Текст книги "Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»"

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Под Курском с Борисом Обещенко мы сели на вынужденную посадку в немецком тылу и уходили, отстреливаясь, от немецкой облавы с собаками. И когда уже казалось, что наступила последняя минута нашей жизни, Борис сказал: «Прорвемся, комиссар, еще по Берлину погуляем…» Борис погиб, а я стою на ступенях Рейхстага…

Всех погибших друзей я вспомнил в эти минуты…

Колядин Виктор Иванович,
Герой Советского Союза, летчик 597-го АПНБ

Родился я в 1922 году в городе Голубовка (Кировск) Луганской области. Отец был рабочим, мать – домохозяйкой. Хотя в семье было всего трое детей, но жили не ахти как. В начале тридцатых годов семья переехала в Кадивку, где я окончил восемь классов. В 1937 году пошел учиться в аэроклуб, по окончании которого, в 1938 году, поступил в Луганскую военную школу пилотов. Освоил самолеты УТИ-4 и И-16 – должен был стать истребителем, а перед самой войной всю школу перевели на изучение СБ. Сначала, конечно, дали полетать на Р-5 и Р-6. В июне 1941 года уже вышел приказ о распределении в части, и тут война. Прибыли в Харьков, а оттуда перебрались в Богодухов, где располагался 289-й бомбардировочный полк, летавший на Су-2. Штурманом мне в экипаж назначили Михаила Федоровича Моисеенко. Мы так с ним и летали с 41-го по 43-й. Сначала на Су-2, потом на У-2. В 1943 году я переучился налетчика-истребителя, а он на летчика-бомбардировщика – летал на СБ и Пе-2. Хороший такой деревенский парень, грамотный – с ним интересно было общаться. Мы с ним дружили – все делили пополам.

Что сказать о самолете Су-2? В управлении он был не легким, но и не особо сложным. Если честно, то я его летных качеств до конца не изучил – летал на нем очень мало. Возили мы где-то до 800 килограммов бомб. У штурмана стоял LUKAC, а потом поставили второй, для прикрытия нижней полусферы. На боевые вылеты нас стали отправлять достаточно быстро, как только строем научились летать. Молодежь обычно ставили крайними ведомыми, и основное внимание в этих вылетах было сконцентрировано на том, как бы удержаться в строю. Бомбили мы по ведущему, и честно скажу, что результатов я не видел. Ходить приходилось за Днепр редко когда с истребительным прикрытием – истребители били, зенитки… В общем, полка хватило на месяц войны… Я за это время сделал примерно 15–20 вылетов, а поскольку самолетов не хватало, старички отобрали мой самолет. На этом и закончилась моя эпопея на этих бомбардировщиках.

– Как воспринимались столь большие потери?

– Такого ощущения, что нас бьют, не было. Тебе все равно надо лететь, надо готовиться. Потеряли? Ну и что, завтра тебя потеряют. Я никак потери не переживал. Такое было «грубое» состояние, или я сам по себе такой… Никаких страданий я не испытывал, вообще не обращал внимания.

Остатки полка отправили в зап. Сначала шли пешком из Харькова до Валуек. Там нас посадили в товарный поезд, который привез нас в Пензенскую область. Зап располагался на аэродроме Большая Даниловка. Там столько летного состава скопилось! Хотя в полку были самолеты Су-2 и Ил-2, но летать мы не летали – валяли дурака. Летчиков «улетанных» быстро брали, а мы продолжали бездельничать. Городок Каменец-Белинский был небольшой, делать в нем было нечего, и такое праздное шатание быстро надоело. Возле штаба полка повесили объявление о формировании полка на У-2 и Р-5 с приглашением желающих лететь на фронт записаться в такой-то комнате. Честно говоря, любителей воевать на У-2 было мало – хоть в запе и кормили плохо, а все же с неделю полк собирали. Так сказать, что все с энтузиазмом рвались на фронт и были готовы «летать хоть на палке», нельзя. В особенности не рвались те, кто уже понюхал пороху, понял, что немец имеет преимущество и количественное, и качественное, и на земле, и в воздухе. Некоторые сознательно, некоторые бессознательно начали не то что осторожничать, а трезво смотреть на жизнь. Но мой штурман Миша Моисеенко говорит: «Пойдем запишемся». – «Ну пойдем». Вот так в конце августа мы попали в 597-й ночной бомбардировочный авиационный полк. Командиром полка стал капитан Петров, но он в 42-м погиб при налете на аэродром. Бомба попала в штаб, убив командира и комиссара полка. Остался в живых начальник штаба полка старший лейтенант Митюха. У него был ординарец по фамилии Заика, который, ко всему прочему, нес охрану штаба. Ходил такой анекдот. Начальник штаба ему приказывает: «Заика, как появится самолет, ты мне сразу докладывай – скорость, высота, намерение». И вот как-то раз это солдат подбегает, докладывает: «Самолеты идут со скоростью, с высотой, с намерением!» Вообще, этот Митюха бы неприятный тип. Потом что-то натворил, и его выгнали из полка… Потом командовал полком Луговой Валентин Иванович.

Я отвлекся. Вернемся к формированию полка. Когда полк сформировали, пришел приказ ехать в город Кузнецк, что между Сызранью и Пензой. Там человек пять инструкторов из гражданской авиации давали нам провозные полеты ночью на У-2. Ведь до этого мы никогда ночью не летали. Освоили ночные полеты довольно быстро – молодые были, быстро «влетались». Прошли программу полетов по маршруту, в зону слетали. Полетов на бомбометание не было. Из Кузнецка слетали за самолетами в Казань. Еще потренировались летать на лыжах, а тут команда – на фронт! Прилетели в Москву, сели на Тушинский аэродром. Полк задержали, заставили развозить по аэродромам людей, летчиков, грузы. Фактически использовали как транспортную авиацию. Примерно через месяц вылетели на фронт. Наш первый полевой аэродром располагался на краю деревни, которая находилась километров 20–25 от линии фронта. В то время в районе Демьянска была окружена 16-я немецкая армия, вот мы по ней в основном работали. Летали на бомбометание по переднему краю, по станции Лычково, Рамушевскому коридору, по переправе через реку Пола. Кстати, эту переправу я первый обнаружил. В тот вылет я должен был сбросить мешки с сухарями нашим, попавшим в окружение, войскам. Сбросил груз и прошел немного дальше. Выскочил на реку, смотрю, а по середине реки машина идет с зажженными фарами. Прилетел, доложил, и потом много летали на ее бомбардировку – она шириной метров 5–7, попробуй попади в нее без прицельных приспособлений, тем более когда зенитка бьет! Приходилось снижаться до 500 метров. За ночь удавалось сделать по нескольку вылетов. Один раз я одиннадцать вылетов сделал – аэродром был недалеко от линии фронта, а зимние ночи длинные. Что еще об этих вылетах можно сказать? Случалось, что подбивали, садился на вынужденную, частенько тряпки на крыльях привозил, но сам ранен не был. Один раз Мишу ранило в голову осколком разорвавшегося поблизости снаряда.

– Какую бомбовую нагрузку брали?

– Двести килограммов. Две сотки, как правило. Один раз я попробовал взлететь с 400 килограммами с бетонки в Выползово. Так даже на бетонке перед отрывом самолет пробежал больше половины аэродрома! С таким весом самолет становится неустойчивым, норовит свалиться. Так что этим не увлекались. Бомбы сбрасывал штурман. В правом крыле была стандартная прорезь, но ориентировались в основном по передней кромке крыла. Насобачились! Мишка бомбил довольно точно.

– Как проводились вылеты?

– Если аэродром был далеко от линии фронта, то под вечер перелетали на аэродром подскока. Линию фронта пересекали на высоте 400 метров. Летом – повыше забирались, а так полку выделялся эшелон 400 метров, чтобы не столкнуться с самолетами других полков. Я никогда перед заходом на цель мотор не дросселировал – как шел, так и бросал бомбы. Противозенитный маневр не делал – на такой скорости ни от кого ты не увернешься. Все цели, кроме, может, переднего края, прикрывались прожекторами. Прожектор вцепился в тебя и ведет. Отбомбился, потом пикируешь к земле и пошел домой.

Кроме заданий по бомбометанию, мы возили партизан, партизанам мешки с продуктами бросали, вывозили раненых из окруженной армии, листовки разбрасывали.

Поскольку я увлекался прыжками с парашютом, меня определили учить прыгать с парашютом разведчиков. На аэродром Максатиха, что за Бологое, командир полка послал два самолета – мой и еще одного старшего лейтенанта. Пришла группа человек 10–15 парней и девчат разведчиков. Все в гражданском. Показал им, как прыгать, провез. В этом случае я пилотировал с задней кабины, а в передней сидел разведчик. Перед прыжком он выходил на крыло, становился ко мне лицом и по команде прыгал. Некоторых приходилось сталкивать – боялись. По рукам ему дашь, столкнешь его. Это по началу, а потом наладилось, особенно когда им разъяснили, что если они не прыгнут в тот момент, когда я им прикажу, то они могут сесть к немцам. Потом я в течение трех месяцев, где-то уже под весну 1943 года, их бросал, а некоторых, тех, кто отработал и выходил из тыла, и по два раза. Приезжали такие довольные, с подарками – только бросай.

Бывали и неудачи, конечно. Как-то раз выбрасывал разведчика. А этот вместо того, чтобы прыгнуть, дернул за кольцо раскрытия парашюта. Парашют, не раскрывшись полностью, ударил по стабилизатору и оторвал его левую половину. Он не зацепился, но уже не раскрылся, и разведчик погиб, а я садился на вынужденную на край замерзшего озера. Ну как садился – падал! Минут через сорок после посадки ко мне подошли наши. Через несколько дней меня вывезли свои же летчики.

До лета 1942 года потери в полку были относительно небольшие. Потеряли не более четверти состава. А в июне 1942 нас днем заставили разведать аэродром на окраине Демьянска. На этом аэродроме базировались истребители. Мы составили график и каждый день летали туда. Фактически посылали на смерть, и несмотря на это, отказов идти на разведку не встречал. Только я там появляюсь, вижу, пыль пошла – взлетают. А как уйдешь? Домой же без сведений не придешь, должен привезти данные. Уходишь к земле, ковыряешься по оврагам, скользишь, выеживаешься. Ушел, потом опять поднимаешься, е… его мать, возвращаешься к аэродрому. Разведал. Прилетел. Доложил. А чтобы проверить, был или не был я над аэродромом, посылают еще самолет. Вот так я вылетов двадцать сделал, но при этом полк потерял половину состава за дневные полеты.

Помню, в одном из вылетов атаковали идущий впереди меня самолет младшего лейтенанта Желткова со штурманом сержантом Матисом. Я запомнил, что они упали примерно километрах в двух от линии фронта. Меня командир полка послал туда вместе с врачом. А как сесть на У-2? Это же лето! Зимой-то на лыжи легко, а здесь на колеса. Надо найти аэродром… Но мы уже настолько были «влетанные». Мне площадки метров 250–300 уже хватало вполне. Самолет подвесишь, и он шлепнется. Нашли, сели. Пошли к самолету… Летчик прямо в самолете сгорел, а этот Матис выбрался из кабины и отползал от самолета. Он еще теплый был. Хороший парень был… Вот такие задания были.

– Летали с парашютами или без?

– Без.

– У штурмана была возможность взять управление на себя?

– Да. Штурмана были не обучены, хотя, конечно, Миша наблатыкался. Иногда, когда идешь домой издалека, говоришь: «Ну давай поуправляй», но редко – у него свое дело, у меня свое дело.

– ШКАС у него стоял?

– Потом уже, перед тем как мне уходить, поставили ШКАС на шкворне.

– Самолеты были камуфлированные?

– Обычные, зеленые. Зимой красили известкой.

– Задание на ночь ставили на одну цель или меняли цели в течение ночи?

– И так было, и так. После каждого вылета штурман идет на КП, докладывает и там уточняет задачу. Один раз был такой случай. Ночью возвращаемся после очередного вылета. Сели. Он пошел докладывать, а я остался сидеть в кабине – вылезать было неохота – был сильный ветер, холодно, а в кабине так не задувало. Я пригрелся, задремал. Технари бомбы подтаскивают, вдвоем подвешивают, самолет заправляют. Техник говорит: «Все в порядке! Бомбы висят. Пошел!» Проснулся. Кричу: «От винта!» Взлетел. Лечу. Говорю: «Мишка! Скоро там?! – Он молчит. – Ты что, твою мать, молчишь?!» Оборачиваюсь – нет Мишки. Ну, я прицелился по расчалкалкам – я же помню их расположение относительно цели в момент сброса бомб – аварийно сбросил бомбы. Прилетел. Он встречает: «Виктор, ты что?!» – «А ты что?!» – «Ну хоть отбомбился?!» – «Да».

– Как строился распорядок дня?

– Жили в деревне. После ночи поспишь часов до 10 утра, а потом разбор полетов. Пообедали и опять на аэродром километра 2–3 пешком. Кормили средненько, но, во всяком случае, не голодали. Черный хлеб, белого хлеба не было. Осенью картошку давали, а так крупа – ячневая, перловая, иногда пшено, гречка была редко. Консервы. Мяса почти не было. Потом американские консервы пошли, повкуснее. Масло давали. Но бывало, конечно, что не подвезут… Бортпайка не было. 100 граммов давали, когда полк воюет. Если боевых вылетов не было – не давали. Водка такая дерьмовая была, так от нее воняло – ужас! Я вначале совсем не пил. Под конец начал пробовать. И курить начал.

– Шоколад давали?

– Нет. Когда я уже на истребителях воевать стал, там давали шоколад и кока-колу.

Весной 1943 года мне присвоили звание лейтенанта. Я уже был заместителем командира эскадрильи. Какой-никакой, а У-2 – это самолет. И я чувствовал, что стал летчиком, «влетался», все мог делать на самолете, тем более что до него я летал на СБ, УТИ-4, Р-5. Я уже чувствовал, что могу сделать больше на другом самолете. В это время была возможность переучиться на истребители, Ил-2 или Пе-2.

Запасной полк в знакомой Максатихе. Поехал. Быстро переучился на Як-1 и ЛаГГ-3. Летал. Командир учебной эскадрильи пригласил меня, предложил остаться инструктором. Я говорю: «Нет. Я воевать учился». – «Подучись, воевать лучше будешь». Я согласился. Некоторое время учил молодых летчиков. Сырые пилоты – что могли, мы им там давали. Но некоторые даже не стреляли, потому что у нас буксировщика конуса не было. Вскоре пришла разнарядка пополнить полк истребителей. Я первый пришел записываться. Меня опять стали уговаривать остаться. Я говорю: «Нет, тем более вы мне обещали, что пойду в боевой полк», и меня отпустили в 5-ю гвардейскую истребительную дивизию. Она базировалась в Демьянске. Вначале меня определили командиром звена в 68-й гвардейский истребительный полк. Через месяц или два стал заместителем командира эскадрильи. Месяца четыре полк не воевал, переучивался на «кобры». Я быстро сам переучился и стал вывозить летчиков своей эскадрильи, а потом и полка. Только весной 1944 года нас направили на фронт в район Витебск – Полоцк. Командиром эскадрильи был Герой Советского Союза Грачев Иван Михайлович, очень осторожный человек, воевал аккуратно. Можно сказать, что он уже навоевался и никак не желал встречи с противником.

В одном из вылетов получилось так, что он вел первое звено, а я – второе. Нам в хвост заходит группа, штук шесть ФВ-190. Начинаю чуть-чуть разворачивать, думаю, сейчас они окажутся у нас в хвосте, а он так и идет по прямой. Его сбили. Он был в плену. Его встречали после войны в лагере военнопленных и больше не видели…

Меня назначили на его место. Вообще, я как летчик был «влетанный», но стрелял вначале слабовато. Меня часто атаковали и попадали, и сам много атаковал, стрелял, попадал, но они не падали – сбивать не получалось. Как-то раз шлепнулся – сбили в воздушном бою, и пришлось садиться на лес. Оказался в госпитале в Ярославле. У меня были ноги по биты, лицо обгорело, а рядом со мной на топчане лежал человек – видно, летчик, прикрыт регланом. Он все молчит и молчит. Потом смотрю, реглан отвернулся, открылась грудь, я по ней червячки ползают. Приходит нянька. Я ей говорю: «Вы что же, етить вашу мать?! Человека черви грызут, а вы?!» Пришла медсестра: «Чего шумишь? Да у него рана гниет, а эти черви гной снимают». Во ведь какие лекарства были?! Потом этот летчик пришел в себя. Рассказал, что начал воевать в Испании, сбили его на «Томагавке». Разговорились. Я ему: «Сколько не атакую, а не могу сбить самолет!» Он меня стал спрашивать, какое вооружение стоит на «кобрах», как я прицеливаюсь, стреляю: «Так ты никогда не попадешь! Пока не увидишь закопчение на обшивке самолета от патрубков мотора, не стреляй – все равно не попадешь». Я его поблагодарил за совет. В госпитале я пробыл недолго и не то чтобы удрал, а попросил выписать. Приехал в полк. Деталями этого разговора особенно не делился – расскажи, смеяться будут. Пошли воевать – это уже лето 1944 года. Был такой момент, я атаковал немцев, штурмовавших землю, вцепился за одного ведомого. Сближаюсь. Меня уже начало трепать в спутной струе. Закопчения я заметил метров с 50–100. На моей «кобре» стояла 37-мм пушка и два пулемета 12,7-мм. На одну гашетку я их не выводил – выстрелишь все, и ни хрена не останется. Открыл огонь из пулеметов. Увидел, как он вздрогнул, от него дым пошел, и он упал. Это был первый сбитый. И в последующих боях дальше чем со 100–150 метров никогда не стрелял. А ведь в бою, когда идешь в атаку сзади почти всегда тоже идет немец. Но тут надо идти ва-банк – если атакуешь, то атакуй, а если только начинаешь сомневаться, лучше не идти в истребители! У меня хватало выдержки сблизиться и сбить самолет противника. За короткий срок сбил 15 самолетов.

– Кто у вас был ведомым?

– Вначале был осетин небольшого роста Коля Зибоин. Мне его рекомендовали, и он мне понравился – летал отлично. Потом появилась вакансия командира звена – и я его рекомендовал на эту должность. В полк пришли из запа летчики, прошедшие небольшое обучение на «яках». На «кобрах» они не летали и не видели их. В их числе был одессит Николай Подопригора. Он окончил школу на И-16, часов пять-шесть полетал на «яках» в запе. Вел он себя безобразно – в карты играл, бузил. Никто не хотел его брать себе ведомым. Он ко мне привязался: «Командир, научи меня». Я его проверил на «яке», выпустил на «кобре», потренировал его ходить строем и держаться на маневре. Надо сказать, что держался он неплохо. Как он после войны признался, где-то первые вылетов тридцать ничего не видел, кроме хвоста моего самолета. Летал на полном наддуве карбюратора, каждый раз рискуя, поскольку при таком режиме шатуны летели. Бензина американского у нас не было, а был наш Б-78. Мы использовали двигатель на 60–70 % мощности. Для этого устанавливали наддув 40 фунтов, а он взлетал на 40, а потом давал все 65. Стук в двигателе был, но он держался. Так до конца войны со мной и летал. Сбивать не думал, лишь бы удержаться, за мной смотреть. А Зибоина сбили – и он погиб.

– Говорят, что обычно, когда сбивают истребителя, он и не видит, кто его сбивает.

– Конечно. Под конец войны мы стояли под Кенигсбергом. Возле города Пилау немцы поднимали аэростаты для корректировки артиллерийского огня. Нас послали парой их уничтожить. Ведомым у меня полетел молодой летчик Рожнев. Нашел я аэростат. Он был на земле. Мы зашли, проштурмовали – он загорелся. Делаем повторный заход, смотрю, мимо меня трасса проходит. Я маневр, смотрю – пара «кобр» выходит из атаки. Я прилетаю домой, докладываю: «Что же получается?! Свои бьют своих!» Разобрались. Оказалось, что это вылетал Леонид Быковец из 28-го гиап. Вроде он меня спутал с «мессером». Как он меня мог спутать, если в этом районе одни «фокки-190» были?! Он еще потом «героя» получил по блату. Сам москвич, а его тетя ведала торговыми организациями. Ездил в Москву, подарки привозил… Кстати, это был мой последний воздушный бой, если его так можно назвать, в Великой Отечественной войне.

– Как вам «кобра»?

– Хороший самолет. Кабина элегантная, просторная. Дверь, как в автомобиле. Зимой делаешь любую температуру. Не шумит, не обдувает. Вооружение хорошее. Легко в штопор входила? Вот такой случай был. Прикрываем штурмовиков. Я перешел с одной стороны на другую. Вдруг вижу, около меня разворачивается немецкий истребитель. Я на него. Прибираю газ – и он прибирает. Потом переводит самолет на горку и дает полный газ. Я за ним, но наддув больше 40 не даю. Он уходит вверх – и я иду. Потянулись вверх параллельно крыло в крыло метрах в 15 друг от друга с хорошим углом. Идем, идем. Скорость уже посадочная, миль 150, не больше, самолет дрожит, зависает. Тут он бах – свернулся. И я еле-еле с горки ушел. Но он-то первым свалился! Вроде упал он, но точно не знаю.

– Какой номер «кобры» у вас был?

– Не обращал на это внимание. Отличительные знаки полка – белые полосы на хвосте и фюзеляже, но вообще-то на это внимания не обращал.

– Звездочки рисовали?

– Ни в коем случае, это серьезно. Делом надо было заниматься.

– Где было тяжелее, в истребительной авиации или на У-2?

– Нет такого понятия – тяжелее.

– Где вам было комфортней?

– После войны на земле. Ты понимаешь, истребители тоже несли большие потери в воздушных боях. На У-2 ночью летали на хорошо защищенные цели – тоже свои неприятности. Война в любом случае – это плохо. Как-то можно к ней приспособиться, войти в ситуацию, быстрее решать внезапно возникающие задачи, но нравиться она не может. Я, например, никогда не трусил и был уверен, что, чем больше человек думает о себе, тем меньше о том, что он делает. Я не тратил внимания на спасение собственной шкуры – знал, что ей надо платить. Все внимание я сосредоточивал на выполнении боевой задачи, будь то бомбардировка цели или прикрытие группы штурмовиков.

Запомнилось еще, как своего единственного «мессера» сбил. Прикрывали мы бомбардировщики Пе-2. Они отбомбились и начали разворачиваться к себе. Откуда-то взялась пара «мессеров». Мы на них парой. Уцепился за ведущим. Поскольку бомбардировщики уже разворачивались домой, я решил: «Дайка его погоню подальше». Догнал его у самой земли. Подошел к нему близко и сбил. Вообще «мессер» очень хороший самолет. Маневренный, скоростной. Единственный недостаток – шасси, на пробеге мог развернуться, как и наш И-16.

– Насколько сложно освоить истребитель после У-2. От летчиков слышал, что тем, кто переучивался с У-2, пилотаж давался с трудом.

– Это зависит от человека. Даже если ты летишь на У-2, ты все равно летчик. Хоть на четырехмоторный тебя посади, ты и его приведешь. Что касается пилотажа, если человек морально и физически подготовлен, грамотный летчик, то он все осваивал хорошо.

– Как вас награждали?

– Когда летали на У-2, мы подчинялись ВВС 34-й общевойсковой армии. Командовал ею генерал Берзарин. Вот он мне и Мише вручал первый орден Красного Знамени летом 1942 года. Когда я переучивался в запе на истребитель, пришел орден Отечественной войны I степени. Этот орден на подвеске тогда котировался выше Красного Знамени. Вручал его Полынин, командующий 6-й воздушной армией. Ну а потом два ордена Красного Знамени получил, воюя на истребителях. Когда закончилась война, получил звание Герой Советского Союза. За войну в Корее награжден орденом Ленина и Красного Знамени. Последний орден Красного Знамени получил за освоение новой техники и полеты в сложных метеоусловиях.

Техники готовят самолет к дневному вылету.

Закончилась война. Мне «героя» присвоили. Я, честное слово, знать не знал, сколько я насбивал – считать их не входило в мою задачу. Если будешь считать – обязательно не вернешься. Я делал свое дело. Ведь воевали не для того, чтобы сбивать, а чтобы выполнить задачу – не дать атаковать бомбардировщиков или штурмовиков или не допустить бомбардировщики противника к линии фронта. Ни разу задачу сбивать не ставили. Хотя мы ходили на свободную охоту, но мне не приходилось встречаться с воздушным противником. Когда домой иду, там мог проштурмовать паровоз, колонны. В 1947 году начали переучиваться на МиГ-9. Базировались в Калинине. Машина была еще не совершенная. Аварий и катастроф было много. Где-то в 1949 году, я уже к тому времени был инспектором по технике пилотирования дивизии, дали МиГ-15. В 1950 году нашу 5-ю гвардейскую дивизию направляют в Китай в район Мугдена. Потренировались там сами, потом дают команду, переучить китайских летчиков на МиГ-15. Вот так я два полка китайских летчиков переучил. Можно сказать, из ничего сделали летчиков. Вообще, они педантичные, внимательные. Общались через переводчика, ну и, конечно, кое-какие фразы выучили. Самое трудное – это руководство полетами. Учили их на Як-17, а затем сразу выпускали на МиГ-15. Летчик заходит на посадку. Я ему говорю через переводчика: «Пониже», а переводчик понял: «Низко». Летчик тянет ручку и сваливается. Этот эпизод нас заставил самим командовать. Сам брал микрофон и руководил этими полетами по-китайски, что мог. До того наблатыкались на китайском, что когда нам прислали переводчика из Москвы и мы с ним пошли в магазин, то китайский торговец меня понимал лучше, чем его.

Вскоре мы получили задание лететь в Корею. Перелетели на аэродром Андунь. Вначале на перехват американских бомбардировщиков поднимали летчиков, которые не были заняты на переучивании китайцев. Потом стали и нас привлекать. Параллельно шло реформирование структуры наших войск в Китае, и в результате я был назначен командиром 28-го гвардейского полка. В полку больше 50 % летчиков имели опыт Великой Отечественной войны. Они, как правило, были ведущими. В основном вылетали на отражение налетов, на прикрытие войск. У американцев поначалу летели на штурмовку «Р-51 Мустанг». Мы их гоняли. Одного «мустанга» я сбил. Потом появились «Р-84 Тандердет», а за ними пришли «сейбры».

– Почему, даже став командиром 28-го гвардейского полка, вы все-таки продолжали летать, более того, летали успешно?

– Я начал летать, еще не будучи командиром полка. А потом, у этого самолета было хорошее вооружение и скорость. Я чувствовал, что во мне есть не то чтобы избыток энергии, а желание помериться силами. Ну и потом летать – это то главное, что я умею, это моя работа… Всего в Корее я сбил пять самолетов – «мустанг», два Б-29 и два Ф-86. Однажды пошел на разведку с ведомым тысяч на 7–8. Смотрим, внизу на юг в сторону Анею идет девятка бомбардировщиков. Я туда. Ведомый меня потерял. Я внезапно появился, ответного огня не было. Сблизился хорошо. Конечно, не как с немецкими истребителями, но здесь и трепать раньше начинает – у него же размах крыльев вон какой. Метров с 600 как дал по двигателю… Получилось, загорелся. Это первый. Потом еще… Меня там один раз хорошо сбили, но я не выпрыгнул. Как получилось? Провели бой с Ф-86-ми. Я, сколько смог, своих собрал и повел на аэродром. Привел, они стали заходить на посадку, а я прикрывал их вместе со своим ведомым. К нам на аэродром и «мустанги» и 86-е ходили. Штурмовать не штурмовали, но сбивали при заходе на посадку. Потом и ведомого отправил садиться. Смотрю, взлетает наша пара, которую вел мой заместитель Мухин Боря. Вдруг удар, и что-то не то с самолетом. Обратил внимание, что на правой кромке крыла что-то оторвалось. Фонарь спереди лопнул. Ну, думаю: «П…ц! Все! Готов». Со скольжением ушел. Чувствую, не слушается машина, приборы по нулям, направляюсь к аэродрому, подхожу. Прибор не показывает скорость. Фонарь разбит, ветер гуляет. Плохо было видно. По радио передал Мухину: «Заведи меня на посадку». Молодец, пристроился. Со снижением заводит меня на посадку. Он ушел, я начал выпускать шасси, правая стойка вышла, передняя – наполовину, левая совсем не вышла. Приземлился на полосу, меня потащило на грунт, хвост поднялся, сейчас скапотирует… и тут он опустился назад.

Был еще такой курьезный случай. Провели бой. Как же получилось… Я остался один. Смотрю, какой-то самолет, я так крутнулся, и мы с ним оказались рядом. Это был «тандерджет». Чувствую, что летчик меня видит, и я его вижу. Не то что я струсил, но не мог принять решение, как поступить. Разошлись.

– В свободное от полетов время чем летчики занимались?

– Кто читал, кто играл в карты, домино, обсуждали бои, спорили иногда.

– Во время обеих войн приметы, предчувствия, талисман были?

– Ничего не было. Я неверующий. Меня это никогда не беспокоило.

Такой еще случай был. Сменяла нас дивизия Кожедуба. Командный пункт полка был на сопочке, аэродром хорошо просматривался. На командном пункте находился Кожедуб. Его летчики не летали, только мои. Нас подняли на перехват группы бомбардировщиков. Мы их разогнали и возвращались домой. Как правило, результаты бомбометания фиксировал самолет-фотограф. И в тот момент, когда мы подошли к аэродрому, через него проходил этот Б-29. Кожедуб по радио говорит: «Видите его?» – «Вижу». – «Атакуйте». Я подхожу. Думаю: «Сейчас врежу!» Раз! Не стреляет! Перезарядил – нет ничего. Ведомый подходит – коротенькая очередь: «Командир – ничего нет». Что делать? Домой идти. Говорю: «Боеприпасов нет». – «Тарань». Я промолчал, ничего не сказал. Сел. Он улыбается: «Что же ты?!» – «А ты бы таранил? Чем таранить?» Он заржал…

– Что-то можете еще добавить о Великой Отечественной войне?

– Ну что тебе сказать о войне? Особо героического я там не видел, и сам ничего такого не творил. Храбрецов особенных я тоже не встречал, но и отчаяния и паники не наблюдал. Мы просто выполняли разнообразную, опасную, постоянную работу. Отступали, потом начали медленно наступать. Мы так не думали: «Вот скорее бы кончилась война!» Просто работали. Перед самой победой летали мало. Все знали, чувствовали, что должен быть конец войне. Люди были рады, что конец войне, конец страданиям. Вот она кончилась, а что делать-то? Мы научились воевать, летать. Научились все выжимать из самолетов. Дальше-то что? Месяца полтора просто болтались. Потом начали организовывать полеты…