Текст книги "Искатель. 1995. Выпуск №2"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Курт Сиодмак,Игорь Козлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

12 декабря

В десять часов утра зазвонил телефон. Все еще находясь под действием транквилизаторов, я с трудом поднялся на ноги и взял трубку.

Звонил некто Пальс, находившийся в фойе отеля и желавший поговорить со мной. Он сказал, что пришел по поручению Фаллера.

Попросив его подождать, я вызвал парикмахера. Тот тщательно выскоблил мою заросшую щетиной физиономию. Затем помог мне одеться. Посмотревшись в зеркало, я остался доволен своим видом и уже хотел позвонить портье, как вдруг почувствовал что-то неладное.

Мое отражение затуманилось, словно покрылось матовой пленкой; этот зрительный обман длился всего несколько секунд, но я сразу понял, что послужило его причиной.

Не отводя взгляда от зеркала, я глубоко вдохнул, пошевелил плечами. Мое тело вдруг показалось чужим – не таким, как прежде. Я вытащил из галстука булавку и уколол палец. Выступила кровь, но боли я не ощутил.

Моя походка тоже изменилась. Слегка прихрамывая на правую ногу, я подошел к столу, достал кубинские сигары и закурил.

Как и прежде, я осознавал все, что делаю, но впервые чувствовал себя узником собственного тела, бесправным заложником чужой воли.

Мне вспомнились стадии эксперимента с мозгом Донована. Вначале я заставлял себя сосредоточиваться, с трудом принимал и расшифровывал его сигналы. Затем научился мгновенно понимать и выполнять то, что от меня требовалось. И наконец позволил мозгу непосредственно управлять моим телом.

Теперь я был лишен возможности сопротивляться – полностью утратил контроль над своими действиями!

Мозг мог вывести меня на улицу и поставить перед несущейся навстречу машиной, мог заставить выброситься из окна или пустить себе пулю в лоб. Я же мог лишь кричать от отчаяния – но моего крика никто бы не услышал.

Меня охватил ужас. Я почувствовал себя человеком, накрепко привязанным к какому-то бездушному двурукому и двуногому механизму.

Это жуткое чувство прошло, оставив после себя ноющую боль в области почек. Словно я еще не успел оправиться от приступа нефрита.

Неужели у Донована сохранились все ощущения, которые прежде испытывало его тело? Неужели я буду вынужден следовать всем его привычкам – курить, употреблять вегетарианскую пищу? Этак ведь недолго и к спиртному пристраститься!

Внезапно я вспомнил о Пальсе, дожидавшемся меня в холле. Сняв телефонную трубку, я позвонил портье и попросил проводить его ко мне.

Через несколько минут в мой номер ввалился слоноподобный мужчина лет сорока пяти. Его густые волосы были зачесаны на манер музыкантов в викторианской комедии, мясистые щеки и двойной подбородок придавали лицу какое-то неестественно добродушное выражение.

Представившись, он сел в кресло. Оно полностью исчезло под его тушей.

Он сразу приступил к сути.

– Дело Хиндса будет слушаться на следующей неделе. У меня есть кое-какие соображения, которыми я хочу с вами поделиться.

Как у большинства страдающих ожирением людей, у него был тонкий, скрипучий голос. Контраст зрительных и слуховых восприятий мешал мне сосредоточиться, я никак не мог собраться с мыслями.

– Как известно, на решениях суда сказывается не столько фактическая сторона расследования, сколько внешность подсудимого, – продолжал Пальс. – Хиндс обладает привлекательной внешностью, но его манеры произведут очень неблагоприятное впечатление на судей. Хорошо еще, что среди них нет ни одной женщины, – они в первую очередь поддаются симпатиям.

Обрисовав ситуацию, сложившуюся в окружном суде, Пальс в двух словах изложил свой план спасения Хиндса. При этом он ни разу не упомянул о Фаллере.

Оказалось, что на здании суда уже вывешен список потенциальных судей, включающий в себя триста имен. Примерно двести из них, как объяснил Пальс, не желают принимать участие в слушаниях, а потому их можно сразу сбросить со счета.

С остальными нужно было найти общий язык.

Пальс открыл портфель и достал папку с какими-то бумагами.

– Видите ли, – понизив тон, произнес он, – прежде я работал в Южной Трамвайной Компании. Фирме предъявлялось множество судебных исков, и в конце концов мы решили собрать максимум полезной информации о каждом судье нашего штата. Вы понимаете, к чему я клоню?

Он улыбнулся, обнажив белые, ровные зубы. Такие безукоризненные, какие раньше я видел только у женщин.

– Вы до сих пор работаете в Южной Трамвайной Компании? – спросил я.

– О нет, там слишком мало платят. Но досье у меня остались – вот они.

Он открыл папку. На первых двух листах были в столбик написаны имена шестидесяти семи судей.

Двадцать восемь из них были разорившиеся бизнесмены, отставные полицейские и военные, готовые за три доллара в день исполнять свой гражданский долг.

– Наш прокурор уважает людей этого сорта. Они хорошо знакомы с судопроизводством, не поддаются на уловки защиты. Но все они – тут, у меня в руках! Уж я-то знаю, как к ним подобраться!

Пальс засмеялся и снова перешел на шепот.

– Сложность представляют остальные, не входящие в мой список. Вот с кем придется повозиться! Ну, ничего. И с ними справимся. У каждого человека бывало в жизни что-нибудь такое, что он не хотел бы предавать огласке.

Маленькие глазки Пальса вдруг остановились на сигарах.

– Угощайтесь, – сказал я.

Его лежавшая на подлокотнике рука стремительно выпрямилась и цепким движением схватила одну из них. До сих пор он не проявлял никаких эмоций.

– Кубинские, лучшего сорта! – восхищенно воскликнул Пальс, – За такие не жалко отдавать по доллару за штуку.

Закурив, он вернулся к теме нашего разговора.

– Но вот, предположим, среди двенадцати судей, слушающих дело Хиндса, не окажется ни одного человека из моего списка. Готовы ли вы в таком случае пойти на дополнительные расходы?

– Полагаю, сначала мне придется поговорить с мистером Фаллером, – ответил я.

Пальс поджал губы. Затем вздохнул.

– Видите ли, ваш адвокат – слишком заметная фигура. Едва ли он сможет сыграть решающую роль в этом деле. Поэтому я советую вам рассчитывать только на меня.

Итак, Фаллер пожелал остаться в стороне и ничего не знать о готовящемся подкупе судей.

– Мой гонорар – пять тысяч долларов. И, учтите, я не ручаюсь за решение суда, а делаю то, что в моих силах, – выпустив густое облако табачного дыма, добавил Пальс.

Меня не очень беспокоило, сколько денег перекочует со счета Донована в карман Пальса, – мне хотелось, чтобы на этой неподвижной мясистой харе еще раз отразились какие-нибудь человеческие эмоции.

– Вы просите пять тысяч долларов и не даете никаких гарантий? – спросил я.

Пальс флегматично пожал плечами.

– Против Хиндса собраны серьезные улики, и его обвиняют в самом серьезном из преступлений – умышленном убийстве, совершенном с особой жестокостью, при многих отягчающих обстоятельствах. С точки зрения прокурора здесь и думать нечего. Кирилл Хиндс никогда не работал, все время проводил с сомнительными компаниями. Он занимал деньги у кого попало и воровал их у своей матери, мывшей полы в «Билтмор-отеле». И наконец эта ужасная смерть!.. Думаю, на этот раз обвинению не придется сгущать краски, призывая суд приговорить его к смертной казни.

– А, кстати, почему он убил ее? – поинтересовался я.

Мой вопрос, казалось, не удивил Пальса.

– Вероятно, вам это известно лучше, чем мне, – иначе меня бы здесь не было. Насколько я знаю, Хиндс в очередной раз украл у нее деньги, а потом испугался, что она обратится в полицию. Дело в том, что эти деньги несчастная женщина откладывала на свои похороны. Как известно, многие люди, всю жизнь прожившие в нужде, желают найти достойное место на кладбище… Может быть, она и не стала бы поднимать шума – кто знает? – но Хиндс решил опередить события и подстерег ее у выхода из отеля. А потом дважды проехался по ней на автомобиле, купленном на ее же деньги. Во всяком случае, именно так скажет прокурор. Умышленный наезд с целью убийства.

Пальс затушил сигару и поднялся на ноги.

– За такое дело можно было бы взять и сорок тысяч долларов, – пробормотал он.

Я проводил его до двери.

– Желаете получить наличными? – спросил я.

– Разумеется, – ответил он.

Уже переступив порог, он вдруг остановился и пристально посмотрел на меня.

– Скажите – он ваш сын?

– Неужели я выгляжу таким стариком? – улыбнулся я.

На лице Пальса появилось какое-то странное испуганное выражение.

– Да, так мне показалось – всего минуту назад.

Сначала я опешил. Потом, закрыв дверь, лег на постель и не вставал до самого вечера.

13 декабря

Утром я съездил в клинику, с меня сняли гипс.

Иные актеры, чтобы свободнее чувствовать себя на сцене, весь день ходят с гирями, привязанными к рукам и ногам. Когда перед выступлением они сбрасывают эту ношу, у них появляется такое же ощущение полета, свободного парения в воздухе, какое я испытал, избавившись от своего двадцатифунтового панциря.

На мое прекрасное настроение повлияло и то, что меня наконец-то перестала донимать эта бестолковая фраза: «Во мгле без проблеска зари…»

Я принял ванну и впервые за прошедшие недели надел старый, сшитый по моему размеру костюм.

В кармане пиджака лежал ключ, который Стернли отдал мне перед отъездом. Я повертел его в руках и поехал в Коммерческий банк Калифорнии. Увидев меня, усатый кассир скрылся за боковой дверью и через минуту вернулся вместе с управляющим.

Управляющий, видимо, решил не обращать внимания на мои странности. Он выслушал мою просьбу и без лишних слов провел меня в отдел вещевых депозитов.

Я осмотрел сейф, набрал на замке цифры 114474, повернул ключ, и дверца открылась.

Внутри ничего не было, если не считать небольшого конверта, который я переложил в свой карман.

На улице я распечатал его.

В конверте лежала квитанция на тысячу восемьсот тридцать три доллара и восемнадцать центов, написанная рукой Донована и подписанная Роджером Хиндсом. Внизу стояла дата: 7-е февраля 1901-го года. И место: Сан-Хуан, Калифорния.

Я перевернул этот пожелтевший листок, но и на обороте не нашел ничего такого, что могло бы ответить на вопрос, почему Донован так бережно хранил его.

Сан-Хуан – городок с пятью тысячами жителей, где Донован начал свой почтовый бизнес. Вот и все, что мне было известно о нем.

Положив квитанцию в бумажник, я решил пополнить эти сведения тем, что по возвращении расскажет Стернли.

В холле отеля меня поджидал шофер Говарда Донована. Побуждаемый то ли интуицией, то ли телепатическим сигналом, я не удержался и окликнул его:

– Привет, Лонца!

Он вытаращил глаза: не мог вспомнить, виделись ли мы прежде. Затем его лицо расплылось в улыбке. Как будто я сказал что-то смешное.

Мы поехали по бульвару Вентура на север, в сторону местечка Энсино. Я откинулся на спинку правого сиденья и закурил безвкусную кубинскую сигару.

Граница между моим сознанием и Донована вдруг размылась, стала почти неразличимой. Я произносил какие-то слова, но говорить меня заставлял Донован. Лишь во время ходьбы мое тело полностью подчинялось моей воле. Или это мне только казалось? Слишком уж нелегко было распознать, кто управляет движениями моих рук и ног – я или Донован? Но мои мысли были по-прежнему четкими и собранными.

В Энсино мы миновали большие чугунные ворота. Они показались мне знакомыми.

Машина поехала по огромному парку с высохшими искусственными водоемами и пустыми террариумами. Цветники выглядели такими запущенными, словно после смерти их прежнего владельца там росли только сорняки.

Наконец мы остановились возле безукоризненно белого и немного вычурного особняка в испанском стиле, с множеством внутренних двориков и балконов с навесами. Шофер провел меня в библиотеку. В огромном камине горел огонь, отбрасывавший зыбкие тени на потолок и стены этого просторного помещения. В углу за столиком сидели Говард и Хлоя. К моему немалому удивлению, с ними был мой адвокат Фаллер.

– Здравствуйте, Кори.

Говард встал и направился ко мне, но вдруг остановился. На его лице появилось вопросительное выражение. Он смотрел на мою левую руку.

– Прошу прощения, – сказал я, бросив сигару в камин.

– Кубинская, не так ли? – задумчиво произнес Говард. – Этот сорт курил мой отец. Представляю, что сейчас творится у вас в горле – очень крепкий табак.

С этими словами он дружелюбно пожал мою правую руку.

Фаллер ответил на мое приветствие холодным кивком и занялся лежавшими перед ним журналами. Миссис Хлоя Бартон поздоровалась, но не проявила ни малейшего желания вставать со своего кресла.

Говард подошел к бару.

– Что-нибудь выпьете, доктор?

– Спасибо, не надо, – сказал я.

– Ах да, слишком много свидетелей, – сухо улыбнулся Говард, явно продолжая думать о своем отце. Он вел себя, как окружной прокурор, желающий усыпить бдительность подозреваемого.

Хлоя напряженно смотрела на мою правую прихрамывающую ногу. Выражение ее глаз меня насторожило. От таких женщин всегда можно ожидать истерики или чего-нибудь в том же роде.

Мы обменялись несколькими незначительными репликами, не разрядившими атмосферу нашей встречи.

– Фаллер! Не желаете виски? – неестественно бодрым голосом спросил Говард.

– Благодарю вас, у меня еще осталось от прошлого раза, – пробормотал Фаллер и снова уткнулся в журналы.

Я устроился за столом. Говард сел рядом со мной и не без фамильярности хлопнул меня по колену.

– Ну, как поживает наш общий знакомый Стернли?

Его слова послужили сигналом к решительным действиям. Фаллер закрыл журнал, Хлоя выпрямилась и поправила прическу. У нее были очень худые руки, сквозь тонкую кожу выпирали не только кости, но и сухожилия.

– Стернли? Нормально, а что? – беззаботным тоном произнес я.

– Он неплохой человек, к тому же у него превосходная память, – поспешил объяснить Говард. – Если бы не его прогрессирующая близорукость, я бы предложил ему поступить ко мне на работу.

– Я сводил его к офтальмологу, и ему выписали новые стекла, линзы цилиндрической формы.

Мне не хотелось задевать его, но мои слова прозвучали как упрек. Говард покраснел. Он не ожидал такого откровенного вызова.

Повторялась старая история. Мозг забавлялся нашим разговором, а я безучастно следил за происходящим. Я заранее знал каждый вопрос и ответ, точно слушал какую-то хорошо знакомую и давно надоевшую историю.

Говард продолжал играть роль хозяина положения. Было ясно, к чему он клонит.

– Итак, мой отец перед смертью говорил с вами о Стернли?

Фаллер поморщился и подошел к окну. Его явно раздражала тактика, которую избрал Говард.

– Да нет же! Как я уже сказал, ваш отец умер, не приходя в сознание. А о его верном секретаре мне стало известно из газет.

Я вынул из кармана еще одну сигару и взглянул на Фаллера. Мои слова противоречили тому, что я сказал ему – дескать, это Донован посоветовал мне обратиться к своему адвокату. Сейчас Фаллер невозмутимо смотрел в окно.

Говард стал проявлять нетерпение. Поерзав на стуле, он вдруг выпалил:

– Послушайте, Кори! Вам еще не надоело притворяться?

Он вскочил на ноги и отошел к камину. Едкий дым кубинской сигары, казалось, увеличил его неприязнь ко мне.

Я не удержался и подлил масла в огонь:

– Пожалуйста, держите себя в руках.

Фаллер вдруг отвернулся от окна и подошел к столу.

– Доктор Кори, мистер Донован навел кое-какие справки о вас. Поэтому мы можем говорить начистоту и не играть в прятки.

– Не сомневаюсь, он приставил ко мне частных детективов. Такова семейная традиция, – улыбнулся я.

– Я – старый друг этой семьи, – продолжал Фаллер. – Когда вы сказали, что ко мне вас послал Донован-старший – а Говард полагал, что его отец умер, не оставив завещания и не успев ни с кем поговорить, – я счел своим долгом поставить Говарда и его сестру в известность об этих противоречиях в вашем рассказе.

Мои пятьдесят тысяч долларов он уже считал своими. А, поведав обо мне Говарду, рассчитывал на дополнительное вознаграждение. Он напоминал Йокума: тот тоже хотел услужить и нашим и вашим. Но если Йокум страдал от угрызений совести, то Фаллер не имел подобных слабостей.

– Как адвокат вы обязаны держать в тайне дела своих клиентов, – заметил я.

– Доктор Кори, я хорошо знаю свои обязанности, – предостерегающим тоном произнес Фаллер.

– Тогда почему вы пренебрегли ими? – допытывался я.

– А почему вы тратите чужие деньги на защиту этого убийцы? – выпалил Говард Донован.

Он стоял за моей спиной, и мне пришлось повернуть кресло, чтобы видеть его лицо.

– Какого убийцы?

– Кирилла Хиндса, или как его там!

Лицо Говарда было мрачно, как у судьи во время оглашения смертного приговора.

– Ах, вот кого! А сами вы не знаете, почему? – изобразив крайнюю степень удивления, спросил я.

– Нет – но зато знаю, что вы тратите деньги моего отца!

Он торжественно поднял руку и показал на меня пальцем. Я рассмеялся.

Говард опешил. Затем быстро посмотрел на Фаллера.

– Гм, позвольте мне сделать небольшое лирическое отступление, – откашлявшись, произнес адвокат. – Доктор Кори, вам тридцать лет, медицину вы изучали в Гарварде. В двадцать пять вы женились на девушке, имевшей собственный, но весьма скромный доход. Несколько лет вы работали в Лос-Анджелесе, никаких сбережений у вас не было. Затем вы переехали в Аризону, на узловую станцию Вашингтон, и стали заниматься какими-то научными экспериментами. Все это время вы жили на дивиденды вашей супруги.

– Вас смущают мои семейные отношения? – полюбопытствовал я.

Фаллер терпеливо продолжал:

– И вдруг у вас появляются деньги – очень крупные суммы… Вы бросаете свои исследования, возвращаетесь в Лос-Анджелес, сорите долларами налево и направо, проявляете интерес к людям, которых никогда в жизни не видели, – таким, как Хиндс и Стернли…

Он говорил так, словно излагал состав преступления.

Я перебил:

– Не понимаю, почему все это должно касаться вас и мистера Говарда Донована.

Говард снова не выдержал:

– Помните нашу встречу в Финиксе? Тогда вы отрицали, что мой отец говорил с вами и сообщил, где спрятаны его деньги!

Я холодно посмотрел на него. Мое молчание окончательно вывело его из себя, и он взорвался:

– Это мои деньги! Вы украли их у меня!

– Мистер Донован, вы предъявили мне серьезное обвинение, и вам придется доказать его.

Эти слова я произнес спокойным тоном, но в душе испугался – пусть даже ничем не выдал себя.

– Откуда вы берете деньги, которые так бездумно швыряете на ветер? – закричал Говард.

Я встал. Прихрамывая, подошел к письменному столу. Превозмогая боль в почке, тяжело опустился на стул.

– Мистер Фаллер, вы случайно не знаете, на каком законном основании меня подвергают допросу?

Фаллер глубоко вздохнул.

– Доктор Кори, я думаю, мы можем уладить наши взаимные претензии. Мистер Донован готов уступить вам десять процентов от той суммы, которую его отец перед смертью доверил вам. Разумеется, потраченные вами деньги в расчет не берутся.

– Потраченные – все, сколько бы их ни оказалось? – глядя ему в глаза, спросил я.

Фаллер понял, что я подразумевал пятьдесят тысяч долларов, обещанные ему в качестве гонорара.

– Разумеется, – невозмутимо повторил он.

– Хорошо, – сказал я. – Вас не затруднит засвидетельствовать наше соглашение?

Говард подошел к бару и начал переставлять фужеры. Фаллер продолжал загадочно улыбаться. Хлоя теребила край скатерти.

– Сначала подпишите вот это.

Фаллер извлек из кармана лист бумаги и развернул передо мной. Это было письменное заявление о том, что я использовал деньги, принадлежавшие Доновану.

Пробежав глазами несколько первых строчек, я взял левой рукой авторучку и написал: «Деньги получены на приобретение коллекции почтовых марок. У. Г. Донован». Под именем я нарисовал размашистый вензель.

Говард подошел к столу, взял бумагу и начал читать мои каракули. Вскоре его глаза стали вылезать из орбит. Он беззвучно пошевелил губами и вдруг разжал пальцы. Листок упал на пол.

Фаллер пристально посмотрел на него и перестал улыбаться.

– Что такое? – с тревогой в голосе спросил он.

Фаллер наклонился, намереваясь поднять листок с пола, но Хлоя опередила его. Бесшумно встав со своего кресла, она быстро наступила на бумагу одной ногой, затем нагнулась и начала читать.

Дальше произошло то, чего я больше всего боялся. Внезапно Хлоя схватилась обеими руками за горло и повалилась на пол. Ее тело забилось в судороге, глаза расширились и остекленели, на губах выступила пена. Продолжая сжимать горло, она разразилась истерическим смехом – задыхалась, не могла дышать и все-таки хохотала, как сумасшедшая.

Бросившись к ней, я одной рукой схватил ее за левое запястье и оторвал пальцы от горла, а другой резко ударил в область левой ключицы. Когда глаза Хлои уменьшились до обычных размеров, я пошлепал ее по щекам и отпустил.

Смех прекратился; она глубоко вздохнула и обмякла. Я перенес ее на диван и повернул лицом к стене.

Говард продолжал тупо смотреть на меня.

Хлоя всхлипнула и разрыдалась.

– Принесите что-нибудь успокоительное, быстро!

Встретив мой взгляд, Говард вдруг опомнился.

– У нее в комнате должно быть снотворное, – пробормотал он.

В его голосе уже не было прежней агрессивности; он повернулся и выскользнул за дверь.

Я снова занялся Хлоей. Приняв снотворное, она перестала плакать и вскоре заснула. Я велел Говарду не трогать ее, а утром вызвать врача.

Он выслушал, уставившись на меня, как на призрака. Бедняга, он был не так далек от истины.

В отель меня отвез Фаллер. В дороге он молчал – только сказал, что завтра навестит Хиндса и даст ему кое-какие инструкции. О своем предательстве Фаллер не упомянул ни словом.

Вернувшись в свой номер, я первым делом позвонил Шратту. Мои нервы были взвинчены до предела. Меня снова преследовала эта проклятая фраза: «Во мгле без проблеска зари он бьется лбом о фонари и все твердит, неисправим, что призрак гонится за ним». Она повторялась все громче и громче, словно кто-то кричал ее мне на ухо.

Когда я велел Шратту уменьшить питание мозга, он опешил.

– Не ожидал услышать от вас такое предложение, Патрик, – сказал он. – Однажды вы меня чуть не задушили за подобное намерение, а теперь сами боитесь продолжать эксперимент.

– Да ничего я не боюсь! – вырвалось у меня. – Я согласен на опыты, но мне нужно хотя бы несколько дней передышки. Я тоже человек!

– Неужели? – спросил он тихим, окончательно взбесившим меня голосом.

– Прекратите кормить мозг! – заорал я в телефонную трубку.

Немного подумав, Шратт сухо произнес:

– Нет. Я не буду вмешиваться в ход эксперимента.

Его упрямство потрясло меня. Происходящее напоминало какой-то дурной сон, кошмарное наваждение.

– Приказываю вам в течение ближайших двадцати четырех часов держать мозг – в режиме голодания, – выделяя каждое слово, произнес я.

– Я не могу выполнить ваш приказ, Патрик. Мы обязаны продолжать начатое.

Я снова сорвался на крик. Переждав мои истошные вопли, Шратт спокойно сказал:

– Вероятно, вы еще не совсем оправились после травмы. Скоро в Лос-Анджелес вернется Дженис, она присмотрит за вами.

С этими словами он повесил трубку.

Обессиленный, я рухнул на кровать. Какой дьявол в него вселился? Как он посмел ослушаться меня?

Нужно было срочно выезжать в Аризону!

Но ни выйти из отеля, ни просто сдвинуться с места я не мог. Мои мускулы были парализованы. Я лежал в постели, и у меня в голове творилось что-то невообразимое. Мои мысли все быстрее кружились вокруг все той же абсурдной фразы: «Во мгле без проблеска зари…» Мелькали какие-то незнакомые лица, слышались чьи-то бубнящие голоса. В конце концов я заснул.

18 декабря

Меня разбудил телефон. Часы показывали пять минут восьмого.

За ночь я отдохнул, ко мне вернулось прежнее самообладание. Шратт поступил правильно, отказавшись подчиниться моему приказу. Если бы не мои расшалившиеся нервы, я бы не обратился к нему с таким дурацким требованием. Хорошо еще, что он вовремя проявил характер.

Звонил Говард Донован. Поздоровавшись, он сказал, что Хлоя не желает видеть никаких врачей и просит меня приехать в Энсино. В голосе Говарда слышались умоляющие нотки. Он боялся, что у его сестры случится новый припадок.

– Я взял на себя смелость выслать за вами машину, – заключил он.

Я обещал приехать.

Затем позвонил Пальс. Он тоже хотел срочно увидеть меня.

Я сказал, что к ланчу буду в отеле.

Через сорок минут машина Донована привезла меня в Энсино.

Говард ждал меня на ступеньках парадного входа. За ночь его лицо осунулось, под глазами появились темные круги. Пробормотав что-то невнятное, он провел меня в спальню Хлои, причем всю дорогу держался поодаль, как будто чего-то побаивался.

В спальню я вошел один: Говард не решился еще раз показываться на глаза сестре.

Сквозь полузашторенные гардины солнечный свет узким косым лучом падал на шелковое покрывало необъятной испанской кровати. На розовой подушке лицо Хлои Бартон казалось особенно бледным. Она смотрела на меня спокойно, даже безучастно – как будто истратила все эмоции на вчерашний день и сегодняшнюю ночь.

На столике в изголовье стоял нетронутый завтрак. Там же лежали градусник и букет свежих цветов.

– Привет, – чуть осипшим голосом произнесла она.

– Чувствуете себя лучше, чем вчера? – спросил я, придвигая стул к постели.

Продолжая разглядывать меня, Хлоя осторожно коснулась моей руки. Ее пальцы были холодны, как лед; пульс едва ли достигал шестидесяти ударов в минуту. Ей бы не помешала инъекция кофеина.

– Кто вы? – спокойно спросила она.

– Патрик Кори, врач, – сказал я.

Хлоя по-прежнему не сводила с меня глаз.

– Вечером я вас испугалась, – прошептала она. – Вы говорили, как мой отец. И так же прихрамывали на правую ногу. И в точности воспроизвели его подпись. Но главное, вы сказали то, что знали только он и я!

Пытаясь скрыть смущение, она улыбнулась.

– Где вы слышали об этой коллекции почтовых марок? Отец не мог рассказать вам о ней!

– Зато я мог прочитать о ней в газетах, – ответил я, но Хлоя покачала головой.

– Нет.

Она посмотрела на стену и надолго задумалась, а потом произнесла так, словно разговаривала сама с собой, совершенно забыв о моем присутствии:

– Я знала, мой отец не умер. Знала, что он вернется – в той или иной форме, неважно! Я ждала его.

Хлоя резко повернула голову и взглянула на меня широко открытыми глазами.

– Уверена, вы сказали правду – отец и в самом деле не разговаривал с вами. Но теперь он действует через вас!

Она нашла объяснение вчерашнему феномену – и не сомневалась в том, что я понял ее мысли.

– Вы любили отца? – спросил я.

– Я его ненавидела, – ответила она. – И мне казалось, что на земле никогда не будет справедливости, потому что даже сам Господь Бог отвернулся от правды.

Хлоя приподнялась на локте. Ее глаза затуманились – остановились на какой-то точке, точно она вслушивалась в чей-то голос.

– Вам удалось нанять Фаллера, чтобы он защищал Хиндса, но вы не знаете, зачем это сделали! – с торжествующим видом воскликнула Хлоя.

Она вдруг расхохоталась. Я ожидал нового припадка, но его не последовало.

– Мой отец хочет спасти Кирилла Хиндса от виселицы, чтобы обменять его жизнь на ту, которую он загубил. Для него это так же просто, как заменить испорченный бифштекс или вернуть пару занятых долларов. Когда мне было семь лет, он в двух словах изложил мне свое мировоззрение: борьба за деньги у людей означает то же самое, что борьба за существование у животных. Богатый человек живет жизнью, равнозначной существованию нескольких бедных. Нанимая помощников, слуг, секретарей и советников, он успевает в короткое время сделать то, для чего бедняку понадобились бы целые годы. У состоятельного человека жизнь в сотни раз длиннее, чем у нищего. С помощью денег мы можем пережить других людей – во всех смыслах этого слова. Деньги это и есть жизнь.

Ее утверждение меня не удивило. Все нервные женщины склонны к мистике.

Много лет, страдая от отцовских притеснений, она ждала его старости, чтобы, в свою очередь, насладиться властью над ним. Но скоропостижная смерть избавила его от возмездия. Поэтому ей хотелось, чтобы он вернулся. Она не знала о мозге, живущем в моей лаборатории, но чувствовала, что Уоррен Горас Донован еще не покинул этот мир.

Я пошевелил правой рукой, прикусил губу – больно! Здесь сидел я, а не Донован.

– Настоящая фамилия моего отца – Дворак. Он родился в небольшом городке в Богемии, в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Приехав в Америку, он сменил имя, поселился в Сан-Хуане и некоторое время работал грузчиком на фабрике скобяных товаров. У владельца магазина была дочь – потом она стала моей матерью. А у отца был один друг, единственный. Его звали Роджер Хиндс, он чинил оборудование.

Хлоя замолчала, вспоминая о своем детстве. Затем посмотрела на меня и сказала:

– О Роджере Хиндсе я услышала от матери и с тех пор ни с кем не разговаривала о нем. Даже Говард ничего не знает. Я хранила это в тайне, потому что любила свою мать – больше всех на свете!.. Но только я и Роджер Хиндс любили ее!

Ее голос задрожал.

В таком состоянии ей нельзя было волноваться. Поэтому я перебил Хлою:

– На той фабрике была налажена линия по производству складных ножей. Ваш отец выкупил ее и стал продавать ножи фермерам – с этого и начался его почтовый бизнес. Так писали в газетах.

Она усмехнулась.

– Но газеты не писали о том, что он начал этот бизнес с деньгами, занятыми у Роджера Хиндса – мужчины, которого любила моя мать.

Последние слова она произнесла с таким возмущением, точно этот мужчина принадлежал ей, а не матери.

– Роджер восхищался моим отцом, и тот сознавал свою власть над ним. Однажды, чтобы разорить своего счастливого соперника, он попросил у него денег – много, столько у Роджера никогда и не было.

– Тысячу восемьсот тридцать три доллара и восемнадцать центов, – тихо произнес я.

Хлоя нетерпеливо кивнула, даже не поинтересовавшись, где я добыл такие точные сведения.

– Вполне может быть. Роджер взял их из фабричной кассы, потому что отец обещал на следующий день вернуть долг. Он так доверял отцу, что не видел в своем поступке никакого преступления. И вот, чтобы уничтожить Роджера, отец умышленно задержал эти деньги у себя.

У нее осекся голос, и она снова замолчала. Можно было подумать, что все эти события произошли вчера, а не сорок лет назад, до ее рождения.

Внезапно я понял: тогда, в семилетнем возрасте, она решила отомстить за свою мать, и с тех пор это желание никогда не покидало ее. Вот почему сейчас она не хотела верить в смерть отца. Она ждала чуда – и была готова добровольно уйти из этого мира. Суицидальные склонности не всегда возникают на почве нервного расстройства: иногда они предшествуют ему. Удивительно, но такие случаи свойственны мечтательным натурам.

Нужно было помочь Хлое выговориться, но не позволять ей слишком долго предаваться воспоминаниям.

– Вы уверены в том, что он сделал это умышленно? – спросил я.

– Абсолютно! – твердо произнесла Хлоя. – Отец хотел жениться, но на его пути стоял Роджер. Они любили друг друга, по-настоящему любили, – и все-таки отец не мог смириться с тем, что кто-то мешает ему осуществить задуманное. Доновану казалось, что его предали.