Текст книги "Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура"

Автор книги: Артем Драбкин

Соавторы: А. Кошелев,A. Езеев,B. Киселева,Баир Иринчеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Даши Иринчеев
разведчик артиллерийского полка

Шел 1944 год. Каждое утро мы собирались в конторе колхоза и слушали Советское информбюро, голос Левитана, который сообщал о сокрушительных победах наших вооруженных сил на всех фронтах, об освобождении городов и населенных пунктов.

В конце августа председатель сельсовета собрал ребят 1927 года рождения и объявил, что нас будут призывать в армию. Когда проходили медкомиссию, я все переживал, что меня могут не взять – слишком мал ростом и слаб после болезни, – поэтому пошел последним. Когда рост оказался ниже 150 см, я встал на цыпочки. Старшина-фронтовике раненной рукой посмотрел на меня и шепотом спросил: «Ты, что, на фронт хочешь, что ли?». Я ответил тоже шепотом: «Да, хочу, у меня на фронте старший брат погиб». Тогда он, ни слова не говоря, отметил: «Годен». Затем на весах я не дотянул до 50 кг. Он опять записал, что я годен. Потом я пошел к врачам, они прослушали, осмотрели, спросили, на что жалуюсь, – я ответил, что ни на что. Врачи тоже признали меня годным.

Через три дня призывников – было нас 12 человек – повезли на подводах в Черемхово. Там нас встретил представитель военкомата, построил и бегом погнал на железнодорожный вокзал. Утром мы были уже в Иркутске, на пересыльном пункте, откуда нас отправили на станцию Мальта, в 21-й запасной артиллерийский полк.

С утра мы занимались в классах, изучали стрелковое оружие и 76-мм орудие по чертежам на плакатах, а после обеда шли в артиллерийский парк, где учились наводить орудие по заданным целям. В апреле поехали на стрельбище – стреляли из пушек с закрытых позиций, по три снаряда, отстрелялись на «хорошо».

На западе наши войска уже штурмовали Берлин. А на востоке против СССР была нацелена самая сильная группировка японских войск – Квантунская армия, хорошо оснащенная технически и насчитывавшая более миллиона солдат и офицеров.

Мы все знали, что война с Японией не за горами – об этом открыто говорили командиры, – и готовились к ней очень серьезно. И вот, 9 мая нас построили и объявили, что гитлеровская Германия капитулировала. Все закричали: «Ура! Победа!» – и началось ликование. Начальник штаба и остальные офицеры, все бывшие фронтовики, качали командира полка. После обеда многим дали увольнения до вечера. Мы пошли на станцию Мальта. Там на перроне надрывались гармони и баяны, все обнимались, целовались, плясали, бренчали ордена и медали у солдат-фронтовиков, смеялись и плакали женщины, все друг друга поздравляли. Потом кто-то из наших говорит: «Пойдем на озеро, здесь недалеко». А на озере по берегу кое-где еще лед не сошел. Но мы все равно купались, смеялись и кричали, ведь день был праздничный, теплый, солнечный. Когда вылезли из воды, всех трясло от холода, но никто не простудился – мы были уже не те, что в первые дни службы: кормили нас хорошо, гоняли на турнике, и за полгода все подросли и окрепли. Я тоже прибавил 10 сантиметров и 10 килограмм. На следующий день мы с утра немного позанимались; думали, после обеда пойдем к пушкам в артпарк, но нам велели отдыхать и дали желающим увольнительные до ужина. А после ужина мы уже знали, что завтра нас отправляют на восток.

В Читу эшелон прибыл ночью. Сразу же разгрузились, построились и в пешем порядке пошли на станцию Антипиха, в расположение 817-го артиллерийского полка. На следующий день распределились по батареям – нас с Михаилом Васильевым зачислили в батарею управления топоразведчиками, а Дугара Иванова, Евгения Папуева и Батора Степанова направили на огневые батареи. Начались занятия по боевой подготовке в полевых условиях. Мы изучали топографические приборы, карты, решали топографические задачи. Ходили на полигоны, определяли ориентиры, учились по обнаруженным целям готовить данные для огневых батарей. Занимались целый день до отбоя. В общем, гоняли нас как надо. Командир постоянно твердил слова Суворова: «Тяжело в учении, легко в бою».

С утра 16 июня мы находились на полевых занятиях, а когда к обеду вернулись в полк, комвзвода распорядился сдать постельные принадлежности и готовиться к дальнему походу. К вечеру весь полк построили в колонну, кроме огневых батарей, которые должны были выступить через три дня. А штаб полка, батарея управления, тыловые подразделения, санчасть и другие службы во главе с командиром полка майором Грудининым двинулись в сторону границы, до которой было 500 километров – мы прошли их за 9 суток. Шли в основном ночью – с 7 часов вечера до 7 утра, – потому что надо было соблюдать скрытность, а кроме того, днем было слишком жарко: до 35 градусов. Вечером 25 июня нас догнали огневые батареи с орудиями на автомашинах. А к утру, еще до восхода солнца, мы прибыли на границу и остановились у подножья больших сопок Таван Тологой. За 2,5 часа окопались и замаскировались так, что не каждый поймет, что здесь находится артиллерийский полк, а впереди нас еще полк пехоты. На отдых дали одни сутки.

На следующий день начальник разведки полка зачитал приказ о переводе нас с Михаилом Васильевым из взвода топоразведки во взвод разведки. Командиром взвода был старший лейтенант Никитченко – участник войны с Германией, награжденный орденами. Веселый, но строгий. Старшие бывалые разведчики учили нас, «молодых», как маскироваться, обнаруживать цели, передавать боевые данные, вести рукопашный бой, меткости в стрельбе.

^{Японские пограничники}

С 1 августа нас выводили непосредственно к границе, которая вся была огорожена четырьмя рядами колючей проволоки, между ними – следовые полосы и через каждые 200 метров пограничные вышки. Обычно мы подходили к границе в 23 часа, свободно наблюдали за японской территорией, а к утру зарывались в заранее подготовленные окопчики-ячейки – ложились, укрывались шинелью и заваливали сами себя песком, маскируясь травой и мелким кустарником. На весь день имели литровую фляжку воды и в кармане сухари. В жару, в дождь целый день до ночи лежали и наблюдали за японской заставой, что там происходит, старались замечать все, запоминали, а время определяли по солнцу. На следующую ночь в 23 часа приходила смена. Вернувшись в расположение батареи, мы докладывали свои наблюдения, которые сверялись с наблюдениями и записями пограничников.

Вечером 8 августа во всех батареях и дивизионах прошли митинги, затем всем выдали по боекомплекту, на батареи подвезли боеприпасы. С наступлением темноты приказали отдыхать, но никто не спал. Все ждали команды. В три часа ночи полк был поднят по боевой тревоге и двинулся вслед за пехотой к границе. Когда подошли к японской заставе, то увидели, что все японцы уже уничтожены нашей штурмовой группой. Где-то впереди шел бой – были слышны выстрелы, взрывы, которые все удалялись вглубь территории Маньчжурии.

Японцы были так ошеломлены неожиданностью, мощью и стремительностью нашего наступления, что, почти не оказывая сопротивления, в панике отступали. За первые два дня мы продвинулись на 120 километров и к вечеру 11 августа вышли к Хайларскому укрепрайону, самому мощному и крупному на этом направлении.

Здесь японцы наконец попытались нас остановить. Столкнувшись с ожесточенным сопротивлением, пехота запросила артиллерийскую поддержку. Пока наш полк разворачивался, мы, разведчики, разделились на группы по 5–7 человек и пошли на передовую. Несмотря на то, что уже стемнело, корректировали огонь батарей, который был очень интенсивным и точным. Когда огневые точки противника были подавлены, пехота поднялась в атаку, прорвав первую линию вражеской обороны. Японцы отступили в глубь укрепрайона, к горе Хайлар. Укрепления здесь были очень серьезные – за противотанковым рвом несколько рядов проволочных заграждений, дальше траншеи, за ними двухэтажные артиллерийские ДОТы, каждый из которых защищал усиленный батальон. Толщина стен достигала трех метров железобетона, сверху была двухметровая подушка земли. Все подходы простреливались перекрестным огнем.

Целый день мы находились на передовой, ведя наблюдение за японскими позициями. Вечером получили приказ проникнуть как можно глубже в расположение врага и корректировать оттуда огонь артиллерии. Нужно было незаметно просочиться через боевые порядки противника. Пехотные разведчики показали нам место, где не было сплошной линии обороны – по этому участку весь день работала наша артиллерия, и здесь мы впервые увидели очень много погибших японцев: должно быть, из-за высоких потерь они и оставили эту позицию. Миновав передовую, мы проползли еще около двух километров вглубь японской обороны и замаскировались, распределив сектора наблюдения. С утра и до вечера командир по рации корректировал огонь батарей, а мы внимательно следили за действиями японцев, засекали их огневые точки, выявляли командные пункты и скопления пехоты для контратак, сообщая координаты обнаруженных целей в штаб полка.

Ночью, когда немного поутихло, подремали часа полтора-два, по очереди. Ближе к утру получили приказ продвинуться еще на пару километров. Незамеченными поднялись на какой-то бугор, нашли заросшую мелким кустарником траншею, вновь тщательно замаскировались и с рассветом уже передавали свежие данные.

Однако на следующую ночь, 15 августа, когда мы возвращались обратно и уже миновали передовую, японцы нас обнаружили. Пулеметный и минометный обстрел был настолько силен, что головы не поднять. Пришлось вызывать огонь прикрытия и отходить ползком, но избежать потерь все же не удалось – погиб ефрейтор Анатолий Середкин, тело которого мы вынесли с собой. Доползли до противотанкового рва, остановились. Здесь уже была наш пехота. Прямо в стене рва выкопали укрытия, оборудовали НП. Отсюда было рукой подать до японских ДОТов, продолжавших вести огонь. Тогда батареи нашего полка выдвинулись вперед и ударили прямой наводкой по амбразурам. Саперы зарядами взрывчатки ломали стены ДОТов. Но японцы никак не желали признать поражения и даже пытались контратаковать. Часов в пять вечера батальон самураев-смертников – с мечами наголо, в расстегнутых кителях с закатанными рукавами – с криками «Банзай!» бросился в психическую атаку. Но наши артиллеристы не растерялись – развернув батареи, открыли огонь шрапнелью. После нескольких залпов от батальона осталось меньше половины. Наша пехота поднялась в контратаку и перебила их всех. Ни один не отступил и не сложил оружия. Раненые самураи делали харакири, но в плен не сдавались. Все поле было усеяно их трупами. В это время кто-то из нас неосторожно приподнялся, японцы обнаружили наше укрытие и накрыли минометным и артиллерийским огнем. Один снаряд разорвался прямо на бруствере окопа, меня контузило и завалило землей. Когда откопали, я ничего не слышал, только глазами моргал, из левого уха сочилась кровь, а голова трещала так, будто по ней колотили молотком. Меня отправили в медсанбат.

А 17 августа гарнизоны японских ДОТов наконец выкинули белый флаг. В плен сдались около 54 тысяч солдат и офицеров во главе с генералом Намуро. Но кое-где еще продолжались перестрелки – наши солдаты зачищали территорию укрепрайона и гору Хайлар от японцев, которые не желали капитулировать.

Через пару дней проведать меня в медсанбат пришел Михаил Васильев. Он сказал, что к вечеру дивизия выступает на Большой Хинган. Мне не хотелось отставать от своего полка, и я сбежал из санбата. Когда вернулся на батарею, комвзвода спросил меня, как самочувствие. Я ответил, что нормально, хотя голова еще болела, а повязку с головы снял, чтобы мне поверили. Пехотные полки дивизии уже пошли вперед; наш полк двинулся за ними через два часа.

Подъем на Большой Хинган был очень трудным – хотя на колеса надели цепи, машины все равно буксовали; на крутых склонах часто приходилось слезать и выталкивать их, а пушки тянуть канатами. Не доходя перевала, наткнулись на опорный пункт у села Бухэду, где самураи вновь оказали упорное сопротивление – ожесточенные бои затянулись почти на двое суток; японские смертники, прикованные к скалам, вели по нам огонь из снайперских винтовок и пулеметов и в плен не сдавались, делая харакири и умирая у нас на глазах. Лишь после того как огневые точки были подавлены нашей артиллерией, в Бухэду ворвались танки и пехота. Японцы отступили к горе Цицикар, где и были добиты.

После чего наша дивизия двинулась дальше на Харбин, но через сутки остановилась – нам объявили, что японская армия разгромлена окончательно и война закончена. Мы кричали: «Ура!» и «Победа за нами!»

Макар Плетнев
кавалерист

Мой отец Егор Плетнев воевал с японцем еще в первую русско-японскую войну, в 1904–1905 годах. Я хорошо помню его рассказы отой войне: они мне многое дали в плане военно-бытовых навыков, позволяющих успешно выживать в экстремальных условиях.

Само собою разумеется, что слово «выживать» не следует понимать, как «любой ценой».

Первейшая заповедь отца, которая стала и моей: «На службу не напрашивайся – от службы не отлынивай!»

Вторая строка отцовой науки гласила: «Награда несчастье за собой тянет». Было такое поверье у солдат начала века: стоит получить награду – жди несчастья: либо поранение получишь, либо хворь какая пристанет, а не то, не приведи Господь, помрет кто из родных или близких…

Ну и – классическое Суворовское «расчет, глазомер, натиск»:

1) Дерись расчетливо, а не в запале; разумом, а не сердцем.

2) Твердо знай, где противник, что он делает и чего от него можно ожидать; при атаке – падай на восьмом шаге, переползай в сторону и – беги дальше, будто земля под тобой горит.

3) Порыв не терпит перерыва; а недорубленный лес снова вырастает.

Это – так сказать, теория.

Ну, а практика – совсем другой была: как окопаться, быстро и надежно, как работать штыком и прикладом, как из топора щи да кашу варить, как костер развести, чтобы и тепло, и незаметно было. Ну и многое другое.

Ребенком я был поздним, родителя в тридцать шестом НКВД прибрало, и было мне тогда всего двенадцать годочков от роду. Как дальше жить? Уголовные – к себе зазывали: у нас, дескать, не пропадешь! Да мне что-то не глянулось: ни дела толкового, да и народ – не серьезный, без основательности. Ветер в головах гуляет да романтика дурная – а больше и нет ничего…

Прибился я к артели промысловиков: летом шишковали да жадеит ломали, а зимой – белковали. Ну и, само собой, ни от старательского золотишка, ни от золотого корня тоже не отказывались… Но здесь уж – как повезет: когда густо, а когда и пусто. В общем: как потопаешь, так и полопаешь…

Неплохо жили, да недолго: в сорок четвертом раскассировала НКВД нашу артель – кого на распыл, кого по лагерям, кого по оргнабору; ну а меня в армию забрили. И отправили во Владик (у нас так Владивосток называют) – службу ломать.

И тут моя жизнь вновь резко изменилась: на сортировке распределили меня, как ни странно, в кавалерию. Навык общения с лошадьми у меня, конечно, был: в старательском деле – куда же без лошади; машин у нас там не было, а на своих двоих много не находишься…

Родитель, однако, говорил, что при царе-батюшке все не так было: в кавалерию в основном брали выходцев из южных губерний: хохлов там, бессарабцев всяких и прочих молдаван; ну, а горцы дикие и прочие ухорезы – те охотниками шли (то есть вольной охотой – добровольцами). Я еще присказку отцову о том, кто и где служит, крепко запомнил: «Умный – в артиллерии, красивый – в кавалерии, счастливый – на флоте; дурак – в пехоте!»

Впрочем, в абсолютную истинность этой присказки я никогда особенно не верил – но сформулировано красиво и ладно.

Справедливости ради, замечу, что родитель мой артиллеристом служил, а меня вот – в кавалерию занесло, хотя красивым отродясь не был: неладно скроен, да крепко сшит – это обо мне…

Так я и попал на вторую русско-японскую войну. Началась она в августе 1945 года, а продолжалась, по сути, три недели.

Соединение, в котором мне довелось служить, именовалось 59-й кавалерийской дивизии и входило в состав конно-механизированной группы генерал-полковника Плиева.

До лета 1945-го дивизия дислоцировалась в Забайкалье. Конский состав – гнедые монголки в хорошем состоянии, втянутые в работу. Сбруя особых нареканий не вызывала. Подразделения были неплохо сколочены и слажены. В вооружении – высокий процент насыщенности автоматическим оружием, артиллерией, танками, инженерной техникой и средствами связи. Большое внимание уделялось грамотному применению к местности: здесь-то мне и пригодилась отцова наука по закапыванию в землю по самую маковку.

В июле дивизия совершила многокилометровый марш на территорию МНР, к самой границе с Китаем. К вечеру 25 июля мы достигли района сосредоточения: в степи, на западных скатах высот у небольшой речки Баян-Гол, в нескольких километрах юго-восточнее Да-риганга. По прибытии в район сосредоточения, дивизии был устроен смотр, на котором, помимо советских военачальников, присутствовали и монголы. Смотр прошел успешно: дивизия образцово зарылась в землю и замаскировалась. Землянки, укрытия для техники, щели проверяющим не удалось обнаружить ни с земли, ни с воздуха. Монголы были поражены состоянием конского состава, подгонкой и состоянием снаряжения, особо было отмечено, что кони-степняки содержатся в самом образцовом порядке. Особое восхищение вызвал проход пулеметных тачанок, запряженных четверней, на полевом галопе. Затем двинулась артиллерия, в том числе и «Катюши». В завершение прошли «тридцатьчетверки». Генерал-монгол поднял вверх кулак, и заявил: «По ту сторону Гоби нет дивизии, равной этой!»

Нам предстояло наступать по безводной, соленой, выжженной солнцем пустыне Гоби. Китайцы называли ее «Шамо», что означает «пустыня смерти». Мы ее окрестили «противником номер два».

Ежесуточно войскам КМГ требовалось несколько сот кубометров воды. [24]24
  Вес кубометра воды – тонна.


[Закрыть]Все существующие колодцы не могли обеспечить даже голодного пайка. На рытье дополнительных колодцев у нас попросту не было времени – темпы наступления планировались крайне высокими. Так что пришлось выкручиваться самим – проявить, так сказать, солдатскую смекалку и сообразительность. Вначале была сделана попытка создать при частях возимые запасы воды. Но начальник автотранспортной службы КМГ провел соответствующие расчеты, и выяснилось, что с удалением войск от баз снабжения транспортный парк не в состоянии будет обеспечить, помимо подвоза боеприпасов, продовольствия и бензина, еще и потребное количество воды.

Попытались мы использовать для доставки воды и надувные лодки из саперного имущества. Вода, конечно же, сильно отдавала резиной, но ведь «на бесптичье – и попа соловей!»

Окончательное решение проблемы (не стопроцентное, разумеется, – проблема с водой довольно остро стояла все время пока мы пересекали Гоби), пришло довольно неожиданно. Подглядев, какулан-цирики [25]25
  Красные воины (монг.)


[Закрыть]арканят своих скакунов с помощью урги, [26]26
  Длинный шест с волосяной затягивающейся петлей на конце (монг.)


[Закрыть]мы решили создать в дивизии особый подвижный отряд – для выдвижения на территорию противника, захвата и удержания до подхода наших частей его водяных источников. Попробовали – получилось. Идея эта настолько понравилась командованию КМГ, что этот опыт был распространен на все соединения конно-механизированной группы. Исса Александрович Плиев даже издал специальный приказ об этом…

Был у нас и «противник номер три» – характерные особенности театра военных действий. Знакомство с топографией и беседы с местными жителями выявили, что перед нами находится дикая, неосвоенная и довольно своеобразная местность: по Гоби можно часами ехать и не увидеть не только человека, но и простейшего ориентира для определения своего местоположения и привязки местности к карте. Это, естественно, серьезно осложняло управление войсками.

Был, конечно же, и «противник номер раз»: противостоящие нам войска императорской японской Квантунской армии, воинские формирования императора Манчжу-ди-Го Генри Пу И и отряды князя Дэвана – все они имели различную организацию, оснащенность, уровень боеготовности и тактику боевых действий.

^{Японская конница}

К августу 1945 года квантунская армия насчитывала 24 пехотные дивизии, 9 смешанных бригад, бригаду спецназа (так называемые «смертники»), 2 танковые бригады, две воздушные армии и речную флотилию. Общая численность приближалась к миллиону. Нас информировали, что японские войска дерутся стойко, в плен, как правило, не сдаются. Много говорилось и о смертниках-камикадзе.

Воинские формирования императора Манчжу-ди-Го Пу И представлялись нам, естественно, менее серьезным противником: архаичные, сохранившие до середины сороковых многие элементы феодальной военной организации. Об отрядах правителя Внутренней Монголии князя Дэвана и говоритьнечего. Хотя именно они и должны были противостоять нашим войскам в Гоби и сразу за ней. Всего у Дэвана было до десяти дивизий кавалерии, 14 охранных батальонов и несколько артполков. Во второй линии – японцы. На Долоннорском направлении противником нашей группы были войска Пу И, во второй линии – тоже японцы.

В общем, хоть Гоби и именовалась у нас «противником номер два», но основным противником, реальным, так сказать, была, конечно же, именно она. И японское, и монгольское, и наше командование твердо знало: «пустыня Гоби – не Европа!»

В ночь на 9 августа наш эскадрон был усилен политсоставом; в том числе, прибыл к нам и лейтенант Тулатов. Через несколько дней он был назначен командиром нашей «урги»: разведгруппы, выбрасываемой в тыл противнику с целью обнаружения, захвата и удержания источников воды.

Моя активная служба окончилась на исходе второй недели боевых действий. Наша «урга» получила задание выдвинуться в район Суккум и обеспечить водой двигающиеся части и подразделения. Внезапного захвата не получилось: противник открыл огонь. И хотя боестолкновение было скоротечным, лейтенант Тулатов вдруг запаниковал и заявил, что вода в колодце Суккум – отравлена стрихнином; и, как он утверждал, сделал это, по всей видимости, лама. После чего самосудно попытался ламу расстрелять. Мы возмутились и не позволили ему этого сделать. Лама был взят под арест и препровожден по команде. Через несколько дней мы узнали, что «смерши» сшили на ламу целое дело: он-де и цирика какого-то отравил, и подметное возмутительное письмо на монгольском языке, мол, при нем обнаружено. В общем, под вышку беднягу подводили. Я доложил по команде, как дело было. Как ни странно, рапорт дошел – аж до самого Плиева. Он вмешался и ламу отпустили. [27]27
  Этот же эпизод отражен и в мемуарах И. А. Плиева: «Подошел Чернозубенко и доложил о возвращении разведгруппы лейтенанта Тулатова, которую бросили в район Суккул для захвата водоисточника.
  – Почему возвратились? Они же должны были удерживать колодец!
  – Тулатов доложил, товарищ командующий, что вода непригодна. Один из цириков выпил и отравился. Врач определил – стрихнином.
  – Где Тулатов?
  – Ждет разрешения доложить.
  – Зовите его сюда!
  К нам подошел смуглый, среднего роста, худощавый офицер. Он смотрит виновато, говорит короткими фразами с кавказским акцентом:
  – По вашему приказанию…
  – В чем дело, лейтенант? Почему не сработала урга? – спрашиваю его.
  Тулатов удивленно смотрит вначале на меня, потом на Чернозубенко. Подполковник объясняет, что урга в нашем понимании означает бросок специального отряда вперед и захват сторожевого поста, а главное – колодца.
  – Понятно, товарищ подполковник, – оживляется Тулатов. – Сразу ворваться на пост не удалось. Японцы встретили огнем. Бой продолжался недолго, но колодец успели отравить. Это, мне кажется, дело рук ламы. Мы его поймали, привели, а здесь почему-то отпустили. – Тулатов пожал плечами, выражая сомнение в правильности такого поступка.
  – Объясните своим подчиненным, – сказал я офицеру, – что мы не можем держать под арестом служителей буддистских монастырей без серьезных оснований. Ведь ваше утверждение: «Это, кажется, дело рук ламы» – еще не доказательство преступления. В этом мы разберемся. Не забывайте, что мы вступили в страну, опутанную сетью монастырей и храмов, задурманенную восточными религиями. Мы должны с уважением относиться к религиозным взглядам жителей Внутренней Монголии.
  Когда лейтенант ушел, Чернозубенко показал мне листок пергамента, испещренный рукописными строчками:
  – Тулатов нашел возле колодца.
  – Прочитать можете?
  – Да. Написано по-монгольски.
  Письмо, составленное в высокопарном стиле, содержало угрозу, рассчитанную на запугивание монгольских воинов: «Через Гоби вам не пройти. Боги превратят колодцы пустыни в огненную смерть. Это говорю вам я, хубилган, потомок Дудэ – стремянного Джучи, сына Темучина. Я – Тимур-Дудэ».


[Закрыть]

Ну, а меня «смерши» на «конвейер» поставили. Честно скажу, вспоминать об этом – не хочется. Есть два поэта, которые все об этом уже сказали, и мне лучше их не сказать:

 
«Сорок пятый год – привет.
Суд идет – десять лет!»
 

(А. Вознесенский)

 
«Но я – не жалею…»
 

(В. Высоцкий)