Текст книги "Искатель. 1995. Выпуск №2"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Курт Сиодмак,Игорь Козлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Ладушкин был потрясен этим обрушившимся на него рассказом. Но все же профессиональные навыки, которые уже начали созревать, невольно заставили задать вопрос:

– А пистолет?

– Тут ты все правильно вычислил, – усмехнулся Бобров. – Во время обыска у Салтовской я обнаружил ключ. Поскольку ценности изымались из разных мест, я ее как следует на допросе прижал, и она раскололась: рассказала про свою связь, про квартиру Панкратова и про то, что там хранится пистолет, к которому она никакого отношения не имеет. Не знаю, делилась Салтовская с покровителем добычей или для своих махинаций ей вполне хватало титула его официальной любовницы, но давать показания на Арланова она категорически отказалась. Поэтому я решил не вносить этот эпизод в протокол, а ключ оставил себе. Уже тогда передо мной мелькнула тень замысла, а болезнь подтолкнула к исполнению…

Ладушкин от удивления хлопал глазами, но в голове сама собой выстраивалась логическая цепочка. Не зря его Иван Петрович натаскивал, ох, не зря!

– Не верю! Все равно не верю! – воскликнул он. – Анализирую весь ход следствия. Вы же сами меня на себя навели, подсказали, как выйти на Панкратова, подсказали, что у Салтовской мог быть второй ключ…

Бобров, улыбаясь, почти с нежностью смотрел на практиканта.

– Чудак ты, Коля… Как ты понял, я не собирался долго скрывать содеянное. Но и дурачить родную контору тоже не хотел, недостойно отвлекать ее силы на этого негодяя. А тебе все равно учиться надо… Мне твоя шустрость понравилась. Теперь и умирать не страшно. В надежные руки дело передаю.

Ладушкин невольно посмотрел на свои ладони, пальцы все еще судорожно сжимали пакет с жуткой надписью.

– А это куда? – растерянно спросил он.

– Куда хочешь, – усмехнулся Бобров. – Роль наставника я исполнил до конца… Теперь я для тебя – преступник. Сейчас будешь задерживать или как?

Коля даже вздрогнул и тихо сказал:

– Нет. Не сейчас.

– И на том спасибо. – Иван Петрович встал и вышел из кабинета.

* * *

На следующий день труп Боброва был обнаружен в его холостяцкой квартире. Он застрелился из табельного оружия. В кухне на столе лежала записка: «Не хочу подвергать себя бессмысленной физической боли. Моральных мук не испытываю. Всем привет…»

Артур Конан Дойл
ВИНА КАПИТАНА ФАУЛЕРА

Некоторые из обстоятельств гибели небезызвестной красавицы мамзель Эны Гарнье, ставшие достоянием прессы, а также отказ капитана Фаулера – обвиняемого по возбужденному в связи с этой трагедией делу – от дачи показаний в полицейском суде [1]1
  Полицейский суд – суд уголовной юрисдикции, в котором судья единолично, без жюри присяжных выносит решения по делам о сравнительно незначительных правонарушениях, наказуемых денежным штрафом или максимум шестью месяцами лишения свободы. В компетенцию полицейского суда входит также вынесение обвинительных заключений по делам о наиболее серьезных преступлениях (в т. ч. убийствах); в этих случаях разбирательство в полицейском суде носит характер предварительного слушания дела, после вынесения обвинительного заключения обвиняемый берегся под стражу (или передается на поруки) до рассмотрения дела в суде присяжных и вынесения приговора. (Здесь и далее прим. пер.).


[Закрыть]обратили на себя пристальное внимание публики, еще более возросшее после заявления капитана о том, что он, хотя покамест и воздерживается от каких-либо объяснений, уже избрал для себя необычный и, как должно стать очевидным, убедительный способ защиты. Немало кривотолков породили также слова адвоката, высказавшегося в том смысле, что сама сущность дела не позволяет обнародовать всех его обстоятельств на стадии слушания в полицейском суде, однако же суду присяжных будет представлено исчерпывающее объяснение. И наконец, нежелание арестованного воспользоваться положенной адвокатской помощью и его решимость самолично осуществлять свою защиту на предстоящем процессе довели любопытство публики до высочайшего накала.

В суде присяжных обвинение очень умело построило свои доводы, которые, по всеобщему мнению, были весьма изобличающими, поскольку не оставляли ни тени сомнения в том, что у капитана и прежде случались вспышки ревности, по меньшей мере одна из которых закончилась бурной сценой.

Капитан Джон Фаулер бесстрастно выслушивал показания свидетелей обвинения, никого не прерывая и не пытаясь возражать.

Когда наконец ему позволили обратиться к присяжным, он встал со скамьи и подошел к барьеру.

Обыкновенной внешность капитана Фаулера назвать никак было нельзя. Все черты его смугловатого, украшенного черными усами лица свидетельствовали о внутренней энергии и мужественности характера. Держался он совершенно спокойно и уверенно. Достав бумаги из кармана, подсудимый зачитал помещенное ниже сообщение, которое в переполненном зале суда произвело на всех незабываемое впечатление.

«Прежде всего, господа присяжные заседатели, мне хотелось бы сказать, что, хотя личный мой достаток весьма ограничен, сегодня благодаря щедрости моих собратьев-офицеров меня могли бы защищать лучшие таланты адвокатского сословия. Я отклонил посредничество адвокатов и решил сам защищать себя, но вовсе не потому, что прямые и правдивые слова из уст главного участника этой ужасной трагедии скажут вам больше, чем любое изложение обстоятельств, подготовленное профессиональным юристом.

Сознание вины побудило бы меня прибегнуть к услугам защитников, однако же я глубоко убежден в своей невиновности и посему выступаю перед вами сам, надеясь, что моя откровенная и не-приукрашенная исповедь вместе со здравым смыслом сослужат мне здесь лучшую службу, нежели доводы самого ученого из адвокатов.

Суд снисходительно позволил мне набросать письменные заметки, с тем чтобы я смог привести здесь некоторые выдержки из разговоров и ничего не выпустить из того, что я вам намерен сообщить.

Всем известно, что два месяца назад при разбирательстве в полицейском суде я отказался давать показания. Сегодня этот факт упоминался в качестве подтверждения моей виновности. В полицейском суде я также заявил, что некоторое время вынужден буду хранить молчание. Тогда это восприняли как уловку с моей стороны. Но вот мое вынужденное молчание кончилось, и теперь я волен вам рассказать не только про то, что же в действительности произошло, но и про обстоятельства, прежде мне ничего не позволявшие говорить в свое оправдание. Я объясню вам суть мной содеянного и причины, побудившие меня поступить именно так, а не иначе. Если вы, мои сограждане, сочтете, что мной совершено преступление, то не стану сетовать и беспрекословно соглашусь с любым наказанием, которого я, по вашему мнению, заслуживаю.

Перед вами кадровый офицер с пятнадцатилетним стажем воинской службы, капитан Второго Бреконширского батальона, принимавший участие в южноафриканской кампании и удостоенный упоминания в приказе среди особо отличившихся в сражении при Даймонд-Хилле. [2]2
  Одно из сражений англо-бурской войны (1899–1902), упомянутой выше как «южноафриканская кампания».


[Закрыть]Когда разразилась война с Германией, меня откомандировали в только что сформированный Первый Шотландский егерский полк для выполнения обязанностей начальника штаба. Эта часть была расквартирована в деревне Редчерч, графство Эссекс, солдаты жили в казармах, офицеры же размещались на постое у местных жителей. Лично я квартировал у мистера Маррифилда, местного сквайра, [3]3
  Сквайр – помещик, самый влиятельный землевладелец округи.


[Закрыть]в доме которого и повстречался впервые с мисс Эной Гарнье.

Давать этой даме характеристику сейчас покажется, может, и не особенно своевременным или уместным, однако же как раз ее личные качества и лежат в основе всех моих злоключений. Думаю, позволительно будет заметить, что, по моему искреннему убеждению, Природа вряд ли когда еще создавала женщину с более совершенным сочетанием красоты и ума, чем у Эны Гарнье. Эта стройная двадцатипятилетняя блондинка отличалась необыкновенно нежными чертами и выражением лица. До нашей встречи любовь с первого взгляда мне представлялась выдумкой романистов, но с той самой поры, как я впервые увидал мисс Гарнье, для меня существовало одно лишь устремление в жизни – жениться на этой дивной красавице. Прежде я и не подозревал, что способен на столь бурные чувства. У меня нет особой охоты распространяться на эту тему, однако же, чтобы объяснить свой поступок – и смею надеяться, вы его поймете, если даже и осудите, – я должен констатировать, что под влиянием обуявшей меня неистовой, стихийной страсти я на время позабыл про все на свете, кроме неодолимого желания завоевать любовь этой необыкновенной девушки. Все же, справедливости ради, следует сказать, что, как бы там ни было, а честь солдата и джентльмена я всегда ставил превыше всего в жизни. Слушая мой рассказ, вы, конечно же, вправе усомниться в этом, но посудите сами: чем же иным является все мое преступление, как не отчаянной попыткой спасти то, что я чуть было не погубил под влиянием минутной слабости?

Вскорости я заметил, что эта прекрасная особа отнюдь не безразлична к моим ухаживаниям. Среди домочадцев мистера Маррифилда мисс Гарнье занимала довольно необычное положение. Она обучала французскому языку троих малолетних детей сквайра, примерно за год до этого приехав из южнофранцузского города Монпелье по объявлению, помещенному в газетах супругами Маррифилд. От платной должности гувернантки, однако же, она отказалась, предпочтя статус друга и гостьи семейства.

С ее слов нетрудно было заключить, что Эна всегда питала большую приязнь к англичанам и мечтала поселиться в Англии, а начавшаяся война лишь ускорила перерастание этих симпатий в страстную привязанность к союзникам по оружию, ибо германцев она ненавидела всеми фибрами своей души. Как она сама мне сообщила, дед ее при весьма трагических обстоятельствах погиб во время кампании 1870 года, [4]4
  Кампания 1870 года – франко-прусская война (июнь 1870 – январь 1871).


[Закрыть]а оба ее брата находятся в действующей французской армии. Голос у Эны прерывался от негодования, когда речь заходила о надругательстве над Бельгией, [5]5
  Имеется в виду вторжение германских войск в самом начале первой мировой войны в нейтральную Бельгию. Атака на пограничную бельгийскую крепость Льеж началась 4 августа 1914 г. Слабая бельгийская армия после упорной двенадцатидневной обороны Льежа отошла к Антверпену. 21 августа германцы без боя взяли Брюссель. Оккупацией Бельгии и (несколько ранее) Люксембурга Германия нарушила нейтралитет этих двух стран, хотя в свое время наравне с другими европейскими государствами торжественно гарантировала его.


[Закрыть]и не раз у меня на глазах она целовала личные мои саблю с револьвером, поскольку надеялась, что им еще не миновать применения в боях с ненавистным противником.

Подобные чувства не могли, разумеется, не способствовать успеху моих ухаживаний. Я был готов тотчас на ней и жениться – безо всяких проволочек, – однако же она не соглашалась на это. Свадьба откладывалась до окончания войны, так как Эна настаивала на всенепременнейшем соблюдении французских приличий, требующих, чтобы я посетил Монпелье для сватовства и знакомства с ее родственниками.

Помимо всех прочих совершенств, Эна обладала очень редким для женщин достоинством – она была искуснейшей мотоциклисткой. Ей нравилось совершать дальние мотоциклетные прогулки – в одиночестве, – но после нашей помолвки мне дозволялось иногда сопровождать ее в этих поездках.

Эне, однако же, были присущи капризный нрав и непостоянство настроений, хотя в моих глазах это и придавало ее личности еще большее очарование. Временами она могла казаться самим олицетворением нежности, но порой в ее манерах появлялась вдруг отчужденность или даже резкость. Бывали случаи, когда безо всяких на то причин она мне отказывала в праве сопровождать ее, а если я просил объяснений, удостаивала меня негодующим взглядом. Потом она могла сменить гнев на милость и компенсировала свою нелюбезность маленькими знаками внимания и нежности, от которых мои расстроенные чувства мигом успокаивались.

В доме сквайра наши отношения складывались аналогичным образом. Исполнение служебных обязанностей занимало все мои дни без остатка, видеться с Эной я мог лишь вечерами, но и вечером она могла без обиняков объявить мне, что хочет побыть в одиночестве, и удалялась в комнату, где днем давала детям уроки. Потом, видя, как меня уязвляют ее капризы, она принималась так мило смеяться и просить прощенья, что я становился ее рабом в еще большей степени, чем прежде.

На теперешнем процессе обвинение, ссылаясь на мой ревнивый характер, указывало, будто имели место бурные сцены ревности, одна из которых вызвала даже вмешательство самой миссис Маррифилд. Да, не отрицаю, я ревновал. Когда мужчина любит женщину всей своей душой, он не может оставаться абсолютно непричастным к чувству ревности. Поведения она была слишком независимого для девушки. Мне стало известно, например, что Эна знакома со многими офицерами в Челмсфорде и Колчестере. У нее была привычка надолго исчезать, совершая дальние прогулки на мотоцикле. На некоторые вопросы относительно ее прошлой жизни она мне отвечала лишь улыбкой, но если я настаивал и требовал конкретных ответов, улыбка сменялась хмурым, суровым взглядом. Удивительно ли, что душа моя, трепетавшая от страстной всепоглощающей любви, терзалась порой ревностью, натыкаясь на упорство, с каким Эна отказывалась приподнять непроницаемую завесу над своим прошлым? Здравый смысл иногда шептал мне, что глупо связывать свою судьбу с женщиной, о которой мне практически ничего не известно. Здравый смысл, увы, очень скоро тонул в бурных волнах обуявшей меня страсти.

Но вернусь опять к ее решительному нежеланию распространяться на тему о своем прошлом. Я привык полагать, что молодые незамужние француженки пользуются, как правило, меньшей свободой действий, нежели их английские сверстницы. Что же касается Эны Гарнье, то некоторые из ее высказываний, ненароком оброненные во время бесед, довольно часто свидетельствовали о том, что эта молодая особа весьма уже многое повидала и познала на своем веку. После каждой такой обмолвки, раздосадованная своей оплошностью, она старалась любыми доступными ей способами сгладить произведенное ею неблагоприятное впечатление. Разумеется, это не оставалось незамеченным с моей стороны и причиняло мне новые душевные страдания. По этим поводам я снова и снова задавал ей вопросы, остававшиеся безответными, что, естественно, порождало новые между нами размолвки, которые обвинения в своем изложении сути дела изобразило чуть ли не скандалами. Несоразмерно большое внимание здесь было также уделено и вмешательству миссис Маррифилд в одну из таких размолвок, хотя должен признать, что именно в этот раз наша ссора носила более серьезный характер, чем во всех предыдущих случаях.

Все началось с того, что на столе у Эны я нашел фотографию какого-то мужчины, а мои вопросы относительно этого человека привели Эну в явное замешательство. Под фотографией стояла подпись „Ю. Вардэн“, являющаяся, надо полагать, автографом. Самым неприятным для меня представлялось то, что фотография имела потертый, обтрепанный вид – как у тех карточек, которые влюбленные девушки носят всегда при себе, пряча их где-нибудь в платье. Мисс Гарнье наотрез отказалась мне сообщить какие-либо сведения об этом человеке и ограничилась лишь совершенно несообразным, на мой взгляд, заявлением о том, что воочию она его никогда не видела. Это и был тот самый эпизод, когда я несколько забылся и позволил себе повысить голос, заявив, что если не услышу от Эны интересующих меня сведений о ее прошлом, то порву с ней все отношения, пусть даже такой разрыв и будет мне стоить моего разбитого сердца. Ни буйств, ни скандала я не учинял, но миссис Маррифилд, услышав из коридора мой необычайно громкий голос, поспешила к нам в комнату с намерением увещевать меня. Эта женщина по-матерински сочувствовала нам и принимала самое доброе участие в нашей любовной истории: помнится, что в тот раз она мне высказала укор за мою ревнивость и в конце концов убедила меня в безрассудности моего поведения, так что мы с Эной снова помирились. Эна казалась мне умопомрачительно прелестной, и я сделался таким ее безнадежным рабом, что она в любой момент без особого труда могла заставить меня вернуться к ней – наперекор благоразумию и здравому рассудку, побуждавших меня вырваться из-под ее влияния.

Я все-таки не оставил своих попыток выяснить, кем же является изображенный на фотокарточке мосье Вардэн, однако Эна вместо ответа всякий раз неизменно заверяла меня, сопровождая свои слова торжественными клятвами, что никогда в жизни не встречала этого человека. Зачем ей понадобилось носить при себе изображение молодого и мрачного на вид господина (я успел внимательно рассмотреть его лицо прежде, чем Эна выхватила фото у меня из рук) – вот вопрос, на который она либо не хотела, либо же не смела отвечать.

Вскоре мне пришлось покинуть Редчерч. Меня назначили на довольно незначительный, хотя и весьма ответственный пост в Военном министерстве, что, естественно, вынуждало меня жить в Лондоне. Я был целиком загружен работой даже по субботам и воскресеньям, но вот наконец мне предоставили краткосрочный отпуск – всего несколько дней, погубивших мою жизнь, принесших мне самые ужасные испытания, какие только могут выпасть на долю человека, и в конце концов приведших меня сюда, на скамью подсудимых, чтобы отстаивать, как я это вынужден делать сегодня, и жизнь свою, и честь.

Деревня Редчерч расположена милях в пяти от железнодорожной ветки, куда Эна приехала меня встречать. С тех самых пор, как я душой и сердцем стал принадлежать Эне, это было первое наше с ней свидание после длительной разлуки. Не буду подробно останавливаться на этом эпизоде, поскольку не знаю, посочувствуете вы мне и поймете эмоции, выводящие мужчину из равновесия в подобные моменты жизни, или же останетесь безучастными ко всему мной сказанному. Если вы наделены живым воображением, то поймете мое тогдашнее состояние, а если нет – значит, мне и надеяться нечего на ваше сочувствие и вам остается довольствоваться лишь голыми фактами.

А факт этот, если констатировать его безо всяких иносказаний и экивоков, заключается в том, что по пути от железной дороги до деревни Редчерч меня подвели к совершению самого неблагоразумного, самого, если хотите, бесчестного в жизни моей поступка. Я раскрыл, я выдал этой женщине секрет чрезвычайной важности – военную тайну, от которой могли зависеть как исход войны, так и жизни бесчисленных тысяч людей.

Случилось это прежде, чем я начал осознавать, какую преступную оплошность допускаю, прежде чем сообразил, что эта женщина с ее цепким умом способна свести воедино мои разрозненные намеки и получить общую картину хранимого в строгом секрете плана.

Начало было положено слезными ее стенаниями по поводу того, что армии союзников остановлены и удерживаются на несокрушимых оборонительных рубежах германцев. В ответ я постарался объяснить ей, что справедливее было бы говорить о наших несокрушимых оборонительных рубежах, которые удерживают неприятеля, поскольку захватчиками являются германцы.

– Неужто же Франции с Бельгией никогда не избавиться от этих захватчиков? – взволнованно восклицала она. – Неужели нам вечно суждено рассиживать перед немецкими окопами и мириться с тем, что германцы хозяйничают в десяти провинциях Франции? Ах, милый Джек, скажи хоть ты мне Бога ради какие-нибудь утешения, вдохни хотя бы искорку надежды в мое бедное сердце, а то мне порой кажется, что того и гляди оно разорвется от горя. Вы, англичане, – такой уравновешенный народ, вам ничего не стоит вынести подобные испытания, мы же, французы, устроены по-другому, мы горячее вас сердцем и душевно более ранимы, чем вы. Скажи мне, что не все еще потеряно! Хотя, наверное, это глупая просьба – откуда тебе, простому капитану, знать про то, что ведомо лишь твоему высокому начальству в Военном министерстве?

– Между прочим, случайно или не случайно, но я довольно хорошо информирован, – отвечал я. – Можешь больше не переживать, ибо мне доподлинно известно, что скоро мы двинемся в наступление.

– Что значит – скоро? Найдутся люди, для которых следующий год может показаться достаточно близким сроком.

– Это произойдет еще до конца нынешнего года.

– Может, через месяц?

– Еще, пожалуй, скорее.

Она стиснула мои пальцы в своей ладони.

– Ах, дорогой мальчик! Ты вселяешь в мое сердце величайшее счастье! Однако же теперь я начну жить в таком тревожном ожидании, что через неделю просто сойду в могилу.

– Ждать не придется и недели.

– Тогда скажи, – продолжала она своим вкрадчивым голосом, – пожалуйста, скажи мне одну лишь вещь, Джек, – всего одну вещь, и я тебя перестану донимать расспросами. Наступление начнут наши храбрые французские солдаты? Или же его предпримут ваши бравые Томми? [6]6
  Томми – прозвище английского солдата.


[Закрыть]

– И те и другие.

– Восхитительно! – воскликнула она. – Я поняла. Атака начнется в таком месте, где французские оборонительные линии соединяются с английскими, и солдаты обеих наших наций разом ринутся в совместное победоносное наступление.

– Нет, – отвечал я, – они будут действовать раздельно.

– Но ведь из твоих слов я как будто бы поняла – хотя женщины, конечно же, ничего не смыслят в этих вопросах, – что наступление будет совместным.

– Ну и что? Если французы, к примеру, начнут атаковать под Верденом, а британцы, положим, под Ипром, [7]7
  Речь идет об операциях, действительно проведенных англо-французским командованием во второй половине 1917 года. Одна из них была предпринята английскими войсками в районе города Ипра с целью очистить от немцев Северную Фландрию и Бельгийское побережье и началась 31 июля атакой, которую поддерживали мощная артиллерия (2300 орудий – 153 орудия на километр фронта) и 216 танков. В ноябре операция прекратилась, прорвать германский фронт англичанам не удалось. Другая операция была проведена французами у Вердена. 22 августа французские войска, поддержанные мощной артиллерией, атаковали германские позиции. На погонный метр фронта было брошено 6 тонн снарядов. В результате хорошо организованного взаимодействия пехоты, артиллерии и танков наступление увенчалось успехом.


[Закрыть]то и в этом случае наступление будет совместным, хотя армии союзников и отделены одна от другой сотнями миль.

– Ах, теперь наконец понимаю! – опять воскликнула она, хлопая в ладоши от восторга. – Они станут атаковать на разных концах фронта, и проклятые боши не сумеют сообразить, куда им направить свои резервы!

– Примерно в этом и заключается смысл обеих операций – настоящее, полномасштабное наступление под Верденом и огромная по своему размаху ложная атака под Ипром.

Внезапно меня охватило леденящее душу подозрение. Помню, как отпрянул от нее и пристально посмотрел ей в глаза.

– Как же я разоткровенничался с тобой! – вскричал я. – Можно ли тебе доверять? Я, наверное, с ума сошел, выболтав тебе так много!

Мои слова жестоко задели ее за живое. Сомнение – пусть даже и весьма мимолетное – относительно ее способности хранить тайну показалось ей чудовищным.

– Да я скорее себе язык отрежу, чем хоть единой душе скажу одно лишь слово из того, что ты мне сообщил.

Мои страхи сразу же улетучились – такая неподдельная искренность слышалась в ее голосе. Это убедило меня в том, что Эна всецело заслуживает доверия. Не успев добраться до Редчерча, я напрочь выкинул все свои опасения из головы и мы предались радостям нашей встречи и построению планов на будущее. Мне предстояло еще вручить служебную депешу полковнику Уоррелу, возглавлявшему небольшой лагерь в Педди-Вудро. Я отправился туда, и все это поручение отняло у меня примерно два часа. Вернувшись в дом сквайра и справившись о мисс Гарнье, я узнал от горничной, что Эна, велев конюху подготовить и подать ко входу ее мотоциклет, уединилась в своей спальне. Мне показалось странным, что, прекрасно зная о чрезвычайной краткости моей побывки, она тем не менее планирует мотоциклетную поездку в одиночестве. Желая повидаться с ней, я прошел в ее небольшой рабочий кабинет и стал поджидать ее там, поскольку дверь из него вела прямо в переднюю, так что Эна не могла незаметно для меня выйти из дома.

У окна в этом кабинете стоял крохотный столик, за которым Эна обычно писала. Я присел к нему, и тут мне на глаза попалось имя, начертанное ее крупным энергичным почерком. Изображение было зеркальным, отпечатавшимся на промокательной бумаге, которой Эна пользовалась, но прочитать его не представляло труда. Имя это было Юбер Вардэн. По всей видимости, оно являлось частью адреса на конверте, поскольку ниже я смог разобрать сокращение, обозначающее почтовое отделение в Лондоне, хотя следы названия улицы на промокашке почти не просматривались.

Вот каким образом я впервые узнал, что Эна переписывается с тем мужчиной, чье отвратительное чувственное лицо я видел на фотокарточке с обтрепанными уголками. Очевидно, Эна солгала мне, ибо мыслимое ли дело – вести переписку с человеком, которого она никогда не встречала?

Я не намерен оправдывать свое поведение, но представьте себя в моем положении, вообразите, что вы наделены моей пылкой и ревнивой натурой. Вы бы, наверное, тоже поступили как я, потому что иного выхода просто не существовало. Ярость охватила меня, и я, что называется, дал волю рукам. Окажись на месте этого деревянного письменного столика железный шкаф, я бы и его взломал. Столик же от моих усилий буквально развалился на части. Внутри лежало само письмо, которое автор для надежности спрятал под замок, перед тем как отправить его адресату. Без каких-либо колебаний или угрызений совести я вскрыл конверт. Бесчестный поступок, скажете вы? Но если мужчина доведен ревностью до грани безумия, он редко себе отдает отчет в своих действиях. Мне любой ценой хотелось узнать, верна мне или нет женщина, ради которой я был готов пожертвовать всем на свете.

Какой же бодрящий прилив радости я испытал, когда пробежал глазами первую строку этого письма! Очевидно, я оказался несправедлив по отношению к Эне. „Cher monsieur Vardin“, [8]8
  Уважаемый господин Вардэн.


[Закрыть]– так начиналось послание. Ясно, что это была чисто деловая записка, не более. Я уже собрался было водворить ее обратно в конверт, тысячекратно раскаиваясь в своей подозрительности, когда в глаза мне бросилось одно слово почти в самом конце страницы, и я содрогнулся, точно ужаленный гадюкой: этим словом был Верден. Я снова заглянул в письмо: непосредственно под Верденом значился Ипр. Пораженный ужасом, присел я у разоренного мной столика и от начала до конца прочитал все письмо, перевод которого сейчас держу перед собой.

„Маррифилд-Хаус, Редчерч.

Уважаемый господин Вардэн!

Штрингер сообщил, что Вы в достаточной уже степени проинформированы в отношении Челмофорда и Колчестера, поэтому не стану писать Вам об этом. Мидлендская территориальная бригада и тяжелая артиллерия действительно перемещены к побережью близ Кромера, но лишь временно. Это связано с армейскими учениями, а не с отправкой на Континент.

А теперь сообщаю важнейшие свои сведения, переданные мне непосредственно из Военного министерства. В пределах недели в районе Вардена можно ожидать очень мощного наступления, которое будет поддержано сковывающей атакой под Ипром. Обе операции чрезвычайно крупномасштабны, так что Вам надлежит отрядить голландского курьера к фон Штармеру с первой же субмариной. Сегодня вечером надеюсь получить от своего источника конкретные сведения о датах и прочие подробности. Вы же тем временем не должны оставлять энергичных действий.

Я не решаюсь отправить это письмо отсюда – Вам прекрасно известны повадки деревенских почтмейстеров – и отвезу в Колчестер, чтобы Штрингер приобщил его к своей депеше, пересылаемой через курьера.

Преданная Вам София Геффнер“.

Сначала это письмо просто ошеломило меня, после чего мной овладело какое-то лютое и вместе с тем холодное бешенство. Итак, эта женщина оказалась немкой и к тому же еще шпионкой. Я был потрясен ее лицемерием и вероломством по отношению ко мне, но сверх всего меня одолевали мысли об опасности, грозящей армии и стране. Сокрушительный разгром, гибель тысяч людей – вот к чему может привести мое наивное доверие к этой недостойной женщине. И все же у меня оставалось еще время, чтобы предотвратить катастрофу, используя здравый смысл и решительность.

Тут на лестнице послышались женские шаги, и мгновение спустя в двери появилась Эна. При виде меня, сидящего в ее комнате со вскрытым письмом в руке, она вздрогнула и смертельно побледнела.

– Как оно к тебе попало? – задыхаясь, спросила она. – Ты имел наглость взломать столик и украсть мое письмо?

Я ничего не ответил, продолжая сидеть и размышлять над тем, что делать дальше. Внезапно Эна бросилась ко мне и попыталась вырвать у меня письмо. Я ее схватил за кисть руки и с силой толкнул к диванчику, на котором, сразу сникнув, она замерла. Затем, позвонив в колокольчик, я сообщил явившейся на звонок горничной, что мне надобно срочно повидать мистера Маррифилда.

Этот добродушный пожилой мужчина был так благорасположен к мисс Гарнье, как если бы Эна являлась его родной дочерью. То, что я ему рассказал, привело его в неописуемый ужас. Мне нельзя было показывать само письмо по причине военной тайны, которая в нем раскрывалась, но я дал сквайру понять, что опасность этого письма для Англии невозможно преувеличить.

– Что же нам теперь делать? – спросил он. – Я и представить себе не мог, что подобные кошмары способны случаться наяву. Какие действия вы бы сами посоветовали?

– У нас нет никакого выбора, – отвечал я. – Эту женщину надлежит арестовать, и кроме того, мы должны пресечь любую ее попытку общения с кем бы то ни было. Почем я знаю, что здесь, в этой самой деревне, у нее нет сообщников? Согласны ли вы взять на себя ее надежную охрану, покуда я не схожу в Педди к полковнику Уоррелу и не получу ордер и конвойных?

– Мы могли бы запереть мисс Гарнье в ее спальне.

– Пусть вас это не беспокоит, – промолвила вдруг она. Даю вам слово, что никуда отсюда не денусь. Но вам, капитан Фаулер, я бы посоветовала вести себя благоразумнее. Вы однажды уже доказали, что склонны совершать поступки, нимало не заботясь заранее о их последствиях. В случае моего ареста всем станет известно, что вы мне выдали доверенные вам секреты, а это будет означать конец для вашей карьеры, мой друг. Не сомневаюсь, что меня вы способны покарать, но подумайте же и о том, как это отразится на собственной вашей судьбе.

– Пожалуй, – сказал я, – ее лучше запереть в спальне.

– Хорошо, как вам будет угодно, – ответила она и последовала за нами к двери.

Но когда мы вышли в переднюю, она внезапно вырвалась вперед, выскочила из входной двери и бросилась к стоявшему поблизости мотоциклу. Нам удалось настигнуть ее, прежде чем она успела завести мотор. Извернувшись, она прокусила кисть руки мистеру Маррифилду. Сверкая глазами, царапаясь ногтями, она своей яростью напоминала загнанную в угол дикую кошку. Лишь с определенным трудом сумели мы ее одолеть и втащить – практически пронести на руках – на верхний этаж. Мы затолкали ее в спальню и заперли на ключ, в то время как Эна, визжа и изрыгая ругательства, колотила изнутри кулаками по двери.

– Окно спальни находится на высоте сорока футов над садом, сообщил мне Маррифилд, бинтуя свою кровоточащую руку. – Я буду дожидаться вашего возвращения. Полагаю, что теперь эта особа никуда от нас не убежит.

– У меня есть лишний револьвер, – сказал я. – Вас нужно вооружить. – Я вставил в барабан несколько патронов и протянул оружие Маррифилду. – Мы не имеем права рисковать. Кто знает, какого рода друзья могут здесь у нее объявиться?

– Премного благодарен, – отвечал сквайр. – Мне достаточно моей палки, к тому же поблизости всегда находится наш садовник. Позаботьтесь, пожалуйста, поскорее прислать стражу, а за пленницу я отвечаю.

Предприняв все, как мне казалось, необходимые меры предосторожности, я бросился поднимать тревогу. Расстояние до Педли составляет примерно две мили, а полковник, как назло, куда-то отлучился, что вызвало дополнительные проволочки. Кроме того, потребовалось выполнить некоторые формальности, раздобыть подпись полицейского судьи. Ордер на арест, оказывается, должен был предъявляться полицейским чином, но доставить арестованную могли лишь армейские конвоиры. Меня одолевали тревога и нетерпение, и я не стал больше ждать, а поспешил воротиться в Редчерч, заручившись обещаниями, что полиция и конвойные вскоре туда прибудут.

Примерно в полумиле от деревни Редчерч дорога на Педди-Вудро выходит на Колчестерское шоссе. Поскольку время было уже вечернее, видимость составляла не более двадцати-тридцати шагов. Я совсем еще недалеко отошел от места слияния дороги с шоссе, когда вдруг услышал стремительно нарастающий рокот – кто-то ехал на мотоцикле с ужасающей скоростью. Машина мчалась без огней и через считанные мгновения очутилась в непосредственной от меня близости. Я был вынужден отскочить в сторону, чтобы не оказаться сбитым, и в тот самый момент, когда машина проносилась мимо меня, я отчетливо увидел лицо мотоциклиста. Да, это была женщина, которую я любил. Без шляпы, со струящимися по ветру волосами и белеющим в сумерках лицом, она казалась одной из Валькирий, которые по ночам летают на ее далекой родине. Промелькнув мимо меня, она помчалась по шоссе дальше. В то мгновение мне стало ясно, что произойдет, если она достигнет Колчестера. Как только ей удастся встретиться с другим агентом, мы можем арестовать его или ее, но уже ничего этим не добьемся – секретные сведения успеют уйти на Континент. На карте стояли победа союзников и жизни тысячи наших солдат. В следующую секунду я выхватил револьвер и произвел два выстрела в направлении исчезавшей вдали мотоциклистки, еле еще различимой, и треск падающего мотоцикла, затем наступила полнейшая тишина.