Текст книги "Гладиаторы"

Автор книги: Артур Кестлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

V. Круглоголовый

Подпирая тяжелую голову левой рукой, Крикс возлежал на циновке; на его голых бицепсах выпирали красные и синие вены. Спартак лежал на спине, заложив руки за голову. В крыше палатки зияла дыра, в нее был виден край кратера и три звезды над ним. Их циновки разделял стол; ни для чего больше в палатке претора Клодия Глабера не нашлось места.

Крикс продолжал утолять голод. Время от времени он шарил правой рукой на столе, чтобы зацепить жирный кусок мяса и запить его большим глотком вина. Со стола стекали жирные струйки.

Снаружи уже перестали шуметь. Редко, реже, чем требовалось, часовые выкрикивали слова пароля. Дикая орда забавлялось игрой в солдат.

Крикс навострил уши, но не услышал ничего, кроме тишины. Он почмокал, медленно вытер жирные пальцы о циновку. Спартак повернулся и уставился на его грузное лицо. Крикс щурился и доставал кончиком языка волокна мяса, застрявшие между зубами. Взгляд Спартака смущал его. Он отвел глаза.

– Надо зарыть тела, – сказал Спартак. – Вон их сколько валяется – то ли шестьсот, то ли все восемьсот. Они смердят.

– Ну и зарой, – вяло отозвался Крикс.

В наступившем молчании он выпил еще вина. Спартак снова вытянулся, подложив руки под голову. В дыру в потолке виднелись и горы, и небо.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он. – О женщинах Александрии.

– Глабер отправится прямиком в Рим, – отозвался Крикс. – Сенат очнется и пошлет против нас легионы.

Над головой Спартака чернела дыра. От усталости его взгляд утратил обычную пристальность.

– Что тогда? – спросил он.

– Мы их перемелем, – сказал Крикс.

– А потом?

– Новые легионы.

– А после? – спросил Спартак, глядя в дыру.

– Они перемелют нас.

– Что дальше?

Крикс зевнул и сложил ладонь в кулак, указывая большим пальцем в землю.

– Видал? Что же еще? Ты хочешь этого дождаться?

Снова этот знак, от которого зависит участь гладиатора. От него не убережешься. Морщинистый палец, унизанный кольцами, рано или поздно указывал вниз, перечеркивая жизнь и низводя смерть до уровня низменного зрелища. Этот знак снился гладиаторам во сне.

Крикс лег. В дыру в крыше лился лунный свет. Голоса часовых звучали все реже.

– Кто сказал, что я останусь? – пробормотал Спартак. Казалось, он разговаривает во сне, так его придавила усталость. – Кто говорит, что я остаюсь с тобой? Когда за человеком гонятся, он бежит, а отбежав далеко, останавливается, чтобы отдышаться, а потом идет себе по своим делам. Только глупец бежит, пока не свалится от изнеможения…

Крикс слушал молча.

– Только глупец бежит до тех пор, пока изо рта не повалит пена, пока им не овладевает злой дух, заставляющий уничтожать все на его пути. Видел я одного такого…

– Где? – спросил Крикс.

– В наших лесах. Кривоногий, как младенец, уши торчком, свинячьи глазки. Мы дразнили его «кабан», заставляли опускаться на четвереньки и по-свинячьи хрюкать. А он в один прекрасный день рванулся и побежал, сметая все на своем пути. Так его и не поймали.

– И что с ним стало?

– Это никому неизвестно. Может быть, так до сих пор и бежит.

– Скорее всего, он издох в лесу, – решил Крикс. – А может, его поймали и повесили на кресте.

– Говорю тебе, этого никто не знает, – сказал Спартак. – Вдруг он куда-нибудь добрался? Всякое бывает… Куда-нибудь, куда угодно…

– А потом – прямиком на крест, – бросил Крикс, помолчав.

– Может, и на крест, – согласился Спартак. – Почему бы тебе не выбрать Александрию? Я никогда там не был. Наверное, красивое место. Однажды я спал с девушкой, и она пела. Должно быть, так и в Александрии. Так что давай, Крикс, побалуй свой фаллос. Кто тебе сказал, что я останусь?

– Как она пела? – спросил Крикс. – Дико или тихонько?

– Тихонько.

Крикс долго молчал, а потом проговорил:

– Может быть, завтра будет уже поздно.

– Завтра, завтра… – пробормотал Спартак. – Возможно, завтра мы уйдем. – Он зевнул. – Возьмем и отправимся в Александрию.

Оба умолкли. Крикс задремал. Его дыхание стало мерным. Потом он захрапел, уронив голову на голый левый бицепс, испещренный толстыми венами.

Спартак по-прежнему смотрел в дыру. Потом глаза устали, он зажмурился. Отдохнув, оторвал себе кусок мяса, долго жевал, запил мясо вином из высокой кружки. Пары вина сделали свое дело, взгляд затуманился. Часовые совсем притихли. Он выпил еще вина и вышел из палатки.

Кромка морского берега была затянута белыми облаками. На фоне звездного неба чернела гора. В долине топорщились обрубленными ветвями оливы.

Он прошел мимо спящих часовых и побрел в сторону от лагеря. Достигнув скалы, он стал карабкаться вверх, то и дело шумно соскальзывая вниз по камням. Наконец, он достиг крохотной площадки, где среди пучков высохшей травы и пеньков лежал человек, завернувшийся в одеяло. Наружу торчала только его гладко обритая круглая голова, фигура источала покой. Брови человека были высоко подняты, словно он был сильно изумлен собственными мыслями. У него были тонкие губы аскета, зато нос мясистый и сморщенный во сне, как у веселого фавна.

Спартак какое-то время смотрел на спящего, потом тронул его носком сандалии. Глаза человека в одеяле распахнулись. В них не было ни капли испуга. Они были темны, лунный свет превращал глазницы в безжизненные провалы.

– Ты кто?

– Я из твоего лагеря, – ответил человек и медленно сел.

– Ты меня знаешь?

– Ты Зпардокос, князь Фракии, освободитель рабов, предводитель обездоленных. Мир и благословение тебе, Зпардокос. Присядь на мое одеяло.

– Глупец! – отозвался Спартак и в нерешительности тронул сидящего ногой. – Спи дальше. Завтра римляне вернутся и повесят на кресте тебя и всех остальных. Ты умеешь читать по звездам?

– Не умею, – признался круглоголовый. – Зато могу по глазам и в книгах.

– Раз ты грамотный, значит, беглый учитель, – решил Спартак. – Одиннадцатый по счету. Теперь у нас одиннадцать учителей, семеро счетоводов, шестеро лекарей, три поэта. Если сенат дарует нам жизнь, мы создадим на Везувии новый университет.

– Я не учитель, я массажист.

– Массажист? – удивленно повторил за ним Спартак. – Обычно грамотеев заставляют учить; а не мять другим спины.

– Еще три дня назад я трудился в четвертой общественной бане в Стабиях. Когда меня продали в первый раз, я скрыл, что владею грамотой.

– Зачем было это скрывать?

– Иначе меня заставили бы учить людей неправде, – объяснил круглоголовый.

– Ты не один такой, – проговорил Спартак, желая скрыть смущение. – У нас и без тебя хватает сумасшедших. Например, Зосим, тоже бывший учитель, только и делает, что произносит политические речи. Раньше я не знал, что в мире столько безумия.

– А знал ли ты про печаль? – спросил круглоголовый. – Тоже, наверное, нет.

Спартак смолчал, смутившись еще сильнее. О таких вещах лучше не говорить. «Печаль мира»! В последнее время вокруг него так и вились поэты и кандидаты в реформаторы, твердившие слова, которые лучше не произносить вслух. Ему хотелось уйти, но не было настроения оставаться одному.

Круглоголовый, дрожа от ночного холода, поплотнее завернулся в одеяло: с приближением рассвета склоны затягивало промозглым белым туманом. Спартак стоял над непрошеным собеседником в нерешительности – огромный и бесформенный в своих звериных шкурах. От устремленного на него взгляда массажиста-грамотея ему становилось все больше не по себе. Все они такие, эти знатоки и болтуны: любому встречному готовы сбыть за бесценок свои чувства, выставить напоказ самую сердцевину, как улитки, смело покидающие свои раковины.

– Вчера я тебя не видел, – грозно сказал Спартак. – Где ты был во время боя?

– Врачевал твоих героев, – бесстрашно ответил круглоголовый, морща нос.

– Трус ты, вот кто! – сказал Спартак с усмешкой.

Прежде чем ответить, собеседник в одеяле поразмыслил.

– Я не считаю себя трусом. Просто когда меня хотят проткнуть копьем, мне становится не по себе.

Спартак не выдержал и присел с ним рядом, упершись локтями в колени. Круглоголовый предложил ему больше одеяла, но он жестом отказался.

– Глупец! – повторил Спартак. – Зачем эти глупые слова: «освободитель рабов», «предводитель обездоленных»?

Вопрос бы задан небрежным тоном, но глаза спрашивающего смотрели с присущей ему внимательностью.

– Зачем? – переспросил круглоголовый. – А вот послушай, что написано: «Сила Четырех Зверей иссякла, зато моя подобна силе Сына человеческого, вышедшего из облаков на небе, от Старца старцев, и были даны Ему власть, и слава, и царство, и могущество до скончания времен…»

– Что за бессмыслица? – разочарованно бросил Спартак.

– «Четыре Зверя» – это сенат, богатые землевладельцы, легионы и управляющие имениями, – наставительно произнес круглоголовый, для верности загибая пальцы.

– Звери бегают по аренам, – возразил Спартак.

– Это в переносном смысле.

– Смысл есть разве что в этих облаках на небе, – сказал Спартак, имея в виду сгущающийся туман. – Что ты там плел о Старце старцев, дарующем силу?

– Это поэзия, – молвил круглоголовый. – Но речь в ней о Боге.

– Богов много, – возразил заскучавший Спартак.

– И еще написано: «Разит Он силой Своею гордецов, низвергает могущественных с тронов, возвышает униженных и бессловесных, дает голодным насытиться, а богатых обрекает на голод», И дальше написано: «Дух Божий на мне, ибо помазал Он меня нести убогим благую весть, послал Он меня исцелять слабые сердца, утешать плененных, открывать очи слепцам, освобождать угнетенных».

– Это другое дело, – сказал Спартак. – Ты веришь в пророчества?

– Не очень, – признался круглоголовый, снова морща нос. Но сколько он ни гримасничал, рот его оставался тонок и суров.

– И я не верю, – подхватил Спартак. – Все предсказатели и авгуры – мошенники.

– Кого только ни встретишь на свете! Есть такие, кто нашептывает приятное сильным мира сего, но есть другие, кричащие в ночи о своей беде и печали.

– Их речи всегда неприятны и опасны.

– Никуда не денешься, такова особенность ремесла. Это как у портного, чьи изделия впору сразу многим.

Спартак задумался. Он хотел задать какой-то вопрос, но вопрос получался неуклюжий, и ему было стыдно заговорить. В конце концов он преодолел смущение.

– Раз ты не веришь в предсказания, почему назвал меня тем, чье появление предсказано, «Сыном человеческим»?

– Разве? – встрепенулся круглоголовый. – Нет, я тебя так не называл. Просто сказал: написано, что Он явится… – Он поежился, плотнее завернулся в свое одеяло. – Пророчества – что одежда. Одежда тоже висит в мастерской портного. Многие проходят мимо, многим она впору. Потом кто-то приходит и забирает ее. Значит, для него ее и шили, раз он ее надел… Главное, чтобы она соответствовала моде, своей эпохе. Она должна отвечать вкусу времени, то есть желаниям сразу многих людей, их потребностям, их вожделению…

Он по привычке сморщил нос и отвернулся. Спартак молчал, глядя то на луну и звезды, то на край кратера, то на свои ногти. А потом произнес с невесть откуда взявшейся враждебностью:

– Только что ты сам утверждал, что не веришь в пророчества.

– Да, я совершенно не верю в произнесенное слово, – ответил круглоголовый. – Зато я верю в его результат. Слова – это воздух, но воздух становится ветром, подгоняющим корабли на море.

Спартак молчал, сидя на одеяле с расставленными ногами, подпертой кулаками головой, закрытыми глазами. Луна светила ему в лицо. Свет луны был так ярок, что проникал сквозь веки.

Он сам не знал, как долго просидел в одной позе. Возможно, он задремал. Потом потянулся, зевнул и почувствовал, что замерз.

– Ты еще здесь? – окликнул он круглоголового. – Давай одеяло.

Круглоголовый встал, встряхнул оделяло и подал его Спартаку. Он оказался на голову ниже гладиатора, тощим и слабосильным.

– Тебе бы быть учителем, а не массажистом, – сказал Спартак сквозь зевок, ложась и укутываясь в одеяло. – Останься, поболтай со мной.

Круглоголовый поежился от холода и уселся на камень в двух шагах от головы Спартака.

– Ты бы лучше поспал, – посоветовал он ему.

– То-то и оно, что мне не спится, – сказал Спартак. – Словно рой мух жужжит в голове.

– Это усталость, – сказал круглоголовый. – Хочешь, я сделаю тебе массаж?

– Расскажи что-нибудь, – попросил Спартак. – Судя по выговору, ты либо сириец, либо еврей.

– Я эссен.

– Что это значит?

– Долго рассказывать, – предупредил круглоголовый.

– Ничего, я потерплю.

– Хорошо, – согласился эссен. – Написано: «Существуют четыре сорта людей. Одни говорят: то, что мое, то мое, а то, что твое, то твое. Это племя среднего сословия, еще его называют Содомом. Другие говорят: что мое, то твое, а то, что твое, – мое. Это люди простые, смиренные. Третьи говорят: то, что мое – твое, и то, что твое – тоже твое. Они добродетельны. А четвертые говорят: что мое, то мое, а что твое – тоже мое. Эти люди порочны». Так гласит писание. Мудрецы так говорят об этом: первым среди людей, кто повел себя по правилу «мое – мое, твое – твое» был Каин, убивший брата своего Авеля и основавший первый город. Потому правило это отвергается, хотя им в наше время руководствуются очень часто, и именуется путем Содома. Третье правило, закон добродетели, тоже отвергается. Ибо люди эти не обладают никаким земным добром и расстаются даже с тем немногим, что у них есть, дабы доказать свое благочестие. Сие есть особое лицемерие, которое еще можно назвать высокомерием слабости и, главное, глупостью. Четвертым путем идут богатые землевладельцы и ростовщики. Он отвратителен и тоже отвергается. Остается второй путь: «что мое, то твое, а то, что твое, – мое». Этим путем следуем мы.

– Значит, у вас все общее?

– Да, все.

– И рабы общие?

– Рабов у нас нет.

Обдумав этот ответ, Спартак молвил:

– Понимаю, вы – племя охотников и пастухов.

– Нет, мы крестьянствуем и занимаемся ремеслами. У нас все работают и делят заработанное поровну.

– Забавно! – Спартак растянул губы в улыбке. – Раз вы, свободные люди, должны работать, значит, вы рабы у самих себя. Никогда ничего похожего не слыхал!

– Очень может быть, – согласился эссен. – В твоих словах есть резон.

– Вот видишь! – оживился Спартак. – Ты болтаешь, болтаешь и сам вязнешь в собственных топких словах. Быть рабом у самого себя – это как если бы мужчина был своей собственной женой. Охотники и пастухи не нуждаются в рабах, потому что не работают. Но раз вы сеете и жнете, делаете разные предметы и продаете их, то у вас должны быть рабы, иначе нельзя. Мужчина приказывает, женщина рожает, рабы работают – таков порядок вещей. А все остальное – вредная болтовня, противная разуму и порядку.

– Ты так считаешь? – Эссен покачал головой. – Разве ты сам не посеял в Кампании беспорядок?

– Успокойся, – сказал ему Спартак. – Преследуемый не может соблюдать порядок и повиноваться закону. Это не имеет никакого отношения к тому, о чем болтаешь ты.

– Ты так считаешь? – С этими словами эссен нашарил камешек, взвесил его на ладони и бросил вниз. Камешек исчез из виду, проглоченный туманом, но стук его падения был слышен еще долго. Когда он, наконец, стих, эссен продолжил: – Если бы ты спросил у камня, почему он катится, он бы ответил, что его подтолкнули. По разумению камней, единственное, что имеет значение, – это то, что их толкают. А на самом деле они волей-неволей подчиняются всеобщему закону: все на свете падает вниз.

Спартак ничего не ответил. Он лежал на спине. Справа от него громоздилась темная стена горы, слева разверзлась пропасть. Он слишком утомился, чтобы следить за речами эссена, но чувствовал, что мозг его впитывает их, как губка.

А круглоголовый уже не обращал на него внимания. Казалось, он и думать забыл о Спартаке. Подобно боязливому, настороженному зверю, сидел он на своем камне, медленно поводя носом из стороны в сторону и обращаясь, скорее, к себе самому. Если судить по его тону, длинный нос морщился при каждом слове:

– Ни серебро, ни злато не спасет их в день гнева Всевышнего, когда вся земля будет охвачена огнем Его возмездия. Рыдайте, живущие трудами своими, ибо не стало торгующих, а все, кто копил деньги, истреблены. Горе пастырям, кормящим себя, а не стада свои. Горе тем, кто прибавляет к одному своему дому другой дом, к одному своему полю другое поле, пока не станут одни они хозяевами всех земель. Горе принимающим несправедливые законы и отнимающим права у нищих, превращая нищих в своих жертв. Горе вам, ибо старшины ваши корыстны, священники жадны, пророки алчут денег. Горе, ибо поют они под звуки арф, сочиняют музыку для самих себя, пьют вволю вино и ублажают себя, не горюя о страданиях людей.

И да обрушится на них праведный гнев Всевышнего, и да будет повергнут ниц всякий, кто горд и знатен, и да сотрясутся кедры ливанские и дубы башанские, и да убоятся торговцы на морях, заседающие в сенате, устроители кровавых игрищ, владельцы всех богатств; ибо сорвет Владыка одежды с дочерей Рима, отнимет у них драгоценности. Велик будет плач у Восточных врат и тревога у всех других врат, и громки стенания на всех семи холмах. Ибо явился Он, посланец Всевышнего с мечом, сетью и трезубцем, Он, кому Яхве, Владыка мира, повелел излечить безутешные сердца, пролить свет в глаза незрячих, сбить оковы с угнетенных…

– Это ты, впрочем, уже слышал, – заключил круглоголовый совсем другим тоном, сразу перестав качать головой, так что стало понятно, что он разговаривал не с самим собой.

– Дальше! – потребовал Спартак.

– Мне холодно, – пожаловался эссен. – Отдавай мое одеяло.

– Сейчас, – сказал Спартак и не шелохнулся. Он лежал с открытыми глазами.

Эссен тоже, казалось, забыл про одеяло. Спокойно сидя на камне, он наблюдал, как ползет вверх предутренний туман.

– Никогда не слыхал о Боге, который слал бы такие проклятия, как Яхве, о котором ты говоришь, – нарушил молчание Спартак. – Он так разгневан на богатеев, словно это бог рабов.

– Яхве мертв, – отозвался круглоголовый. – Он был не богом рабов, а богом пустыни и хорошо понимал пустынную жизнь: умел находить источники среди скал, учил печь хлеб из того, что дарит небо. Но ни в ремеслах, ни в обработке земли Он ничего не смыслил. Не мог заставить плодоносить ни виноградную лозу, ни оливу, не умел сделать так, чтобы колосилась пшеница. Он не был богом богатства, Он был суров, как сама пустыня. Вот почему Он проклинает теперешнюю ночь и теряется, сталкиваясь с ней.

– Вот видишь! – От разочарования Спартак приподнял голову. – Раз Он мертв, его пророчества уже ничего не значат.

– Пророчества вообще никогда ничего не значат, – сказал эссен. – Я уже пытался это объяснить, только ты спал и не слышал моих слов. Важны не сами пророчества, а тот, кто им внимает.

Спартак напряженно размышлял, забывая моргать.

– Человек, внявший пророчествам, навлечет на себя горе, – проговорил он немного погодя.

– Это верно, – вздохнул эссен. – Горе – еще мягко сказано. Человеку этому придется бежать без остановки, пока на губах у него не выступит пена, пока он не истребит в злости все, что лежит у него на пути. Но сколько бы он ни бежал, он останется во власти Знака, и демон гнева будет рвать на части его нутро…

Эссен закоченел и сидел, не спуская выразительного взгляда с одеяла. Спартак выдержал долгую паузу и заключил:

– А где он завершит свой бег, неведомо даже тебе.

– Ты о ком? – спросил его круглоголовый. Спартак не ответил. – Тогда я скажу тебе вот что. Многие уже знавали Знак и слышали Слово.

– Что же с ними приключилось?

– На это я могу ответить, ибо их прошло немало, и уже не вспомнить, кто был первым. Некогда Агис, царь Лаконии, услышал от своего наставника, что в древности в мире царила справедливость, когда все было общее. Те времена назывались «Золотым Веком». Агис захотел вернуть те времена. Но аристократы и богачи его страны, разумеется, были против. Тогда царь сам раздал простолюдинам свои богатства и возродил древние законы.

– Чем все это кончилось? – спросил Спартак.

– Повешением. Или взять человека по имени Гамбул, отправившегося с другом в долгое морское плавание. Посреди океана они нашли остров, на котором Золотой Век сохранился по сию пору. Жители острова вели такой праведный образ жизни, что и тела их были прекрасны. Все у них было общее – и еда, и кров, и даже женщины, так что ни один мужчина не знал, кто его дети. Благодаря этому они не ведали ни гордыни собственника, ни зова крови. Для искоренения доброго примера соотечественники Гамбула убили его, да будет благословенна его память, и ныне никто уже не ведает, где расположен тот остров.

Спартак молча наблюдал, как рассеивается тьма. Эссен, подобравшись к нему ближе, заговорил снова:

– И так случается всегда. Раз за разом появляются люди, узнающие Знак, внемлющие Слову и встающие на праведный путь, зная о тоске людей по древним временам, когда царила справедливость и доброта, по шатрам Израиля, по жизни в пустыне, на дружеской ноге с Яхве…

– Оставь в покое своего Яхве и продолжай свой рассказ.

– История повторяется без конца. Например, жил не так давно на Сицилии раб по имени Эвной. Был у него друг Клеон, тоже раб, родом из Македонии. Вдвоем они сбежали от хозяина, богатого землевладельца, выжимавшего из своих рабов все соки. Вместе с еще несколькими рабами они спрятались в лесу на холмах. Они сопротивлялись наемникам, сначала не ставя перед собой никаких целей…

Круглоголовый рассказчик прервался, чтобы отдышаться. Спартак уже сидел, побуждая его всем своим видом продолжать.

– Что ж… – пробормотал эссен. – Они собирали вокруг себя все больше людей, не ставя определенных целей. Но есть цель или ее нет, против фактов не поспоришь. Число их соратников росло быстрее, чем они могли мечтать. Сначала их было всего сто человек, потом тысяча, десять, семьдесят тысяч. Семьдесят тысяч – и все до одного рабы. Целая армия рабов! Все до одного рабы Сицилии примкнули к ним.

– А потом? – спросил Спартак.

– Сенат отправлял сражаться с ними легион за легионом, но рабы разбивали один легион за другим. Три года они владели почти всей Сицилией, надеясь, что Рим оставит их в покое, и тогда они создадут Государство Солнца, где будет царствовать справедливость и добрая воля…

– Что было дальше? – не давал ему передохнуть Спартак.

– Дальше они были побеждены, – тихо сказал эссен. – Двадцать тысяч распяли. Крестов в Сицилии стало больше, чем деревьев. И на каждом висел умирающий раб, проклинавший сирийца Эвноя и друга его, македонянина Клеона, ибо те были повинны в их смерти.

– Почему они были повинны? – удивленно спросил Спартак.

– Потому, что допустили поражение, – сказал круглоголовый.

– Продолжай! – хрипло потребовал Спартак.

– Продолжения пока что нет, – молвил рассказчик, мерно покачивая головой. – Ведь все это случилось всего несколько десятилетий назад. Видишь, как прав я был, говоря, что мечта людей вернуть утраченную справедливость никогда не умирает, и что снова и снова встает кто-нибудь, внемлющий Слову, и дает волю своему праведному гневу. Что с того, что власти Содома хватают его и вешают на кресте! Все равно скоро восстанет новый, за ним следующий. Великая ярость вскипает десятилетие за десятилетием. Это как гигантская эстафета, начавшаяся в тот день, когда похотливый бог горожан и земледельцев убил бога стад и пустынь.

Постепенно ритмические движения головы эссена передались всему его телу. Пока он раскачивался на своем камне, свет зари пробился сквозь туман, и Спартак обнаружил, что премудрый массажист стар: глубоко запавшие глаза, мохнатые вздернутые брови, нос фавна, тонкие губы. Старческое тело раскачивалось, словно утратило волю остановиться.

Спартак поднялся, поправил на спине шкуры и до хруста потянулся. Расставив ноги и раскинув руки, он долго стоял, огромный в своих ниспадающих шкурах. Потом нагнулся, чтобы отдать старику одеяло. Эссен тут же перестал раскачиваться и начал поспешно кутаться.

Спартак подошел к склону, не сводя взгляд с алеющего восточного края неба. Горы делались все величественнее с каждой секундой. Он не слышал прощальных слов старика и не ответил на них. Тяжело шагая и гремя при спуске камнями, он вернулся в лагерь.

Из палаток раздавались хриплые голоса: часть полчища уже проснулась. Над лагерем тяжело кружили черные птицы. Спартак вспомнил о необходимости не мешкая предать земле мертвые тела – шесть или восемь сотен, бывшее войско претора Клодия Глабера.