Текст книги "Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»"

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Рапопорт Борис Элевич, штурман 661-го АПНБ

Я родился в декабре 1922 года в селе Соболевка Винницкой области. В семье нас было 4 брата, старший Яков, 1919 года рождения, погиб в 1941 году в начале войны, в боях на Западной Украине, он был кадровым солдатом. Младший брат Михаил, 1927 года рождения. В войну был моряком Черноморского флота, плавал на эсминце. Еще один брат, Арон, 1931 года рождения. Мой отец, Эль Беркович Рапопорт, работал простым грузчиком, в начале войны ушел добровольцем на фронт и погиб в возрасте 42-х лет в боях под Сталинградом.

– Как вы пришли в авиацию?

– В 1940 году, незадолго до окончания школы, меня вызвали в райвоенкомат и предложили поступать в военное училище. На столе военкома лежал длинный список военных училищ на выбор, но в нем было только одно летное – Краснодарское училище штурманов (КУШ). Мечтой многих юношей моего поколения было желание стать летчиком, и я, не раздумывая, выбрал Краснодарское, ведь любимый лозунг моей юности: «Каждый комсомолец – на самолет». Получил направление и после вручения аттестата выехал в Краснодар. Надо было пройти два вступительных экзамена, математику и сочинение, и, конечно, две комиссии, медицинскую и мандатную. Мне повезло, я был зачислен курсантом. Училище было 2-годичного обучения. Два курса состояли из 4 потоков, по 400 курсантов в каждом потоке. В год производилось 2 выпуска. Командовал училищем комбриг Красовский, а командиром курсантской эскадрильи был Герой Советского Союза капитан Топаллер, получивший это высокое звание за финскую войну. Он снискал огромное уважение у всех курсантов.

– Насколько интенсивной была учеба?

– В декабре 1940 года наше училище перевели на одногодичный срок обучения, и поэтому появился уплотненный график занятий. В день 8 часов теоритических занятий, 3 часа самоподготовки. Кроме этого, спортивная подготовка, кроссы и так далее. Увольнительных или отпусков не было. В том же 1940 году вышел печально знаменитый приказ наркома обороны Тимошенко за номером № 0362, согласно которому курсанты выпускались по окончании училищ в звании сержантов, что обуславливало 4 года казарменного положения. Это был тяжелый удар по нашей извечной мечте приехать после выпуска в отпуск домой этакими «щеголями-лейтенантами» и пофорсить в кожаном реглане перед девушками. Поскольку из нас готовили штурманов, на летную подготовку выделялось не так уж и много часов. Я помню всего лишь примерно 20 полетов по принципу «взлет-посадка». В бомбометании мало тренировались. Каждый курсант выполнил по 2 прыжка с парашютом. Кормили курсантов отменно, по летной норме. На столе, иногда, даже были пирожные и копченая колбаса. Один день в неделю объявлялся сухим. В этот день выдавались только консервы. Передвигались по территории училища только строевым шагом или бегом. Стрелковой общевойсковой подготовки фактически не было. Учебные полеты выполняли на самолетах По-2, Р-5. В составе отделения летали на бомбардировщиках ТБ-3, в сопровождении 2–3 инструкторов. В курсантском отделении было 27 человек. Мне не довелось услышать, что, кроме меня, кто-нибудь выжил. После войны я встретил только моего командира Топаллера. Большинство курсантов в моем взводе были украинцами, ведь наш поток в основном набирался на Украине, но, конечно, в нашем взводе было немало русских ребят и 2 еврея. Коллектив был очень сплоченный и дружный.

– Как вы встретили известие о начале войны?

– Из всего командирского состава только политрук эскадрильи открыто говорил, что скоро нас ждет война с Германией. Да и думали мы в основном об учебе, а не о возможном противнике. Хватало японцев на Дальнем Востоке. 22 июня наш курс в полном составе прибыл на Краснодарский стадион на училищные соревнования по бегу. Через несколько часов раздался приказ построиться, и начальник училища Красовский сообщил о начале войны. Никто из нас не верил, что война будет долгой и такой кровавой…

– Когда вы попали на фронт?

– 3 августа 1941 года нас выпустили в звании сержантов, сменили курсантские петлицы на авиационные, все отделение, 27 человек, было послано в Среднюю Азию на формирование бомбардировочных полков. Доехали до Ташкента, оттуда в Туркмению, в город Кызыл-Арват, в кадровый полк, летавший на самолетах СБ. Уже 30 августа 1941 года полк выполнил первый боевой вылет на бомбардировку города Сары, в Северном Иране. Да-да, в Иране, не удивляйтесь. Это одна из малоизвестных страниц войны. В августе 1941 года правительства СССР и Великобритании потребовали от шаха Ирана согласия на ввод войск на иранскую территорию, чтобы воспрепятствовать ожидаемой высадке немецких войск в этом регионе. Шах Мохамед Пехлеви ответил отказом, и несколько авиаполков получили приказ на бомбардировку приграничных иранских городов. Когда мы выполняли второй вылет, уже в воздухе, была получена радиограмма с приказом сбросить бомбы в безлюдных районах и возвращаться на аэродромы. Шах принял ультиматум. Полк перебазировался в Иран. 10 дней мы жили в шахском дворце в городе Горган. В сентябре наш полк пополнился штурманами, призванными из запаса. Нас, 27 молодых сержантов-штурманов, отправили в город Фергана в училище первоначального обучения пилотов. Здесь были только самолеты По-2, собранные, как говорится, с миру по нитке – из летных училищ округа и аэроклубов. Шла подготовка к отправке на фронт трех полков легких ночных бомбардировщиков по 20 самолетов в каждом полку. К самолету крепили 8 подвесных балок для бомб, а также добавили пулеметную турель для штурманского места. Наш полк получил номер 661 лбап и уже через 2 месяца все было готово к отправке на фронт. В пульмановские вагоны помещали по два самолета с отдельно от них сложенными крыльями, плюс десять вагонов-теплушек для личного состава. 20 декабря мы выехали из Узбекистана. Эшелон шел через недавно освобожденное Подмосковье, из снега торчали конечности еще не захороненных наших погибших солдат. На многих такая картина подействовала удручающе. Уже 10 января 1942 года полк в составе авиации Северо-Западного фронта бомбил станцию Лычково. Это недалеко от города Старая Русса. Демянский плацдарм, кровавые бои за который шли непрерывно. Так началась моя фронтовая жизнь…

– Расскажите о самолете По-2.

– Самолет 1927 года выпуска. Размах крыльев 10 метров, длина фюзеляжа 8 метров. Бомбовая нагрузка, как правило, 300 килограммов. Брали ФАБ-100 или ФАБ-50. Нередко бомбили передний край немецкой обороны осколочными бомбами, массой от одного до десяти килограммов, загружавшихся в подвешенные под крылья кассеты. Пулемет ШКАС был только сзади, и огонь мог вести штурман. У пилота огневых средств не было. Запас патронов к пулемету был просто смешной – 300 патронов при скорострельности свыше тысячи выстрелов в минуту, но сбить из него можно было, например, только тихоходный биплан, «Хеншель-126».

Подвеска бомб на самолет По-2.

Но чтоб сбить истребитель? По крайней мере, в нашем полку таких случаев не припомню… Потолок без бомбовой нагрузки был 4000 метров. Бомбить начинали с высоты 2700 метров, часто использовали взрыватели АВ-1 с замедлением на 12–24 секунды для бомбежки с малых высот. Самолет был с двойным дублированным управлением, и если погибал пилот, то штурман мог продолжать полет в одиночку. Только в 1943 году стали поступать переговорные устройства Свердловского завода, позволявшие вести переговоры между летчиком и штурманом, но раций для связи с командным пунктом на земле не было. Максимальная продолжительность полета 4 часа, но в 1944 году стали устанавливать добавочный бензобак, что позволило находиться в воздухе до 6 часов. Летали со скоростью 120 км/час, максимальная дальность полета на задание за линию фронта – 130 километров. Летали на бензине Б-70, заливали 100 литров бензина в бак, находившийся впереди пилота. Расход горючего был примерно 25 литров на 100 километров полета. Взлетный разбег у По-2 был примерно 400 метров, пробег при посадке – 600 метров. Зимой самолеты ставили на лыжи, и это не влияло на полетные характеристики.

– Расскажите об особенностях ночных полетов, кто ставил боевые задачи?

– Мы никогда не летали строем, все летчики получали боевую задачу у комэска, но каждый шел к цели самостоятельно. Здесь все зависело от штурмана. Много раз бомбили Псков, Порхов, Старую Руссу, Сольцы, но это крупные цели, и проложить маршрут не составляло особого труда для опытных штурманов. Когда приказывали бомбить линию немецкой обороны, то ориентировались по вспышкам орудий или по сигнальным ракетам. Поскольку почти весь 1942 год фронт стоял без движения, то дойти до линии фронта большинство пилотов могли без происшествий. Самое интересное, что у немцев приказ о светомаскировке соблюдался со всей строгостью до самого конца войны, переходишь линию фронта – нет ни единого огонька. Идешь домой с задания, и если видишь, что костры жгут в лесах в открытую или машина идет с включенными фарами, значит, точно, мы у своих. Как правило, взлетали на задание с началом сумерек, чтобы пересечь линию фронта уже в полной темноте. Первым заходом сбрасывали осветительную бомбу САБ, ее света хватало на 5 минут, и потом начинали заходить на цель. При взлете с аэродрома на какое-нибудь деревце метров за 600–700 вешали фонарь, и для нас это был единственный ориентир. Возвращаясь с задания, выходили на приводной прожектор, от которого легко было найти аэродром. Садились, также ориентируясь на свет одинокого фонаря в начале посадочной полосы. Штурмовые или истребительные полки всегда стояли отдельно от нас. Если бомбили ближние цели, то успевали сделать за ночь по 4–5 боевых вылетов. С весны 1942 года полк состоял из трех эскадрилий по 10 самолетов в каждой, как правило, на земле оставляли по самолету из каждой эскадрильи, так сказать, на всякий случай.

– Как велики были потери у ночников, летавших на По-2?

– Конечно, меньше, чем у штурмовиков или истребителей. В воспоминаниях маршала авиации Пстыго, есть фрагмент, рассказывающий, как в воздух поднялся на штурмовку полк Ил-2, больше тридцати самолетов, а вернулось только 2 экипажа… У нас было немного полегче. Каждую ночь мы теряли по одному-два самолета, и в среднем после месяца боев от полка ничего не оставалось, только горстка уцелевших пилотов. За войну полк потерял 3 состава летчиков и штурманов. И то нашему полку повезло, ведь все пилоты были опытными авиаторами, бывшими инструкторами летных училищ и аэроклубов. Из первых 60 человек, начавших войну в январе 1942 года, выжили 6 человек. Это командир полка Василий Сонин, летчики и штурманы – Овечкин, Чернов, Вергелис, Климченко и я. Хотя нет, простите, Сонин пришел к нам в середине 1942 года. Нашего первого комполка, героя Гражданской войны, арестовали в начале 1942 года особисты по неизвестной нам причине, после него командовал полком Сухоребриков, но вскоре он принял под командование полк Ил-2. Из первого состава выжил еще штурман Изя Розенберг, потерявший ногу после ранения в апреле 1942 года. Остальные погибли или пропали без вести. Несколько человек выбыли по ранению в госпиталя и назад к нам не вернулись, их дальнейшая судьба мне неизвестна. После войны совет ветеранов полка долго их разыскивал, но безуспешно…

Я был три раза сбит, но, как говорится, Бог хранил. Потери у летчиков и штурманов были пропорциональны, но за войну я сменил 5 экипажей, летчик или погибал, или убывал по ранению… Вот такая печальная статистика. 70 % потерь мы несли от огня зенитной артиллерии, 25 % гибли при вынужденной посадке, примерно 5 % по причине отказа матчасти. На наше счастье, почти вся немецкая ночная истребительная авиация была задействована на Западном театре военных действий, иначе шансов выжить было бы поменьше.

Когда меня первый раз сбили, самолет упал на нейтральной полосе, из-за плотного огня с двух сторон нельзя было головы поднять, и я с пилотом, сержантом Игорем Марусом, сжимая в руках пистолеты, лежал в воронке, не ведая, кто прорвется к нам первыми, наша пехота или немцы. И довелось мне наблюдать с земли, как два немецких прожектора берут своими лучами в клещи По-2. Жуткая картина. Если от луча одного прожектора был шанс ускользнуть, то от двух лучей… без вариантов. Вот тогда впервые стало страшно. Да и немецкие зенитчики были профессионалы высокого класса. Ведь это не байка, что за каждый сбитый По-2, «Рус Фанер», немцы получали Железный крест. Но смерти я особо не боялся, просто был фаталистом. Знаете, приходит молодое пополнение в полк, кто-то успевал сделать пару вылетов и погибал, а другой до конца войны в самом пекле боев и даже не ранен. Садишься на свой аэродром после выполнения задания, в самолете 40 пробоин, а на нас ни царапины, вот такая рулетка. Если на высоте 2000 метров зенитный снаряд попадал в бензобак, то экипаж сгорал в воздухе, не успевая дотянуть до земли. А подобных «факелов» я насмотрелся. Давно уже подсчитали, что из призванных в действующую армию солдат моего, 1922, года рождения выжило 3 %. Все ребята из моего класса ушли на фронт, уцелело трое: Гриша Пейсахман – без руки, Арон Коган – без ноги и я. Из соседнего класса вернулся живым только мой друг Эммануил Дорфман, прошедший войну в партизанском отряде. Все они были удостоены боевых наград. Вот такая судьба у моего поколения…

– Были в вашем полку случаи трусости, отказа от заданий или перелеты к немцам?

– Немцы всегда знали, какая часть стоит на каждом аэродроме, нас уже с февраля 1942 года регулярно бомбили Ю-87, сбросят бомбы, а на десерт ворох листовок с призывом перелетать к ним. Гарантировали сохранение не только жизни, но и офицерского звания вместе со статусом летчика, обещали, что любой перебежчик будет летать в Европе, и так далее и тому подобное. Читать эти листовки запрещалось под страхом трибунала, но когда комиссар заставлял нас собирать листовки по полю, так невольно все равно посмотришь на текст. Но в нашей дивизии случаев перелета к врагу не было, по крайней мере, я об этом не слышал. Трусов не помню. Говорю это честно. Помнится только один случай. Старший лейтенант Солошенко получил приказ на выполнение боевого вылета в дневное время, для нас это было равносильно самоубийству, сбивали нас днем моментально. Солошенко отказался взлететь, сразу «загремел» в трибунал, но ему заменили расстрел штрафным батальоном. Там он геройски показал себя в разведке, был прощен и возвращен в полк. Он довоевал до конца войны, правда, наградами его после этого случая обходили. Мне лично пришлось сделать полтора десятка боевых вылетов днем, в основном на разведку, до сих пор не пойму, как я уцелел… Если до середины 1943 года нас, ночников, при каждой возможности посылали бомбить, будь то передний край немцев или опорный пункт, то после нашлись все же в штабах умные головы, подсчитали, что полка не хватает и на месяц такой войны, и уже в 1944–1945 годах мы получали задания более осмысленные, работали по точечным целям, наши потери резко снизились. В апреле 1945 года полк потерял только 4 самолета, но самое страшное, что все погибшие экипажи состояли из ветеранов полка, воевавших уже не первый год. Погибли, не дожив до Победы несколько недель. А в начале… Летали всю войну без парашютов, устройство кабин пилота и штурмана не позволяло его взять с собой. А вот про штрафные эскадрильи на нашем фронте я не слышал, хотя сейчас появились публикации о подобных частях на Калининском и Сталинградском фронтах, упоминаются фамилии асов истребителей, такие как Федоров или Боровых, командовавших штрафникам-летчиками. Надо спросить очевидцев. Может, кто-то еще жив… Но всю войну я знал, что мне в плен попадать нельзя, расстреляли бы сразу, у меня полный набор, и еврей, и коммунист.

– Как засчитывались боевые вылеты, как определялся урон, нанесенный врагу?

– Боевым вылетом считался только вылет с пересечением линии фронта. Учебные полеты или перегон самолетов с Казанского авиазавода давали только налет часов, который отмечался в летной книжке. Всю войну с нами вместе работал 72-й драп (дальний разведывательный авиационный полк). Разведчики вылетали утром и фотографировали, что мы там ночью натворили. Иногда подтверждение было визуальным. Кроме того, использовали данные агентурной и войсковой разведки. Несколько раз мы бомбили скопление танков противника, так здесь крайне трудно определить, сколько ты их сжег, и вообще, были ли прямые попадания. Штурманы, стреляя из пулемета, также достоверно не могли определить, убили немца на земле или нет. Тем более стрелять из пулемета можно было под определенным углом на отходе от цели. А неумелый стрелок мог засадить очередь и себе в хвостовое оперение или перебить тросики, натянутые по направлению к килю самолета. Но самое интересное, каждый штурман имел свой личный номер, и на стабилизаторах бомб этот номер выбивали керном. Так что, если кто по своим по ошибке отбомбился, того определяли быстро. Что происходило после, надеюсь, объяснять не надо. Самолет без пронумерованных бомб не имел права подниматься в воздух. Особисты за этим очень ревностно следили. В конце апреля 1945 года я вместе с летчиком Сашей Овечкиным совершил 15 вылетов на бомбардировку Берлина, в район рейхстага и Бранденбургских ворот. Немецкие самолеты уже почти не летали ни днем, ни ночью, прожектора нас не ловили. Стреляли только зенитные пушки. А 3-го мая вся наша 2-я авиаэскадрилья на грузовой машине из Кирхенгоффа поехала в Берлин. Остановились у Бранденбургских ворот и пошли к рейхстагу, кругом еще стоял плотный дым, много домов горело, и никто их не тушил. Несколько воронок от наших бомб Саша нашел возле стен рейхстага, но самая дорогая находка нас ждала внутри рейхстага, в зале заседаний. Дело в том, что стабилизатор бомбы после ее взрыва всегда падает в центр воронки. Овечкин нашел стабилизатор, на котором был выбит мой штурманский номер. Горжусь, что и мне довелось добивать врага в его логове. Но это, так сказать, лирическое отступление. К концу войны в полку было 5 штурманов, совершивших более 500 боевых вылетов, и несколько летчиков, совершивших 400–450 вылетов на боевые задания. А вообще достоверно и объективно подсчитать урон, нанесенный врагу, очень сложно.

– Расскажите, как вы получили первый орден?

– В феврале 1942 года после месяца фронтовой жизни командир полка вызвал пилота Игоря Маруса и меня и дал приказ, взять с собой 2 гондолы и механика Романа Пашука и перелететь в деревню Молвотицы к западу от озера Селигер в распоряжение заместителя командующего Северо-Западным фронтом генерала Ксенофонтова для получения специального задания. Прикрепили гондолы вместо бомб, по 2 сигарообразных емкости размером 70 на 200 сантиметров, с люком в верхней передней части. Они предназначались для перевозки людей и грузов. После 2 часов полета, в обход Демянского плацдарма 16-й немецкой армии под командованием Клейста, приземлились в деревне, находившейся в шести километрах от линии фронта. Привезли нас к генералу, и он, не обращая внимания на наши юные лица и сержантские звания, сразу объяснил обстановку – 4 дня назад в район юго-восточнее Демянска был выброшен десант в количестве 2700 человек во главе с подполковником Тарасовым. Выброска была неудачной, десанту не удалось пробиться к Демянску, и уже два дня с десантниками нет связи. Только на третьем ночном вылете в Демянский лес мы увидели три слабых костра в лесном массиве и решили садиться. С высоты место для посадки выглядело как узкое и длинное белое пятно. Сели, развернули самолет для взлета. Я с пистолетом в руке стал двигаться в сторону замеченных костров. Нашел десантников, и меня привели к политруку по фамилии Катков, который принял командование над остатками десанта после тяжелого ранения подполковника Тарасова. Договорились о сигналах и порядке эвакуации раненых. Первыми рейсом вывезли Тарасова. Всего за десять дней спецзадания мы сделали 22 посадки в тылу врага и вывезли 40 раненых десантников и доставили боеприпасы и продукты окруженным. В предпоследнем вылете мы передали Каткову пакет с приказом на прорыв. Из окружения вышло 342 оставшихся в живых десантника, а через два месяца нам вручили ордена Боевого Красного Знамени. Эту неудачную операцию 204-й воздушно-десантной бригады военные историки нигде не упоминают… Кстати, эта история имеет свое продолжение. В 1968 году я с детьми отдыхал в Адлере, в санатории «Кудепста» Министерства обороны. Там же находилась тренировочная база ЦСКА и в это время проходил сбор хоккейной команды клуба армии. Как-то во время обеда за наш стол присел Анатолий Тарасов, знаменитый тренер сборной СССР и команды ЦСКА по хоккею. Разговорились, он спросил, чем я занимаюсь. Ответил, что я летчик, подполковник, штурман полка. Тарасов сказал, что очень уважает летчиков, которые в войну спасли его отца: вывезли раненого на самолете из немецкого тыла. Когда он услышал, что экипаж в составе Маруса и Рапопорта спас его отца и один человек из этого экипажа сидит перед ним, он встал, пожал мне руку. И с того дня началась наша крепкая дружба с великим тренером и прекрасным человеком Анатолием Тарасовым. Орден Боевого Красного Знамени, который мы называли «Боевик», был заветной мечтой каждого летчика. Сколько пилотов погибло, так и не успев получить или заслужить этот орден… Вообще наградная тема в годы войны весьма сложная и специфическая.

– Какие еще награды вы заслужили в годы ВОВ?

– В конце 1942 года получил орден Красной Звезды, в 1943 году представляли пару раз на орден Отечественной войны, но судьба наградных листов неизвестна. Летом 1944 получил второй орден Красного Знамени, и уже в 1945 году орден Суворова 3-й степени. В годы войны существовала строгая система награждений в летных частях. Например, звание Героя Советского Союза в штурмовой авиации давали за 100 успешных боевых вылетов, на бомбардировщиках фронтовой авиации и в дальней авиации – за 200 вылетов, на ночных бомбардировщиках представляли к этому высокому званию за выполнение свыше 500 вылетов. У нас за первые 80 вылетов давали орден Красной Звезды, за последующие 50 – орден Красного Знамени, а если кто доживал до 300 вылетов, получал второй орден Красного Знамени. Орден Отечественной войны давали в основном за выполнение специальных заданий. Наградной лист заполнялся командованием полка, да еще требовалась подпись комиссара, а дальше в «высоких» штабах уже решали, кому чего дать, и, как правило, половина представлений или терялась или заменялась на награду более низкого уровня. Поймите, не за ордена воевали, а за Родину. Конечно, никто не хотел возвращаться домой, как говорится, с пустой грудью, но от простых пилотов мало что зависело.

Командир братского 72-го драп майор Завражный ходил с тремя медалями «За отвагу» на богатырской груди, правда, потом добавилось еще три ордена. Он был бесстрашный летчик, но всегда говорил начальству правду в лицо или просто посылал их подальше, когда получал приказы, заведомо обрекавшие его летчиков на бездарную, ничем не оправданную гибель. Он не боялся ни трибунала, ни черта лысого. Вот вместо орденов и давали ему редкую для летчиков медаль «За отвагу». Звание Героя уже он получил посмертно… Не было в этом вопросе полной справедливости, это точно… И таких примеров многие сотни. Хотя уже ничего не поправишь. Например, разбомбил мой экипаж мост через реку Ловать, по которому шло все снабжение окруженной Демянской группировки немцев. Я же не пойду к командиру полка подполковнику Сонину с возгласом: «Василий Николаевич, заполняй наградной лист». Это было просто выполненное боевое задание. Тем более через день немцы этот мост восстановили, и все начиналось по новому кругу. Полк штурмовиков полег там полностью за неделю штурмовок этого проклятого моста… Еще раз повторяю, в бой шли не за орденами. В конце 1942 года представили группу летчиков нашего полка к высоким орденам. Меня в списке не было, хотя боевых успешных вылетов я имел на порядок больше, чем у пилотов, фигурировавших в наградном списке. В сердцах я сказал что-то типа «да пусть подавятся моим орденом…» При этом присутствовали четыре летчика. И уже утром вызывают меня в штаб полка, и командир с комиссаром начали «промывать мне мозги», мол, им лучше знать, кто достоин наград, а кто нет. Хорошо, что хоть антисоветскую пропаганду не пришили. С тех пор мне стало все равно, наградят или нет.

Меня три раза представляли к званию Героя. Первый раз послали представление осенью 1944 года, за выполнение 500 боевых вылетов, и это представление оставили без ответа. Через три месяца командир дивизии вновь заполнил наградной лист на звание Героя, вновь без реакции. В феврале 1945 года по указанию командира танковой армии генерала Рыбалко за выполнение специального задания и по совокупности боевых вылетов снова послали представление, и даже командир нашей воздушной армии Руденко лично позвонил и поздравил с присвоением. Как потом выяснилось, маршал Жуков не подписал представление и заменил Звезду Героя на орден Суворова. Причин этому я не знаю. Вместе с моим последним представлением к награждению был послан наградной материал на Героя еще на нашего летчика Образцова, так ему заменили на орден Ленина. Но, например, в соседнем полку воевал капитан Ерофеевский, цыган по национальности, хоть и записан был в документах русским, так ему дали звание Г ероя только после тысячи боевых вылетов!

Не думаю, что это связано с антисемитизмом. У нас в полку его не было, могу заявить с полной уверенностью. Когда смерть ходит с тобой каждый день в обнимку, мало кого интересует твоя национальность, важно, как ты воюешь. Нас в полку было 4 штурмана-еврея. Розенберг был ранен в апреле 1942 года, ему ампутировали ногу. Мой однокурсник по училищу Давид Гельфонд воевал геройски, был награжден орденом Ленина и Боевого Красного Знамени, летал в экипаже с грузином Георгием Омадзе, оба погибли при бомбежке фашистского аэродрома Гривочки, когда на бреющем полете восемью бомбами по 50 кг ночью разбомбили стоянку 30 немецких самолетов. Их самолет уже после войны нашли на дне озера Вершинское и останки похоронили в городе Порхове. Еще один еврей, 19-летний Миша Кацва, летал в экипаже с моим близким другом татарином Шакиром Фахрутдиновым и тоже погиб. Приходило в полк еще несколько пилотов-евреев, но они вскоре погибли, и к концу войны среди летчиков полка я остался единственный еврей. Только в моей эскадрилье сражались вместе русские, украинцы, белорус, казах, грузин, двое татар. На национальной почве никаких конфликтов не было. Мне лично в войну никто не смел сказать, что евреи отсиживаются в Ташкенте. Штурман дивизии был боевой летчик Шмульман по прозвищу Вася Шум, да и уже упомянутый мною майор Завражный был наполовину одесский еврей, фамилия его матери была Гивентмахер. Комиссар полка был еврей, но не летал, не имея летной подготовки, так он особо не лез командовать, и к нему претензий не было. К теме о политруках давайте вернемся позже.

– Как пополнялся ваш полк?

– Пополнение летчиков шло непрерывно в ходе боев. Это были пилоты из разных авиационных училищ, закончившие, как правило, годичный курс первичного обучения. Летчики-штурманы были в основном из Чкаловского училища. В каждой воздушной армии было как минимум по одной дивизии ночных бомбардировщиков. В 6-й ВА на СЗФ насчитывалось 150 самолетов По-2, на заключительном этапе войны, когда мы были в 16 ВА, уже насчитывалось в ее составе 250 ночных бомбардировщиков. Штабы направляли заявки на пополнение. Но могу сказать точно, что к нам не списывали проштрафившихся летчиков из других частей или ограниченно годных после ранений. Новичков вводили в бой постепенно, составляли смешанные экипажи, где пилот или штурман имели боевой опыт, и после 20 вылетов ребята из пополнения шли на задание самостоятельно. Если у новичка были проблемы с пилотированием, его посылали на 3-месячные курсы в 9-й зап – запасной авиаполк, стоявший в городе Вышний Волочок. А там и медведя научат летать. Та же система была и в случае прибытия на фронт нового полка, уже сформированного в тылу. Полк садился на наш аэродром, экипажи смешивались, и в течение 2 месяцев новички набирались опыта непосредственно в бою.

– Скажите, ночники завидовали боевой славе летчиков-истребителей, штурмовиков, не стремились перейти, например, в штурмовую авиацию?

– На войне каждый делал свою работу и у каждого были свои задачи. Видя наше самопожертвование, никто не позволял относиться к ночникам с пренебрежением. Послушайте, для большинства летчиков было заветной мечтой попасть на фронт, и неважно, на По-2 или на Пе-2. Мало кто сейчас вспоминает, что тысячи и тысячи пилотов просидели всю войну в тылу, забрасывая начальство рапортами с просьбой направить на фронт, и так и не получили возможность сразиться с фашистским врагом в бою. Запасные полки, учебные, перегоночные, авиаторы, служившие на Дальнем Востоке… Или примеры пострашнее… Кто опишет сейчас историю, как в 1942 году несколько тысяч летчиков и курсантов летных училищ были брошены как простая пехота под Сталинград? А сколько курсантов уже перед выпуском из летного училища было передано в воздушно-десантные бригады и сгинуло без вести в трагических десантах первого периода войны? Зачем далеко ходить за примерами… Младший курс нашего училища КУШ был выпущен стрелками-бомбардирами, направлен в лыжные батальоны нашего СЗФ управлять аэросанями. Когда мы их встретили, то отказывались верить своим глазам. Летчики-штурманы готовились к атаке через озеро Ильмень в лоб на немецкие позиции. Белые маскхалаты… Винтовки СВТ… Все полегли… По тонкому льду пошли в атаку, немцы из орудий этот лед разбили позади атакующих, а дальше… Горькая судьба. Так что главное было для любого патриота попасть на фронт и хоть одного фашиста убить. А на какой самолет и на какой фронт, это командование решало. Я и на По-2 не одну сотню немцев на тот свет отправил.

– Были ли какие-то ритуалы у летчиков перед полетами, как насчет примет и суеверий?

– Самолета с номером 13 в полку не было. Вместо номера на фюзеляже нарисовали чайку… Нельзя было бриться перед полетом, иначе не вернешься. В карман комбинезона в нашем полку было принято положить кусок черного хлеба. На аэродром надо было идти пешком, если кто-то предлагал подвезти на машине до самолета, сразу отказывались. Считалось, что если ногами дойдешь, то и вернешься на своих ногах. Летали с документами и орденами. Плохая примета – лететь на задание со стажером. Их, стажеров, присылали в полк на месяц из тыловых училищ набираться фронтового опыта, так многие из них погибали в первых своих вылетах. По возвращении с задания свертывали самокрутку и обязательно курили и только потом шли с докладом в землянку к командиру. Были какие-то амулеты, разные предметы – обереги, но в открытую никто на шее крестов не носил и молитв не читал. Летишь на задание, ночка лунная, и видишь с высоты, как весь маршрут усыпан обломками наших и немецких самолетов, почти из каждого озерца, а их на Валдае великое множество, торчал хвост сбитого Ил-2. Здесь судьба распоряжалась нашими жизнями, амулеты не помогали. А вообще, летчики и полковые разведчики самый суеверный народ в армии.