Текст книги "Отель"

Автор книги: Артур Хейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

– А в этом, как его там, салоне нет балкона?

– Есть маленький, но на него рассчитывать не приходится. Я уже проверил. Там будет дежурить пара их людей. И кроме того, все микрофоны сейчас отключают.

– Черт бы их побрал! – выругался местный газетчик. – Шпионов они боятся, что ли?

– Видно, кое-кто из них хочет высказаться, но не хочет, чтобы это было зафиксировано, – думая вслух, промолвил Кваратоне. – Эти узкие спецы никогда не занимают твердых позиций – во всяком случае, по расовым вопросам. Но деваться им некуда, уж коли встали перед дилеммой – либо единодушно покинуть отель, либо создавать видимость, так – пошуметь для отвода глаз. В этом отношении ситуация, я бы сказал, сложилась уникальная. – А если так, подумал Кваратоне, то и репортаж может получиться более острым, чем он предполагал. И он решил во что бы то ни стало придумать, как проникнуть в зал.

– Мне нужен план этажа, где будет проходить заседание, а также этажа над ним, – вдруг сказал Кваратоне. – Понимаете, не просто расположение комнат, а технический план, на котором отмечено все – стены, вентиляционные ходы, потолки и прочее. И мне нужно это быстро, так как в нашем распоряжении меньше часа.

– По правде говоря, я вовсе не уверен, что такой план существует, сэр. Но так или иначе… – И старший посыльный умолк при виде того, как Кваратоне вытащил из кармана пачку двадцатидолларовых банкнот и сорвал бумажную ленту.

Пять банкнот Кваратоне тут же вручил Чэндлеру.

– Доберитесь до кого-нибудь из ремонтной или технической службы. С помощью этих денег. Вас я тоже потом не забуду. Встретимся здесь через полчаса, если можно раньше – тем лучше.

– Слушаюсь, сэр! – Физиономия Чэндлера, так похожая на острую мордочку хорька, расплылась в подобострастной улыбке.

– А ты займешься местными откликами, договорились? – сказал Кваратоне репортеру из Нового Орлеана. – Возьмешь интервью в муниципалитете, у видных горожан; хорошо бы поговорить с кем-нибудь из Национальной ассоциации борьбы за права цветного населения. В общем, сам знаешь, что требуется.

– Такой репортаж я и во сне сочиню.

– А вот этого делать не надо. Главное, внимательно следи за реакцией людей. Кстати, хорошо бы поймать мэра в туалете – вот идея! Представляешь: дает интервью и одновременно моет руки. Весьма символично. Может быть отличным началом для репортажа.

– Ну что ж, попробую спрятаться в туалете, – весело сказал репортер и с этими словами удалился: он тоже не сомневался, что за сверхурочную работу заплатят хорошо.

А Кваратоне отправился коротать время в кафе отеля. Он заказал чаю со льдом и машинально, потягивая напиток, обдумывал будущий очерк. Конечно, на целый подвал не потянет, но если удастся найти острый и оригинальный ракурс, то можно получить полторы колонки в номере, выходящем на следующей неделе. А это доставит ему немалое удовольствие – ведь за последние недели больше десяти очерков, на которые он затратил столько сил и старания, были либо вообще отвергнуты нью-йоркской редакцией, либо сильно урезаны при верстке. В этом не было ничего необычного, и сотрудники объединения «Тайм-Лайф» привыкли мириться с неприятным сознанием, что пишут иной раз впустую. Но Кваратоне любил, когда его печатали и замечали, если он писал что-то стоящее.

В условленное время он вернулся в комнатушку для прессы. Через несколько минут туда пришел и Херби Чэндлер в сопровождении моложавого остроносого человека в рабочем комбинезоне. Старший посыльный представил его: Чес Эллис, ремонтный рабочий. Тот почтительно поздоровался с Кваратоне за руку, затем, постучав по свертку чертежей, который он держал под мышкой, неуверенно проговорил:

– Мне ведь их вернуть надо.

– А они мне и нужны ненадолго. – Кваратоне помог Эллису расстелить листы с чертежами и прижать загибавшиеся кверху углы. – Ну, где у вас тут Салон дофина?

– Вот здесь.

– Я сказал ему про собрание, сэр, – вступил в разговор Чэндлер. – И про то, что вы хотите услышать, о чем там будут говорить, хотя сами там не будете.

– Есть какие-нибудь ходы в стенах и в потолке? – спросил сотрудник «Тайма».

– Стены сплошные. Есть, правда, проем между потолком и полом верхнего этажа, но чтоб залезть туда – нечего и думать. Гипс не выдержит тяжести, и вы провалитесь.

– Стойте, – сказал Кваратоне, у которого был как раз такой план. – А что означают эти линии? – И он ткнул пальцем в план.

– Это труба вытяжки горячего воздуха из кухни. Вы заживо изжаритесь, даже если очутитесь по соседству с ней.

– А эти?

Эллис нагнулся над чертежом. Потом сверился с другим листом.

– Это труба подачи холодного воздуха. Она проходит над потолком Салона дофина.

– Из нее есть выходы в зал?

– Да. В центре зала и в обоих его концах. Они здесь отмечены на плане.

– Какое сечение трубы?

Рабочий немного подумал.

– Примерно три квадратных фута.

– Ну-ка, помогите мне добраться до этой трубы, – решительно заявил Кваратоне. – Я залезу в нее и доползу до зала, чтобы видеть и слышать то, что происходит внизу.

Осуществление этой затеи заняло на удивление мало времени. Эллис сначала отнекивался, но потом Чэндлер все же уговорил его добыть второй комбинезон и сумку с инструментами. Корреспондент «Тайма» быстро переоделся и взял сумку. Затем Эллис, дрожа как в лихорадке, хотя ничего и не произошло, провел его в помещение, примыкавшее к кухне на том этаже, где происходило собрание. Старший посыльный благоразумно исчез из виду. Кваратоне понятия не имел, сколько долларов из той сотни, что он дал Чэндлеру, перешло в руки Эллиса, но этого, очевидно, было достаточно.

На кухне никто и внимания не обратил на двух заштатных ремонтных рабочих. В закутке, куда они затем пришли, высоко в стене была решетка, которую Эллис заранее снял. К отверстию, которое прикрывала эта решетка, была подставлена длинная стремянка. Кваратоне молча поднялся по ней и влез в дыру. Оказалось, что передвигаться там можно лишь ползком, на локтях.

Притом тьма внутри стояла кромешная, лишь изредка прорезаемая отблесками света с кухни. Кваратоне почувствовал, как в лицо ему ударила струя холодного воздуха – давление воздуха возросло, когда тело Кваратоне заполнило всю трубу.

– Отсчитайте четыре вентиляционных отверстия! – прошептал сзади Эллис. – Четвертое, пятое и шестое как раз над Салоном дофина. И еще, сэр: дышите потише, иначе вас услышат. Я вернусь через полчаса. Если вас к тому времени не будет, приду еще через полчаса.

Кваратоне попробовал оглянуться и не смог. Значит, вылезать будет труднее, чем ползти вперед. Он приглушенно сказал: «Есть!» и пополз вперед.

Коленям и локтям, опиравшимся на металл, было жестко. Больше всего неприятностей доставляли Кваратоне сварные швы. Он даже перекосился от боли, когда острый конец шурупа порвал ему комбинезон и впился в ногу.

Немного попятившись, он отцепился, затем снова пополз вперед, но уже осторожнее.

Вентиляционные отверстия были заметны издали из-за проникавшего в них снизу света. Кваратоне прополз над тремя из них, от души надеясь, что решетки надежно привинчены. Подползая к четвертому, он услышал голоса.

Собрание, очевидно, уже началось. К радости Кваратоне, голоса слышны были отчетливо и, если изловчиться, он видел и часть зала внизу. Из следующего отверстия, пожалуй, видно будет еще лучше, решил он. Так и оказалось.

Теперь он видел почти половину зала, заполненного людьми, а также трибуну, с которой как раз выступал президент ассоциации доктор Ингрэм. Пошарив по карманам, корреспондент «Тайма» извлек блокнот и шариковую ручку, снабженную маленьким фонариком.

– …призываю вас, – обращался к собравшимся доктор Ингрэм, – занять возможно более твердую позицию.

Сделав паузу, он продолжал:

– Мы, профессионалы, по природе своей склонны придерживаться середины и не впадать в крайности, но мы слишком долго занимались попустительством в том, что касается ущемления гражданских прав. В нашей среде нет дискриминации – по крайней мере, она проявляется крайне редко, и мы привыкли думать, что этого достаточно. Мы, как правило, не обращаем внимания на то, что происходит вокруг, какие силы там действуют. И мы оправдываем такое свое отношение тем, что посвятили жизнь медицине и у нас не остается времени ни на что другое. Ну что ж, такое оправдание удобно, в нем есть даже доля истины. Однако сейчас, хотим мы того или нет, и нас коснулась эта проблема.

Маленький доктор помолчал, внимательно всматриваясь в лица собравшихся.

– Всем вам, должно быть, уже известно о непростительном оскорблении, которое этот отель нанес нашему уважаемому коллеге, доктору Николасу, оскорблении, самым грубым образом нарушающем закон о гражданских правах. Как ваш президент, я предложил принять жесткие ответные меры. Мы должны отменить конгресс и все, как один, покинуть отель.

В зале раздались возгласы удивления. Доктор Ингрэм продолжал:

– Большинству уже известно мое предложение. Но для прибывших сегодня утром – это новость. К сведению и тех и других, предложенная мною мера повлечет за собой огорчения и неудобства – для меня в не меньшей степени, чем для всех вас, – профессионально мы от этого не выиграем, да и обществу пользы не будет. Но бывают ситуации, когда затрагиваются самые основы чести и совести, и тогда не обойтись без решительных мер. Я считаю, что это как раз такой случай. У нас есть лишь одна возможность продемонстрировать глубину нашего возмущения, а также со всей очевидностью показать, что люди нашей профессии не намерены больше равнодушно взирать на то, как нарушаются гражданские права.

В зале раздались возгласы: «Правильно, правильно», – но одновременно и ропот недовольства.

Откуда-то из середины зала тяжело поднялся на ноги массивный мужчина; Кваратоне, пригнувшись ближе к отверстию, увидел могучие челюсти, улыбку на мясистых губах, очки в толстой оправе. Здоровяк объявил:

– Я из Канзас-Сити.

В зале раздались приветственные возгласы, которые он тотчас прекратил мановением руки.

– У меня только один вопрос к доктору. Это он будет объяснять моей маленькой женушке, которая, могу вас заверить, с нетерпением ожидала поездки сюда, как, думаю, и жены большинства других участников, – почему, не успев раскрыть чемоданы, мы должны снова паковать их и отправляться домой?

– Да не в этом же дело! – раздался чей-то негодующий голос. Но его заглушили насмешливые выкрики и смех.

– Вот так-то, сэр, – продолжал толстяк, – я хочу, чтобы он объяснил это моей жене. – И вполне довольный собой, он уселся на место.

Доктор Ингрэм вскочил, багровый от возмущения.

– Господа, это же важный, серьезный вопрос. Мы и так уже бездействуем целых двадцать четыре часа, тогда как, по моему глубокому убеждению, уже пол-суток назад могли бы сказать свое слово.

Раздались аплодисменты – правда, в разных концах зала и довольно жидкие. Сразу заговорило несколько человек. Председатель собрания, сидевший рядом с доктором Ингрэмом, застучал молотком.

Один за другим люди поднимались на возвышение, осуждали то, как обошлись в отеле с доктором Николасом, но отделывались молчанием по поводу ответных действий. Затем, словно по молчаливому уговору, все повернулись в сторону худощавого, щеголевато одетого человека, решительно вставшего в одном из первых рядов. Кваратоне не расслышал произнесенное председателем имя, уловил лишь:

– …второй заместитель президента и член нашего исполнительного совета.

Он заговорил сухим, резким голосом:

– Мы проводим данное собрание in camera ^[8], потому что я, при поддержке нескольких коллег по исполнительному совету, потребовал этого. В результате мы можем говорить свободно, зная, что наши выступления не записываются и не могут быть ложно истолкованы за пределами этого зала. Могу также добавить, что мое предложение встретило сильное сопротивление со стороны нашего уважаемого президента, доктора Ингрэма.

– А чего вы, собственно, испугались – что вас сочтут причастным к такого рода акции? – проворчал с трибуны доктор Ингрэм.

Не обращая на него внимания, щеголеватый вице-президент продолжал:

– Я не меньше, чем все другие, испытываю отвращение к дискриминации. Некоторые из моих лучших… – он заколебался, выбирая слово, – …моих самых уважаемых товарищей по профессии принадлежат к другим расам и исповедуют иные вероучения. Более того, как и доктор Ингрэм, я сожалею о произошедшем вчера инциденте. Единственное, в чем мы в данный момент расходимся во мнениях, касается вопроса процедуры. Доктор Ингрэм – если я могу воспользоваться его метафорой – предпочитает вырвать больной зуб. Согласно моему мнению, следует применить более умеренные формы лечения против неприятной, но локальной инфекции. – По залу прокатилась волна смеха, выступавший улыбнулся. – Я не могу поверить, что отсутствующий здесь, к нашему всеобщему сожалению, коллега, доктор Николас, хоть чуть-чуть выиграет, если наш конгресс будет отменен. Мы же в плане профессиональном многое теряем. Более того – и поскольку у нас заседание закрытое, я говорю это откровенно, – мне кажется сомнительным, что широкий вопрос расовых отношений может как-либо нас касаться.

– Конечно, он нас касается! Разве это не относится ко всем и к каждому? – раздался одинокий голос из задних рядов. Но над остальной частью зала царила исполненная внимания тишина.

Оратор отрицательно покачал головой.

– Какие бы взгляды мы ни исповедовали, мы исповедуем их как индивидуумы. Естественно, мы должны поддерживать членов нашей ассоциации, когда это требуется, и я сейчас предложу определенные меры в связи с историей, случившейся с доктором Николасом. Но, вместе с тем, я совершенно согласен с доктором Ингрэмом в том, что мы специалисты-медики и что у нас мало времени на дела, не относящиеся к нашей профессии.

Доктор Ингрэм вскочил со своего места:

– Я не говорил этого! Я лишь подчеркнул, что подобную позицию мы занимали в прошлом. И я с нею совершенно не согласен.

– Тем не менее, вы сами заявили об этом, – пожав плечами, парировал щеголь.

– Но совсем в других целях. И я не позволю переиначивать мои слова! – Глаза маленького доктора яростно сверкнули. – Господин председатель, мы здесь изощряемся в многословии, не скупимся на выражения вроде «весьма прискорбно», «достойно сожаления». Но неужели вам непонятно, что дело не только в этом, что речь идет о соблюдении гражданских прав и о человеческом достоинстве? Если бы вы были здесь вчера и видели то, что пришлось мне увидеть – как оскорбляли нашего коллегу, друга, достойного человека…

В зале раздались выкрики: «К порядку!», «К порядку!». Председатель заколотил по столу молотком, и доктор Ингрэм волей-неволей замолчал, лицо его горело.

– Я могу продолжать? – вежливо осведомился щеголеватый.

Председатель кивнул.

– Спасибо. Господа, я вкратце изложу свои предложения. Прежде всего, я предлагаю проводить наши конгрессы в будущем в таких местах, где присутствие доктора Николаса и других представителей его расы не будет вызывать никаких осложнений. Существует множество подобных мест, которые все мы, остальные, несомненно, сочтем приемлемыми. Во-вторых, я предлагаю принять резолюцию, осуждающую действия данного отеля, отказавшегося предоставить номер доктору Николасу, после чего мы продолжим работу нашего конгресса согласно первоначальному плану.

Сидевший на возвышении доктор Ингрэм, не веря ушам своим, покачивал головой.

Оратор взглянул на листик бумаги, который держал в руке.

– Вместе с несколькими другими членами нашего исполнительного совета я тут составил проект резолюции…

Кваратоне в своем закутке перестал слушать. Резолюция его уже мало интересовала. Содержание ее можно было заранее предсказать; к тому же текст можно будет достать и потом, если потребуется. Поэтому он сосредоточил все внимание на лицах сидевших внизу. Кваратоне они показались обыкновенными лицами в меру образованных людей. На них было написано облегчение. Облегчение, подумал Кваратоне, оттого, что отпала необходимость принимать те меры, к которым их призывал доктор Ингрэм, меры непривычные, обременительные. Громкие слова, высокопарно произнесенные в псевдодемократическом стиле, открыли выход из затруднительного положения. Совесть – она успокоится, зато не будет лишних неудобств. Правда, дело не обошлось без проявления робкого протеста – один из выступавших поддержал доктора Ингрэма, – но это была лишь капля в море.

Заседание перешло к обсуждению формулировки резолюции.

Корреспондент почувствовал озноб – это напоминало ему, что, помимо прочих неудобств, он почти час просидел в вентиляционной трубе. Но его затея стоила того. Он теперь напишет живой очерк, а уж пусть редакторы в Нью-Йорке переписывают его в принятом стиле. И еще Кваратоне подумал, что на этой неделе его работа не будет зряшной.

6

Питер Макдермотт узнал о решении конгресса стоматологов продолжать свою работу почти сразу после того, как собрание «за закрытыми дверями» окончилось.

Понимая всю важность результатов собрания для отеля, он велел клерку из отдела обслуживания конгрессов дежурить у Салона дофина и немедленно сообщать обо всем, что удастся узнать. Буквально минуту назад клерк позвонил и сказал, что, судя по разговорам выходивших делегатов, предложение об отмене съезда провалилось.

Казалось, Питер должен был бы порадоваться за отель. Он же чувствовал себя крайне подавленным. Он представил себе, как воспринял это решение доктор Ингрэм, не получивший поддержки, несмотря на все свои доводы и всю свою прямоту.

В конечном счете, не без горечи вынужден был признать Питер, сбылись вчерашние циничные предсказания Уоррена Трента. Что ж, хозяина надо поставить об этом в известность.

Когда Питер вошел в приемную владельца отеля, расположенную в одной из комнат блока управления «Сент-Грегори», Кристина, оторвавшись от работы, подняла на него глаза. Теплая улыбка на ее лице напомнила Питеру, как ему хотелось поговорить с ней вчера.

– Хорошая была вечеринка? – поинтересовалась Кристина. Казалось, ее занимала некоторая растерянность Питера. – Или вы уже успели все забыть?

Он отрицательно покачал головой.

– Все было отлично. Хотя мне недоставало вас, да и сейчас я не очень ладно себя чувствую оттого, что забыл про нашу договоренность.

– Хватит об этом. Мы оба стали старше на двадцать четыре часа.

– Если вы свободны, быть может, мне удалось бы загладить свою вину сегодня.

– Просто отбоя нет от приглашений! – сказала Кристина. – Сегодня вечером я ужинаю с мистером Уэллсом.

Брови у Питера поползли вверх.

– Так, значит, он выздоровел.

– Да, но не настолько, чтобы выходить на улицу. Поэтому мы ужинаем в отеле. Если задержитесь на работе, может быть, присоединитесь к нам попозже?

– Если смогу, то приду. – И кивнув на закрытые двойные двери кабинета, он спросил: – У.Т. на месте?

– Да, можете войти. Надеюсь только, что вы не идете к нему с разными проблемами. А то он сегодня утром что-то очень огорчен.

– Я принес новости, которые могут его приободрить. Стоматологи только что проголосовали против предложения покинуть отель. – И уже более сухо Питер добавил: – Полагаю, вы читали нью-йоркские газеты.

– Да. Я бы сказала, что мы получили по заслугам.

Питер кивнул в знак согласия.

– Я просматривала и местную печать, – сказала Кристина. – Об этом ужасном уличном происшествии: пока ничего нового. А я не могу избавиться от мысли об этом.

– Я тоже, – в тон ей произнес Питер. У него перед глазами внезапно возникла картина, которую они видели три ночи тому назад: залитая светом, огражденная веревкой проезжая часть улицы и полицейские, ищущие улики, за которые можно было бы зацепиться. Интересно, удастся ли полиции напасть на след машины и водителя, сбившего людей. Вполне вероятно, что и машина и преступник давно находятся в безопасности и их не найти, хотя Питер надеялся, что это не так. Думая об этом преступлении, он невольно вспомнил и о другом. Не забыть бы спросить Огилви, есть ли какие-нибудь новости в связи с грабежом, который произошел в отеле. Кстати, удивительно, что начальник охраны до сих пор не доложил ему о ходе дела.

Еще раз улыбнувшись Кристине, Питер постучал в дверь кабинета Уоррена Трента и вошел.

Новость, принесенная Питером, как выяснилось, почти не произвела впечатления. Хозяин кивнул с отсутствующим видом, словно не желая отвлекаться от каких-то сугубо личных мыслей, в которые он был погружен.

Он вроде бы хотел что-то сказать – совсем по другому вопросу, как почувствовал Питер, – но внезапно передумал. Обменявшись с ним двумя-тремя словами, Питер вышел из кабинета.

А ведь Альберт Уэллс оказался провидцем, подумала Кристина, предсказал же он, что Питер Макдермотт предложит ей провести с ним вечер.

На секунду она пожалела, что преднамеренно сделала так, чтобы быть занятой.

Разговор с Питером напомнил Кристине об уловке, придуманной ею вчера, чтобы избавить Альберта Уэллса от больших затрат вечером. Она позвонила Максу – метрдотелю главного ресторанного зала.

– Макс, ваши вечерние цены просто возмутительны, – сказала Кристина.

– Не я их устанавливаю, мисс Фрэнсис. Правда, иногда я об этом жалею.

– В последнее время у вас что-то не особенно людно, не так ли?

– В иные вечера, – ответил метрдотель, – я чувствую себя, как Ливингстон, который дожидается Стэнли на бескрайних просторах Африки. Знаете, мисс Фрэнсис, люди становятся все умнее. Они уже поняли, что в гостиницах, вроде нашей, – одна центральная кухня и что, в какой из ресторанов ни пойди, везде блюда одни и те же и приготовлены они одними и теми же поварами. Так не лучше ли посидеть в другом месте, где подешевле, даже если обслуживание там и не на высоте?

– У меня есть друг, – сказала Кристина, – который любит, когда хорошо обслуживают. Это пожилой джентльмен по имени Альберт Уэллс. Я хочу, чтобы вы, Макс, проследили за счетом – пусть он будет не слишком большой, но и не слишком маленький, иначе он почувствует подвох. А разницу отнесите на мой счет.

– О!.. Такую девушку я и сам не отказался бы иметь в приятельницах, – усмехнулся метрдотель.

– Ну нет, Макс, – парировала Кристина, – со мной этот номер у вас не прошел бы. Ведь всем известно, что вы один из двух самых богатых людей у нас в отеле.

– Кто же второй?

– Не Херби ли Чэндлер?

– Вы не делаете мне чести, ставя его имя рядом с моим.

– Так вы позаботитесь о мистере Уэллсе?

– Мисс Фрэнсис, когда мы подадим ему счет, он подумает, что ел в закусочной-автомате.

Кристина смеясь положила трубку: она не сомневалась, что Макс разрешит поставленную перед ним задачу с тактом и чувством меры.

Не веря глазам своим, кипя от ярости, Питер во второй раз медленно перечитал оставленную Огилви записку.

Записка лежала у него на столе, когда он вернулся после короткой беседы с Уорреном Трентом.

Судя по дате и времени, Огилви написал ее вчера ночью и оставил у себя в кабинете до прихода служащего, разносящего внутреннюю почту. Ясно было и то, что Огилви не случайно написал записку именно в это время и отправил ее таким способом, чтобы Питер, когда получит ее, не мог тотчас же что-либо предпринять.

Записка гласила:

Мистеру Питеру Макдермотту

Предмет: Отпуск за свой счет.

Я, нижеподписавшийся, смею уведомить, что беру отпуск сроком на четыре дня, начиная с сегодняшнего. Эти дни я беру из семи причитающихся мне свободных дней по личным, не терпящим отлагательства причинам.

У.Финеган, заместитель начальника охраны, в курсе дела об ограблении, принятых мерах и т. д. Может быть вызван и для решения всех других проблем, какие возникнут.

Нижеподписавшийся приступит к исполнению служебных обязанностей в будущий понедельник.

Искренне ваш

Т.И.Огилви, начальник охраны отеля.

Питер с возмущением подумал, что ведь и суток не прошло с тех пор, как Огилви пришел к выводу, что, по всей видимости, в «Сент-Грегори» орудует профессиональный гостиничный вор. Тогда Питер настоятельно просил начальника охраны переселиться на несколько дней в отель, но толстяк отклонил это предложение. Должно быть, Огилви в тот момент уже знал, что возьмет отгул через несколько часов, но предпочел промолчать. Почему?

Вероятно, потому, что предвидел категорические возражения со стороны Питера, а у него не хватало духу спорить и, возможно, времени было в обрез.

В записке сказано: «по личным, не терпящим отлагательства причинам».

Ну что ж, рассуждал Питер, так оно, наверное, и есть. Но даже Огилви, несмотря на его общеизвестную близость с Уорреном Трентом, должно быть ясно, что отъезд без предупреждения в подобный момент чреват серьезной взбучкой по возвращении.

Что это за личные причины? Видимо, не из тех, которые можно напрямик открыто изложить и обсудить. Иначе он бы так и поступил. Отель отелем, но, когда у сотрудника случается что-то серьезное, к нему всегда проявят сочувствие. Всегда так было.

Значит, здесь что-то такое, о чем Огилви предпочитал молчать.

Но даже в таком случае, подумал Питер, это его не касается, если не нарушает нормальную работу отеля. Но в данном случае отъезд Огилви создает трудности, и потому Питер чувствовал себя вправе проявлять любопытство. Он решил попытаться выяснить, куда и зачем отправился начальник охраны.

Питер позвонил Флоре и, когда секретарша вошла, протянул ей записку Огилви.

– Я ее прочитала, – состроив скорбную физиономию, сказала секретарша. – И сразу поняла, что вам она радости не доставит.

– Если можете, – сказал ей Питер, – постарайтесь выяснить, где он сейчас находится. Позвоните ему домой, во все другие места, где он бывает. Узнайте, видел ли его кто-нибудь или, может быть, его где-нибудь ждут. Оставьте всюду записки. Если удастся обнаружить Огилви, я хотел бы лично поговорить с ним.

Флора записала все распоряжения в свой блокнот.

– И еще одно: позвоните в гараж. Так случилось, что прошлой ночью я проходил мимо отеля. Примерно в час ночи наш друг выехал из гаража – на «ягуаре». Возможно, он сказал кому-нибудь о том, куда направился.

Когда Флора вышла, Питер послал за Финеганом, мрачным, неразговорчивым уроженцем Новой Англии, который долго думал, прежде чем ответить на очередной нетерпеливый вопрос Питера.

Нет, Финеган не имел ни малейшего представления о том, куда отправился мистер Огилви. Начальник лишь вчера вечером предупредил Финегана, что ему придется руководить охраной отеля ближайшие несколько дней. Да, прошлой ночью по всему отелю дежурили люди, однако ничего подозрительного замечено не было. И сегодня утром никаких сообщений о том, что кто-то заходил в чужой номер, тоже не было. Нет, из полицейского управления Нового Орлеана ничего не поступало. Да, Финеган будет лично поддерживать связь с полицией, как того хочет мистер Макдермотт. И уж конечно, если он, Финеган, получит известие от Огилви, то тут же сообщит мистеру Макдермотту.

Питер отпустил Финегана. И хотя сама мысль об Огилви приводила его в ярость, ничего больше сделать он сейчас не мог.

Он по-прежнему кипел от злости, когда через несколько минут в селекторе раздался голос Флоры:

– Мисс Марша Прейскотт на проводе.

– Скажите ей, что я занят, я позвоню позже, – сказал Питер, но тут же поправился: – Впрочем, так и быть, отвечу.

Он поднял трубку.

– А я все слышала, – раздался веселый голос Марши.

– Извините, – сказал Питер, а про себя подумал с раздражением: нужно напомнить Флоре, чтобы не забывала отсоединять внешнюю линию, когда включена внутренняя связь. – Сегодня препаршивое утро, особенно в сравнении с вчерашним прекрасным вечером.

– А я-то думала, что управляющие отелями первым делом учатся быстро приходить в себя.

– Возможно, другим это и удается. Но я – не другие.

В трубке наступила пауза. Потом Марша сказала:

– Так вы довольны всем вечером?

– Всем без исключения.

– Ну что же, отлично! В таком случае я готова выполнить свое обещание.

– Мне кажется, вы его уже выполнили.

– Нет, я о другом, – сказала Марша, – я ведь обещала устроить небольшой экскурс в историю Нового Орлеана. Можем начать прямо сегодня.

Питер едва не отказался: ведь его присутствие в отеле было сейчас крайне необходимо, но внезапно он понял, что хочет поехать с Маршей. А почему бы, собственно, им и не встретиться? Ведь он так редко берет положенные ему два выходных дня в неделю, а в последнее время вообще работал сверх всяких норм. Отлучиться ненадолго вполне можно.

– Что ж, – сказал Питер. – Посмотрим, сколько веков нам удастся охватить с двух до четырех.

7 

Во время двадцатиминутной молитвы, до того как в номер принесли завтрак, Кэртис О'Киф дважды ловил себя на том, что мысли его бродят где-то далеко. Это было знакомое ему проявление непоседливости, за что он наскоро извинился перед богом, не слишком на этом педалируя, поскольку инстинктивное стремление не стоять на месте было частью натуры магната и, следовательно, ниспослано свыше.

А все же приятно было вспомнить, что сегодня он последний день в Новом Орлеане. Вечером он улетит в Нью-Йорк, а завтра – в Италию. Для него и Додо уже заказаны номера в «Неаполитанском О'Кифе». Помимо перемены обстановки, приятно будет побывать лишний раз в одном из принадлежащих ему отелей. Кэртис О'Киф никогда не понимал, что имеют в виду критиканы, говоря, что человек может объехать весь мир, но если он будет останавливаться в отелях О'Кифа, ему покажется, будто он и не покидал США.

А вот он, несмотря на любовь к заграничным путешествиям, предпочитает видеть вокруг знакомую обстановку: американский интерьер – лишь с небольшими уступками местному колориту; американские уборные; американскую еду и большую часть времени – американцев. В заведениях О'Кифа вы все это могли найти.

То, что через неделю он будет с таким же нетерпением рваться из Италии, как сейчас из Нового Орлеана, значения не имело. В пределах его империи было множество мест – таких, как «Тадж-Махалский О'Киф», «Лиссабонский О'Киф», «Аделаидский О'Киф», «Копенгагенский О'Киф» и другие, – где появление босса, хотя и не столь необходимое теперь для успешного управления системой, тем не менее благотворно сказывалось на общем ходе дел, – так возрастает престиж собора от посещения папы римского.

Потом, через месяц-другой, он, конечно, снова вернется в Новый Орлеан, когда «Сент-Грегори» – к тому времени «О'Киф-Сент-Грегори» успеют переоборудовать и подогнать под стандарт отелей О'Кифа. Его приезд на церемонию открытия будет триумфальным, с фанфарами, гражданскими почестями и репортажами в газетах, по радио и телевидению. Как обычно в подобных случаях, он притащит за собой вереницу всяких знаменитостей, в том числе и голливудских звезд, которых всегда легко соблазнить щедрой и к тому же бесплатной пирушкой.

Кэртис О'Киф ждал этого с нетерпением – так ему хотелось поскорее все завершить. Его несколько раздражало то, что прошло уже два дня, а официального согласия Уоррена Трента на предложенные условия не поступало.