Текст книги "Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»"

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Колотухин Готлиб Миронович, летчик 60-го гвардейского АПНБ

Перед войной я учился в Московском технологическом институте легкой промышленности имени Лазаря Моисеевича Кагановича, что около Устьинского моста. Буквально через неделю после начала войны комитет комсомола института направил несколько человек в райком комсомола Кировского района. Мы туда пришли втроем: я был со 2-го, один парень с 3-го и один с 4-го курса. Там шум, гам, тарарам, все бегают. Ничего не поймем. Подходит молодая особа, спрашивает: «Вы что здесь делаете?» – «Нас сюда прислали». – «Откуда вы?» – «Из МТИЛПа». – «Вы знаете, что Климентий Ефремович Ворошилов сказал насчет авиации?» – «Нет». Она объяснила, что Ворошилов сказал: «Кто силен в авиации, тот силен в наше время». «Значит, так, ребята, или вы идете в авиацию, или вы кладете комсомольский билет на стол». Что тогда значило «положить комсомольский билет на стол», сейчас тебе никто не объяснит, да ты и не поймешь. Мы дружно проголосовали за авиацию, хотя я о ней никакого понятия не имел.

Наш спецнабор Кировского аэроклуба отправили учиться в бывшую мечеть на Татарской улице. Там начальник 1-го отдела нас посадил писать запросы на курсантов. Мы ему говорим: «Нам бы посмотреть, почитать литературу по теории полетов, конструкции самолета. Ведь зачеты будут». – «Вы народ грамотный, я с вами перед зачетами побеседую. Вас посажу в группу, и после того, как всех опросят, будут спрашивать вас». Так он и сделал. Теореческую часть прошли молниеносно. Что такое гаргрот, лонжероны, элероны, я только в армии понял. Из Москвы аэроклуб вывезли в Тульскую область. Мы там даже летать не летали, только изучали материальную часть. В августе нам говорят: «Все, мы отсюда уезжаем в Стерлитамак». Товарняк, который нас вез, он или полз, или стоял, или шел огромное количество километров, не останавливаясь. Иногда схватит живот, и, чтобы оправиться, зад в дверь, ребята держат за руки… А иначе в вагоне… В теплушке нас было человек 120. Один на другом лежали. Поворачивались все одновременно. Начальство ехало покультурнее.

Приехали в Стерлитамак. Я родителям перед отъездом написал письмо, пишите, мол, туда до востребования. Мы приехали в конце дня, еще было светло, и целая группа бросилась на почту. На почте ни фига не оказалось. Мы к эшелону, а эшелон уже начал движение. Мы за ним бегом… Привезли в Уфу. Там поместили нас в школу. Кормили гречкой с хлопковым, темным маслом. И началось недержание мочи – каждые полчаса в туалет бегали. Там я подружился с Александровым, хорошим парнем высокого роста. Он занимал третье место по Союзу в плавании на 20 км. Мы с ним ходили воровать помидоры, а осенью арбузы. Жрать-то было нечего. Как-то мы с ним после столовой пошли арбузы пожрать. Арбузы маленькие, сидим на бахче, едим. Слышим стук – сторож идет. И вдруг раздается крик: «Где они, сволочи?!» Прижались, сидим. Рядом со мной останавливается сторож. Делает шаг вперед и натыкается на мой зад. Он с испуга бросается на меня, я с испуга вскакиваю и мчусь в овраг. Александров за мной следом. Убежали. Да… А потом разобрались. Там проходила шоссейная дорога, машины ходили. Фары потушены, медленно идут. С них иногда удавалось что-нибудь скинуть. Тем и питались.

Потом нас перевели на аэродром на озеро Белое, за Уфой. Огромнейшее поле. На холмике ангар. Технический состав, дай бог им здоровья, если они еще живы (они все были старше), не знали, что такое отдых. Они только знали, что самолет должен летать. Вот там нас подготовили летать на У-2. Налетал я примерно двадцать часов. Жили мы в полуземлянке на эти самые 120 человек. При входе в нее стояла печка – двухсотлитровая бочка. Летали мы, если температура была не ниже 32 градусов, поскольку зимнего обмундирования не было и приходилось летать в демисезонной одежде. Я очень благодарен своей тетке, которая в свое время посоветовала мне обматывать ноги газетой, чтобы они не мерзли. Мне достались ботинки 44-го размера. Вот я ноги обматывал газетами – тепло. Там еще такой случай произошел. Я был в карауле, охранял ангар. Валенки, которые выдавались в этом случае, были мне малы, и я пятку потер. Она не заживает. А у врача, кроме йода, ничего нет. Так у меня, наверное, месяц гноилась эта рана. Вернулись в Уфу. За два месяца мы первый раз помылись в бане. В феврале 1942 года из Уфы нас перебросили под Куйбышев, станция Неприк, во второй запасной авиаполк Черноморского флота. Жили в лесу, в палатках. Флотские традиции! Как у них здорово все было сделано! Нарыв на ноге сразу зажил. По сравнению с тем, как нас кормили в Уфе, там кормили изумительно. Два бачка первого на стол, на десять человек, дневальный разливает черпаком, второе дают, третье дают. И начались теоретические занятия. Занятия, занятия. Начали мы летать на УТ-2. Весной к нам сначала самолеты прилетели, а потом прибыли курсанты Ейского военно-морского авиационного училища. Вдруг полеты прекратились, почему, не знаю. Потом стал догадываться, в чем дело. И вот, весь наш спецнабор в три приема был передан в наземные войска. Ночью нас привезли в Тамбовское кавалерийское училище. Переночевали в землянке. Утром построили, вышел перед нами капитан, как потом оказалось, командир разведроты. Представился. Начал рассказывать, какие преимущества разведрота имеет. «Поспать в доме. Пожевать что-нибудь будет. Но имейте в виду, что надо ползать. Кто хочет – три шага вперед». Я, Александров, про которого я говорил, и еще один решили, что пойдем в разведроту. Вот так я стал разведчиком 21-й отдельной разведроты 33-й гвардейской стреловой дивизии 1-го гвардейского корпуса 2-й гвардейской армии. Ее вывели на пополнение после летних боев 1942 года. Учились до октября. Готовили нас там превосходно, действительно готовили к войне: как правильно совершить марш, как напасть на противника, стрельбе из различного оружия. А потом бросили под Сталинград. Причем мы не знали, куда едем. Только командир роты сказал: «Вот доезжаем до этого пункта, там железная дорогая разветвляется. Одна ветка идет на юг, а другая на запад. Если мы повернем на юг, то можете выбрасывать свое мужское хозяйство – там степь и сохранить жизнь невозможно». И мы повернули на юг под Сталинград. В этой разведроте я провоевал до конца апреля. Причем командир дивизии генерал-майор Бутвенко берег нас, как не знаю кого. Штабы полков охранялись автоматчиками. Он их отправлял на передовую, а разведроту давал прикрыть штаб. Нас как пехоту никогда не использовали.

– Боевые эпизоды вспоминаются?

– Тяжело вспоминать. Один раз мы были на командном пункте полка. Подошел наш броневик. Было принято решение провести разведку с помощью этого броневика. Командир роты сказал: «Колотухин, давай». Поехали командир броневика, механик-водитель, их разведчик и я. Разведчик на капоте, а я на заднем запасном колесе. В белом маскхалате, в белых брюках. Спустились в овраг, поднялись наверх и по дороге поехали к селу, которое следовало разведать.

Стояла прекрасная солнечная морозная погода. Едем, вдали показался населенный пункт. Командир оставил машину, говорит: «Давайте». Мы с этим разведчиком пошли вперед, а он развернул броневик. Не доходя до села, мы увидели немцев, вытягивающих застрявшую бронированную машину. Мы бегом назад. Когда мы туда ехали, я все думал: «Отлично – сзади сижу, броневик меня закрывает». А когда поехали обратно, то я оказался на запасном колесе белым пятном.

Это сейчас я со смехом рассказываю, а тогда, когда начали вокруг пули свистеть… Скатились в овраг и наверх. За нами следом приехала немецкая машина, которая остановилась на другой стороне оврага. Что-то они там кричали. Поехали дальше на командный пункт, доложили, что в селе немцы. Командир роты мне говорит: «Иди в роту». Я пошел. По дороге меня – раз, заградотряд, а у меня никаких документов. Дезертир. Я говорю: «Я только оттуда, из разведки». Хорошо еще, у меня язык подвешен. Командир тут же позвонил в дивизию. Отпустили.

– В разведку часто приходилось ходить?

– Не часто. В роте было три взвода, если один взвод выполняет задание, два отдыхают. Как-то один взвод, выполняя разведку, вошел в населенный пункт. Немцы ушли, бросив машины типа «Виллиса». Там был бензин. Они давай от вшей спасаться. Намочили белье в бензине. А тут пришел приказ – взвод на разведку. Ты же не скажешь, что не пойдешь, потому что белье мокрое?! Они ушли. Мы их встретили, когда они возвращались с задания. Командир взвода лежал в телеге. У него все тело было обожжено бензином, который был с какими-то добавками.

– Как кормили разведчиков?

– С питанием в пехоте было плохо. Когда мы двигались от Сталинграда, нам дали задание перекрыть дорогу у населенного пункта. Десять дней мы сидели на сухом пайке. Кто-то догадался обменять белье на зерно. Тут же в бане его распарили и стали есть. Мог быть заворот кишок. Вечером следующего дня, когда пришла наша кухня, есть никто не мог – животы набиты. Тяжело было… Жили где придется. Тогда говорили так: «Где самое спокойное место? Под кроватью у хозяйки – никто не наступит».

– Первый раз пленных когда захватили?

– В конце октября или в первых числах ноября. Двух немцев и одного поляка. Мы заняли полевой стан – деревянный двухэтажный дом, в котором у них была мастерская. Эти трое – они не успели уйти, их окружили, они руки подняли, все. Немцев другим передали, а поляка дали мне, чтобы я его отвез в штаб армии. Он был почти нам ровесник. У него были фотографии своего дома, где у него были аккордеон и мотоцикл. Для нас это было что-то!

– Как относились к немцам?

– В принципе, нормально. Я не видел, чтобы над ними издевались. Во время боя там все, что хочешь, могло быть. Человек взвинчен. Здесь не до логики. А после боя – это уже другое дело.

– Чем были вооружены?

– Автомат ППШ с запасным диском, две «лимонки» и одна противотанковая граната, нож, противогаз, маленькая лопатка. Одевались тепло – зимняя шапка, байковое белье, гимнастерка, телогрейка, ватные брюки, шинель, маскхалат, сапоги или валенки. На руках либо трехпалые перчатки, или теплые рукавицы. Каски не носили. В разведроте был радист и была радиостанция.

– Транспорт в разведроте был?

– «Полуторка» была с изумительным шофером. Он не отходил от машины, пока не приведет ее в рабочее состояние. Ну и конная тяга – где быка сопрем, где лошадь.

– Взвода конной разведки у вас не было?

– У нас нет. Я один только раз на кобыле без седла ехал. Еле добрался.

– За линию фронта приходилось ходить?

– Мне за «языком» не пришлось ходить. Участвовал только в разведке. Очень неприятное занятие. Ты не знаешь, где тебя поджидает опасность, а идти надо. Когда вдруг где-то рядом раздается «Хальт!»… Видал я ребят, которые кричали, что им море по колено, а когда дело доходило до выполнения задания, оказывались неизвестно где…

– Как вы оцениваете уровень подготовки наших солдат?

– Очень низкий. Ребят брали из деревни – и на фронт. Очень много было солдат из Средней Азии. Я так считаю, что им чихать было на эту войну. Взяли его из теплого климата, бросили в зиму, и он должен воевать непонятно за что. Сложно им было. Вот такой случай был. Холодно было. Лежит убитая лошадь, на ней сидит представитель Средней Азии. Над ним стоит медсестра, девочка, плачет: «Дяденька, нельзя это есть». А ему жрать-то надо…

Весной наша промышленность начала давать самолеты. Цена этому, видно, была очень большая. Потребовались летчики, а их нет. Начали по частям ездить так называемые «купцы», которые вынюхивали, где есть бывшие курсанты, летчики. Командование их скрывало всевозможными способами, потому что это были наиболее образованные, подготовленные кадры. Вот такой «купец» каким-то образом в штабе 33-й дивизии узнал, что в разведроте есть три типа. Нас вызвали в штаб дивизии. На счастье, командира роты на месте не оказалось. Нам дали предписание явиться в город Шахты в штаб 8-й воздушной армии. У меня был очень хороший немецкий трофейный нож. Старшина говорит: «Слушай, ты уходишь, отдай». – «Забирай». Мы вышли и пошли, но не по дороге, а по азимуту, поскольку опасались, что нас могут перехватить. Пришли в штаб. С нами побеседовали, дали предписание: «Красный Сулин, командир дивизии генерал Кузнецов». Мы добрались до Красного Сулина, и никто не знает, где часть генерала Кузнецова. И в Военкомате были, и в милиции – не знают. Вдруг одна бабушка нам сказала: «Ребятки, вот там, на бугре что-то шумят самолеты». На бугре был парк, а за парком площадка. Стоит у разбитого здания «полуторка», радиостанция. У радиста спрашиваем: «Где генерал Кузнецов?» – «Не знаю. Вот там штаб стоит, там полковник Кузнецов». Оказалось, что мы ехали с бумагами из армии о присвоении полковнику Кузнецову звания генерала. Пришли. Выходит тот капитан, который нас в Шахтах принимал. «Значит, так, ребята, в столовую». Зашли мы в столовую. Столики на четверых. Стаканчики стоят. Салфеточка. Ложка, нож, вилка, четыре стула. Куда мы попали?! Правда, мы были хорошо одеты – нас уже переодели в летнюю форму. Подходят девочки с кокошничками: «Мальчики, что будете кушать на первое?» Когда разведроту вывели на отдых, старшина приходил и спрашивал: «Ну что, первое или второе будем делать?» Это значит пшенку, гуще или жиже. И хлеб из жженой пшеницы, от которого несло сивухой. А здесь спрашивают: «Что вы будете кушать?» Что-то буркнули, съели первое и встаем. «Куда вы, а второе?» И после второго поднялись уходить. Они вернули нас, говорят: «Вот компот и пирожное». В 60-м гвардейском полку, в который я попал, тоже отлично кормили. В дивизии было четыре полка: 60, 25, 77 и 71 – й полки. Была еще штрафная эскадрилья. В ней штрафниками были летчики, а штурмана были постоянного состава. Они чаще награждались, чем летчики, но им и давали самые сложные задания.

В то время, когда мы пришли, полк на боевые вылеты не летал. В нем была организована специальная тренировочная эскадрилья, в которой нас натаскивали. Летали днем и ночью. Провозили нас и в прожекторах. Когда пришел обратно в полк, я был уже готовым летчиком.

– Первый боевой вылет помните?

– Я ничего не понял. Первый вылет дали на линию фронта – очень мало по времени. Больше всего я боялся за то, как я сяду. Я не знал, что собой представляет штурман. Как его звали? Колесниченко Александр Григорьевич. Вчера мы с ним сидели за столом, вспоминали… Во втором, когда пошли на железнодорожную станцию, уже начал соображать.

– Сколько брали бомб?

– В основном подвешивали две сотни и пару 50-килограммовых бомб или шесть ОА-25. Штурман в кабину брал САБ. Подвешивать САБ под плоскость – это было преступление – туда бомбы надо вешать. Высота полета у нас была небольшая, а время задержки было побольше. Так он чеку вынимал, бомбу за борт и в руке держал, как только ветрянка улетала, он отсчитывал несколько секунд и бросал ее. Она взрывалась прямо под самолетом. Один раз нас долбанули в районе Мелитополя. Дали задание пройти по дороге, посмотреть, нет ли скопления немецких танков. Летали, летали. Штурман говорит: «Спускайся ниже». Тут мы и попали в прожектора. Нам врезали. Элерон один отбили, стойки крыла побили. На счастье, остался целым бензобак. Кое-как пришли на свой аэродром, а он закрыт, потому что немцы барражируют над аэродромом. Сели на аэродром соседнего полка. Технари рейками от кассеты укрепили элерон. Осмотрели все и сказали: «Бак целый, двигатель целый, можно лететь». И мы еще два вылета сделали – надо летать.

– Какой был распорядок дня?

– Вечером перелетали на аэродром подскока. С него всю ночь работали. После вылета штурман шел к начальнику штаба или оперативного отдела, докладывал, что сделано и что видел. Летчика это не касалось. Я смотрел, как подвешивают бомбы. Это труд адский! Плоскость низко. Оружейник садится на корточки, бомбу на колени и вставляет ее.

Ночью кормили, приносили стакан какао или кофе, бутерброд. Как только начинается рассвет, быстренько от линии фронта на основной аэродром – и в столовую. В столовой законные 100 граммов. После этих 100 граммов завтрак идет за милую душу. Причем Сашка первое время не пил, а я не курил. Взамен нам давали или сахар, или шоколад. Бывало, когда задание выполнили, к линии фронта подходим, он мне сует шоколадку. В столовой треп идет страшнейший. Все рассказывают, у кого как было. Позавтракали, идем до обеда спим. В обед встали, не высыпались, потому что ночь летали (например, в августе 43-го было 28 летных ночей), идем в столовую, а потом на аэродром.

– Летали примерно на какой высоте?

– Обычно 1200–1500 метров. Самое больше 3000. Чтобы 3000 набрать, нужно время. Для этого взлетали, разворачивались на восток, набирали 1500 метров, разворачивались и шли к линии фронта с набором. Тогда к моменту выхода на цель у тебя будет эта высота.

– Штурман был опытнее вас?

– Они были больше подготовлены в вопросах использования карты, прицеливания. Причем прицела и не было почти. Только прорезь в крыле, а на борту прилеплены штырьки.

Под Херсоном нас сбили почти над линией фронта. Кое-как со снижением топали, топали, в конце концов упали на ровное поле, но ударились о бруствер рва, ограничивавшего это поле, снесли шасси. Сашка разбил нос, и меня покалечило. Вылезли из самолета. «Где мы находимся?» Перезарядили пистолеты и очень аккуратно пошли. И вдруг раздается православный мат. «О, мы у своих!» Подошли к командиру части, когда выяснили, кто мы такие, говорят: «Идите в этот дом, там можно переспать». Пришли. Утром Сашка ушел в полк, а я только на третий день, поскольку сильно побился. Иду, едет «полуторка», останавливается. Оказался политработник из 33-й гвардейской стрелковой дивизии. Бог ты мой, родственник! Он завез меня в разведроту. Я там побыл пару минут и ушел – надо было доложить в полк. Кое-как добрался на аэродром. Буквально на следующий день нам с Сашкой дали задание отвезти одного техника к линии фронта на аэродром, где он должен был что-то ремонтировать. Прилетели, высадили. Сашка мне говорит: «Давай в твою роту залетим». Полетели в роту. Сели. А ребята в ночь притащили из-за Днепра «языка». Комдив поставил бочку водки. В роте почти никого знакомых не было – текучка. Мы выпили, конечно. Я Сашке говорю: «Ты поменьше пей, ты же ориентироваться будешь». Он мне говорит: «Ты поменьше жри, потому что тебе взлетать и садиться надо». Вырулил я в село, дома на большом расстоянии стоят, собрался взлетать. Сашка говорит: «Я сейчас посмотрю». А поперек дороги траншеи нарыты – я бы взлетел… Оттащили самолет. Взлетели. Надо было сесть там, где мы техника высадили, а оттуда с наступлением сумерек лететь на подскок. Летим вдоль дороги. Я Сашку спрашиваю: «Где аэродром – слева или справа?» – «Слева». Я говорю: «По-моему, справа». Сели нормально. Забрали техника и полетели на подскок. Вылетов первую часть ночи не было – ветер был очень сильный. Я лег спать на ящик со взрывателями, а Сашка на бомбы. Пришел начальник штаба, подполковник, хороший мужик, ставит задание, надо было лететь под Херсон. Саша стоит качается. Он как увидел: «Ложитесь, спите».

– Сколько вылетов за ночь получалось?

– До десятка, а иногда один вылет. Если на линию фронта, высоту набирать не надо, то 8–10 вылетов можно сделать.

– Как был оборудован старт?

– Для того чтобы выдержать направление на взлете, километрах в двух от старта на столбе зажигался цинк от патронов, набитый ветошью, залитой маслом. «Т» обозначалось тремя огнями. Мы садились с одного на два, а соседний полк с двух на один. И вот как-то утром их аэродром затянуло туманом, и они пришли к нам и стали садиться с попутным ветром. Ну, ничего, самолеты не поломали. Хотя скандал был большой.

– Был ли фотоконтроль бомбометания?

– Если очень важная цель, то прилетали и фотографировали. Кроме того, для контроля использовали агентурные данные. Вот, например, бомбили всю ночь железнодорожную станцию Мелитополь, а эшелоны прошли. Так нам не засчитали вылеты.

– Днем за линию фронта летали?

– Только в сложных метеоусловиях. Это единичные случаи. Мне два раза пришлось ходить днем на разведку.

– В чем летали?

– В холодное время на ногах унты и унтята. Меховой комбинезон. Воротник вдвое сложишь, и глаза только торчат. На руки дали изумительно красивые краги красной кожи, пятипалые. В них на танцы надо было ходить. Я в них не летал, а брал у техников шубинки из овчины с одним пальцем. Причем обязательно пришивали к ним веревку и через шею перекидывали, чтобы, не дай бог, не упали. На голове шлемофон, очки. Но мы, как правило, очками не пользовались. Считали, что это неудобно. Парашютов у нас не было.

– Как к вам относились летчики других видов авиации? Как вы себя чувствовали?

– Мы – нищая публика. Там воздушные бои, нагрузки, скорости. Они не считали нас за летчиков. Но начальство эксплуатировало по полной. Хотелось перейти в истребители или штурмовики – не отпускали.

– Как обстояло дело с награждениями?

– Вылеты делаешь, все нормально идет, будет и награждение. Как они там оценивали, я затрудняюсь сказать. Мне кажется, что, во-первых, задания наш экипаж всегда выполнял. Пару раз я садился на аэродром подскока, закрытый облачностью. Цели нам давали посложнее. Командование же смотрело, кого куда пускать. Наверное, поэтому орден Красного Знамени я получил первым из вновь прибывших.

– Про женский полк ночных бомбардировщиков во время войны знали?

– Да. Я видел, как они садились в Мелитополе. Все очень хорошо одеты, в кожаных регланах. Вежливые. Надо им отдать должное – нагрузка у них была большая.

– Командование полка летало?

– Да, но нечасто и недалеко.

– Ваш штурман умел пилотировать?

– Самолеты оставались с двойным управлением. На них только поставили ШКАС на шкворне. Там были три точки крепления, и вот он его перебрасывал. Я его научил пилотировать. Потому что были случаи, когда летчика ранят или убьют и штурман приводил самолет. Мы с ним очень дружно жили. В соседней эскадрилье, бывало, доходило до драки, летчики и штурмана не могли что-то поделить, а мы нет. Процентов девяносто вылетов вместе сделали. Иногда его у меня брали, когда молодого летчика вводили в строй, а мне штурманов других давали, но это было очень редко.

– В полку жили поэскадрильно?

– Да. В столовую тоже поэскадрильно ходили.

– Танцы были?

– Ни разу не участвовал, не знаю. Танцы ночью должны быть, а мы заняты.

– Свободное время было?

– Если нет вылетов, проводили занятия. Ну какие занятия? Командир полка указания дал и говорит начальнику штаба Константину Васильевичу Лопатка: «Вы с ними займитесь, а я пошел». Ушел. Лопатка посмотрел: «Гога (полковой врач), вы займитесь, а я пошел». Гога говорит: «В прошлый раз мы разбирали вопрос твердого шанкра. Теперь поговорим о мягком». А ты знаешь, что в то время венерические заболевания приравнивались к дезертирству?! Отправляли в штрафные батальоны! У нас в полку не было. Я только один раз заболел чесоткой. Где я ее подцепил – не знаю, но дело дошло до того, что белье было в пятнах крови. Врач дал две жидкости. Соляную кислоту и гипосульфит, нейтрализующее. Нужно было соляной кислотой обработать кожу, а потом промыть гипосульфитом.

Это все шутки, конечно. Были и теоретические занятия по бомбометанию, штурманскому делу, метеорологии, тренировочные полеты. Свободное время редко было. Если полеты почему-то не состоялись, но могут состояться, сидим, травим баланду.

– Случаи трусости в полку были?

– Не могу сказать, но не все одинаково нагрузку воспринимали.

– Нелетная ночь, это хорошо или плохо?

– Это нормально, из ритма не выбивает. Я потом много летал. Привык вставать на рассвете, сейчас нет необходимости, все равно встаю. Внуки на меня обижаются, говорят: «Дед, ты не даешь поспать».

– Деньги платили?

– Зарплату и за вылеты. Их получали мои родители по аттестату. Сашке за вылеты тоже платили. Я когда перегонял самолет, он мне деньги дал, и я ему часы купил.

– Возникало ли у вас чувство страха? Когда?

– Естественно, возникало, хотя я бы назвал это нервным напряжением. Например, во время боя, когда на цель вышел и начинается работа, при посадке.

В декабре 43-го меня из полка направили на переучивание в 10-й УТАП 8-й воздушной армии в Серпухов. Сначала хотели переучить на истребителя. Я даже вылетел на Як-7, а потом перевели на штурмовик Ил-2. Заканчивал я переучивание в Малых Вяземах, после чего меня оставили инструктором в этом УТАПе. Вот так война для меня на этом закончилась.