Текст книги "По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии"

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

10 мая отдыхали, любовались Прагой. В 14 часов тревога. Бригада выступила в район г. Бенешув. Немцы большими и малыми группами по лесам пробирались на запад. Стычки продолжались до 13 мая. 13 мая была разбита и пленена большая группа немцев. Их было более 100 человек. 15 мая на большой поляне в лесу бригада построилась на митинг в честь Победы – окончания Великой Отечественной войны. Торжественность неописуемая. Теперь до каждого дошло, что война кончилась. В Чехословакии мы пробыли недолго. В начале июня приказ на марш. Отправляемся на Родину. Мне разведчики бригады подарили автомашину – скоростной «Гономаг». На нем я и товарищи отправились на Родину. По пути заехали в концлагерь «Освенцим». Хотелось посмотреть на лагерь смерти. Картина жуткая. Печи, высокие трубы, горы пепла, ряд виселиц. Захотелось как можно быстрее уйти от этого страшного зрелища. Прибыли на Родину. Корпус разместился в г. Буск и окрестных селах. Штаб обосновался в г. Буск. Бригада разместилась километрах в пяти от г. Буск в селе Яблуновка. Приводили себя в порядок, отдыхали, развлекались. Начальник разведки, заместитель артиллерийского дивизиона, агитатор бригады и я решили на «Гономаге» съездить во Львов. Расстояние небольшое – около сотни километров. Поездили, посмотрели, посидели в каком-то кафе. По одной из главных улиц, где движение одностороннее, мы поехали навстречу движению. ГАИ во Львове работало. Нас пытались остановить. Где там. Мы вышли на трассу на Буск и добавили газу. Под Буском нас нагнали гаишники на мотоциклах. Пришлось остановиться. Ни прав на вождение, ни документов на машину у нас, конечно, не было. На фронте особая жизнь и особые условия и права. Мирная жизнь преподнесла нам первый урок. Чтоб ГАИ не поднимало шума, чтоб не было у нас неприятностей с нашим начальством, мы машину отдали инспекторам. Они смилостивились и подвезли нас на нашей (уже не нашей) машине до Буска. Так, едва начавшись, я закончился как автомобилист.

Сюрприз с машиной – мелочь по сравнению с тем, что у меня открылась рана. Львов, госпиталь на ул. Зеленая, 8. Лечение и знакомство с будущей женой, свадьба. Из бригады на торжество приехало более десяти офицеров во главе с заместителем начальника политотдела бригады майором Чариковым.

Закончилось лечение. Рана зарубцевалась. Медицинская комиссия признала меня ограниченно годным к службе в Вооруженных силах. Демобилизовался. Стал инвалидом Великой Отечественной войны. Стал делать все возможное и невозможное, чтобы поправить здоровье. Началась жизнь в гражданских условиях, но это уже другая жизненная страница.

Какие же итоги моей фронтовой жизни:

– Фронт (война) закалил морально, но ослабил физически.

– Получил шесть ранений. В трех случаях не покидал строя, т. е. продолжал участвовать в боях, а лечение (перевязки) делались в санчасти полка. Трижды проходил лечение в госпиталях.

Награжден двенадцатью боевыми наградами:

– три ордена Отечественной войны I степени;

– орден Отечественной войны II степени;

– орден Богдана Хмельницкого;

– орден Красной Звезды;

– медаль «За отвагу»;

– медаль «За боевые заслуги»;

– медаль «За оборону Сталинграда»;

– медаль «За взятие Берлина»;

– медаль «За освобождение Праги»;

– медаль «За победу над Германией в войне 1941–1945 гг.».

В послевоенные годы, в период службы в Вооруженных силах и нахождения в отставке награжден тремя медалями за безупречную службу в Вооруженных силах, медалью «Ветеран Вооруженных Сил». За 25 календарных лет пребывания в армии, 13 юбилейных наград и три награды за военные заслуги перед Украиной. Всего 32 правительственные награды.

Прошли годы трудностей и восстановления. Работал и учился. Создал счастливую семью. Стал врачом. В 1949 году в Вооруженные силы призывались офицеры запаса, имеющие боевой опыт. Призвали и меня как политработника. Так я вновь стал в ряды защитников Отечества. Служба в Вооруженных силах. Учеба (окончил Военно-политическую академию, Педагогический институт). Прослужив более 25 календарных лет в Вооруженных силах, уволился из армии по болезни. Медицинской комиссией был признан не годным к службе ни в военное, ни в мирное время. Уволился в звании полковника. Имею прекрасную дружную семью. Жена – педагог. Ее уже нет с нами.

Дочери: Лариса – лауреат Государственной премии по науке и технике; Ирина – профессор Московского государственного педагогического университета.

Внучка – Елена, кандидат педагогических наук; правнуки – Орест и Северин.

Я окружен вниманием и заботой. В свое время говорили: чтобы в полноте познать жизнь, нужно пережить войну, голод и любовь. Все это я пережил. Я счастлив.

Заключение

Заканчивая свои записи, невольно возвращаешься к прожитому и пережитому. Закончилась победоносно война. Позади 1408 дней и ночей неимоверных трудностей и героизма. С гордо поднятой головой фронтовики возвращались домой. С присущим им патриотизмом и великой ответственностью за судьбу Родины восстанавливали разрушенное войной народное хозяйство. Возродили и приумножили мощь страны в период сложных послевоенных лет «холодной» войны. Многие продолжали службу в Вооруженных силах, передавая молодежи свой огромный фронтовой опыт. Главнокомандующим бронетанковыми войсками Советской Армии стал бывший командир 114-го гвардейского танкового полка Курцев Б.В., генералами стали начальник штаба 16-й гвардейской пятиорденоносной механизированной бригады Щербак, командир взвода разведки Радугин М.Я., начальник штаба 114-го гвардейского танкового полка Меркулов Н.С., полковниками стали связист Скляров А.Г., разведчик Петров В.И., начальник штаба артиллерийского дивизиона Зайцев К.С., командир артиллерийского дивизиона Рубленко М.А., помощник начальника политотдела Иванов М.К. и другие. Помощник начальника политотдела 6-го гвардейского механизированного корпуса полковник Дементьев В.Д. стал профессором, доцентами стали полковник Потапов, майор Лившиц Я.С., старший лейтенант Подкин В.А. Все однополчане вели и ведут работу по военно-патриотическому воспитанию молодежи. Я упомянул только тех, кто упоминается в моих записках. Проходят годы, стареют убеленные сединами ветераны. Но боевая дружба не стареет. Достаточно посмотреть на ветеранов в период встреч на дни Победы, на юбилеи 4-й гвардейской танковой армии, на их молодецкий задор, на их крепкую фронтовую солдатскую дружбу. Нужно отдать должное, большую благодарность и признательность Якову Лазаревичу Лившицу за создание Совета ветеранов 4-й гвардейской танковой армии и многолетнюю работу в нем. Только благодаря его усилиям ветераны армии узнавали адреса однополчан, их дни рождения. Только его усилиями организовывались встречи ветеранов армии. На встречах с теплотой вспоминали павших товарищей, кто ушел из жизни уже после войны. Вспоминалась и вспоминается наша комсомольская героическая юность. Как бы ни излагали историю комсомола современные историки, комсомол был организацией, воспитывающей патриотизм, гордость за свой народ, интернационализм, организованность и высокие моральные качества у молодежи. С этой организацией связана часть нашей жизни. В комсомоле мы повзрослели, ощутили себя, познали, что значит быть патриотом Родины, что такое войсковое товарищество. Комсомол периода Великой Отечественной войны – это многомиллионная армия молодых воинов. Только за годы войны в комсомол вступило десять с половиной миллионов молодых людей. Молодежь с именем Родины шла в атаку и с этим именем погибала. Молодежь периода Великой Отечественной войны поистине героическое племя. За годы войны 3,5 миллиона комсомольцев награждены орденами и медалями. Более 7 тысяч комсомольцев стали Героями Советского Союза из 11 тысяч, получивших это высокое звание за все годы войны. Из 104 воинов, удостоенных этого звания дважды, – 60 комсомольцев. Это героическое племя вписало в нашу историю незабываемые страницы. Память о героических защитниках Родины вечна. Главная цель этих записок состоит в том, чтобы показать, как 17–18-летние юноши и девушки, придя в армию, на фронт, быстро взрослели, мужали и становились закаленными воинами. Это особенно относится к воинам 1923 г. рождения. Этот год по статистике и по истории стал называться «погибшим годом». Из ста юношей и девушек, участвующих в боях, в живых остался один. Страшная цифра. Я не собираюсь умалить воинов других годов рождения. Останавливаюсь на этом годе рождения только потому, что родился в этом году и оказался по счастливой случайности в числе этого одного процента оставшихся в живых. Я безмерно благодарен моим однополчанам, которые поделились со мной своими воспоминаниями, которые запечатлелись в их памяти. Их фамилии следует назвать: Ривж В.Е., Барабанов П.И., Радугин М.Я., Ходжаян A.A., Васин И.В., Седов Г.И., Халезин П.И., Крохмаль А.П., Деревянко И.Х., Серовский Н.Д., Александров М.М., Сметанин М.В., Миронов Ф.И., Зайцев К.С., Полташевский Ю.В., Пельц С.Г. Время неумолимо. Нас, фронтовиков, осталось немного. Эти записки предназначены потомкам, чтобы, читая их, они прониклись гордостью за своих предков и стали бы такими же патриотами и так же любили и защищали свою Родину, как это делали мы.

Борцова Тамара Андреевна

Детство

Родилась я в старинном русском городе Павлово на Оке. Жизнь этого города описал в своей книге В. Короленко. Издавна здесь занимались металлообработкой: кустари дома делали замки, впоследствии появилась фабрика Теребина, производящая ножи, вилки, и артель Штанге. Металлическая пыль с кожи рук не смывалась, и даже в праздники у большинства мужчин были черные руки. Мои родители в город приехали перед революцией, жили в гражданском браке более тридцати лет и официально оформили брак только после Великой Отечественной войны. Отец, выходец из крестьянской семьи, оставил в деревне первую жену и двоих детей. У матери отец был дьякон, и она часто, когда с моим отцом ссорилась, называла его лапотником, кичилась своим благородным духовным происхождением. От первого брака у матери было две дочери, к которым мой отец относился нисколько не хуже, чем к своим дочерям, – а было нас четверо.

Росла я в большой семье – кроме родителей, шесть дочерей и бабушка. Мать не работала, с утра до вечера занималась домашним хозяйством: готовила, шила, перешивала, вязала, штопала. Она не выносила безделья и всячески прививала нам трудовые навыки. Каждая из нас имела свои обязанности – мыли полы, ухаживали за цветами (помнится, у матери был большой фикус), гладили, чистили посуду, носили воду, ставили самовар, чистили картошку и т. д. Мать строго следила, чтобы все было сделано хорошо и вовремя. Не любила ходить в гости, сама же охотно угощала всех чаем, который пила по нескольку чашек, обязательно свежий и из самовара, испускающего пар. На спинке стула у нее, как правило, висел ремень, которым она устрашала нас, если мы вели себя неподобающим образом.

Детство было часто голодное, особенно в 30-е годы, когда я, ложась спать, мечтала о каше. С большим удовольствием ели супы из свекольных листьев, крапивы. Часто приходилось стоять в очередях, чтобы получить хлеб по книжкам или талонам. В школе с нетерпением ждали тарелку горохового супа или кусок булки.

В субботние дни топили свою баню, и мать с утра до вечера оттуда не выходила – мыла нас, четверых девочек. Отец или старшая сестра Тоня приносили нас и уносили после мытья домой. Потом мама стирала, приходила вечером розовая, распускала свои черные волосы для сушки – небольшая, аккуратная, она казалась тогда мне очень красивой.

Любила я субботние вечера. Отец, выпив стаканчик водки, любил петь. Его любимая песня была о чайке, которая умерла, трепеща в камышах, еще чаще он пел непонятную мне тогда песню: «Я помню комнатку уютную, когда сидели в ней вдвоем, и алы губки целовала и называла милый мой… Увлек, увлек ты для забавы, а сам другую полюбил…» Почему-то долго слово «увлек» было для меня загадочным и непонятным. Когда мы подросли, то пели вместе с отцом песню о Буденном и «Вихри враждебные», сидя у печки, где весело потрескивали дрова. Отец говорил: «Лучше моих девчонок нет». Не в пример матери, он был добрым, сердечным человеком, очень любил нас. Часто летом я ходила с ним в лес. Вставали рано, шли по росе. Он находил место, где было много земляники, и я с удовольствием собирала в кружку спелые красные ягоды, а затем высыпала в корзинку. В нашем доме всегда было земляничное, ежевичное, малиновое варенье – последнее особенно любила мать.

Матери все подчинялись беспрекословно, в том числе и отец – этот великий труженик, который, имея большую семью, один работал, а по утрам еще и носил воду, дрова. Работая штамповщиком, имея четырехклассное образование, он трезво разбирался в политике, был всеми клеточками своего тела за Советскую власть, обладал ораторскими способностями. Старшие сестры помнили его совсем молодым, с усами пшеничного цвета. Будучи красногвардейцем, он приезжал домой верхом на коне, и мать вплетала красные банты в гриву его лошади. В результате производственной травмы, незадолго перед Отечественной войной, у него раздробило штампом левую кисть, и он вынужден был оставить тяжелую, но любимую работу и перейти в истопники, начал пить. Мать часто его ругала, а заодно и нас.

С шестого класса я много времени стала проводить в Театре юного зрителя, который организовали при городском драматическом театре. В ТЮЗе было двадцать мальчиков и девочек, хорошо учившихся, так как было условие: если получишь двойку, тебя сразу исключат из этого увлекательного кружка. Пять лет, проведенных в ТЮЗе, с шестого по десятый класс, были интересными и запоминающимися. Я даже твердо решила стать артисткой, но подвела буква «р», которую я так и не научилась выговаривать до конца своей жизни. Когда я пришла на пробу к режиссеру театра Борскому, при чтении отрывка из Бориса Годунова: «Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла, вокруг меня народы возмутила и в жертву мне Бориса принесла», – моя картавость ярко проявилась, и мне сказали: «У тебя, девочка, много металла в голосе, но нужно выговаривать все буквы, только тогда можно избрать профессию артистки». На этом моя мечта о театре и кончилась.

Первой моей ролью в ТЮЗе был мальчишка-беспризорник по кличке Мышонок в пьесе «Лягавый». Помню, как я волновалась, когда перед открытием занавеса драматического театра мы, беспризорники, сидели у стола за починкой обуви, и я должна была произнести первую фразу. Я ее как-то пропищала, и в зале сразу возник смешок. Потом голос окреп, всегда произносила слова отчетливо и громко, не боялась аудитории. Пребывание в ТЮЗе впоследствии сказалось на моих ораторских способностях: я, как правило, говорила без написанного текста, смотрела в зал, и меня слушали с вниманием, помогало и чувство юмора. Потом была роль Ришки-малышки в «Рыжике», а позднее играла хозяйку корчмы в отрывке из «Бориса Годунова», сваху в «Женитьбе» Н.В. Гоголя – эта роль особенно мне удалась.

Нас, тюзовцев, часто привлекали к массовым сценам в постановках профессионального театра. И тогда я поздно возвращалась домой, шла по темной улице, осенью увязая в грязи, теряя галоши. Однако к урокам всегда была готова, за исключением решения трудных задач по алгебре – придя в класс, я списывала решение у своей подруги Нади Савиной. Бывало так, что задачу удавалось решить двум-трем сильным в математике ученикам, и, когда преподаватель Александра Петровна видела, что у меня тоже решена трудная задача, она вызывала меня к доске, чтобы я повторила решение. Порой говорила: «Молодец, хоть и срисовала, а с умом». Любили меня учителя литературы и немецкого языка, на их уроках я всегда с увлечением, с выражением читала стихи. Мальчишки говорили: «Этой пуговице легко ставят пятерки».

Как правило, каждое лето я уезжала. в пионерский лагерь, иногда жила там по две смены. Сначала лагерь был на Оке, около деревни Чулково – бывшая дача князя Голицына. Это был белый кирпичный дом, в котором мы и жили. Когда туда приезжали, стены от комаров были темные, действенной борьбы с комарами не было, поэтому все мы ходили с волдырями и расчесами. Много купались в реке, вечерами жгли костер, пели песни. Потом лагерь построили на Свято-озере – здесь были деревянные бараки. Всегда ездили со своими наволочками от матрасов, их набивали сеном и спали. Имея сильный голос, я вместе с подругой Люсей В. была запевалой. В пионерлагере нравилось, но по дому скучала, и большим праздником был приезд матери или старшей сестры Аннушки. (Тоня рано, в 18 лет, вышла замуж.)

Хорошо помнится первая моя поездка из дома и тоска по нему. Мне тогда было лет семь, и меня отправили на родину отца в деревню Урюпино, за 35 км от дома, к его сестре тете Дуне (родители называли ее «Милая моя» за частое повторение этих слов). В доме были бревенчатые, чисто вымытые стены, чистые белые полы, вдоль стен лавки и такой же стол, около дома большой сад с яблоками. Но я страшно тосковала по дому, тихонько плакала в саду и рада была, когда меня обратно повезли на лошади в город. Помню, что шел целый обоз, и я лежала на телеге, укрытая пальто.

Война

Утро 22 июня было теплое, солнечное. Студентки из нашей комнаты встали рано, чтобы занять удобные места в коридоре общежития: нужно было учить терапию – завтра экзамен. Хотелось скорее закончить год и ехать на два месяца в пионерлагерь работать врачами, попробовать свои силы, проверить знания. Сомневались, сможем ли правильно поставить диагноз, боялись пропустить острый живот, инфекционные заболевания. Несмотря на сомнения, настроение у нас отличное, много смеемся, шутим, быстро съедаем завтрак… и вдруг – война! Не верилось… Как же так, только что приезжал Риббентроп, у нас договор с Германией, что будет с нами, нужно ли учить терапию, наверное, мы должны сейчас пойти в военкомат и ехать на фронт медсестрами… Выступление И.В. Сталина слушали с большим напряжением, хотелось понять из его слов, как скоро кончится война, еще не верилось, что где-то разрушаются города, гибнут люди. С этого дня мы все повзрослели.

Через несколько дней появилась ясность: ребята будут переведены в Саратовскую военно-медицинскую академию, а мы будем продолжать учебу в Горьком. Сдав экзамены, поехала пробовать силы в пионерский лагерь Чулково – прекрасное живописное место на берегу Оки. Здесь, помимо врачебной, мне дали еще должность пионервожатой. Когда ходили купаться, то часто видели идущие вниз по Оке, в сторону Горького, пароходы, переполненные людьми, иногда пароходы останавливались у пристани, пассажиры выходили на берег, часто среди них можно было видеть хорошо одетых женщин – жен разных советских начальников, – их эвакуировали в Куйбышев.

Осенью мы были мобилизованы на рытье противотанкового рва за г. Бором – это в нескольких километрах от Горького. Работали лопатами, носили груженые носилки, а на ночь укладывались на пол в крестьянской избе по шесть-восемь человек в ряд. Болели руки, спина, однако жалоб не было слышно. Были сомнения, нужно ли в глубоком тылу делать такую тяжелую работу, неужели немцы придут и сюда? Когда похолодало, нас перебросили в Павлово, на мою родину. Здесь готовили огневые точки на Троицкой горе.

Вернувшись в институт, мы узнали, что общежитие взято под госпиталь, многих студентов расселили по частным квартирам, в том числе и я попала в дом, который не отапливался. Жить стало трудно и голодно. Пошла работать на ликероводочный завод, мыть бутылки – по две копейки за штуку. День был строго расписан. Утром институт, после обеда, с четырех до семи часов, работала на ликероводочном заводе, затем два-три часа занятий в библиотеке и в 10–11 часов вечера, иногда пешком, добиралась до Мызы – это не менее пяти километров. На заводе меня скоро перевели в бригаду, и я быстро и ловко наклеивала этикетки на бутылки с водкой – по конвейеру. Так прошло три месяца.

Однажды меня вызвали в комитет ВЛКСМ института и предложили преподавать санитарное дело в педагогическом институте, так как врача-преподавателя взяли в армию. После некоторых колебаний – смогу ли? – я согласилась. Мне дали пособие – папку с таблицами по анатомии. Папка была настолько больших размеров, что мне, имеющей рост 143,5 см, носить ее было очень неудобно. Когда я открывала дверь в класс, студенты сначала довольно длительное время видели эту папку и только потом меня, что вызывало на их лицах улыбки. Свой маленький рост я старалась компенсировать громким голосом, старалась быть строгой, требовательной, не допускала фамильярностей, ухаживаний со стороны великовозрастных студентов. В пединституте мне ежедневно выдавали 300 граммов белого хлеба, что очень помогало (суточная норма по карточкам была 400 граммов). Так я преподавала до госэкзаменов, которые сдала успешно.

14 июня 1942 года нас выпустили врачами. Безусловно, программа была сокращена: мы не проходили психиатрию, глазные болезни, болезни уха, горла, носа, зато много занятий было по хирургии, мы курировали раненых в госпитале. Через два дня после выпуска мы отоварили продовольственные карточки, заняли места в товарных вагонах и отправились на фронт. Настроение было хорошее. Девушки нашей комнаты общежития на ул. В. Фигнер, куда я с трудом перевелась, дали слово быть честными, храбрыми, выносливыми, трудолюбивыми и не влюбляться до окончания войны. После десятидневной строевой подготовки в Москве (в Тимирязевской академии) нам выдали вещевые аттестаты, по которым мы получили пилотки и платья защитного цвета, свое платье я два дня ушивала и подшивала под себя. От ботинок и обмоток я отказалась – очень большие, а другой обуви не было. Помню, что долго спорила, чтобы из вещевого аттестата вычеркнули обувь.

Распределили нас с Наташей Григорьевой в 19-ю стрелковую дивизию, которая стояла на Западном фронте в лесу, недалеко от города Гжатска (станция Уваровка). Доехав поездом до Можайска, мы затем на попутных добрались до медсанбата 19-й стрелковой дивизии, где нас встретил начсандив Спирин – небольшого роста, коренастый, средних лет мужчина, кадровый военврач. Он смотрел на нас с большим неудовольствием, на его лице было написано разочарование – видно, ждал не такого пополнения: вместо врачей-мужчин прислали детский сад. Начал он с предупреждения, что в армии много интересных мужчин, и если мы будем заводить романы, то он с нами расправится – отправит в штрафную роту. При этом вставил несколько непечатных слов, от которых у Наташи полились слезы из глаз, а у меня буквально отвисла нижняя челюсть, и я долго не могла закрыть рот. Ночевали в палатке, всю ночь слышались разрывы снарядов, было страшно и тоскливо, хотелось домой, увидеть мать и сестер, с которыми не удалось проститься – провожала меня только Валентина, самая младшая. Мы всю ночь не спали, думали о том, что с нами будет, сможем ли мы видеться друг с другом, чувствовали себя одинокими и несчастными… Ожидали не такого приема – ведь мы ехали в армию с большим желанием, хотелось делать полезное дело в такое трудное для страны время.

Утром на старой, дребезжащей санитарной машине без рессор начсандив повез нас в санчасти полков, которые размещались на расстоянии 700–800 м друг от друга. Полковой медицинский пункт, куда меня привезли, располагался в лесу на поляне, где рос небольшой кустарник и стояли единичные березы. Было несколько землянок, жердями огорожена территория походной кухни и землянка повара и развернута одна палатка медпункта, в которой справа простынями отделена перевязочная; слева от входа в палатку лежали носилки, в центре помещалась железная печка. В палатке находились несколько человек бойцов – легкораненых и больных. Врачи полка, их было трое, встретили меня хорошо, доброжелательно. Начальником санслужбы или старшим врачом полка был тридцатилетний мужчина с большой головой, улыбчивыми зелеными глазами и удивительно маленькими кистями рук. От всей его фигуры исходила доброта, уверенность в себе, спокойствие, и мне он показался очень симпатичным, хотя и некрасивым, к тому же он до войны окончил тот же Горьковский мединститут. Командиром санитарной роты был высокий, красивый юноша, блондин с ямочкой на выдающемся вперед подбородке, с серыми глазами и длинными загнутыми ресницами. При разговоре он широко открывал рот, растягивал слова. Коренной москвич, он неоднократно снимался на «Мосфильме» в массовых сценах, был буквально начинен юмором, хорошо, по-доброму подшучивал над всеми, копировал походки, имитировал речь. В его присутствии было всем хорошо. Мой коллега – младший врач полка (у меня была такая же должность) – Андрей Тимофеев был маленьким, полненьким, с розовыми щеками; он только что прибыл в полк из военной академии, говорил мало, отрывисто, имел привычку держать левую руку на портупее, вид у него был важный. В санроте было две девушки: Н.М., которая была в полку с начала войны, к моему приезду уже была награждена медалью «За отвагу», ходила с автоматом, и фельдшер Тамара – жена какого-то штабного начальника, она исчезала из санчасти часто и иногда надолго, о чем никто особенно не сожалел, так как Тамара не отличалась ни аккуратностью, ни деловитостью. Начальник по этому поводу неоднократно говорил: «Хоть бы ее от нас откомандировали».

В командирской врачебной землянке мне плащ-палаткой отгородили спальное место и предупредили, чтобы я не вздумала раздеться или разуться на ночь, поскольку всегда существует вероятность, что придется внезапно драпать, хотя дивизия стояла в обороне. С моим появлением у врачей начался буквально аврал чистоты. Врачи наперебой обращались к санитару-ординарцу Ершову с просьбой принести зубную щетку, мыло, чистый подворотничок. Потом Ершов неоднократно говорил мне: «Докторша, ты нас облагородила, до тебя мы по неделям иногда не умывались».

Через два дня начальник санроты повел меня для представления к командиру полка. Я вошла в землянку, приложила руку к правому виску, потом быстро закрыла лицо ладонью и тихим голосом сказала: «Младший врач полка явилась», – а в ответ услышала: «Вы что, привидение, чтобы являться? Выйдите и доложите по уставу». Я вышла и заплакала. Оказывается, нужно было сказать «прибыла» и не отнимать руку от виска, не загораживать лицо – это мне тут же разъяснил старший врач. Успокоившись, я пошла вновь и доложила по форме. Командир полка – кадровый военный лет сорока, с лицом, изрытым оспой, предложил мне сесть и рассказать свою биографию. Я что-то пролепетала про родилась, училась, окончила институт, при этих словах он ударил кулаком по столу, так что слетела гильза-светильник, и заявил: «Вот здесь вы окончите институт». Потом я часто вспоминала его слова – действующая армия научила меня выносливости, выдержке, дисциплине, научила объективно смотреть на мир.

Дивизия стояла в обороне, однако поступали единичные раненые. Помню, как один разведчик – красивый парень – умер у нас в санроте, его смерть меня потрясла, я проплакала украдкой целый день… Все время хотелось что-то делать, а работы не было. Увидела, что простыни, отгораживающие перевязочную, не первой свежести, сняла их, выстирала в речке и повесила сушить на кустики. Прошло буквально 5–10 минут, как прискакал на коне, вместе со своим адъютантом, командир полка и, страшно ругаясь, закричал: «Это кто демаскирует местность?!» Простыни немедленно были убраны, и последовала команда: построить санроту. Мы построились, командир полка скомандовал: «Смирно! Убрать животы!» Ездовой Брова, служивший еще в царской армии, так подтянул живот, что его грудь почти соприкасалась с подбородком, и комполка поставил его нам в пример, заявив, что назначает его зам. командира роты по строевой подготовке. Затем он приказал передышку, т. е. время между боями, использовать для обучения личного состава строевой службе и спецподготовки, больше бывать в ротах.

Нас, врачей, распределили по батальонам, и я много времени уделяла обучению бойцов стрелковых рот пользованием индивидуальным перевязочным пакетом, противохимическим пакетом ИПП-5, оказанию само– и взаимопомощи, накладыванию шин. Выдали личное оружие – я получила «наган», в барабане было семь пуль, носить его было тяжело и неудобно. Ш. по этому поводу шутил: «Ты бы еще 45-миллиметровую пушку пристегнула». Тренировались в стрельбе, мишенью, как правило, был котенок.

Стали появляться поклонники. Я заметила, что на прием больных уже не первый раз приходит юноша с большими черными глазами, который с обожанием смотрит на меня, а на вопрос, на что жалуетесь, отвечает: «Сэрдце болит». Как я ни прослушивала, никакой патологии не нашла и пожаловалась санинструктору: мол, чего он ходит, а та, посмеявшись, ответила, что я ему просто нравлюсь. Это был командир роты связи Цагарадзе – студент третьего курса Института стали. В первом же бою он погиб, очевидцы рассказывали, что, прежде чем упасть, он сказал: «Цагарадзе убит».

Иногда приходила Наташа, она еще больше похорошела, улыбка не сходила с ее лица. При первой же нашей встрече заявила мне: «Какая же ты, Тамара, счастливая, что некрасивая, а я уже просто устала от ухаживаний, признаний, подарков». Я ей посоветовала не давать повода к сплетням, быть строже, больше работать. Месяца через два Наташа вышла замуж за старшего врача полка, но недолго они были вместе, скоро он поехал на курсы и в полк не вернулся.

Первый бой, в котором я участвовала, был бой за деревни Петушки и Барсуки. После артподготовки наша пехота пошла в наступление, а наш медпункт был завален ранеными. Работали все. Кроме старшего врача, который был на передовой – обеспечивал вынос и вывоз раненых в батальонных медпунктах и своевременную их доставку на ПМП. Раненых везли на повозках, несли на руках, на плащ-палатках, легкораненые шли пешком, многие были со жгутами. На полковом медпункте мы делали поднадкостничные анестезии, при переломах шинировали, вводили обезболивающие средства, противостолбнячную сыворотку, накладывали оклюзионные повязки и отправляли раненых дальше, в медсанбат, на любом транспорте и пешком. Я была поражена большим количеством раненых, тошнило от запаха крови. Раненные в живот просили воды, стонали, многие теряли сознание. Стиснув зубы, молча, слаженно мы работали, писарь А. Мымриков заполнял карточки передового района. Так за три дня вышел из строя весь личный состав полка, а также часть работников тыла, которым пришлось быть на передовой. На носилках принесли раненого капитана Свиридова – четыре сквозных пулевых ранения легкого. Он попросил меня взять его ремень на память о нем. Я смотрела на обескровленное серое лицо раненого, было ужасно жалко, что мы не сможем его спасти – внутреннее кровотечение, пневмоторакс, а квалифицированные хирурги работали только на следующем этапе эвакуации, в медсанбате. Свиридов до него не доехал…