Текст книги "Искатель. 1995. Выпуск №2"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Курт Сиодмак,Игорь Козлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Я поднял Шратта и отнес в спальню. Там мы вымыли его лицо и руки.

Восстановить события было нетрудно.

Когда Донован набросился на Дженис в Голливуд-хиллс, Шратт увидел на энцефалограмме такие же резкие отклонения, какие появились в момент смерти Йокума. Шратт понял, что мозг снова хочет кого-то убить.

Он воспользовался этим шансом: подбежал к сосуду и опрокинул его на пол.

Мозг тотчас отпустил Дженис и обрушил всю свою мощь на Шратта. Он убил его телепатическим сигналом, но, лишенный питательной смеси, через некоторое время задохнулся.

Лицо Шратта было почти белое, как у всех скончавшихся от инфаркта. Но, судя по его спокойным чертам, он умер быстро.

Стоя над телом Шратта, я вдруг почувствовал нестерпимую боль в висках – как будто голову сдавили железным обручем. Я видел, что Дженис открыла рот, но не слышал никаких звуков.

У меня задрожали ноги. Я протянул руки, и Дженис бросилась мне на помощь.

Я потерял сознание, прежде чем она успела подхватить меня под локти.

1 июня

Сегодня мне разрешили встать с постели. До обеда я сидел на скамейке в парке, Дженис сидела рядом и писала под мою диктовку.

Я решил послать письмо Хлое Бартон и перевести на ее имя секретный счет Донована. Думаю, она позаботится о старике Стернли и выполнит волю отца, желавшего помогать родственникам Хиндса в Рено и Сиэтле.

Дженис прочитала мне несколько странных газетных заметок.

Кирилл Хиндс, несколько месяцев назад приговоренный к смертной казни, был повешен. Однако во время приведения приговора в исполнение почему-то отказал механизм, опускавший помост под веревкой. Хиндса вернули в камеру, помост починили.

Во второй раз произошло то же самое. Механизм снова не сработал. Обнаружились какие-то неполадки в гидросистеме.

Согласно древнему закону, человека можно вешать только трижды, поэтому палач больше не мог рисковать. Он подставил под помост деревянную колодку и в нужный момент выбил ее ногой.

На этот раз Хиндс умер.

Я внимательно следил за Дженис, читавшей это сообщение. Она хмурилась и покусывала губы. Затем порвала газету на мелкие кусочки и улыбнулась.

Я знал, о чем она думала: неистребимая энергия Донована все еще блуждает в этом мире. Не он ли хотел спасти Хиндса от смерти?

Энергию нельзя уничтожить.

2 июня

Мой лечащий врач Хиггинс поздравил меня с выздоровлением и сказал, что я в любое время могу выписаться из больницы.

Хиггинс спросил, собираюсь ли я возвращаться на станцию Вашингтон. Услышав мой отрицательный ответ, он сел на стул и с расстроенным видом закурил. Я засмеялся и поинтересовался, чем он так обеспокоен.

Он вздохнул и еще раз предложил мне занять вакантное место в Конапахе, прежде принадлежавшее Шратту. Как он объяснил, компания не желает нанимать медика из другого штата.

Уверен, перед разговором со мной он успел посоветоваться с Дженис.

Я попросил дать мне время подумать, но решение у меня уже созрело. Я принял его предложение.

5 июня

Мы решили не брать с собой в Конапах ничего из нашего старого дома на станции Вашингтон. У индейцев был такой обычай: каждые семь лет сжигать свои вигвамы, чтобы не дать в них поселиться злым духам. Мы последуем их древнему примеру. Атмосфера несчастья слишком глубоко въелась в нашу обстановку, мы хотим обновления. Я имею в виду не только мебель.

10 июня

Завтра мы уезжаем. Перед отъездом я хочу избавиться от всех своих мыслей, касавшихся эксперимента с мозгом Донована.

Я доказал, что в определенных условиях ткани человеческого мозга могут продолжать жить и даже развиваться. Но важнее другое. В результате этих опытов я пришел к убеждению, что наука не в силах искусственным путем воспроизвести процесс развития человеческой мысли. Тут природа поставила нам барьеры, которые мы никогда не сможем преодолеть.

Наш мозг способен конструировать механические и электронные приборы, разрабатывать различные технологические процессы и даже концепции мироздания. Но мы не можем придумать искренность, дружбу, любовь. Чтобы творить добро, человечество должно сначала дорасти до этого понятия.

Человек может создавать лишь то, что заложено в нем. Вот и все.

Перевел с английского Михаил Массур

Игорь Козлов
ЧЕРНАЯ КРОВЬ

В ночной тишине, пугая редких прохожих вспышками мигалки, «уазик» канареечного цвета летел к намеченной цели. В его салоне был полный джентльменский набор: следователь Иван Петрович Бобров, медэксперт Исаак Ильич Краковский, криминалист Воло-буев, дежурный оперативник Саша Махорин.

Правда, находился в этой компании один инородный элемент – студент-практикант Коля Ладушкин, который впервые участвовал в настоящем следствии и поэтому нетерпеливо ерзал на сиденье, возбужденно шмыгал носом, постоянно облизывал пересохшие губы.

– Ты, Коля, ведешь себя как наш героический исковый пес Тарзан, – усмехнувшись, сказал Махорин. – Тот тоже, когда на дело едет, от старания хвостом по полу стучит.

– А почему кинолога не взяли? – не уловив иронии, серьезно спросил Ладушкин.

– Да вроде на этот раз ни к чему, – пояснил оперативник. – Товарищи из райотдела сообщили – чистое самоубийство. Соблюдем формальности – и по хатам. Правильно я мыслю, Иван Петрович?

Следователь промолчал, недовольно цыкнул зубом. Из чего Махорин сделал вывод, что у «шефа» опять разболелся бок и лучше к нему не приставать.

А обстоятельства происшествия были такие. В воскресенье вечером, вернувшись с дачи, Клавдия Ивановна Арланова обнаружила на полу гостиной своего супруга – бывшего персонального пенсионера союзного значения, бывшего первого секретаря обкома КПСС Василия Сергеевича Арланова, с огнестрельной раной черепной коробки и зажатым в кулаке пистолетом системы «парабеллум».

Для начала Клавдия Ивановна хлопнулась в обморок, а потом, очнувшись, сразу позвонила в милицию, потому как «Скорую помощь» вызывать было бессмысленно.

«Уазик» вкатил в просторный «номенклатурный» двор, остановился у подъезда. Спецов, как положено, встречал участковый инспектор.

– Капитан Молодчий, – представился он. – Там, наверху, наши сыскари караулят. Понятых я уже подобрал.

– Молодец, – похвалил его следователь и направился к лифту. За ним последовала «вся королевская рать».

– Ты убиенного когда-нибудь видел? – обращаясь к Ладушкину, зловеще прошептал Махорин.

– Н-е-е, – тихо проблеял Коля.

– Тогда крепись, старик. Зрелище то еще…

На лестничной клетке у квартиры пострадавшего сразу стало тесно, милиция, понятые, оперативники… Ладушкин обратил внимание на женщину, сидящую в кресле, равнодушно глядевшую на всю эту толпу широко раскрытыми огромными глазами. Видимо, это была жена самоубийцы. Коля думал, что следователь обратится к ней, но Бобров сначала выслушал короткие четкие доклады представителей райотдела.

– Мы до вашего приезда ничего не трогали. Сами понимаете, случай не совсем ординарный.

Правильно сделали. Начнем, помолясь… – И действительно, следователь, достав из кармана газету, расстелил ее и встал на колени.

Ладушкин обалдел. Но когда увидел в руках Боброва неизвестно откуда возникшую лупу, то понял, что он осматривает ворсистый коврик перед дверью. Эксперт-криминалист Волобуев примостился рядом.

– Хорошая вещь, – деловито сказал Бобров. – На ней, пожалуй, образцы грунта со всех подошв остаются. Как думаешь, Владимир Павлович?

– Точно, – подтвердил Волобуев.

– Давай аккуратненько оформляй этот коврик как вещдок, а потом изучай замок – нет ли признаков, что его открывали неродным ключом. – И, перехватив удивленный взгляд криминалиста, пояснил: Часто в последнее время «слуги народа» лично… стали уходить в мир иной. Так вот, чтобы не было к нам никаких нареканий, чтобы нынешняя пресса пузыри не пускала, все станем делать по полной программе и тщательно.

– О-хо-хо, – тяжко вздохнул Волобуев, но спорить не стал.

Коля Ладушкин часа три томился на лестничной клетке, пока его не допустили к месту происшествия. Все это время в квартире работали следователь, криминалист, медэксперт. И только понятые наблюдали этот скрупулезный труд по сбору всех возможных следов, которые мог оставить предполагаемый преступник, хотя факт самоубийства вроде бы не вызывал сомнений.

Наконец Бобров выглянул из прихожей и уставшим, хриплым голосом произнес:

– Заходи, студент… И вы, Клавдия Ивановна, тоже можете войти.

Вдова тяжело поднялась с кресла, на прямых, отекших ногах медленно прошаркала в кухню и снова плюхнулась на маленький диванчик.

– Значит, картина рисуется такая, – обратившись к ней, сказал следователь. Смерть наступила приблизительно вчера вечером. Вы когда на дачу уехали?

– В пятницу, – выдавила из себя женщина.

– А муж почему с вами не отправился?

– Не знаю. Сказал, что у него какие-то дела.

– И часто он в разгар лета в выходные дни оставался в городе?

– Первый раз…

Коля Ладушкин, услышав эти слова, напрягся, словно струнка. Он нутром почуял: не простое это самоубийство, что-то за ним кроется!

Бобров, наверное, услыша, как возбужденно засопел практикант, косо глянул на него, усмехнулся и снова продолжил допрос:

– Вы знали, что в вашем доме хранится пистолет?

– Нет. Никогда не видела.

Следователь кивнул оперативнику Махорину, который, сидя за кухонным столом, вел протокол.

– Ваш муж где-нибудь работал в последнее время?

– Ну, за деньги – нет.

– А как?

– На общественных началах. После известного решения Конституционного суда он был в инициативной группе по восстановлению областной партийной организации.

Бобров осуждающе и одновременно удивленно покачал головой.

– Можете вы сказать, что Василий Сергеевич Арланов накануне находился в необычном состоянии? Произошло в его жизни какое-то событие, которое могло бы подтолкнуть к роковому решению?

– Нет. Ничего такого припомнить не могу. Наоборот, был энергичен, полон новых планов. Он и его товарищи постоянно говорили, что еще не все потеряно, что все еще можно восстановить.

– Что восстановить? – снова как-то недобро усмехнулся Бобров.

– Не знаю. Я в политике плохо разбираюсь, всю жизнь была простой домохозяйкой…

– Ну, скажем, не простой, – саркастично заметил следователь.

Женщина встрепенулась. До этого на все вопросы она отвечала механически, как робот. И вот словно очнулась. Она зло, пристально посмотрела на Боброва, и Ладушкин всем существом ощутил в этом взгляде силу и волю.

– Да, когда муж стал первым секретарем, я у плиты уже не стояла, – с достоинством ответила Арланова.

В кухне повисла неловкая пауза. Бобров невольно погладил ладонью правый бок – тоже занервничал – и с открытой неприязнью спросил:

– У вас есть для следствия какие-нибудь заявления?

– Нет. – Арланова снова потухла, ушла в себя.

– Тогда нам нужно снять с вас отпечатки пальцев. Таков порядок…

– Пожалуйста.

Пока Волобуев с видом жреца начал производить священный для каждого криминалиста обряд, Ладушкин попросил у следователя разрешения сходить в гостиную. И получив снисходительный кивок, прямо-таки на цыпочках отправился к месту трагедии.

В большой комнате, празднично освещенной десятирожковой хрустальной люстрой, рядом с укрытым простыней трупом величественно восседал медэксперт Исаак Ильич Краковский. Он с удовольствием курил сигарету, а пепел бережно стряхивал в крошечный кулечек, свернутый из бланка рецепта.

– Ну что, юноша, желаете взглянуть на пострадавшего?

– Нет. Пока не надо, – чуть дрогнувшим голосом ответил Ладушкин и стал делать вид, что тщательно изучает обстановку.

– Правильно, – согласился Краковский, – чего на него смотреть… Вы какой вид юридической деятельности для себя избрали? Если хотите услышать совет умудренного опытом еврея – дуйте в адвокаты. Самое милое дело…

Коля смущенно покашлял:

– Меня больше следствие привлекает.

– Эх вы! Романтики-фуникулеры… Дурнее работы не существует: ни славы, ни денег. Одна нервотрепка.

Ладушкину стал неприятен этот разговор.

– Обнаружили что-нибудь подозрительное? – деловито спросил он.

Краковский залихватски выпустил кольцо дыма и почтительно сообщил:

– Все в рамках версии «самоубийство». А так, чтобы для будущих мемуаров осталась в вашей памяти яркая деталь, замечу, что гильзу нашли вон в той великолепной вазе богемского стекла. Впрочем, все это указано в протоколе…

Коля подошел к указанному предмету роскоши. Оценил взглядом расстояние от него до трупа. Недоуменно пожал плечами.

– Согласен с вами, юноша, – одобряюще проворчал Краковский. – Наблюдается некий нонсенс. Но если гильза срикошетила от потолка, то тогда сие возможно.

– Как это – от потолка? – растерялся Ладушкин и даже, сложив ладошки пистолетиком, приставил ее к голове.

Краковский от души рассмеялся.

– Так орудие самоубийства по-разному можно держать, молодой человек. – И доктор выразительно покрутил пальцем у своего виска.

В это время открылась дверь, в комнату заглянул Бобров.

– Все. Заканчиваем, – сказал он. – Забирай, доктор, свой «объект». Завтра к полудню сможешь подготовить патологоанатомическое заключение?

– Оформим в лучшем виде, – с готовностью ответил медэксперт.

– Ну, тогда поехали…

– А разве не будем проводить оперативные действия? – заволновался Ладушкин. – Нужно «по горячим следам» спросить соседей, дворников, родственников…

Бобров с любопытством и некоторым снисхождением посмотрел на практиканта.

– Ты, Коля, не обижайся, но посуди сам. Никаких признаков преступления мы не обнаружили. Какой смысл будить людей? К тому же самоубийство произошло вчера вечером. А ты говоришь «горячие следы». Завтра обсудим все материалы в прокуратуре и примем решение – заводить уголовное дело или нет. Логично?

Ладушкин молча кивнул.

И тут в прихожей раздался звонок.

– Это, наверное, сын потерпевшего пришел, – догадался Бобров. – Его вдова вызвала. Он в пригородном пансионате отдыхал. Разрешаю вам, Николай, провести опрос. А то я чувствую, твой следственный порыв не находит выхода. Действуй!..

– Алексей!.. Алексей!.. – Арланова уткнулась в грудь высокого, статного мужчины. – Беда… Беда какая!

– Мама, мамочка, успокойся. – Сын бережно гладил ее по вздрагивающей спине. – Что же теперь делать? Назад не вернешь. Назад ничего не вернешь… – Он, близоруко сощурившись, оглядел толпу чужих людей, равнодушно наблюдавших эту сцену, ему стало стыдно, неудобно, и вдруг Ладушкин уловил, как закипает гнев в его душе.

И точно. Арланов-младший неожиданно властно рявкнул:

– Уйдите! Уйдите отсюда!.. – Но потом осекся и уже совсем другим тоном добавил: – Прошу вас…

– Ладно, – примирительно сказал Бобров. – Мы вообще уезжаем. Нам больше делать здесь нечего. Оставляем только товарища Ладушкина. Он задаст вам несколько формальных вопросов. Тело мы должны забрать. Вы хотите взглянуть?

– Да, – резко ответил Арланов. – Где он?

– Пожалуйста, в гостиной. Доктор, покажите.

В сопровождении медэксперта сын потерпевшего скрылся за дверью. Минут через пять он вышел бледный, с перекошенными губами.

– Это убийство! – воскликнул он. – Вы слышите? Отец не мог этого сделать! Не мог!

– К сожалению, мы не обнаружили никаких признаков… теракта. – Последнее слово следователь произнес с какой-то нехорошей интонацией.

Арланов от гнева стиснул кулаки:

– Да в былые времена вы бы здесь землю носом рыли! Искали… И нашли бы, нашли! Все, что надо, нашли бы…

– Может быть. Если кому-то было бы надо, то и нашли, – спокойно ответил Бобров. – Но объективное расследование – вот, понятые могут подтвердить – ничего не дало.

– Алеша… – слабым голосом позвала мать, – не надо. Товарищи старались. Это правда…

Арланов с шумом выдохнул из себя воздух и сухо сказал:

– Не смею вас задерживать… господа.

Уже на пороге Бобров шепнул Ладушкину:

– Коля, ты с него алиби на всякий случай возьми. И поинтересуйся, на кого папенька завещание оставил.

В квартире стало тихо… Арланов окинул Ладушкина пристальным взглядом и, как показалось Коле, сразу вычислил его «незначительность».

– Ну что, задавайте свои вопросы и оставьте нас наконец в покое, – раздраженно сказал он.

Снова прошли на кухню. Ладушкин достал из папки припасенный на всякий случай бланк протокола – вот и пригодился!

Это был его первый настоящий процессуальный акт. Коля посмотрел на висящие на стене декоративные ходики и аккуратно вписал: допрос начат в 23 часа 56 минут.

– Фамилия, имя, отчество.

– Арланов Алексей Васильевич.

Дойдя до пятого пункта – «партийность», Ладушкин смутился. Арланов заметил это, усмехнулся и подсказал:

– Напишите – бывший член КПСС. Я думаю, со временем в анкетах появится такой вопрос: состоял ли в рядах коммунистической партии?

Ладушкин насупился и решительно зачеркнул этот пункт.

– Образование?

– Высшее.

– Место работы, род занятий, должность.

– Научно-исследовательский институт высшей нервной деятельности, ученый, начальник лаборатории.

Николай удивленно вскинул брови.

– Да, молодой человек. Я доктор наук.

Заполнив еще ряд формальных граф, Ладушкин угрюмо спросил:

– Вам объяснить обязанности свидетеля и ответственность за дачу заведомо ложных показаний?

– Не надо. Весь этот псалтырь мне хорошо известен.

– Откуда?

Арланов горько улыбнулся.

– По иронии судьбы в свое время я занимался юридической психологией.

И тут Николай вспомнил, что читал его монографию, мало того, писал по ней курсовую работу «Особенности психологии следственных действий».

Арланов, видимо, понял состояние практиканта, дружелюбно произнес:

– Не тушуйтесь. Это жизнь. Всякое бывает. Сегодня ты, а завтра – я… Давайте поговорим по сути дела.

Ладушкин приготовился записывать.

Арланов повернулся к матери и ласково попросил:

– Ты не могла бы заварить нам кофе?

– Хорошо, Алешенька, – кивнула Клавдия Ивановна, открыла дверь, вышла в соседнюю комнату, и тут только Ладушкин сообразил, что это вовсе не кухня, что здесь и плиты-то нет, а это скорее столовая.

– Так вот, – многозначительно подняв палец, продолжил Арланов. – Я настаиваю на своем утверждении: это хорошо организованное убийство. Во-первых, отец был совершенно здоровый в психическом отношении человек. Даже в самые трудные минуты своей карьеры он проявлял исключительную выдержку и волю. Во-вторых, никто его, насколько я знаю, не преследовал. Появилось несколько ругательных статеек в местной газетенке – и все. В-третьих, в нашем доме никогда не было оружия. Иначе я бы его еще мальчишкой обнаружил. А пистолет этот старый, с войны…

– Но кому понадобилось это убийство? Особенно сейчас, когда ваш отец перестал быть видной политической фигурой.

– Этот вопрос меня самого всю дорогу мучил. Ведь отец снова занялся… гм-гм… скажем так, общественной работой. Я его уговаривал угомониться. Говорил, что карта КПСС бита навсегда. Нет, он меня не послушал…

– А в каких вы вообще были отношениях?

Арланов достал из шкафчика початую бутылку коньяка. Налил полный стакан, выпил, крякнул и сказал:

– В сложных, молодой человек. В сложных!.. Я давно наблюдаю феномен партийного функционера нашего типа. С детства, как сам понимаешь. Мальчишкой я видел только одно – фронтовик, герой. Сильному самцу свойственно стремление к лидерству, это биологически в нем заложено. Тогда другого пути не было – только через партию. А в ней – свои законы. Со стороны глянуть – жуткие, уродливые! Но когда попадаешь в хорошо отлаженную машину, которая четко действует по всей державе – а это шестая часть суши! – то поневоле свыкаешься, начинаешь думать, что, может, так оно и надо, что по-другому наш народ и не умеет жить: привык к тупой, безжалостной, карающей за любое неповиновение власти. А дальше по известной формуле: поступок – привычка – характер – судьба.

– Но разве ваш отец не понимал, что происходит в стране? Разве о таком счастье для людей мечтали первые коммунисты? Были же у него какие-то принципы?

Арланов кисло сморщился, приложил ладонь к щеке, словно у него зуб разболелся.

– Ох, спроси что-нибудь полегче! Принцип один: вперед – и выше, все вперед – и выше! Чем значительнее твой пост и чин, тем меньше задниц ты лижешь. А это, согласись, немало…

– Кошмар какой-то! А вы говорите – психически здоров! Это же постоянный комплекс унижения, неполноценности, раздвоение, растроение, разрушение личности…

– Нет, брат, ошибаешься, – хмельно оскалясь, возразил Арланов. – Таких система сразу выбрасывала. Такие в ней не уживались.

– А если все-таки срыв? Если годами зревший нарыв наконец прорвался?

– Ты, я вижу, толковый малый. Отличник?

– Отличник…

– Бросай свою муру. Иди ко мне в аспиранты. Через год кандидатскую защитишь. Хотя кому сейчас это нужно…

– Вы не ответили на мой вопрос?

Арланов сник, съежился, тяжело вздохнул и сказал:

– Черт его знает! Может быть… Конечно, к старости в сознании начинаются некие необратимые процессы. Недаром говорят: пора о Боге думать. Но сомневаюсь, такие люди не стреляются и болезнью совести не страдают. По крайней мере я этого не замечал.

– Тогда еще несколько вопросов. Где вы находились в ночь с субботы на воскресенье?

Свидетель усмехнулся, но без всякой иронии сообщил:

– Был в пансионате «Березка», там меня многие видели.

– Ваш отец оставил завещание?

– Завещание? – Арланов несколько изумился и позвал: – Мама! Мама!..

Клавдия Ивановна вышла в столовую с подносом, на котором дымились чашечки с ароматным кофе.

– Папа оформлял завещание?

– Да. Все на тебя записали…

Утром Ладушкин пришел в кабинет Боброва. Шеф сидел хмурый, бледный, тихо постанывая, гладил ладонью бок.

– Доброе утро, – сказал Коля.

– Привет, – буркнул Иван Петрович. – Ну, как дела? На чем ты вчера домой добирался?

– Меня оставили там ночевать.

– У Арлановых? Ну, ты даешь! – оживился следователь.

– А что? Клавдия Ивановна сама предложила. Вы далеко, спрашивает, живете? Я честно ответил… Она и говорит: «Оставайтесь, молодой человек, у вас, чай, денег на такси нет».

– И куда же она тебя положила?

– Там комнат в этой квартире… Я со счета сбился.

– А утром и завтрак, наверное, приготовила?

– Да, все вместе поели.

– Вот потеха! – Бобров, кажется, искренне был удивлен. – Чудно… И снял ты с Арланова показания?

Ладушкин молча достал из папки протокол, протянул его следователю.

Иван Петрович бегло прочитал документ, задумчиво поскреб подбородок.

– Значит, этот ученый муж считает, что его папеньку убили? Доводы, которые он приводит, не очень убедительны, но все-таки прокурор может заставить нас продолжить дознание. А ты-то сам что думаешь по этому поводу? – И, ухмыльнувшись, добавил: – Ты теперь вроде как член семьи покойного…

Коля стал привыкать к едкой манере Боброва и поэтому, пропустив мимо ушей последнее замечание, сказал:

– Не знаю. Признаков преступления никаких нет. Если убийство, то какие мотивы? Месть… А может, он знал какую-то партийную тайну?

Иван Петрович прищурил левый глаз, пристально, даже с некоторым уважением посмотрел на Ладушкина.

– А этот Арланов-сын, похоже, не очень папеньку жаловал? – наконец ехидно осведомился он.

– Да. Были у них разногласия.

– Видишь!.. – Бобров возбужденно вскочил с места. – А если яблоко от яблони недалеко падает, то можно сделать вывод, что в нынешней обстановке Арланов-отец, бывший первый коммунист области, крепко мешал карьере сына. Да еще, если опять начал воду мутить… Логично?

Ладушкин припомнил весь вчерашний разговор, упрямо качнул головой и впервые возразил:

– Нет, не логично. Зачем ему тогда заявлять: «Это убийство! Убийство!» Согласился бы с версией следствия, тихо схоронил… Тем более что завещание действительно на него оформлено.

– А что он там про этих неокоммунистов говорил?

– Они Арланова и его былых соратников – короче, старую гвардию, – в штыки приняли! Считают их во всем виноватыми. Обвиняют в дискредитации великой идеи.

– Что, в общем-то, правильно.

– Наверное.

– Вот он и застрелился от обиды… – Бобров снова плюхнулся в кресло и устало сказал: – Да ну, самое натуральное самоубийство. И нечего здесь голову ломать… Сейчас эксперты проверят пистолет по картотекам. Ты дуй к Краковскому за патологоанатомическим заключением. И пойдем к прокурору…

В приемной Краковского, маленькой комнатке, заставленной шкафами, микроскопами и какими-то склянками, за белым металлическим столиком сидело очаровательное существо в накрахмаленном колпачке, из-под которого кокетливо выбивались рыжие пряди волос.

– А что это такое? – наигранно спросил Коля.

Девушка легким, мимолетным движением поправила свой колпачок и серьезно пояснила:

– Аутопсия – это вскрытие трупа для выяснения причины смерти.

Мать честная, подумал Ладушкин, такая милочка, а работает в морге. Это какие же нервы надо иметь?

Вскоре соседние двери распахнулись и в кабинет вошел сам медэксперт в широких мешковатых штанах и блузе без рукавов.

– А, Николя, привет! – игриво воскликнул он, стряхнул с рук окровавленные резиновые перчатки и бросил их в ведро.

– Меня Бобров за документом прислал, – пояснил Ладушкин.

– Будет тебе, милок «тугамент». Все будет… – Краковский вытер вафельным полотенцем вспотевшие ладони, открыл ящик стола и протянул Коле тоненькую папку.

– Держи, соколик.

– Ну и как там? – нетерпеливо спросил Ладушкин.

– Да все вроде как положено. Никакой онкологии – здоровый был мужик! Долго бы еще жил…

Коля почувствовал, что доктор чем-то озадачен, чего-то не договаривает, и решил уточнить:

– А в плане криминала?

– Есть одна деталька, – нехотя выдавил из себя Краковский. – В области паха у потерпевшего обнаружено небольшое внутреннее кровоизлияние. Может, при падении об угол ударился. А может, кто ткнул накануне выстрела… Я в заключении это отмечаю, а там уж вы сами разбирайтесь. – Исаак Ильич достал из коробочки маленький листок. – Вот справка, передай Арлановым. Если прокурор не возражает, пусть хоронят.

Краковский печально вздохнул, потом ободряюще подмигнул и нарочито серьезно спросил:

– Я больше вам не нужен, товарищ следователь?

– Ладушкин зарделся и поспешно ответил:

– Нет, нет…

– Тогда вот у сестрички распишитесь в журнальчике. Сами понимаете учет и контроль! А я, с вашего позволения, вернусь в свой анатомический театр… – Исаак Ильич галантно поклонился и скрылся за страшной дверью.

– Как вас зовут? – неожиданно для себя спросил Коля девушку.

– Валя, – охотно ответила она.

– А телефончик свой дадите?

– Рабочий или домашний? – лукаво улыбнулась медсестра.

– И тот и другой, – решительно заявил Ладушкин.

Прокурор Виктор Андреевич Хромин сразу понравился Ладушкину. Сухой, поджарый, с красивыми русыми усами, он напоминал молодого русского барина из какой-то экранизации тургеневского романа.

Хромин внимательно прочитал все документы, которые подал ему Бобров, захлопнул папку и мягко, но настойчиво произнес:

– Ну что, Иван Петрович, наверное, нужно на этом материале еще поработать.

– Вам виднее, – хмуро ответил следователь. – Сами знаете, дел у меня невпроворот. Но и от этой новой «заботы» не надорвусь. Правда, и здоровее не стану.

– Не обижайтесь, Иван Петрович, – ласково улыбнулся Хромин. – Вы же профессионал. И все прекрасно понимаете. Появился свежий «ствол», нигде раньше не показавший себя. Семья утверждает, что его в доме не было. Не мог же Арланов почти сорок лет пистолет где-то прятать. Надо разобраться. Потом этот кровоподтек в паху – тоже настораживает.

– Конечно, я согласен, – недовольно проворчал Бобров. – Только у меня одна просьба, Виктор Андреевич. Вот тут присутствует наш стажер – Николай Борисович Ладушкин, весьма одаренный и дотошный юноша.

Прокурор снисходительно кивнул:

– Я обратил внимание на его протокол. Очень грамотно составлен.

– Да-да, – обрадовался Бобров. – Тогда такое предложение. Пусть он поведет дознание. Дадим ему в подмогу бригаду Махорина.

– Хорошо. Не возражаю, – усмехнулся прокурор. – Но, конечно, Иван Петрович, трудиться он будет под вашим чутким руководством и постоянным контролем.

– Естественно, естественно… – поспешно ответил следователь и, повернувшись к Коле, сделал «страшные глаза».

Вернувшись в свой кабинет, Бобров закурил и сказал:

– Давай прикинем план действий. Тебе все равно необходимо на своей шкуре испытать все прелести нашей деятельности. Вот и займешься немного розыском, немного следствием. Во-первых, покрутишься в доме Арланова и его окружения. Возможно, появятся какие-нибудь свидетели. Алиби Арланова-сына поручим проверить Махорину, он любит загородные прогулки… Во-вторых, найдешь «товарищей по партии». Выясняй: были ли у него агрессивные недоброжелатели, постоянно задавай вопрос об оружии. Если мы, к примеру, найдем ветерана, у которого Арланов одолжил пистолет, считай, дело закрыто. Что еще?..

– Надо бы в прошлом Арланова покопаться, – солидно заметил Ладушкин. – Как Шерлок Холмс говорил: «Хочешь узнать, кто убийца, – сначала узнай, кто пострадавший».

Бобров хмыкнул, покачал головой, тихо матюкнулся:

– Покопайся, покопайся… Я думаю, в его биографии много дерьма наскребешь.

– Почему вы так уверены в этом?

– Потому что к вершинам власти в этой иерархии честный человек подняться не мог. Я на своем веку много уголовных дел заводил на этих субчиков. Но тут же следовал царственный звонок. И все мои доказательства превращались в кучку пепла. А затем меня просто предупредили: «Еще одна такая выходка…» И я затих. Надолго… Думал – навсегда. Ан нет!.. Колесо истории еще при моей жизни повернулось…

– И с Арлановым сталкивались?

– Бог миловал… Но про некоторые его похождения слышал. И никакой скорби по случаю его безвременной кончины не испытываю.

– Теперь понятно, почему вы всячески отстраняетесь от этого расследования.

– Очень хорошо, что тебе все понятно! – зло выкрикнул Бобров.

– Ты представитель нового поколения, у тебя независимый взгляд – вот и давай, разбирайся. Изучай явление! Пригодится… Может, оно еще к старому вернется. Будешь по крайней мере знать, как себя вести…

Клавдия Ивановна встретила Ладушкина как старого знакомого:

– Заходи, Коля… Обедать будешь?

Спасибо, я сыт, – уводя глаза в сторону, ответил студент: жрать ему хотелось дико. – Я вам справку от медэксперта принес, можете хоронить Василия Сергеевича.

Арланова мелко покивала головой, всхлипнула.

– А где Алексей Васильевич?

– Он в магазин пошел. Сейчас вернется.

Ладушкин, неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– Клавдия Ивановна, мы продолжаем дознание по факту гибели вашего супруга. Помогите мне…

– Ох, ни к чему теперь все это, – обреченно махнула рукой вдова. – Да и чем я могу вам помочь?

– Мне нужны подробности жизни Василия Сергеевича. И еще: где находился этот партийный центр, куда он ходил в последнее время?

Клавдия Ивановна прошаркала в кабинет мужа и вскоре вышла оттуда, держа в руке небольшую красную книжицу.

– Вот. Это учетная карточка члена КПСС. Тут вся его биография расписана. – Она открыла титульную корочку и показала: – А здесь карандашом – видите? – записан телефон. Они где-то в клубе помещение арендуют…