Текст книги "Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»"
Автор книги: Артем Драбкин
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Романы были?
– Я не был таким ловеласом. К тому же считал, что роман у себя в эскадрилье может привести к потере командирской чести и достоинства, а роман в другой эскадрилье – это повод для сплетен. Ну а так, были случаи, что женились. Штурман из моей эскадрильи отправил укладчицу парашютов рожать домой. В общем, жизнь продолжалась.
– Командир полка летал?
– Мало летал. Замполит был нелетающий.
– Какие вылеты считались самыми сложными?
– Каждый вылет имеет свои особенности. Если ты работаешь по переднему краю – сложно найти нужную точку, выйти на цель. Если ты, допустим, летишь на железнодорожный узел, тут самое сложное – удержаться в лучах прожекторов, под обстрелом поразить цель и унести обратно кости. Если летишь к партизанам – это не просто сложные, это очень сложные полеты. Летишь без штурмана, поскольку везешь кого-то либо из центрального штаба партизанского движения, либо разведчика, или заднюю кабину боеприпасами полностью загрузят. В лесу ты должен отыскать нужную точку. Аэродром обычно готовят не профессионалы. Они не знают, где отбить страт, чтобы ты сумел спланировать, выровнять, пробежать и не врезаться в лес. Я однажды летел и смотрю, треугольник костров, какой должен быть на партизанском аэродроме. Убрал газ, захожу, а у костров немцы! Я по газам и ушел, а мне вслед выстрелы! Прикинул. Оказывается, не учел встречный ветер и мне еще лететь три минуты. Я потом вышел на цель и сел. Когда со штурманом летишь, он может дать ракету, подсветить, а когда ты один, то ты и это не имеешь, ты садишься без подсветки, на ощупь, а это, знаешь ли, сложненько. Ну ладно, сесть еще можно – на малом газу спарашютировал, упал и маленький пробег. А обратно раненых везешь, нужно разбежаться, подняться и над верхушками пройти. Утром начинаешь готовиться – меряешь шагами длину полосы. Должно быть минимум метров 400–500, если меньше надо вырубать лес или кустарник. Конечно, если на этот аэродром не первый раз летишь, то можно и за ночь обернуться, а так приходилось дневать.
А августе закончилась Курская битва, и мы сразу сдали самолеты и поехали на переучивание в Ярославль. Начали получать пополнение, поскольку в живых летчиков мало осталось. Фактически полк формировался заново. Летчики приходили из кировабадского, балашовского, оренбургского училищ. Они закончили классическое, полное обучение. Командир полка, зам. командира полка и комэски уехали в Кострому на переучивание на «бостоны», а вернувшись, стали переучивать летчиков, штурманов на этот тип самолета. Полетали строем, на полигон с бомбометанием и стрельбой по наземным целям. Поначалу у нас пушки стояли спереди, а потом решили самолет переоборудовать, пушки выбрасывали, делали остекление кабины, сиденье для штурмана, дырку для прицела и ставили прицел ПБ1Д. Кроме того, сделали люковую установку, туда поставили крупнокалиберный пулемет Березина и посадили радиста держать связь. Экипаж стал четыре человека.
Конечно, на «бостонах» было проще летать, чем на По-2 – это современный самолет. Идешь выше 4 тысяч метров, на форсаже меня «мессер» не догонит.
Атам фанера, перкаль, все горит и скорость 120 километров в час. Куда уйдешь? До сих пор переживаешь, когда вспомнишь, как же он медленно выходил из зоны огня!
Весной 1944 года полк перелетел на фронт и вошел в состав 4-й воздушной армии. И начали уже летать днем. Надо сказать, что свой первый боевой вылет на «бостоне» я не помню. На По-2 помню, а вот на «бостоне»… это уже не было каким-то таким событием и в памяти не отложилось. Какой бы самолет ни был, а уже имеешь опыт полетов днем и ночью, уже есть навыки ориентировки, оценки боевой ситуации.
Я довольно быстро стал водить эскадрилью, 9 самолетов, а потом и полк, 27 самолетов, водил. Психологически важно, как ведет себя командир. Ведь страх отражается в штурвале. Если я иду железно и четко, не шелохнусь, то и ведомые, которые смотрят на тебя, не шелохнутся, сохранят строй. При атаке истребителей они четко сомкнутся, а в зенитном огне разомкнутся.
От винта!
У меня заместителем был Трушков, здоровый парень. Как только подлетали к линии фронта, он надевал немецкую каску с двумя рогами. Я говорю штурману: «Предупреди меня, когда подойдем к линии фронта, надо будет противозенитный маневр сделать». – «А ты на Костю смотри, как Костя надел немецкую каску, так, значит, линия фронта».
Или был у нас Мамлыгин. Трусоват. Он обычно шел крайним правым в девятке. Кактолько начинаются атаки истребителей, выходит вперед. Раз так сделал, второй. А слева летал Шаляпин. Помню, он ему говорит: «Мамлыгин, не болтайся впереди, как говно в проруби, иначе как пиздану, так накроешься». Темпераментный парень. Когда прилетели, он к нему подскочил: «Мамлыгин, я тебя с говном смешаю, ты думаешь, что только один жить хочешь?!» В следующем вылете, при подходе к линии фронта, он говорит: «Командир, позволь пару слов. Малыгин, воевать начнем, держись как следует!» И знаешь, потом нормально летал, войну закончил.
Самый страшный полет был на «бостонах» на Данцинг. Перед вылетом к нам приехал начальник штаба разведки 4-й воздушной армии. Он сообщил, что у немцев на аэродроме Олива сосредоточено 92 самолета, имеющих один боекомплект и одну заправку горючим. В нашу задачу входит нанесение удара по взлетно-посадочной полосе. Он предупредил, что воздушный бой будет жарким. Налет совершался тремя полками бомбардировщиков, которые прикрывали три полка истребителей. На цель вышли на шесть тысяч метров. Штурман говорит: «С аэродрома взлетают четверки, пары, и даже шестерки. Будет каша». Начали бить зенитки. Я командую: «Разомкнись». Потом начали атаковать истребители. Сомкнулись. И начался воздушный бой. Немцы атаковали сразу и справа, и слева. Опустил оба ведомых звена, чтобы дать возможность стрелкам вести огонь во всех направлениях. Смотрю, подбили командира звена Родионова: «Товарищ командир, я ранен в голову, горит левый мотор». – «Сбросил бомбы?» – «Нет». – «По команде штурмана сбросить бомбы на цель». Начал снижаться на одном моторе. Я дал команду четверке истребителей прикрыть его. И он, горящий, ранен, на одном моторе сбросил бомбы на цель. Я говорю: «Уходи, четверка прикроет». У него начал отказывать второй мотор. «Леша, счастливо тебе жить, прощай». Потом уже выяснилось, что им удалось перетянуть линию фронта. Штурман и радист выпрыгнули на парашютах и попали на нейтральную полосу. Стрелок был убит. А он упал на железнодорожную насыпь и погиб. В этом же вылете сбили Сережу Смирнова, левого ведомого Родионова. Штурман мне говорит: «Командир, парашютист снижается прямо на Данцинг». Мы потеряли 2 экипажа. Из другого полка еще один экипаж был сбит, но в этом воздушном бою мы сбили 27 немецких истребителей. Руководил воздушным боем истребителей подполковник Зеленкин. Ему единственному дали полководческий орден Суворова III.
Командир звена 45-го гвардейского апнб Константин Михаленко. 1943 г.
Итог боевой работы Константина Михаленко
Штурман 45-го гвардейского апнб Лев Овсишер
Лев Овсишер (сидит справа)с боевыми друзьями. Германия, 9 мая 1945 г.
Командир эскадрильи 68-гo гиап Виктор Колядин. 1945
Инструктор аэроклуба и курсанты (Виктор Колядин третий слева).Кадиевка, 1938 г.
Мастер ночных полётов майор Павел Дюпин – ветеран Великой Отечественной войны. Сотни боевых вылетов совершил этот прославленный летчик. За время войны тов. Дюпин вырастил и обучил целую плеяду испытанных воздушных воинов. Имена таких воспитанников опытного летчика, как лейтенанты Жданов, Бушин, Еременко и другие, широко известны далеко за пределами их части. Питомцы Дюнина в ночных полетах уничтожили 58 вражеских складом с боеприпасами, 31 склад с горючим, 23 танка, 353 автомашины, три железнодорожных эшелона и сотни вражеских солдат и офицеров.
На снимке знатный ночной бомбардировщик майор П. Дюпин среди своих питомцев.
Эскадрилья 646-го апнб. Слева направо:штурман эскадрильи капитан Борзенко, командир звена капитан Николай Лелко, штурман лейтенант Николай Головченко, летчик Креков, штурман Василий Еременко, штурман Евгений Жданов, летчик Павел Бушин, летчик лейтенант Борис Токарев, командир эскадрильи майор Павел Дюпин, штурман Аркиян, штурман ст. лейтенант Серпокрылов
Штурман 646-го апнб Николай Головченко. 1945 г.
Командир эскадрильи 640-го бап Алексеи Максименко. 1945
Алексей Максименко.
Надпись на обороте:«Отважному бойцу отличившемуся в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками МАКСИМЕНКО АЛЕКСЕЮ АФАНАСЬЕВИЧУ в день нашей ПОБЕДЫ Подполковник ПОЛИЩУК Майор ПОПОВ Майор СЛЕЗОВ Германия».
9–10 Мая 1945 года.
(Орфографии сохранена)
Василий Ряховский (слева)и Василий Воробьев.
Надпись на обороте:«Снимок. Два задушевных тов. [арища] Вася Воробьев, Вася Ряховский в один из дней Великой Отечественной Войны. На долгую память любящей Шуре от Васи. 1943 год Ростов-на-Дону»
Аэроклубовцы Мельшаков, Казаков, Старостин, Воробьев, Карасев. Аэродром Чертаново, 1936–1937 гг.
Инструкторы и курсанты аэроклуба. Василий Воробьев (лежит)
Штурман 25-го гвардейского аппб Александр Сафонов
Штурманы 25-го гвардейского апнб.
Сидят слева направо: Василий Мардвинов, Александр Сафонов, Степан Карпенко.
Стоят: Смирнов, штурман 2-й эскадрильи Андрей Слепцов
Летчик 25-го гвардейского аипб Впктр Шибанов. 1943
Экипаж 25-го гвардейскою апнб летчик Виктор Шибанов (слева)и штурман Николай Маркашанский
Летчик 60-го гвардейского апнб Готлиб Колотухин (справа)
Итог боевой работы Готлиба Колотухина
Штурмам 661-го аммб Борис Рамопорт
Летчик 620-ю апнб Анатолии Полков
Оркестр полка. Борис Макаров со своей скрипкой
Штурман 392-го апнб Владимир Лакатош. 1945 г.
Закончилась война, мы стоим в Познани. И мимо шла колонна бывших военнопленных. И вдруг из нее выходит Смирнов: «Товарищ командир, лейтенант Смирнов прибыл из плена». Двое суток пили водку, и он рассказывал нам свою эпопею. А потом пришел начальник особого отдела: «Где тут у вас пленный летчик?» И забрал его. Его отправили в лагерь на Северный Урал, он там сидел лет 10. Сам он был из Донецка. Как-то я ехал в Сочи и вышел на стации попить пива. Подходит о мне милиционер: «Товарищ командир, не узнаете?» Я смотрю – Сережка Смирнов. Он отсидел и работал уже в милиции.
Сложный был полет на Кенингсберг. Зениток было много, и стреляли они очень точно. Пекло! Шапка одна за другой, все рядом, думаешь, и все на тебя нацелены. Помню, у меня зам. комэска Мишу Петрова ранило. Он мне говорит: «Товарищ командир, ранило в голову». – «Зажми рану, на цель выйдем и потом пойдем». – «Течет все равно, правый глаз ничего не видит». – «Так смотри одним глазом. Выйди из строя, найди бинт (он обычно у нас лежал в правом кармане), сделай сам что-нибудь». – «У меня морда не круглая, бинт не держится». Ну кое-как забинтовал себя сикось-накось. Отбомбились, вернулись, я всех перестроил, чтобы он первым сел. На земле уже ждет машина «Скорой помощи», врач.
Всего же за 44–45 год эскадрилья потеряла три или четыре экипажа. Так что потери были небольшие.
– Истребительное прикрытие было всегда?
– Нет. Я еще зам. комэска был и повел эскадрилью. Иду к линии фронта, а истребителей нет. Конечно, можно было идти без прикрытия, но ты рискуешь всех потерять. С командирами звеньев посоветовался, они говорят: «Леха, ну его на хер, подавай на обратную, идем на посадку». Пришли, садимся. Докладываю: «Товарищ командир, истребителей не встретили. Я принял решение вернуться» – «Надо было идти!» – «Я решил не рисковать, если бы я один вернулся, тогда что бы делали…» Началось разбирательство. Оправдали. Подзаправились и второй раз полетели. Тут уже встреча состоялась. Все нормально. Ну а потом истребители, как правило, были всегда.
– На «бостонах» ночью не летали?
– Нет.
– Ходили в клину звеньев?
– Да, как правило, с интервалом между девятками 150–200 метров.
– У вас были столкновения с особистами?
– Конфликтов не было, но под пристальным вниманием ходить приходилось. Если ты вбрасываешь разведчицу, то он присутствует при подготовке. Обратно прилетел, а он перед глазами маячит, смотрит, как ты реагируешь. Как бы спрашивает: «Куда ты выбросил?» Иной раз месяц, а то и два ждешь, пока придет подтверждение, что все в порядке. Конечно, чувствуешь себя не комфортно. Если задачу не выполнил, тут они всегда на месте, всегда разбираются, в чем дело. У нас был случай на «бостонах». В городе Млава разбомбили завод по ремонту танков. За это нашему полку присвоили звание «Млавский». Но соседняя эскадрилья нанесла удар по другому объекту. Перепутали поворот реки и отбомбились не там. А у них комэска был опытный, старше меня в два раза, он меня обвинил, что это, мол, Максименко. Тут и особисты подключились. Хорошо, что штурман у меня был мужиком опытным. Взяли бортжурнал, сравнили время нанесения удара, высоту, курс, данные фотоконтроля, и только тогда оправдались.
– Летный состав полков на По-2 выполнял нужную и опасную работу, а награждался не очень. Почему?
– Большим уважением и почтением пользовались истребители, штурмовики. К По-2 относились с насмешкой, хотя эксплуатировали нас нещадно. Я по себе сужу: ночью летаешь, а днем вызывает командир полка – нужно отвести в штаб боевое донесение за вылеты полка ночью. Это, значит, садишься, не выспавшись, и полетел в штаб армии. А там ты подождешь, тебе дадут боевой приказ на следующую ночь. Или тебя пошлют отвезти документы в другую дивизию. Нужно выбросить разведчика в тыл или отвезти куда-нибудь начальника. О наградах даже мысли не было. У меня одного, другого штурмана убили. Из штаба дивизии прилетел старший лейтенант, его ко мне в экипаж. Спрашивает, сколько вылетов я сделал. Говорю – 75. А он говорит, а я 25 вылетов, а у меня орден Красного Знамени, Отечественной войны и Звездочка и медаль «За отвагу». Иду к командиру дивизии: летчик в три раза больше сделал вылетов, а у него наград нет. Он звонит командиру полка: «Полищук, ты почему Максименко не награждаешь? Кто у вас лучший летчик? Максименко. Почему наград нет?» – «А еще сам ни одного ордена не получил. Он на старте. Я ночью и днем летаю».
– Как относились к немцам?
– Мы с ними не контактировали. Конечно, политработники с летчиками, штурманами вели беседы, что были такие-то зверства, немцы вешали партизан, мирных жителей, комсомольцев, коммунистов. Однажды я летал днем через линию фронта, смотрю, фриц сидит в окопе бреется, увидел меня, прижался, хватает автомат, но я уже улетел. Когда перебазировались из-под Орла за Брянск, я ехал в передовой команде, поскольку мой самолет был разбит. Переехали через Десну, поднимаемся по откосу вверх. Направо пустырь. Народу много. Смотрим, стоят 4 машины, борта открыты.
Стоят виселицы. Вешают одного деда, здорового такого, пузатого. Зачитывают обвинение: «За предательство, измену Родине, казнить через подвешивание, смерть изменникам и предателям». Машина тронулась, он повис, веревка оборвалась, и он упал. Опять вешать. Кричит: «Второй раз не вешают!» Мне так неприятно стало, я плюнул и ушел.
– Какой был национальный состав полка?
– В нашей эскадрилье были русские, украинцы, белорусы, два еврея. Штурман, Генка Рудницкий, толковый парень, я с ним летал. И еще был… Вайс Блат. Последний вылет, летчики Викулов и Блат, 7 или 8 мая, и их сбили, это была страшная потеря. Был один латыш Пунтус. Был у нас еще один проходимец, на Брянском фронте пришел к нам и танцевал цыганочку с выходом, чечеточку, такой симпатичный парень с золотыми зубами. Он оказался артистом из ансамбля Александрова. Прикинулся штурманом, на самом деле он был старшим сержантом по связи. Лет под 30 ему было, полетел и заблудился, и чуть за линию фронта не завел. Его тогда раскрыли, что он не штурман, а связист. У него не проверили документы, а он из госпиталя, хотел пристроиться. Плясал все время и всех девушек соблазнял. Но ни хрена не соображал. Полетел с зам. комэска и чуть не перелетел за линию фронта, его потом призвали к порядку. Такие проходимцы были.
А механики, у меня был механик из Казани, татарин. Такой обязательный. После полетов меня целовал. У нас был механик, главный механик и моторист. Это в экипаже. Они за ночь мотор переставили. Зимой было. Холодно, замерзли. Их потом покормили по летной норме. Жалел их. А вот туркмены, таджики, узбеки были в основном специалисты, летчиков из них ни одного не было. Они были на подсобных работах. Один был армянин Миша Давтян. Он разбился на «пешке», и его списали, потом на По-2 летал. Он любил всегда компанию, показывал свое хорошее расположение к русским. Один грузин был, Сакишвили. Мы были в Польше, у него никак не ладился полет. Он ко мне пришел, товарищ командир, я всех переводил на новую технику, работал инструктором. Говорит мне, научите меня летать. Я вас все время буду помнить. Я его посадил на самолет, качество посадки зависит, как ты будешь правильно смотреть на землю, если ты будешь неправильно смотреть, ты будешь выравнивать или выше, или ниже. Поэтому правильно сесть в кабину и правильно смотреть на землю, тогда ты будешь правильно определять высоту и будешь нормально садиться. Я потом его потренировал, говорю, запомни этот взгляд. Потом у него все нормально пошло. Отпустили его в отпуск, он привез бочку вина из Сухуми и еще маленький бочонок, коньяк 25-летний выдержки. Потом я его разыскал однажды, у нас был санаторий ПВО в Сухуми. На горке он жил. Так он все Сухуми собрал. Всем говорил, это же мой командир, он меня летчиком сделал. Деда своего привез знакомиться. Так что была дружба. Была настоящая дружба, а не показная. Потому что не могло быть иначе, это можно было побеждать путем сплочения, монолитного настроения, целеустремленности. Единое ядро, единый сплоченный коллектив, сама обстановка вынуждала к этому. И праздники, и победы отмечали как общее дело.
На «бостонах» я совершил около 150 боевых вылетов. Был награжден двумя орденами Отечественной войны I и II степеней. Тут уже война была веселее, потому что современный двухмоторный самолет, прикрывали нас истребители. Идешь, знаешь, что тебя защищают. Да и сам можешь отпор дать. Последние вылеты делали 7 или 8 мая на Свинемюнде. Участвовал в Параде Победы 24 июня 1945 года. Вот так завершилась цепочка моих боевых действий.
Воробьев Василий Егорович, летчик 709-го АПНБ
Я родился под Москвой в деревне Луцкое, через реку напротив Жуковки, что по Рублевскому шоссе, в 1915 году. Три класса окончил в своей деревне. У нас была хорошая школа и учительница. Потом уже ходил в Барвиху – там семилетка.
После школы в 1930 году начал работать слесарем на заводе «Лабормедист», находившемся в районе зоопарка, примерно на месте высотного дома. У меня там работали два брата, которые помогли мне туда устроиться. В конце 1933-го перешел в ГИРД и работал у Королева Сергея Павловича. Имел честь участвовать в запусках первых двух ракет в феврале 1934 года. Потом перешел в НИИТП, который сейчас называется институт им. Келдыша. Там проработал до 1936 года.
В институте, конечно, работали добросовестно. Получали мало, жили, мяго говоря, не роскошно, но все-таки жили. Помню, с моим приятелем Васей Антониным, который был старше меня на 3 года, пойдем, купим булочку и бутылку молока. Вот и весь обед. Мы с ним делали детали для гироскопа, который стабилизировал ракету. Он, конечно, был специалист, а я так – на подхвате. Вася был спортсменом, гребцом. В 1935 году он мне предложил пойти в планерную школу. Она располагалась на площади Маяковского, и руководил ею Сергей Семенович Субботин. По вечерам занимались теорией, а по выходным подлетывали. В районе Мневников был понтонный мост через Москву-реку, на другой стороне крутой склон и деревня. Вот на этом склоне при помощи резиновых амортизаторов запускали планера. После окончания школы Субботин мне предложил пойти учиться на пилота самолета. Я согласился. В 1936 году окончил школу с оценкой «отлично», а потом за год прошел программу инструкторов и стал инструктором. Летали с аэродрома Теплый Стан.
Началась война. Когда немец стал подходить к Орлу, наш аэроклуб перебросили из Теплого Стана в сторону Пензы. Там немного поработали. При перелете из Пензы в Кировскую область в Йошкар-Оле нас прихватили. Забрали 15 летчиков, 15 самолетов, 7 механиков, 7 техников и на этой основе стали формировать 709-й ночной бомбардировочный авиаполк. Всем присвоили воинские звания. Я стал старшим сержантом, а Реховский, командир звена, старшиной. В 1943 году всему летному составу присвоили офицерские звания, мне, например, «младший лейтенант».
Прибыл командир полка, молодые штурмана пришли из школы. Начали летать по маршруту, на полигон – готовились к отправке на фронт. Пригласили летчика, который уже участвовал в боях. Он обрисовал картину, повеселил нас. Зимой 41-го нас перебросили под Солнечногорск, который только-только освободили – в лесу возле аэродрома еще валялись трупы немцев. Тут мы летали на разведку, по связи. К весне 42-го года нас перебросили под Харьков. 11 мая я выполнил свои первые боевые вылеты. Почему запомнил – моим дочкам как раз год исполнился. Дали цель. Отбомбился.
А потом началось отступление. Хаос. Летали и ночью на бомбометание, и днем на поиск своих частей.
Летишь и не знаешь, кто под тобой. Как попал под огонь, значит, немцы. Прилетел – докладываешь. Начались потери. Первым погиб командир эскадрильи Бикаревич, так сказать, открыл счет. Он, Оглоблин и Ломовцев полетели к окруженным под Харковом войскам. Викаревич совсем не вернулся из этого полета, Ломовцев вернулся с одним глазом – ранили в лицо, а Оглоблин, самый молодой, прилетел – не ранен, ничего… Он потом «героя» получил. Вскоре мой курсант погиб в прожекторах. Тогда еще не тренировали полетам в прожекторе. Вот он и разбился.
Вот такая война тогда была – где-то бомбили, кого-то теряли. Так дошли мы до Сталинграда. Населенный пункт Ерзовка. Расположились в школе, спали прямо на полу. Я был в командировке, приехал, прихватил бутылочку. Вечерком с моим штурманом Сафоновым Александром Тимофеевичем и с компанией близких приятелей выпили. Ночью еще слетали на задание и легли спать. Атут немцы налетели. Все вскочили, а мой штурман спал в углу под окном. Бомба взорвалась снаружи, его не задело. Я тоже вскочил, стал помогать раненым. Слышу, бомба свистит. Я спрятался за бугорок. Взрыв! Волна прошла выше, но рот был полон песка, и треснула барабанная перепонка. Рядом лежал писарь полка. Его тяжело ранило. Ранило в ногу Сергея Субботина, того самого, что планерную школу возглавлял. После этого он уже не летал, был диспетчером на полетах. Несколько человек погибло. В том числе комиссар полка Бурмистров, хороший, человеческий мужик. От него один пистолет нашли…
Перед первым массированным налетом на Сталинград все самолеты перелетели на другую сторону Волги. На правом берегу осталось два или три самолета, на случай, если кого-то надо будет вывезти из города. Сидим, летит наш самолет По-2. Но летит как-то не так, как надо. Подозрительно. Подлетел к аэродрому, развернулся и полетел обратно. Мы поняли, что это разведчик и сейчас прилетят бомбить. Через 30–40 минут гудят… Начались пожары. Нам там делать было нечего, и мы перелетели на другую сторону Волги в Ново-Никольское. Работали с аэродромов подскока. Делали по несколько вылетов за ночь.
В Сталинграде приходилось выполнять самые различные задания. Летали на разведку по железной дороге на Ростов. Бомбили немцев в городе. Поскольку нейтральной полосы практически не было, а немцы и наши располагались часто в соседних домах, то на бомбометание не каждый экипаж выпускали, а кого считали посильней, чтобы по своим не махнуть. Летали на выброску продуктов и боеприпасов. Вначале пытались бросать на парашютах. Но это сколько же их надо, парашютов-то! Поэтому стали их бросать без них с высоты не больше двухсот метров. Мешки с продуктами, ящики со снарядами ставили на плоскость, привязывали веревкой с распускающимся узлом. У штурмана «вожжи» – он их дернет и полетел груз вниз, куда попадет. Вылетали с этими мешками, как верблюды навьюченные. Единственное, водку на парашюте бросали. Газ прибираем, кричим: «Иван, держи! Водка!»
Осень, кабина открыта, холодно. Одеты хорошо были – унты, меховой комбинезон, маски кротовые, а иначе обморозишь лицо, но все равно холодно. Вылезаешь – ноги деревянные. Трос управления от ручки выходит через щель в борту и идет вдоль фюзеляжа. В эту щель ветер сифонит жутко и как раз по ногам. Техники установили обтекатели, тогда получше стало.
Когда бомбили Сталинград, стояла промозглая сырая погода. Кабина от дождя закрывалась брезентовым чехлом. Я сел и закутался в этот чехол, чтобы мне не дуло в спину. Полетели, нас схватили прожектора. Я на прожектора не смотрю, смотрю на приборы. Маневрирую. Мой штурман поворачивается к пулемету и говорит: «Сейчас я их». Тут мотор чух-чух-чух и заглох. Надо перетянуть Волгу, а то на воду садиться не совсем приятно. Перетянули, сели. Стали разбираться, почему мотор заглох, я за ручку крана, а он закрыт – когда штурман поворачивался, задел его. Ну я его матюгами обложил, конечно, а он мне потом говорит: «Я вот, пока летел, все думал: если бы сели на воду, как же ты из этого брезента вылезал?!» Такие вот смехуечки.
Зимой стали летать на лыжах. В начале 1943 года полку присвоили гвардейское звание. Часть летчиков получили задание лететь в Казань за самолетами, я и Саша Сафонов поехали в Москву, для получения гвардейского знамени полка. Побыли у меня, а потом поехали к Саше домой в Пензенскую область. Вся деревня собралась, все равно как на свадьбу. Кто в окно смотрит, кто в дом набился. Как же – Санька Сафонов вернулся. Мы там четыре дня гуляли, а потом поехали дальше. До Сталинграда добирались на двухмоторном бомбардировщике ТБ-1. Как раз пленных немцев гнали со Сталинграда. Их трупы со снятыми портками были воткнуты головой в снег вдоль дороги. Хулиганили солдаты…
Из Сталинграда на Ли-2 – в Ростов-на-Дону. Полк стоял около поселка Оржоникидзе. Оттуда начались обычные полеты, на разведку, бомбометание.
Помню, погода ветреная была. По полету сделали, и полеты закрыли. А Боев со штурманом на станции Иловайской обнаружили эшелоны. Они выпросились. Полетели. Над целью их обстреляли, и единственная пуля, угодившая в самолет, попала ему в сердце. Он только успел штурману сказать: «Бери управление». Штурман привел и посадил самолет. Штурманов тренировали на всякий случай, если летчик ранен, чтобы он мог привести и посадить самолет. Мой штурман Сафонов тоже мог управлять самолетом. После выполнения задания, когда летишь домой и уже видно свой прожектор (а бывает такая погода, что его и не видно), если есть возможность, даешь штурману, чтобы он вел самолет. Он еще бывало хохмил, когда из последнего полета возвращаемся, говорил: «Дяденька, покатай меня на планере». Набирали высоту, мотор приглушаю – он крутится, работает, но тяги никакой нет, и только ветерок шумит в расчалках. Спускаешься, делать-то нечего, начинаем петь: «Ой, да ты, калинушка, ты, малинушка! Ой, да ты не стой, не стой на горе крутой». А слышно хорошо… Один раз штурман уговорил меня выключить совсем мотор. Спускаемся, думаю, надо заходить на посадку, пора включить мотор, пытался, пытался, но так и не смог этого сделать. Пришлось так с неработающим мотором и садиться. Обычно на старте был командир полка, он мне ничего не говорил, а тут – его заместитель. Он уж снял с меня стружку… Механик попытался завести – не получается. Все уже улетели на базу, а с мои самолетом механик ковыряется. Только поздним утром запустили, и мы улетели с подскока.
Когда я перешел в штурмовую авиацию, Сафонов остался в полку. Как какое комсомольское собрание, его упрекали, что летал со старшим лейтенантом Воробьевым и были нарушения наставлений по производству полетов. Он говорит: «Вы так скоро договоритесь до того, что мы ниже земли летали».
– Какие бомбы в основном возили?
– Фугасы. Могли взять три сотки или шесть 50-килограммовых или шесть 25-килограммовых бомб. В пределах 300 килограммов загрузка. Но это предел – на По-2 моторчик слабый. Мог штурман положить в кабину 2,5-килограммовых бомб. Такой бомбой попасть можно разве что случайно.
– Сколько максимально вылетов за ночь удавалось сделать?
– Я не увлекался. Четыре – это максимум. Некоторые напишут семь вылетов – это не реально. Это настоящая халтура. Прилетел, сбросил неприцельно, лишь бы освободиться от бомб, и полетел обратно. Сам видел…
Оружейники готовят бомбы к подвеске на самолет.
Вот такой был вылет. Пошли на разведку по железной дороге от Сталинграда на Ростов. Первая крупная станция от Сталинграда – Тингута. Подошли к ней, нас осветили прожектора, стали обстреливать зенитки. Обошли кругом, набрали высоту метров 900, и опять заходим. Обороты мотора убавили и снижаемся. Штурман говорит: «Давай еще чуть-чуть пониже». В тот вылет у нас было две зажигательные бомбы. По размеру они как 250-килограммовые, а по весу 50–100 килограммов. У нас уже высоты не остается – 150 метров. Саша бросает осветительную бомбу. Включаются прожектора, ищут высоко, а мы ниже их. Зенитки заработали. Сброс. От греха подальше вправо отвернулся, дал газ и пошел дальше по этому маршруту к следующей станции Абганерово. Лечу. Саша смотрит назад и говорит: «Там пожар, посмотри». Я повернулся: «А х…ли там две свечки горят». Но не стал обращать внимания и пошел дальше. Саша говорит: «Да, да, две свечки, твою мать, ты посмотри, как там горит!» Повернулся, там действительно горело по-настоящему. Вот это другое дело! Решили дальше не идти, а вернуться, посмотреть, что там делается. Развернулись на 180 и пошли с набором высоты. Набрали высоту, пошли на станцию с планированием, чтобы не беспокоили. Атам шустро горело! У нас был такой штурман Руднев. Вот есть такой сорт людей – все им не нравится. В столовую приходит, поругается с обслугой, на полеты – с механиком. Мы еще в воздухе были, а он прилетел. Как потом нам рассказывали, он пришел к командиру полка на доклад, а надо доложить о выполнении задания и что видел. Он доложил, кто-то зажег станцию Тингута и, помолчав, добавил: «Мне и то понравилось».
– Как звали командира полка?
– С самого начала, 709-й полк, майор Хороших, очень хороший, справедливый, но выпивал. Его потом освободили. Ко мне он относился нормально. Однажды я не вернулся вовремя. Сел и с вылетом задержался. Меня ждали мой комндир эскадрильи и командир полка, ходил, не спал, ждал, когда вернусь. Командир эскадрильи ему сказал: «Иди, ложись спать, никуда он не денется, вернется». – «Когда вернется, дай команду, чтобы дали выпить, сколько захочет». Вот такой был командир.