изумлением посмотрел на меня. Он и сам мог бы подписаться под этими словами. Увидев, что я произнес их без малейшей иронии, он кивнул – но так, будто осуждал меня за сказанное. Наверное, все еще не доверял и сомневался во мне как в приспешнике его философии.
– Разумеется, – добавил я, – чтобы дойти до этой точки, за которой начинается великое Неведомое, человек должен преодолеть все пространство умопостигаемого опыта. Наш путь нелегок, но мы идем не вслепую: нам помогают ориентиры, оставленные нашими предшественниками, – конкретные, но указывающие на существование других, запредельных субстанций. Например, мы пользуемся знаком бесконечности. Мы оперируем им, имея дело с конкретными цифрами, мы ставим перед ним плюс или минус – превращая в образ, зрительно воспринимаем ее форму. Это кому-нибудь вредит? Естественно, нет. Более того, уходя в сферы, далекие от обыденной жизни, мы возвращаемся с решениями самых насущных земных проблем. Вот почему я не могу отказаться от своих исследований. Вот почему не могу поддаваться малодушию. Мой путь ведет к Богу – и я должен пройти его до конца.
Шратт смотрел в сторону, думая о чем-то своем.
– Спасение дается за дела, а не за огульное отрицание, – заключил я.
С этими словами я вышел за порог.
Луна сияла, как небольшое белое солнце, окруженное мириадами настороженных, немигающих звезд.
Я уже несколько лет не смотрел на звездное небо.
За дверью послышалось приглушенное бормотание Шратта, и вскоре он вышел из своей каморки.
Когда я привел его в лабораторию, он снова насупился.
– Что вы хотите показать мне?
– Мозг вступил в контакт со мной, – сказал я.
Показав на конусообразный сосуд, я в двух словах объяснил действие аппаратуры.
Шратт постучал пальцем по стеклу. Лампочка загорелась почти сразу.
У Шратта округлились глаза. Судя по выражению его лица, он не решался спросить, как мне удалось добиться такого эффекта.
Я рассказал об опытах с азбукой Морзе. Шратт слушал затаив дыхание, не смея пошевелиться – будто столкнулся с чем-то сверхъестественным.
Я отстучал мозгу приказ: трижды подумать о дереве.
Энцефалограф последовательно зафиксировал три практически конгруэнтных кривых.
Не сводя глаз с сосуда, Шратт медленно сел на мою постель. Затем окинул взглядом лабораторию и сокрушенно опустил голову. Шратт – гений. Он никогда не сомневается в очевидном и не боится новизны, а на это способны только очень незаурядные люди. Такие, как Шратт.
Я присел рядом, дал ему время справиться с волнением. Наконец он встал, подошел к стеклянному конусу и осторожно провел пальцем по тонкому электрическому кабелю, соединяющему датчики с энцефалографом. Лампочка загорелась – Шратт кивнул и с торжествующим видом повернулся ко мне.
– Мозг живет, – выдохнул он, словно хотел возвестить какую-то вселенскую истину. – Живет, тут нет никаких сомнений! Осталось лишь вступить в двустороннюю связь с ним.
Он снова сел на край постели, прикрыл глаза и задумался. Казалось, его не обескураживала безнадежность задачи, которую он поставил перед собой.
Взяв со стола стопку энцефалограмм, он внимательно просмотрел их.
– Альфа-, бета– и дельта– частоты, – сказал он. – Но ведь они не поддаются дешифровке!
Он отложил бумаги в сторону – демонстративно отказался вникать в переплетения кривых и ломаных линий.
– К ним не подберешь ключа, – с решительным видом заявил он. – Вы пробовали, не так ли?
Я кивнул.
– Вы пошли неверным путем. И с самого начала знали, что он никуда вас не приведет…
Я принялся отстаивать свою теорию – только для того, чтобы услышать ее опровержение.
– Мне удалось установить форму кривых, соответствующих мысли «дерево». Если поочередно внушать ему другие мысленные образы, через некоторое время можно будет составить таблицу энцефалограмм, позволяющих переводить эти символы на наш язык. Теоретически для моей гипотезы требуется всего лишь одно допущение – что определенной мысли соответствует определенная форма электромагнитных колебаний, характеризующих биофизическую деятельность мозга. Что касается выразительных средств, то мы можем не сомневаться в способности нашего языка передать любое значение электромагнитного кода. Все колебания биополя ограничены диапазоном от одной второй до шестидесяти циклов в секунду, тогда как слух воспринимает звуковые колебания от десяти до шестнадцати тысяч герц. Следовательно, у звука вариативность больше, чем у мысли.
Шратт покачал головой.
– Выразительные средства языка зависят не от частоты звуковых колебаний, а от их организации во времени – от чередования звуковых волн разной длины. Вы и в самом деле добились успеха: мозг Донована воспроизвел электромагнитные колебания идентичной формы. Но значит ли это, что он думал о том же, о чем думали вы? Обратите внимание – фиксация этих кривых на бумаге заняла гораздо больше времени, чем потребовалось вам, чтобы мысленно представить образ дерева. Откуда вам известно, о чем он думал в оставшиеся секунды? Нет, я полагаю, нам придется отказаться от гипотезы качественного сходства энцефалограммы и телеграфной азбуки.
Он был прав. Но какую альтернативу мог я предложить взамен своей ошибочной теории?
– Скорее уж нам удастся установить с ним телепатическую связь, – задумчиво произнес Шратт.
Я ошеломленно уставился на него. Использовать неизученное средство для познания неизвестной субстанции? Такой неортодоксальный метод просто не укладывался у меня в голове.
Должно быть, Шратт почувствовал мою настороженность, посмотрев на меня, он добавил:
– А почему бы и нет? Как известно, большие мозговые полушария испускают электромагнитные колебания в микроволновом диапазоне – одинаковом для всех людей. Следовательно, теоретически один мозг может передавать мысли на расстоянии, а другой – принимать их.
– Другой – это чей? – спросил я.
– Ваш, – ответил Шратт.
Он хмыкнул, а затем несколько раз кивнул – как бы соглашаясь с самим собой.
– Ваша теория телепатии слишком примитивна, чтобы найти практическое применение, – сухо сказал я.
– Усложнение проблемы тоже не всегда приводит к успеху, – беззлобно съязвил он.
Я хотел вспылить, но вовремя взял себя в руки. Каким бы безумным ни казалось предложение Шратта, другого выхода у меня не было.
Я задумался.
Ну, хорошо. Допустим, один мозг – передатчик, другой – приемник. Между ними – слабое электромагнитное поле.
В принципе это возможно. Регистрирует же энцефалограф испускаемые мозгом микроволны. Вопрос в другом – как быть со вторым мозгом? Сможет ли он адекватно трансформировать сигналы, передаваемые первым?
С другой стороны, мой медицинский опыт подсказывал, что явление телепатии – не выдумка. Изучая различные состояния человеческого мозга, я не раз подумывал о том, что в некоторых условиях он может действовать подобно приемно-передающему устройству.
– Предположим, теория верна. Но как мы сможем осуществить ее на практике? – спросил я.
– Нужно поставить эксперимент, – вставая с постели, сказал Шратт. – Попробуйте анализировать каждую мысль, которая приходит вам в голову, – особенно если она хоть немного не свойственна вам. Может быть, мозг Донована уже сейчас пытается вступить в контакт с вами.
– Иногда меня посещают мысли, не связанные с моей работой, – те, что называются мимолетными. Нет, мне нужно более веское доказательство.
– Обратитесь к практике медиумов, – предложил он.
– По-моему, мы становимся на зыбкую почву средневековой схоластики, – заметил я, разочарованный легкомыслием Шратта. – Мы с вами находимся в медицинской лаборатории, а не на спиритическом сеансе.
Шратт подошел к окну и задумчиво посмотрел на улицу.
– Дайте мне немного времени, – сказал он. – Доказательство будет. В этом я не сомневаюсь.
Он повернулся и быстрым шагом вышел из лаборатории, как всегда, не попрощавшись.
За окном уже брезжил рассвет.
От усталости я никак не мог собраться с мыслями. Мне не хотелось думать о предложении Шратта.
Я придвинул кресло к сосуду с мозгом. Судя по горящей лампочке, он не спал. Его серая масса неподвижно лежала за стеклом, опутанном электрическими проводами и резиновыми трубками. О чем он сейчас думал?
6 октября
Потратив несколько дней на безрезультатные эксперименты, я отказался от телепатии.
Мозг Донована для нее не подходит. Центральная нервная система, как известно, состоит из головного мозга, мозжечка и спинного мозга. Последний у моего объекта отсутствует – а без него он не способен воздействовать на мою нервную систему.
Боюсь, исследование зашло в тупик. Необходим какой-то новый подход, но я его не вижу – куда ни глянь, всюду глухая стена.
Со Шраттом я на эту тему больше не разговаривал. Один метод он предложил, а других у него нет. Мне тоже нечего сказать ему – вот мы и избегаем друг друга.
Шратт жалеет о провалившемся замысле, а меня злит его скептическое отношение к моей работе.
Прошлой ночью Дженис упала в обморок. За ней ухаживал Шратт. Думаю, на самочувствии Дженис сказалась жара. Ей нужно уехать отсюда, покуда самой же не пришлось расплачиваться за свое упрямство. Я ее предупреждал и вины за собой не чувствую.
Франклин по-прежнему покупает газеты и журналы с новыми статьями о Доноване.
Одна из них была украшена фотографией похорон Уоррена Донована. За умопомрачительно дорогим гробом шествовал Говард, за ним – Хлоя.
Донована кремировали. Следовательно, улик больше нет.
Миллионер не думал, что умрет так скоро. Он не оставил завещания.
Как известно, от власти просто так не отказываются. Для этого необходимо либо желание насладиться жизнью, либо предчувствие близкой кончины. Тем более, если речь идет о Доноване. Не такой он был человек, чтобы пренебречь многомиллионной корпорацией ради игры в гольф или чтения книг. Работа значила для него все на свете – и все-таки он ее бросил. Почему? За всем этим необъяснимым поступком крылась какая-то тайна.
Газеты наперебой толковали о якобы припрятанных миллионах Донована. Оказалось, что в течение последних лет жизни он изымал из оборота крупные суммы наличных – они не были обнаружены ни на одном из его банковских счетов.
Статья в журнале «Сандей» называлась «Особняк во Флориде, хранилище утерянных миллионов». Фотография изображала виллу, где, как предполагалось, были спрятаны деньги. К снимку прилагался рисунок: набычившийся Говард и сгорающая от нетерпения Хлоя стояли с топором и лопатой, готовые броситься на поиски сокровищ.
В одной газете была помещена моя фотография. Репортер запечатлел меня в тот момент, когда я входил в госпиталь Финикса. Рядом был снимок Дженис, сидевшей в моей машине. Мне припомнился человек с фотоаппаратом, встретивший меня на ступенях госпиталя.
«Доктор Патрик Кори, загадочный хирург, оперировавший покойного У. Г. Донована», – гласила подпись.
С моим снимком соседствовал рисунок, изображавший меня в доме Уайта: я стоял в позе драматического актера, в руке был зажат скальпель, занесенный над телом умирающего. Внизу тоже стояла подпись: «Успел ли миллионер поведать свою тайну врачу?»
Уайт был сфотографирован рядом с земляным холмиком, под которым лежали ноги Донована. Нижнюю часть той же полосы занимала зарисовка с места катастрофы, маленькими черными фигурками были указаны тела – там, где их нашла спасательная группа. В конце концов я перестал читать газеты. Жизнь Донована мне была безразлична – меня интересовало будущее его мозга.
Вчера позвонили из Финикса: прибыла следственная комиссия авиационной компании, и я был должен составить письменный отчет о случившемся. Желая поскорее отделаться от всех формальностей, я немедленно отослал им свидетельские показания.
Я хочу, чтобы они забыли о Доноване.
7 октября
Прошлой ночью мне вдруг захотелось пойти в гостиную и включить радиоприемник. Понятия не имею, откуда у меня взялось такое желание: обычно я слушаю только метеосводки, да и то если собираюсь выехать из дома. Все остальные радиопередачи меня раздражают (когда-то, во время работы в клинике, они слишком часто мешали мне сосредоточиться), однако подсознательные порывы далеко не всегда удается сразу проанализировать. Поэтому я предпочитаю не сопротивляться им.
Дженис еще не спала – чинила рубашку Шратта. Меня вновь поразил ее анемичный вид, особенно бросились в глаза худоба и бледность лица. Когда я вошел, она отложила работу – думала, что у нас будет разговор, – но я лишь включил радио.
На коротких волнах шла какая-то передача на испанском языке. Покрутив ручку настройки, я нашел французскую: приглушенную помехами классическую музыку. Я переключил диапазон, и из динамика грянул латиноамериканский джаз. Внезапно я понял, что мне требовалось, – и со всех ног бросился к Шратту.
Шратт сидел в кресле. Увидев меня, он переменился в лице.
– Что-нибудь с Дженис? – тревожно спросил он.
– С ней все в порядке, – ответил я.
Шратт с облегчением вздохнул – но все еще не успокоился.
– В последние дни ей нездоровится, – сказал он.
У меня не было никакого желания обсуждать самочувствие Дженис.
– Я велел ей вернуться в Новую Англию. Скоро она уедет отсюда.
Мне не понравился взгляд, которым он смерил меня. Какое ему дело до наших семейных проблем?
– Кажется, я на верном пути, – стараясь не выдать волнения, добавил я.
Шратт не ответил. По-моему, его покоробило мое безразличное отношение к Дженис.
– Я пробовал практически осуществить ваше предложение. Мозгу Донована не хватает силы для телепатической связи со мной, – сказал я. – Через электронику мысли не пропустишь. И все-таки мы можем их усилить.
В его глазах мелькнуло заинтересованное выражение – я снова почувствовал, что стою на верном пути.
– Вот простой пример, – продолжил я. – Допустим, вы слушаете радио. Если сигнал слабый – скажем, приходит откуда-то издалека, – то увеличение мощности приемника на качество звука не повлияет. Чтобы улучшить прием, нужно увеличить мощность передатчика.
Он с недоумением посмотрел на меня – видимо, еще не взял в толк, куда я клоню. Я добавил:
– Мы будем стимулировать способности Донована до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сможет принимать его мысли.
Шратт понял мою мысль. Однако ему по-прежнему был неясен метод, которым я собирался воспользоваться.
– Если суммарный заряд биополя мозговых клеток удастся довести до нескольких тысяч микровольт, мощность телепатического сигнала увеличится в десятки раз. Может быть, тогда его силы хватит, чтобы воздействовать на любого человека.
Шратт кивнул, но в его взгляде появилась настороженность.
– Вероятно, вы правы, Патрик, – медленно проговорил он. Вот только…
Он заколебался. В эту минуту я его ненавидел – за нерешительность и недоверие к моей работе. Мне требовалась помощь, а не попытки разубедить меня в ее целесообразности.
– Оставьте ваши нотации, Шратт – вспылил я. – Я должен продолжать исследования, вы это знаете. У меня нет времени обсуждать наши этические разногласия.
– Вы имеете дело с силами, которыми не умеете управлять, – с дрожью в голосе произнес он. – Возможности человеческого мозга безграничны, и неизвестно, чем все это…
– По-вашему, я должен прекратить эксперименты, потому что они представляют какую-то опасность для нас – устав от его малодушия, резко спросил я. – Уверяю вас, остановить их я успею в любой момент.
– Каким образом?
– Отключу компрессор, вот и все. Как только прекратиться подача крови, мозг Донована умрет.
– Мне нужно подумать, – сказал Шратт.
Хлопнув дверью, я вышел из комнаты.
10 октября
Установлена дополнительная ультрафиолетовая лампа, в артериях циркулирует свежая кровяная сыворотка, позволяющая быстрее выводить углекислоту. Приготовлена плазма нового состава, обогащенная кислотами, протеинами, солями, жирами и аминокислотами – чтобы поддерживать необходимую концентрацию водорода.
Я хочу добиться эффекта пресыщения. Избыток калорийных питательных веществ скажется на метаболизме, затем последуют изменения всех химических и биологических процессов.
12 октября
Амплитуда энцефалограмм заметно увеличилась, альфа-колебания полностью исчезли. Мозг практически не отдыхает: чаще засыпает, но даже во сне продолжает какую-то неведомую мне деятельность. Вчера лампочка горела шесть часов тридцать восемь минут, сегодня – уже шесть часов двадцать пять минут. Видимо, обильное питание приводит к повышенной сонливости. Вместе с тем пробуждаются скрытые силы мозга, увеличивается его жизненная активность.
14 октября
Электрический потенциал биополя возрос до пятисот десяти микровольт.
В сером веществе увеличилось число новых клеток. Структура человеческого мозга всегда подчинена какой-то цели, поэтому я гадаю, какие функции они могут выполнять.
16 октября
Приходил Шратт. Я показал ему разросшийся мозг, продемонстрировал его сенсорные реакции. Напряжение биополя увеличилось до тысячи с лишним микровольт. Скоро я смогу измерять его обычным тестером.
Шратт придумал, как упростить приготовление питательного раствора. Он привез из морга человеческий мозг, накануне извлеченный из черепа какого-то безвестного забулдыги. В нем содержатся все элементы, из которых состоит живой орган. Теперь вместо комбинирования десятков компонентов достаточно добавить в кровяную сыворотку несколько граммов этих останков – и питание готово.
Подобная мысль мне и самому уже приходила в голову.
Я поблагодарил Шратта, а он воспользовался моей признательностью, чтобы заговорить о Дженис. Она уезжает в Лос-Анджелес: Шратт попросил меня повидаться с ней.
Судя по его серьезному виду, он решил заниматься моими проблемами в обмен на какие-то уступки с моей стороны.
Я пообещал встретиться с Дженис.
17 октября
Моя преступная халатность чуть не обернулась трагедией. Меняя фильтры компрессора, я уронил в раствор два провода, в результате чего произошло короткое замыкание.
Из стеклянного сосуда посыпались искры, компрессор отключился. Самописец вычертил прямую линию и тоже остановился.
Я спешно заменил сгоревший предохранитель, починил аппаратуру, однако мозг не подавал признаков жизни.
Меня ужаснула мысль о бесславном конце моего эксперимента.
Я добавил в сыворотку половину кубического сантиметра тысячного раствора адреналина.
Через несколько минут загорелась лампочка, энцефалограф зарегистрировал отчетливые дельта-колебания.
Я еще долго не мог оправиться от потрясения.
Нужно купить более надежное оборудование и на всякий случай установить запасной компрессор. Второго такого испытания я не переживу.
18 октября
Сегодня, заглянув в рабочий журнал, я увидел какие-то каракули, начерканные на последней странице. Кто побывал в моей комнате, пока я спал?
Дверь в лабораторию всю ночь оставалась закрытой на задвижку. Пальцы моей левой руки были перепачканы чернилами.
Создавалось впечатление, будто я сам встал с постели, взял авторучку и набросал эти бессмысленные загогулины. Но ведь прежде я не замечал за собой склонности к сомнамбулизму! И никогда не писал левой рукой!
Я присмотрелся к этим корявым значкам, но не смог ничего разобрать. Затем стал поворачивать журнал по часовой стрелке и наконец сумел различить буквы Д, В, А, и Н. Между ними при некотором воображении можно было распознать еще одну Н и две О. Сложив их, я получил слово ДОНОВАН.
Донован?!
Вне всяких сомнений, в моем журнале было написано его имя. Неужели я сам так небрежно измарал страницу – во сне, левой рукой?
Я подошел к самописцу. Судя по его показаниям, мозг ночью спал, но на некоторых отрезках энцефалограммы размашистая амплитуда колебаний свидетельствовала о состоянии крайнего возбуждения, время от времени овладевавшего им.
Мне вдруг стало не по себе.
Я вспомнил, что Донован был левшой. Так писали в одной газете.
Должно быть, переутомившись в предыдущий день, я во сне подошел к столу, открыл журнал и бессознательно воспроизвел подпись Донована. Это феноменальное явление, вероятно, оказалось следствием моего нетерпеливого желания вступить в контакт с мозгом. Учитывая напряженность эксперимента, в случившемся не было ничего удивительного.
А если предположить, что я действовал, выполняя приказ Донована? Что тогда? Как известно, во сне наши волевые регуляторы подавлены и частично отключены. В это время легче всего повлиять на подсознательную область человеческой психики – заставить совершать безотчетные поступки вроде тех, что многократно описаны в специальной литературе. Например, ходить с закрытыми глазами или писать левой рукой.
Нет! Не могу в это поверить!
Но вот вопрос: могло ли короткое замыкание пробудить в мозге какие-то новые силы – подобно тому, как электрошок вызывает к жизни скрытые резервы человеческого организма?
19 октября
Я не спал всю ночь – вероятно, слишком устал.
На столе лежали специально приготовленные карандаш и бумага, но телепатический сигнал так и не поступил. Время от времени, испытывая какое-то смутное желание подняться и подойти к письменному столу, я сознательно подавлял в себе это побуждение – боялся, что оно окажется результатом нервного расстройства, а не воздействия со стороны Донована.
Мне нужно быть уверенным в его влиянии на меня!
Чем больше я думаю о каракулях в рабочем журнале, тем больше убеждаюсь, что они стали следствием обычного сомнамбулизма.
Мысль о полном провале моего эксперимента приводит меня в отчаяние.
20 октября
Сегодня Дженис уехала в Лос-Анджелес.
На станцию ее отвез Шратт. Перед их отъездом мы о чем-то разговаривали – не помню, о чем именно.
Мои мысли заняты проблемой, которую передо мной поставил мозг Донована. Мне не терпится заснуть и дать ему возможность вступить в контакт со мной.
Вечером приму снотворное. Может быть, оно подавит мою волю.
21 октября
Как необдуманно я поступил, приняв веронал! Он парализовал не только волю, но и все уровни сознания – не оставил никаких шансов для внешнего воздействия.
От нервного перевозбуждения у меня начались слуховые галлюцинации. Я должен взять себя в руки. Неврастеник не имеет права быть медиком, тем более – ученым.
Сейчас лучше не торопить события. Пусть все идет своим чередом.
25 октября
За эти дни ничего особенного не произошло. Электрический потенциал биополя возрос до полутора тысяч микровольт и все еще увеличивается.