Текст книги "Похороны ведьмы"

Автор книги: Артур Баневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Сразу после этого Дебрен чудом отразил тычок десятника. Отскочил, парировал два легких удара и благодаря второму чуду увернулся от удара, который должен был бы разрубить ему череп на два симметричных получерепа.

Потом ударил гангарином. Вернее – попытался.

Импульс не пробил блокаду. Левая рука от плеча и ниже была бесполезным балластом. Не годилась даже на то, чтобы удержать равновесие, просто висела, болтаясь туда-сюда в ритме, навязанном состязанием прыжков.

Дебрен начал пятиться. Быстро. Трудно задеть мечом быстро отступающего противника, даже обладая серьезным техническим превосходством. Меч десятника вдруг оказался поразительно коротким для решительных тычков и слишком легким, чтобы преодолеть парад. Но у каждой тактики свои слабые стороны. Пятясь, Дебрен не отслеживал того, что за спиной. Рано или поздно он должен был на что-нибудь наткнуться и споткнуться или по крайней мере сбиться с шага, учитывая неровности почвы. Он не знал, когда наступит этот момент. Его противник получит бесценную информацию гораздо раньше. И воспользуется ею. Несомненно.

Спасти его могла только магия. Он понимал, что как фехтовальщик десятник как минимум на уровень выше его. Надо было снять блокаду. И как можно быстрее.

Но он не сумел. Ни быстро, ни даже постепенно. Что-то клинило в мозгах, и ему пришлось бы крепко сконцентрироваться, чтобы снять заклинание. Вдобавок сейчас это было все равно что попытаться ударить выбитой из сустава рукой. Мешали оглушающая боль и темнота, колени – словно ватные. С таким же успехом он мог на мгновение просто отбросить меч.

Дебрену стало ясно, что этот бой ему не выиграть. Как у чародея у него были большие шансы, но в том-то и дело, что он перестал быть чародеем. Оставался только меч. А значит – все, конец. Никогда в жизни он не побеждал никого с помощью меча.

И все же он отбил, отпрыгнул назад, снова отбил, увернулся, парад, неудачно попытался кольнуть, и еще один прыжок, в последний момент вынесший его из-под острия. Боль и слабость в правой руке. Отражение, прыжок, длинный шаг, отражение… Сколько еще?..

Что-то пошевелилось сзади, за спиной десятника. Тот – с арбалетом? Увидеть он не мог.

– Дебрен! – Это Ленда? – Ложись!

Он прикрылся от удара в правый бок. И упал, воспользовавшись инерцией. Только ударившись плечом о землю, почувствовал страх. Это была смерть. Стоя, он еще мог худо-бедно обороняться. Лежа – не имел никаких шансов. Что она?..

Он замахнулся мечом. Не попал. Меч десятника разошелся с его оружием. Медленно, почти пренебрежительно солдат наступил ногой ему на живот, наклонился, сверкнул зубами.

И рухнул. Беззвучно, мягко. Колени под ним подломились.

Только когда он замер, Дебрен увидел торчащий из его спины болт.

– Ты размахиваешь мечом, как корова хвостом, – сказала Ленда, как-то странно скривив губы. Скорее всего это была улыбка, но уверенности у Дебрена не было. От кончика носа и вниз все лицо Ленды блестело свежей кровью.

Она сидела около арбалета, опершись о труп усатого мужика и вытянув ноги далеко вперед. Правая нога, простреленная в бедре, тоже кровоточила, хоть выше раны был наложен жгут. Разрытый на большом расстоянии снег, разорванная рубашка и процарапанные ногтями полосы почти на всей голове свидетельствовали о том, что усатый дорого продал свою жизнь.

Дебрен опустился на колени, здоровой рукой коснулся ее щеки. Чувствовал, что это глупо, но ему необходимо было прикоснуться, удостовериться.

– Жива.

– Угу, жива. – При такой потере крови голос у нее был удивительно сильный. – Ты что здесь делаешь? Ты должен был идти на станцию.

Он начал вытирать кровь у нее с лица. Очень осторожно. Все еще не будучи уверенным, ее ли это кровь.

– Я не пошел туда. Ганус умер. Это его вещи. Палочка была у него под рубахой. Жаль, мы раньше не проверили.

– Вижу, что его, -спокойно сказала она. – Говоришь, умер?

– Это из носа? – Он вытер ладонь о снег, потом о штаны. – Ляг поудобнее.

– Не из носа. – Она немного наклонилась, чтобы он смог увидеть усатого. – Я ему горло перегрызла. По-мутантски. Надеюсь, ты потрясен?

Только теперь он сообразил, как мало было у нее времени, чтобы привести себя в порядок. Капюшон висел на спине, достаточно протянуть руку. До лица было еще ближе.

– Чего ты надеешься этим добиться? – спросил он, не убирая руки.

– Не понимаю, о чем ты.

– Хочешь от меня отделаться, – ответил он сам себе. – Отталкивающая внешность, отталкивающие манеры. Метод столь же простой, сколь и эффективный. Ленда некрасива и зла, поэтому Дебрен бросит Ленду и уйдет.

– Ленда бьет по морде за то, что читают в мыслях.

– Я тебе уже объяснял, что не читаю мыслей. Но если ты так говоришь, значит, я угадал.

– Отвянь. И слушай внимательнее. Если б угадал, получил бы в харю. И убери лапу. Я не сосунок, как-нибудь сама лицо вытру, если захочу.

– А что будет, если не уберу? – Он улыбнулся и начал вытирать другую щеку Ленды. – Перегрызешь мне кисть? По-мутантски?

– Зачем ты сюда приперся? – Голос у нее был холодный и как бы обиженный, но она не отводила лицо. – Чего ты от меня хочешь, Дебрен? Чего ради прицепился, как репей к собачьему хвосту? Не видишь, что у меня даже клочка шерсти нет?

Он покончил с лицом, начал поправлять жгут на ноге. Понемногу снимал блокаду с левой руки. Для того чтобы усилить нажим, рука ему не была нужна, но жгут надо как можно скорее заменить корпией, наложенной прямо на рану. А этого одной рукой не сделать.

– А какой выбор у репейника, если уж по воле судьбы он хвоста коснулся? – Нога – лучше, чем лицо. Можно не смотреть ей в глаза. – Ты веришь в предназначение?

– Репьевое? Нет, не верю. Репей имеет право избегать собачьих зубов. Ныть о предназначении, мутить глупой собаке голову, расхваливая мех, который якобы шикарнее соболиного, – таким манером ты не отцепишься. Собаки падки на комплименты, многие готовы поверить. Но мне повезло. Я свою шерсть потеряла всю до волоска. И мне нет нужды ломать голову, правду репей говорит или врет.

Дебрен отхватил мечом кусок обмотки, поддерживавшей лапоть усатого. Полотно было не сказать чтобы очень уж чистое, но на всем поле боя он, пожалуй, не нашел бы ничего лучше. А нога Ленды все еще немного кровоточила.

– Коли уж о собаках разговор, – буркнул он, не поднимая головы, – то вроде бы самыми верными бывают те, которых в беде приголубят. Голодные, больные, с переломанными лапами, живьем пожираемые червями. Прояви к такой сердечность, и она тебе отплатит тем же. Тебе не пришло в голову, что…

– Пришло, – спокойно прервала она. – И сразу же ушло. Потому что то, о чем ты толкуешь, не твой случай, Дебрен. Ты чародей. Будешь богатым. Не знаю, каким чудом ты все еще им не стал, но это не имеет значения. Бродяжничаешь – наверное, поэтому. Но что богатства и почестей добьешься – это точно. У тебя есть ум, талант, ты вызываешь доверие. Что до внешности, то до Бошко, да будет земля ему пухом, тебе далеко, однако верь, в портках гораздо больше некрасивых ходят, чем красивых. Так что ты – лучший кандидат в мужья, известно ведь, что к слишком красивому бабы льнут и искушают парня. Если все это добавить, то что у нас получается? – Дебрен сменил меч на нож и осторожно разрезал ей штанину. – Точь-в-точь сказочный принц. А одень такого в приличный кафтан, на белую кобылку посади, и все девки описаются. Мечтая попасть на место белой кобылки.

– Если надумаю жениться, то тебя в свахи возьму, – буркнул он, не поднимая глаз. – Начинаю верить в то, что злословы о женщинах говорят: весь разум у них в волос ушел. Это объяснило бы, почему ты такие глупости плетешь.

– Денег у меня нет, – начала она перечислять на пальцах. – Красота, если даже ее вначале малость и было, вместе с волосами ушла. Профессия, если вообще есть, яйца выеденного не стоит. Хлопоты и неприятности тянутся за мной, как вонь за войском. Необразованная баба. – Пальцев не хватило, и она перешла на другую руку. – На все способная мутантка. А теперь еще и дура без надежды поумнеть. Может, ты мне растолкуешь…

Дебрен поднял глаза.

– Что ты несешь?

– Что ты выше меня по всем статьям, и я никогда не поверю…

– Без надежды? – продолжил он. – Это ты о… о волосах? – Она была слишком горда, чтобы ответить, но недостаточно решительна. Отвернулась, сделав вид, будто ее заинтересовало что-то вдалеке. – О Боже, прости… Мне в голову не пришло…

– Не будем терять времени на глупости, – проворчала она, поглядывая вдаль. – Ты должен…

– Волосы отрастут. – Он покончил с ногой, пододвинулся ближе и сделал самое невероятное с того момента, когда позволил Пекмуту посадить себя в веретено одноразового использования: взял обеими руками лицо Ленды. – Все отрастут. Я думал, ты знаешь. Ну и дурак же я! Прости, княжна.

Он несколько мгновений заглядывал в самые большие, самые голубые – пусть и с золотистыми крапинками – глаза на свете. Потом голубизна дрогнула, расплылась в чем-то влажном. И исчезла.

Из-под век больше не скатилось ни одной, даже крохотной слезинки. Но оба они понимали, как много их там, под веками.

– Нога болит, – сказала она глухо и шмыгнула носом. Громко, отчаянно, по-детски. – Чертовски болит и немного… Это поэтому. Не думай…

Он не хотел, чтобы она лгала. Поэтому начал с губ. Вообще-то трудно было назвать это поцелуем: невозможно как следует поцеловать девушку, которая в этот момент говорит и не знает, чего ожидать. Но успокоил он ее нормально. Она даже не пискнула, когда он перенес губы выше, на холодный и влажный, словно у щенка, нос. Не оттолкнула и когда целовал дрожащие веки. Может, потому, что длилось это недолго.

Ровно столько, сколько было нужно, чтобы перенестись в иной мир, не очень далекий и поразительно похожий. В этом новом мире тоже была гора Чернуха, серое небо и трупы на истоптанном снегу. Кровь и запах грязных тряпок. Холод и боль. Но этот мир…

Он не успел додумать. Стоял на коленях около Ленды Брангго, прижимая лицо к ее рукам, и чувствовал ее лоб на своей руке, обнимал ее обеими руками и не хотел думать, почему все делается так, а не иначе. Хотел только, чтобы так все оставалось.

– Дебрен… прошу тебя…

Он отстранился, заглянул в ее мокрые от слез глаза. И не мог назвать то, что в них нашел.

– Не проси репья, – сказал он тихо. – Репей не выбирает.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила она жалобно. – Зачем ты это делаешь?

– Ленда, почти все, что ты о себе говорила, правда. Не очень-то уж ты прекрасна, небогата, а уж чудачка такая, что аж мозги набекрень. Но ты не глупая. – Он осторожно тронул пальцами ее висок, скулу, подбородок. – Не задавай глупых вопросов.

– Ничего из этого не выйдет. Оставь меня. – Она собралась и оттолкнула от лица его руку. – Я даже не знаю, верю ли тебе. Ты слышишь? Я тебе не доверяю!

– Ну, значит – счастливая. Потому что я тебе и верю, и доверяю, хотя чувствую, что ты о себе не сказала ни крохи правды. Но у меня нет выбора.

– Лжешь. Думаешь, если ты за меня с ними дрался, – она обвела рукой усеянное трупами поле боя, – так я тебе уже во всем верю? Это пешки. В шахматах не бьют собственных пешек, но в жизни – очень даже часто.

– Нет, Ленда. Не в жизни. В политике. – Она зло сжала губы, но смолчала. – Я знаю, ведь не за то, что ты прикончила кого-то местного, тебя так по этим горам гоняют. Никто не стал бы вязаться с Телепортганзой ради того, чтобы схватить обыкновенного преступника, и уж наверняка не спецслужбы такого дерьмового княжества, как Бельница. Поэтому я понимаю, почему ты мне не доверяешь. Ты чем-то досадила властям, а власти способны на любую интригу, пусть даже самую коварную. Но одного власть не сумеет: толком инсценировать такую бойню, как эта. Здесь не играли, княжна. Эти люди мертвы. Если б ты вовремя не перегрызла горло крестьянину, который, несомненно, искренне и нисколько не притворяясь, боролся за жизнь, то десятник зарубил бы меня. Конечно, этого я доказать не могу. Теоретически я могу быть мастером фехтования; мог прикидываться недотепой, размахивающим мечом, как корова хвостом. Но ты в мечах разбираешься. Скажи: сколько ударов отразит супермастер, сражаясь лежа? А я упал при первом же твоем крике. Если б ты промахнулась или попросту переждала мгновение, то увидела бы, на что в действительности способен этот пройдоха Дебрен…

– Возможно, и следовало бы, – согласилась она.

– Нет. Он убил бы меня, а ты его. И осталась бы одна. На верную смерть. – Он затянул последний узелок на повязке, прикрыл ей бедро штаниной, перевязал оставшимся клочком обмотки. – На таких ногах ты и трех шагов не сделаешь.

– Ну вот, мы и добрались до сути. – Только теперь она накинула капюшон на голую, исцарапанную голову. – Если ты шахматист, то сам себе устроил пат слишком хитроумной игрой. Видишь следы? Когда они меня схватили, то тут же послали гонца к своим. Он должен был привести сани или коня. Скоро сюда явятся люди. И испортят тебе игру.

Дебрен знал об этом с самого начала, с того момента, когда, глядя с обрыва, заметил следы курьера. Потом у него не было возможности обеспокоиться столь далекой во времени опасностью. Теперь появилась. Но это по-прежнему была не самая большая проблема. Самая большая сидела перед ним, примеряя стянутые с трупа рукавицы.

– А если я не лгу? – спокойно спросил он, присаживаясь на более теплое, чем снег, бедро убитого и манипулируя палочкой у поврежденной зубами руки. Местное обезболивание требовало большего искусства и сосредоточенности, нежели блокада, зато действовало гораздо лучше. Рука поболит немного, но по крайней мере снова станет рукой, а не никчемным обрубком.

– Лжешь или нет, но уйти ты должен. Потому что я, как ты справедливо заметил, и трех шагов не пройду. Коня нет, саней тоже. Я вынуждена здесь остаться, и люди князя меня найдут. Если тебя найдут со мной, то или убьют, если ты человек порядочный, или стыда натерпишься, если на моих глазах откажешься от всего, что мне наплел. Это, конечно, было бы малоприятно, пусть даже они лишь жалкие слуги, а я – живой труп. Так что иди. Если поторопишься, то, возможно, я решу, что ты человек порядочный. И немного задержу погоню. Арбалеты есть, болтов много. У тебя неплохие возможности сбежать за кордон. Для здоровых ног это довольно близко, а я, без похвальбы, стреляю недурно.

– Что они с тобой сделают, если ты попадешь к ним в руки? – спросил он, не глядя ни на нее, ни на северо-восток, откуда должна была на санях приехать смерть.

– Не попаду, – спокойно ответила она. – Они получат труп, а не меня. Постреляю, пока удастся, а когда подойдут ближе, воспользуюсь ножом. Так что будь добр – убирайся отсюда. Вера в то, что я помогаю возвратиться другу, очень облегчит мне кончину. Придаст ей глубокий смысл. И на небо, возможно, легче попаду, потому что это будет благородный поступок.

– Живой труп… – Он задумчиво покачал головой. – Ну что ж, очень хорошо, что ты смотришь на это так. Живым трупам терять нечего. – Он поднялся, засунул палочку за пояс. – Собирайся, Ленда. Надо идти.

– Похоже, твои чары все у тебя в голове перебаламутили. Я и трех шагов…

– Коня у нас нет, саней тоже, но у меня есть хребет. Я тебя понесу.

Она бросила на него почти враждебный взгляд. Он понимал ее. Надежда приносит боль. И когда уходит, и когда возвращается.

– Обделаешься, а не понесешь, – буркнула она. – Я баба нехилая, а ты даже захудалого меча не утащишь.

– Тебя утащу.

Он повернулся и направился к трупам. Стянул колчан с пояса Болека и пополнил его взятыми у десятника болтами. Торчащий в спине – не тронул. Вернулся к Ленде, бросил ей футляр на колени.

– Можешь забрать. Это и один арбалет. В случае чего успеешь выстрелить.

– Никуда я с тобой не пойду. – Ее губы превратились в бледную полоску.

– Не пойдешь, – согласился он и вынул палочку. – Я тебя понесу. Или буду волочить задницей по снегу. В сознании или нет. Обессиленную чарами или нет. Не знаю, как это будет выглядеть. Но отсюда я тебя заберу, коза дурная, нравится тебе это или нет.

– А пошел ты! – Дебрен попятился, нацелился палочкой. – Погоди, дурень. Неужто не понимаешь, что они не отпустят? Слишком далеко зашли, чтобы теперь отступать только потому, что я им из-за граничных холмов задницу покажу?

– Ну так не показывай. В твоем исполнении это должна быть отвратная картинка. Я и сам бы не выдержал и суверенность сопредельного государства нарушил.

– Тебя это тешит?!

– Разговор с тобой? – Он засунул палочку за пояс. – А ты как думаешь? Что меня рядом с тобой удерживает? Изумительный вид обгоревшей головы в таких синяках, что в портовой таверне все бы на тебя пальцами показывали? Одежда, пропитанная женским обаянием? Благовония? Сто сундуков приданого? – Ленда побледнела от обиды. – Нет, чума и мор! Я тебя даже представить себе в облике дамы не могу. Так что не делай большие глаза и не удивляйся, что разговор с тобой доставляет мне удовольствие. Должен же я из чего-то, черт побери, силу черпать.

– Видала я таких. – Она шмыгнула носом. – Заявлялись в "Розовый кролик" – и по голому заду велели себя бичом хлестать или на дыбе подвешивать. Не знала, что ты мазохист извращенный.

– Ну так теперь знаешь. А я не дыбу и бичи, а больших девок обожаю, которые меня навроде коня объезжают, так что заткнись и лезь мне на спину. Тебе известно, как опасно раззадоривать распалившегося извращенца. Вспомни Сусвоков.

Он повесил ей на спину арбалет, засунул колчан под тулуп. Она смолчала. Возможно, почувствовала, что без возни не обошлось бы.

– За тобой в Морвак они не полезут, – попыталась она еще раз. – Если пойдешь один – есть шанс. Со мной – никаких. За мной будут гнаться и на той стороне. Здесь никаких стражников нет, а до ближайшей деревни от границы миль шесть будет. Не донесешь. Сердце разорвется.

– Ну и славно. – Он поправил ей шарф из споротого рукава. – Ну и хорошо. Всю жизнь мечтал именно так концы отдать. Поддевкой, которая меня насмерть заездит.

– В любовных объятиях, – тихо договорила она с горечью. – А то…

– Именно, – мягко прервал он. – В любовных объятиях.

Они отвели взгляды. Не хватило храбрости закончить. Дебрен подхватил Ленду под мышки, помог подняться. Потом повернулся, опустился на одно колено, попятился, подставляя спину, – и выругался.

– Кажется, мы кое-что забыли.

Она присела рядом с ним на снег. Лицо у нее слегка зарумянилось. Ничего больше.

– Прости, – бросила она с хорошо разыгранным безразличием. – Никогда на неоседланного коня не садилась, а теперь еще и ты все у меня в голове поперемешал… Может, оно и к лучшему. Все равно ничего из этого не выйдет. Во мне весу не меньше, чем в тебе, а то и больше. А с этой пакостью, – она коснулась промежности, – так уж больше наверняка. Уж чего-чего, а железяк он на меня не пожалел.

Дебрен вынул нож и, не глядя на девушку, начал сдирать с ближайшего трупа суконный балахон.

– Знаю, что не вправе спрашивать, – буркнул он. – Но при нашей ситуации… Пояс на замке или только опечатан? Прости, что…

– Нечего прощать. – В ее голосе было немного горечи, но говорила она, пожалуй, искренне. – Эта дрянь обдерет тебе шею до кости. Вопрос законный и уместный. Я отвечу. Ты что, и правда думаешь, что я позволила бы себе опечатать задницу и покорно таскала бы пятнадцать фунтов какой-то засра… – Она на мгновение осеклась, но почти тут же, слегка лишь покраснев, закончила: -…засраной железяки?

У Дебрена даже веко не дрогнуло.

– Если бы хранить верность просил человек, которого ты крепко… – Он не договорил. – Нет, черт побери, ты права. Это не в моем стиле. Глупый вопрос. Прости. Конечно, замок.

– Хуже, – спокойно бросила она. – Заклинание.

– Любой в меру приличный замок дополняют заклинанием. А уж пояса верности – обязательно. Не обижайся, княжна, но каким-нибудь пустяком бабу в узде не удержишь. Располагая временем, а порой еще больше – желанием, ну и всяческими шпильками под рукой…

– У моего пояса нет замка, Дебрей. Кстати, зачем тебе эти тряпки?

– Для седла. – Он обмотал полосами полотна свернутый роликом балахон, примерил, проверил, как лежит на шее. – Ерунду порешь, княжна. Без какого-нибудь замка невозможно заковать пояс верности девицы. Прости, я хотел сказать, женщины.

– Но ты сказал правду, – буркнула она. – Не пойми меня неверно, я говорю не для того, чтобы перед глазами у тебя гордо невинностью размахивать.

Он на несколько бусинок оторвался от самодельного седла. Оно, конечно, было важным и могло решить вопрос жизни. Но и другие проблемы, хоть и не столь важные, могли тоже.

– Ленда, я знаю, что на Западе процветают ханжество и мракобесие, – сказал он, внимательно глядя на нее. – Но, вероятно, твоей матери каким-то чудом удалось вдолбить тебе, что невозможно забеременеть и одновременно сохранить девственность, ту, что позволяет "гордо размахивать невиностью". Так что я не совсем понимаю, о чем ты.

– Видишь ли, я так же беременна, как и ты.

– То есть… Не… не беременна?

– Я солгала твоей матери, – упредила она очередной вопрос. – Матери будущего внука она скорее серебра одолжит, чем взявшейся неведомо откуда бабе, задурившей сыну мозги. Разлюбить легко, а ребенок это ребенок. Ну и госпожа Занута всем рассказала. Хоть, по правде говоря, не без моей воли.

– Я думаю, – просопел Дебрен.

– Думаешь, да не о том, что надо. Перед полетом насели на нас портодромные медики, исследовать начали, заставляли натираться паракатом. Я не хотела себе пальцы калечить, по лапам их колошматя, а главное – объяснять, что за железяки у меня на заднице, вот и сказала, что дитя ношу и никому под юбкой копаться не дам, потому как мне еще моя беременность дорога.

Дебрен укрепил скатку сукна на плечах, помог Ленде встать и присел, чтобы всунуться между ее ног. Она схватила его за руку, придержала.

– Погоди, Дебрен, главного ты еще не слышал.

– У нас впереди девять миль для разговоров. – Он улыбнулся. – Не стискивай мне уши ногами, вот и успеем еще до чертиков наговориться.

– Меня и десять-то шагов нет смысла тащить. – Хоть ей и было больно, она убрала руки, опирающиеся о его плечи, и встала на поврежденные ноги. – От меня ни одному мужчине никакого проку. Этот пояс… История долгая, но пересказать ее можно кратко. Его невозможно снять.

Он глядел ей в глаза, поэтому ничего не сказал. Не рассмеялся, не спрашивал, не пытался спорить и втолковывать, что она плетет глупости. Может, и плела, но верила в то, что говорит.

– Идем, – буркнул он. – Держись прямо.

– Ты не понял, что…

– Понял. Пошли, Ленда.

Он свалился на полпути до ближайшего пограничного холмика, хоть вначале прикинул расстояние – до холма было не больше, чем полторы мили. Несмотря на это – свалился. После столетий муки и боли. И тишины. За все время они не обменялись ни словом.

Он лежал, тяжело дыша от усилий, и не чувствовал холода, не ощущал сыплющегося под одежду снега. У него не было сил протестовать, когда она положила его голову себе на колени. Он боролся с тошнотой.

– Уж лучше б ты был лгуном, – прошептала она.

– Я передохну нем… немного, – прохрипел он. – Сей… сейчас пойдем.

– Когда-то мы втроем несли одного раненого. Он был поменьше меня, а нас было трое солдат. Один к одному, что мужики, что баба. Не такие, как ты, хлюпики. И трое нас было. – Она осторожно стерла пот с его лица. – Через две клепсидры мы бросили ношу. Куммонский отряд вслед за нами шел, почти наверняка беднягу нашли и хорошо, если сразу, без мук прикончили. Мы знали, что так будет, и он тоже знал. Но ни о чем не просил. Потому что отличный был парень и понимал, что пусть уж лучше один в муках умрет, чем все четверо. А мы бы издохли, как загнанные лошади.

– Я тебя не брошу. – Он прикрыл глаза, повернул голову, чтобы чувствовать щекой тепло, исходящее от скрытого полотном бедра. – Теряешь время.

– Во мне от женщины осталось столько же, сколько в евнухе от мужчины. Время теряешь ты. Я уже десять лет каждый кусок золота на чародеев трачу. А на войне случались такие трофеи, что у тебя бы глаз побелел. Ты б удивился, как легко языческого рыцаря в труп превратить, когда он в нападающем девку распознает, глупеет и не знает, что с саблей делать. Так что мне было чем за консультации платить. И не каким-нибудь хапугам или бродягам вроде тебя без твердой репутации. К самым лучшим ездила. От Тимбурка до Хангельскара в Совро. Мэтры с бородами по пояс только руками беспомощно разводили. Говорили: мол, слишком низкая частота. Множество ученостей я наслушалась, и из всех только одно следовало: пояс заколдован как незнамо что, и никто железяку добром не снимет, кроме того, который его на меня надевал. Да и у него тоже еще неизвестно, получится или нет. Каждый второй маг болтал что-то о многоступенчатой неубираемости. А силой – невозможно. Я бы не выжила.

– Низкая частота? – Дебрен вспомнил ночное сканирование. И его затошнило немного сильнее. – Они говорили – низкая частота?

– Я баба-евнух, вот так правда выглядит. От меня тебе никакого проку.

Дебрен лежал, прикрыв глаза. Отдыхал. И радовался тому, что так сильно жаждет отдыха, что так громко вопят все мышцы, жилы и кости. Человек может принять лишь определенное количество боли. А тело ухитряется терпеть больше, чем душа. Врут и треплются все, кто утверждает обратное.

– А есть кто-нибудь, которому от тебя будет прок? – спросил он тихо.

– Это ты о родных?

– Ты знаешь, о ком.

Она не колебалась. Это было другое. Просто не во всем легко признаться.

– Нет никого. – Ее голос немного охладел. – И родных тоже нет. Никто обо мне рыдать не станет. Нет смысла тащить.

Нога у нее болела. Однако она не шевелилась, терпела боль.

– Ленда… зачем ты летела во Фрицфурд?

– Именно за этим, – усмехнулась она.

– Подержать мою голову на коленях? – Он тоже усмехнулся. – Сладенькая моя.

– Сказать тебе, что ничего из этого не получится. О низкой частоте и прочих проблемах.

– Ты и верно сладенькая. Другая бы попросту написала. Короткое дешевое сообщение: "Отвянь-ка, Дебрен".

– Дебрен… скажи, но только честно: ты трезвым был, когда письмо писал?

– Более или менее. А что?

– И ты считаешь, что не от всего сердца писал? Так ты в землянке сказал.

– Помню, – прервал он. – Не знаю, чем у вас в армейских кругах измеряется недостаток сердечности. Вероятно, только количеством плевков в общий котел. При таком подходе письмо действительно можно считать многословным и близким к эмоциональности. Но когда пишут женщине, гражданский гражданскому…

– Кажется, я и впрямь в никудышного солдата превратилась. Слишком дословно понимаю то, что написано. Прости.

Дебрен раскрыл глаза. Глянул вверх.

– О чем, собственно, речь? – удивленно спросил он.

– Пытаюсь понять, почему я здесь.

– А какое отношение к этому имеет мое письмо?

– То есть что значит какое? Не задавай глупых вопросов. Или хотя бы пользуйся простыми и однозначными словами, когда простой девахе пишешь.

– А я, значит, не пользовался? – Он слегка смешался. – Чего ты не поняла?

– Уж и сама не знаю, – процедила она. – Мне казалось, что понимаю. Но может, в твоих дружеских кругах те же самые слова и выражения означают не то, что в моих?

– Можем проанализировать то, что я вымучил, – вздохнул он. – В то время я учился верленскому, помогая памяти эликсирами и магией, так попутно и это в мозгу закодировал. Погоди, начиналось оно так…

– Обойдемся. – Она сунула руку за пазуху и еще глубже, кажется – за рубашку. – Твое письмо со мной.

– Что? Невероятно… – Он хотел встать, но этому воспротивились и спина, и Ленда, придержавшая его за руки. – Каким чудом оно не сгорело? Ну понимаю – пояс. То есть железо, напичканное магией. Но бумага? Все, что выступает над кожей…

– Письмо не выступало, – сухо бросила она.

– Нет? – Он наморщил лоб. – Даже боюсь спросить, куда ты его… запихала.

– Не туда, куда ты думаешь, – проворчала она. – Хотя теперь вижу, что стоило. В руке держала.

– Летя на веретене?

– А ты во время путешествий чтением не занимаешься? Захотелось что-нибудь почитать, вот я и вынула эту твою лажу. А мы как раз падать начали. Пришлось в кулаке зажать, вот оно и уцелело, со всех сторон телом заслоненное. Что, не веришь?

– Н-нет. То есть верю. Раз ты так говоришь… Только немного удивляюсь. С научной точки зрения, это исключительный случай. Надо было чертовски крепко кулак сжимать. Я об этом тоже думал, но эксперты считают, что такой фокус получиться не мог.

– А позволь спросить, что ты хотел так в руке сжимать? Может, складную палочку? Или магическое кольцо?

– Кое-что, полученное на память, – буркнул он.

– Интересно, что же?

– Серебряный шарик, – сказал он еще тише. – Немного сплюснутый.

– Ты его еще не пропил? – Она смутилась.

– Проел.

– Не поняла?

– Не считай меня сентиментальным кретином, – предупредил он. – Просто… кажется, он приносит мне счастье. Вот я и… ну… взял. Откуда мне было знать, что тебя встречу?

– Взял, – повторила она. – А позволь спросить…

– Не там, где ты думаешь. – Он попытался улыбнуться. – То есть… ну, пока еще не там. В общем…

– Господи, Махрусе сладчайший… ты хочешь сказать… Проглотил железяку?

– Серебро, – поправил он поспешно. – Нет, ты точно кретином меня считаешь. Чего бы ради мне железо глотать?

Она фыркнула в нос. Умеренно, потому что насморк явно не проходил.

– Любопытный способ добиваться доверия, – заметила она. – Либо ты прям агент агентов и только впустую здесь свой талант губишь, пытаясь обвести вокруг пальца такую жалкую жертву, либо…

– Оставим в покое шарик, ладно? – бросил он немного нервозно. – По крайней мере пока.

– С моей стороны ему ничто не угрожает, – заверила она очень серьезно. – По крайней мере пока. Все в твоих… хм-м… скажем так: руках.

– Прекрати.

Она хохотала добрую бусинку. Под конец они уже смеялись вместе.

Потом некоторое время молчали. Дебрен отдыхал, а Ленда осторожно поправляла его и свое положение, не забыв и о служащих седлом тряпках, стараясь не допустить, чтобы он замерз. Правда, делала она это аккуратно, и с таким же успехом ее действия можно было просто назвать попыткой устроиться поудобнее. Дебрен уверен не был.

– Полежу еще малость, и пойдем, – буркнул он. – А пока прочитай письмо и скажи, что тебе показалось неоднозначным.

– В самом письме, может, и ничего. – Она раскрыла небольшой листок и положила ему на грудь. – Только когда я на тебя и на это письмо гляжу, то у меня как-то одно с другим не стыкуется. Так, может, сам глянешь и развеешь мои – вероятно, вызванные простодушием, – сомнения.

Дебрен подул для разогрева на пальцы и взял письмо. Оно было гораздо меньше того, которое он оставил на курьерской станции, там, где Минна впадает в Ниргу. Кстати, и текст был переписан более мелкими буковками. Короче, он не сразу сообразил, что здесь что-то не так. Тем более что авторский текст дополнили фирменные комментарии.