Текст книги "Запоздавшее возмездие или Русская сага"

Автор книги: Аркадий Карасик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Все равно стукач, подумал Видов, но высказать свое мнение вслух не решился. В памяти еще жил бывший ученик родителей, следователь НКВД. Не зря он угрожающе покачивал перед лицом навиного курсанта толстым указательным пальцем. Дескать, еще раз попадешься – не помилуем…

Потекла однообразная гарнизонная жизнь. Однообразная и поэтому скучная для других командиров. Видов вписался в службу с первых же дней после приема подразделения. С удовольствием проводил занятия по строевой, боевой и политической подготовке. Сержанты вслух роптали, но в душе были радехоньки – новый взводный освободил их от необходимости возиться с красноармейцами. Радость поуменьшилась, когда дотошный лейтенант их тоже поставил в строй обучающихся.

«Хороший командир», «неплохой мужик», «так себе – ни рыба, ни мясо», «хуже не бывает» – красноармейская масса оценивала своих командиров по многоступенчатой шкале. В большинстве случаев безошибочно. Видов «прошагал» по всем ступеням, начиная от «хуже не бывает» и кончая «хороший мужик». Не чурался играть с подчиненными в волейбол, на занятиях по физической подготовке самолично крутил на турнике «солнышко», прыгал через «коня». Во время учебных стрельб гонял подчиненных до седьмого пота, заставляя не просто стрелять по мишеням – делать это лежа, с колена, стоя, после утомительного марш-броска.

Командир батальона несколько раз побывал на взводных занятиях. Удовлетворенно качал головой. Точно так же был удовлетворен проверкой занятий по политподготовке и дотошный комиссар полка.

Больше проверок не было – командование, похоже, уверилось в способностях нового взводного.

Видов не просто командовал взводом – он с под"ема до отбоя жил в казарме, питался из солдатского котла. В общежитии только спал или изредка заглядывал за письмами.

– И зачем ты так выкладываешься? – недоуменно пожимал узкими плечами сосед по комнате, интеллигентный очкарик. – Думаешь досрочно еще один кубарь подвесят? Зря надеешься, сколько служу – такого не упомню. Лучше после обеда пойдем к одной моей знакомой. Библиотекаршей работает, видная девка. Она спроворит подружку – отлично время проведем.

– Пригласи кого другого, – хмуро советовал Видов, вскрывая конверт с очередным супружеским посланием. – Хочу ночью устроить во взводе свою учебную тревогу. Незапланированную. Погляжу, как хлопцы уложатся в норматив.

Сказал – будто отрезал. Обиженный сосед натянул начищенные кирзачи и отправился искать другого партнера. А Семен углубился в чтение письма. Хмурился и улыбался, но чаще – хмурился.

Письма от Светланы приходили через день. Она подробно описывала студенческие будни, чем занимается по вечерам, какую кинокартину смотрела. В каждом письме – самый главный для нее вопрос: дадут ли мужу отпуск и, если дадут, то когда?

Семен отвечал значительно реже – один раз в неделю. Для более частой переписки не хватало времени – все оно было отдано взводу. От под"ема и до отбоя. Без праздников и выходных дней.

Через месяц взводного вызвали к командиру батальона.

– Вот что, Видов, принимай роту… Понимаешь какое дело, бывший ротный оказался продажной сукой, агентом японской разведки. Но наши органы не проведешь – ночью его арестовали.

Своего ротного, старшего лейтенанта, Видов не то, чтобы любил – уважал. За немногословие, за справедливость по отношению к красноармейцам и младшим командирам. Он просто не мог представить его в роли предателя, врага народа.

– Может быть, ошибка вышла, товарищ майор? Не похож мой ротный на предателя, никак не похож.

– Ты что же считаешь, что у врагов народа на лбу написано, кто они такие? Наивный ты человек, лейтенант…

– И все же не верю! Давайте, товарищ майор, напишем хорошую характеристику, а? Вдруг чекисты прочитают и поймут…

– Все ясно без характеристик и аттестований. Твой ротный оказался предателем, понял?… Все, прения закончены – вечером принесешь рапорт о приемке роты! Свободен!

Памятуя накачку, которую он получил от следователя НКВД во время пребывания в училище, Видов больше не стал упрямиться – пошел в канцелярию роты. По поведению батальонного, по тому, как тот стыдливо отводит взгляд, он чувствовал, что никакой ошибки не произошло, старшего лейтенанта просто оклеветали.

Так, не прослужив и полугода, недавний курсант получил немалое по тем временам повышение по службе.

Через неделю – еще одна новость. После того, как рота удачно отстрелялась на полковом полигоне, майор вызвал к себе ее молодого командира.

– В полковой школе младших командиров – выпуск. В знак пооощрения за достигнутые твоей ротой успехи разрешаю отобрать лучших сержантов.

Поощрение – так себе, на уровне обычной благодарности, без премий и грамот. Но Видов удержался от язвительного ответа, ограничился обычным ответом: служу Советскому народу!

Глава 11

«… Судьба все время смеялась надо мной. В очередной раз – после окончания полковой школы младших командиров. Я уже надеялся, что наши пути с удачливым Семкой не пересекутся. И снова ошибся…»

Сидякин.

«… Почему я своими руками разрушила семью? Впоследствии долго и мучительно размышляла об этом. Скорей всего не хотелось превратиться в бесправную супругу преуспевающего мужа, мотаться вместе с ним по таежным или степным гарнизонам…»

Доктор педагогических наук Гурьева.

В канцелярии полковой школы, перебирая личные дела недавних курсантов, Видов натолкнулся на знакомую фамилию. Прохор Сидякин. Вот это фокус! Надо же, судьба свела односельчан, друзей юности далеко от Степанково, на украинской земле! Такое возможно разве только в сказке! И все же с фотографии, пришпиленной к обложке личного дела, на Семена смотрит Прошка. Вопросительно и завистливо.

– Разрешите мне переговорить с сержантом Сидякиным, – внешне равнодушно обратился лейтенант к начальнику школы. – Если он согласится

– возьму к себе.

– Первый раз слышу о каком-то согласии, – удивился капитан. – Это в колхозе его спрашивают, да и то – не всегда. А у нас, между прочим, армия.

Вволю поудивлявшись, он все же приказал вызвать сержанта.

Когда Прохор, неуклюже косолапя, вошел в канцелярию, он нисколько не удивился. Словно неожиданная встреча с другом-врагом давным давно запланирована. Четко доложил о прибытии и вопросительно поглядел не на Семена – на начальника школы. Дескать, что прикажете, зачем вызвали?

Ответил не капитан – Видов. Не официальным голосом, каким принято разговаривать с подчиненными, – дружески. Даже подошел и полуобнял.

– Привет, Прошка! Рад видеть тебя… Пойдешь служить к нам в батальон? Предлагаю не в качестве помкомвзвода – старшиной роты.

Сидякин раздумчиво перевел взгляд с лица ехидно улыбающегося капитана на прямоугольник окна. Снова превратиться в человека второго сорта, завидовать свежеиспеченному комроты, его успехам и продвижению по служебной лестнице? Можно ли вытерпеть такое унижение?

Но предлагаемую горькую пилюлю подсластила предложенная должность ротного старшины. Это, конечно, власть относительная, но все же – власть.

– Согласен, товарищ лейтенант, – наконец, вымолвил он, мысленно взвесив все за и против. – Служба – есть служба. Какая разница – где и в какой должности?

Семен улыбнулся и отложил личное дело нового старшины. Заодно – еще трех младших сержантов-отличников. Он понимал, что совместная служба с другом юности, который, к тому же, обладает сложным характером, будет нелегкой. Но кроме службы есть еще и воспоминания о рыбной речушке Ушица, начальной, а потом и средней школе. И эти воспоминания оказались решающими, перевесили тягостные сомнения…

Очень скоро новый ротный старшина почувствовал, что его должность далеко не так легка, как ему казалось. Видов не признавал иных отношений, кроме служебных. Во время одного из утренних осмотров лейтенант заставил двух солдат размотать обмотки и снять ботинки. Увидел потертости и нахмурился.

– Еще раз замечу, – жестко проговорил он в помещении каптерки, – накажу. Понял, бездельник или пояснить другими словами? Я за тебя работать не намерен!

Через неделю – плохо покрашена ружейная пирамида. Выговор. Через полмесяца дневальные оставили невымытым участок пола перед помещением канцелярии. Еще один. Потом замечания посыпались одно за другим: старшина не отремонтировал солдатскую обувь, плохо инструктирует наряды, бардак в каптерке.

– Ты собирашься работать по настоящему или мне придется принять другие меры?

На лице Сидякина появились красные пятна, ладони вспотели. И это с ним так разговаривает односельчанин, одноклассник! Зря все же он согласился пойти к нему под начало, уж лучше – помкомвзводом в другое подразделение.

Зависть постепенно перерастала в ненависть, она накапливалась, создавая опасную критическую массу. Вот-вот взорвется, уничтожив все вокруг.

– Чего молчишь? Отвечай – понял или не понял?

Пришлось Сидякину заглушить в себе взрывчатое негодование и сквозь зубы ответить: да, понял, больше не повторится.

– Вот это другой разговор, – более мягко проговорил ротный. – И не рычи на подобии сторожевого пса при виде постороннего – не испугаешь. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой…

Прохор заставил себя улыбнуться. Странная это была улыбка: доброжелательная и злобная, одновременно.

Между тем, незаметно подошло время первого отпуска ротного командира. Получив устное разрешение комбата, он уложил вещи в походный чемоданчик и отправился в штаб полка для получения отпускных документов и литера на проезд к месту проыедения отпуска. Шел медленно, наслаждаясь теплой погодой, и размышлял о предстоящем отдыхе. Где его провести: с родителями или с женой?

Семен не был примерным сыном, но отлично понимал, что не навестить родителей – кровно их обидеть. С другой стороны, Видов – женатый человек и поэтому не имеет права не увидиться с законной супругой, с которой столько времени находится в разлуке.

Выход один – заехать к Светлане и потом вместе с ней погостить в Степанковке. Одним махом убить двух зайцев: и с женой увидеться, и родителей навестить.

В штабе полка тихо. Длинный коридор пустует. В десяти шагах от холла, в котором стоит, охраняемое часовым, зачехленное Знамя полка, находится строевой отдел. Зайти, получить отпускное свидетельство. выправить литер – дело нескольких минут.

– Видов, зайди ко мне.

Особист? Не иначе, черт его принес в холл! Одим внешним видом сухопарый капитан с узкими глазками и крепко сжатыми губами способен испортить настроение. Но против рожна не попрешь – пришлось подчиниться.

Плотно закрыв дверь кабинета, особист на два оборота повернул ключ в замке. Тихо прогворил скрипучим голосом.

– Садись. Разговор долгий.

Видов присел к приставному столику, выложил на зеленое сукно руки, вопросительно поглядел на капитана. Если беседа затянется, можно опоздать в строевой отдел, писаря разбегутся и отпуск автоматически перенесется на завтра.

Но говорить об этом не хочется – капитан подумает: жалуется ротный, а унижаться Семен не привык. К тому же, его мучила неопределенность, понимал

– так просто в Особый отдел не приглашают. Неужели сработал давний грех, когда курсант-недоумок вознамерился задавать комиссару училища дурацкие вопросы?

Капитан минут пять погулял по комнате, постоял у окна, любуясь видом училищного плаца. То ли продумывал предстоящую беседу, то ли накачивал у молодого командира чувство страха. Возможно, и то, и другое. Наконец, возвратился к столу, уселся напротив ротного, воткнул в его физиономию изучающий взгляд.

– То, что я сейчас скажу, никто не должен знать. Понимаешь, никто! – раздельно выговорил особист, постукивая по столу в такт словам ребром ладони. – Нам стало известно, что у тебя сложились близкие отношения с комбатом… Так?

– Обычные. Майор приказывает, я выполняю. Разве бывают в армии другие? Думаю, добрые отношения не мешают службе, наоборот – помогают…

– Больно ты разговорчив, лейтенант… Впрочем, здесь можешь говорить.

Я – вроде священника, могу отпустить грехи, могу не отпустить… Итак, однажды майор в разговоре с тобой выразил недоверие советскому правительству, – взмахом худой руки особист будто заткнул собеседнику рот.

– Мало того, предложил тебя работать на немецкую разведку.

– Не было такого!

Видов резко встал, стул с грохотом опрокинулся на пол.

– Сидеть! – негромко приказал капитан. С такой силой, что Семен послушно поднял упавший стул и сел на него. Только руки на скатерть не выложил – сжал в кулаки и пристроил на коленях. – Если я говорю, что такая беседа была, значит так оно и есть… Вот что, лейтенант, ты только жить начинаешь, перед тобой – широкая дорога. Поэтому не ершись, делай так, как я скажу.

– Но ведь такого разговора не было. И не могло быть!

– Было, не было – не в этом суть… Возьми лист бумаги и напиши то, что сейчас продиктую… Учти, напишешь ты или не напишешь, ничего это не изменит, твой батальонный командир уже приговорен.

Семен слышал – ротного арестовали после получения Особым Отделом рапорта одного из командиров взводов. Вернее, не рапорта – гнусного доноса, видимо, продиктованного тем же капитаном. Ну, уж нет, с ним такой фокус не пройдет, решительно подумал Видов и почему-то сразу успокоился. Говорил четко и внятно, будто находился не в кабинете начальника Особого Отдела – на плацу перед строем роты.

– Ничего писать я не буду, – встал, выпрямился, руки – по швам, подбородок задран. – Батальонный – честный коммунист, настоящий командир.

Несколько долгих минут особист, прищурившись, с любопытством оглядывал сосунка, который осмелился возражать ему. Нет, не ему – всесильным органам. Впечатление – выбирает в лейтенантском теле одному ему известную точку, в которую можно выстрелить.

– Жаль, – вздохнул он. – Упрям ты до глупости. А ведь мог бы сделать хорошую карьеру, мог… Не хочешь писать – твое дело, упрашивать не стану. Советую начисто забыть все, о чем мы с тобой сейчас говорили. Понимаешь – все! Распустишь язык – так далеко упрячем на всю оставшуюся жизнь, что папа с мамой не отыщут… Пошел вон!

Последние слова выстрелены с досадой и злостью. Видимо особист рассчитывал на другую реакцию недавнего курсанта и ошибся. Знай он про особенности Видовского характера, ни за что не пошел бы на откровенность. Вызвал бы безвольного взводного-очкарика, тот жалобно помемекал бы, слегка посопротивлялся, но потом поступил бы так, как ему приказали.

Выскочил Видов из кабинета – глаза вытаращены, спина мокрая от пота, пальцы рук подрагивают. Господи, да что же это творится, за что хотят посадить командира батальона, в чем он провинился перед органами? Или, на самом деле, предатель, агент зарубежной разведки? Глупости, остановил Видов дурацкие мысли, скорей нахальный особист сам предатель и диверсант.

Коридор попрежнему пустовал. Лейтенант прошелся по нему, вернулся – никто его не остановил. Значит, арестуют позже, под покровом темноты. Особист – не тот человек, чтобы простить поведение слищком уж независимого ротного, он не забудет дерзкого отказа написать донос.

Схватят ночью? Шалишь, капитан, не получится, с насмешкой подумал «шпион и предатель», в девять вечера он будет уже катить по по направлению к родной Волге. А там как Бог даст. Авось, к его возвращению в полк либо особист одумается и помягчеет, либо уберут его в другой гарнизон. Естественно, с повышением. За отлично проделанную работу по искоренению в полку крамолы.

Оформив необходимые документы, Видов забежал в общежитие, схватил заранее подготовленный чемоданчик и на попутке уехал на вокзал…

Чем ближе к родным местам под"езжал Видов, тем дальше отступали тревожные мысли о странном разговоре с полковым особистом. В конце концов он решил, что капитан просто испытывал его, что отказавшись писать донос он поступил правильно, что никакого ареста можно не бояться.

За вагонным окном бежали поля, перелески, реки, удивительно симпатичные деревушки. Именно здесь в стенах военного училища недавний школьник почувстввал себя полноценным мужчиной. А когда Семен увидел на окраине городишки училищные казармы, сердце застучало с удвоенной силой.

Когда поезд, устало отфыркиваясь, остановился и носильщики, весело покрикивая и обгоняя друг друга, разбежались вдоль состава, Семен уже не думал ни о своем курсантском прошлом, ни об армейском настоящем, все его мысли сосредоточены на предстоящей встрече со Светланой. Не дожидаясь трамвая, он подхватил легкий чемоданчик и, срываясь на бег, пошел по тротуару по направлению к студенчесому общежитию. Мысленно уговаривал себя не торопиться, вести себя солидно, как подобает лейтенанту и командиру роты, но ничего поделать не мог – ноги сами несли его по улице, на розовощеком лице расплылась глупая улыбка. Сегодня – воскресенье, поэтому Светка у себя, читает, лежа на кровати и укрыв ноги пледом, либо занимается хозяйственными делами – стирает, гладит, готовит. Увидит мужа – радостно всплеснет руками, повиснет у него на шее…

В полутемном холле общежития клюет носом дежурная бабуся. Перед ней на столе – свежая газета, но глаза под очками закрыты. Наверно, досматривает бабка ночной сон, никак оторваться от него не может. Но при появлении Видова встрепенулась.

– По какой надобности? Покажь пропуск!

– Не узнаете, баба Фрося? Это же я, Семка Видов?

– Много вас таких слетается пчелами на мед, – заворчала старая, высвобождая из-под платка ухо, поросшее седыми волосинками. – Токо у меня не пройдет. Покажь пропуск или покидай общежитие. Украдешь девчонку, как скажу комендантше, чем оправдаюсь?

Ворчит, негодует, но улыбка, раздвинувшая сухие сморщенные губы, говорит о разыгрываемой комедии. Поэтому Семен не стал настаивать, качать права, подождал окончания бабкиного монолога.

– Ладно, Семка, ужо узнала. На побывку или навсегда?

– На побывку, бабушка… Светлана – в той же комнате?

– А куды ей деваться? Сидит девицей в теремке, выглядывает в окно добра молодца. Беги, парень, торопись, заждалась тебя женушка.

Подталкивать парня нет необходимости, забыв о солидности и командирском достоинстве, Видов побежал по длинющему коридору. Из общей кухни доносятся стук посуды, развеселые девичьи голоса, из приоткрытых дверей комнат выглядывают их обитатели, переговариваются, пересмеиваются.

На нетерпеливый стук по дверной филенке никто не ответил. Посчитав долг вежливости выполненным, лейтенант осторожно приоткрыл дверь, заглянул в знакомую комнату. Светка, в легком халатике и накрученных бигудях, прикрытых шелковой косынкой, сидит за столом, склонившись над раскрытой книгой. Две ее подруги лежат на своих кроватях, перешептываются. Тоже – в халатиках и бигудях. На столе – чайник, три чашки на блюдцах, хлебница с подсушенными ломтиками хлеба.

– Разрешите? – прикрыв за собой дверь, Видов прислонился к ней. Чемоданчик поставил у ног. – Не ждали?

– Господи, Семчик!

Светка подскочила и повисла на шее мужа, покрывая поцелуями его лицо, гимнастерку на груди. Ее подруги подхватились и выбежали в коридор. Сейчас укроются в соседней комнате, снимут бигуди, причешутся, накрасятся и просительно постучат в родную обитель.

– Сегодня не возвращайтесь, переночуйте у подружек! – не выпуская жену из объятий, крикнул вслед им Видов. – Завтра – милости просим, отпразднуем мой отпуск!

Запер на три оборота ключа дверь, подхватил жену на руки и понес к кровати. Халатик сам собой очутился на полу, сверху сброшена гимнастерка, галифе. Светка, тихо покрикивая и задыхаясь, отдалась обретенному мужу. В потемневшей комнате вспыхнули бенгальские огни, мир растворился в объятиях…

Прошел час. Видов лежал под простыней и не сводил взгляда с хозяйничающей женщины. А она принесла из кухни горячий чайник, нарезала хлеб и колбасу. Перетянутый пояском халатик, падающие на лоб белокурые локоны, обцелованные вспухшие губешки.

– Поднимайся, сладкоежка, поедим, – стыдливо отводя глаза от мускулистой мужской фигуры, пригласила Светка. – Не знала, что приедешь – не приготовила обеда. Сейчас обойдемся бутербродами, позже сварю борщ.

– Погодим… Иди ко мне, недотрога!

– Ишь, чего захотел, разбойник! Хватит того, что уже получил. Доиграемся до… сыночка.

– Ну, и доиграемся, что из этого? Все равно, рано или поздно, случится.

Все же поднялся, натянул галифе, рубашку и с голой грудью уселся за стол. Есть не хотелось, но не хотелось и обидеть подругу – она ведь старалась накрыть на стол. Они пили крепкий чай, обменивались понимающими улыбками. Иногда парень, будто невзначай, прикасался к девичьей шейке, накрывал большой ладонью пугливо вздрагивающую ручку.

– Завтра поедем в Степанковку, – почти приказал он. – Поживем у родителей и – в часть. Нам уже выделена отдельная комната в семейном общежитии.

Светлана потупила глазки, поставила на блюдце недопитую чашку.

– Не получится. У меня на днях начинается практика. Поживем здесь.

– Погоди, Светка, не выступай! Жена ты мне или не жена? Перейдешь на заочное отделение, на диплом приедешь – никаких проблем!

– Есть проблемы, милый, есть… После практики сразу – диплом, потом… – она помолчала, будто готовя мужа к чему-то непоправимому. – Мне предложили аспирантуру. Отказаться – глупо. Я уже дала согласие…

– Так и будем жить порознь?

Разговор начал приобретать характер семейной размолвки. До сильных выражений еще не дошло, но Видов говорил короткими отрывистыми фразами, отдаленно напомнаюшими удары хлыста. Светлана отвечала мягко, будто воспитывала несмышленыша, но за этой мягкостью пряталось упрямство.

– Почему порознь? Переведешься сюда, в то же самое училище, которое ты так успешно закончил. Думаю, не откажут, у нас берегут семьи…

– А если откажут?

– Откажут тебе – напишу я. Вплоть до наркома обороны.

Семен поднялся, подошел к стулу, натянул гимнастерку, подпоясался. Остановился возле смятой постели, с непонятным любопытством несколько минут смотрел на нее. Будто вспоминал женские ласки, дрожащее в его объятиях тело Светки.

А она, с таким же неосознанным любопытством следила за каждым движением мужа, знала, что Видов сделает в следующее мгновение, как посмотрит на нее, что скажет.

Уже стоя с чемоданчиком в руке возле дверей, он повернулся. В глазах – по льдинке, губы крепко сжаты. В голосе – командные нотки. Будто перед ним не любимая женщина – красноармеец-первогодник, которого еще учить и учить.

– Просить перевода не буду. Надумаешь приехать – телеграфируй, встречу. Пока поживу холостяком. Не привыкать.

В ответ – упрямое молчание. Только когда громко хлопнула дверь,

Светлана болезненно вздрогнула.

Видов шел по коридору, выпрямившись, высоко вскинув гордую голову. Выглянувшие из соседней комнатушки Светкины подруги – уже причесанные и накрашенные – недоуменно переглянулись. Что произошло между молодоженами? Почему они не наслаждаются радостями долгожданной встречи? Куда пошел Семен? Может быть, им не хватило закуски либо выпивки? О размолвке не думали, такая мысль казалась невероятно глупой. Все остальное расскажет подруга. Извечное женское любопытство работало на полную мощность.

Когда они вбежали в комнату и набросились на Светлану с добрым десятком вопросов, на которые она просто обязана выдать самые подробные ответы, жена лейтенанта стояла возле окна, глядя на заоконную жизнь сухими глазами. Она отлично понимала, что ее замужеству пришел конец, что Видов ни за что не сломает себя, не попросит перевода. С другой стороны, аспирантура, кандидатская степень, научная деятельность перевешивает на жизненных весах семейную жизнь. И все же горечь происшедшего разрыва сушила сердце и глаза…

Всю дорогу до узловой станции, откуда до Степанковки шел рейсовый автобус, Видов простоял в тамбуре вагона. Бездумно смотрел на пробегающие мимо деревушки, жевал давно погасшую папиросу. Мысленно прокручивал все, происшедшее с ним в студенческом общежитии.

– Товарищ командир, спать будете? Я постелила, – выглянула в тамбур курносая проводница. Дело, конечно, не в отдыхе пассажира, просто понравился ей крутоплечий крепыш с курчавыми волосами и дерзкими глазами.

– До вашей станции – семь часов, успеете выспаться…

– Спасибо, – рассеянно ответил Семен, выбросив в жестяную пепельницу изжеванную папиросу. – Сейчас лягу.

Забросил на верхнюю полку чемоданчик, пристроил под ним снятые сапоги, с наслаждением вытянулся поверх изношенного вагонного одеяла. Странно, но уснул сразу, без сновидений и предварительного счета. Полковые проблемы и семейные неурядицы будто провалились в черный провал.

Проснулся тоже мгновенно, еще до того как рука проводницы тронула его за плечо. Пружинисто спрыгнул с полки. Неизвестно чему рассмеялся. Скорей всего, своей бодрости и силе.

– Спасибо, курносая. Получи за постель.

Девица, жеманясь и краснея, взяла деньги, отсчитала сдачу. Перед тем, как выйти на перрон, Видов все же ущипнул проводницу за румяную щеку, провел ладонью по пухлому плечику.

– Адресочек не дашь? – равнодушно поинтересовался он, прощаясь. – Вдруг доведется бывать в вашем городе – загляну на огонекк.

– Разве дождешься? Небось, уже окольцевали…

И все же, на всякий случай, черкнула на куске оберточной бумаги свой адрес. Вдруг парень не шутит, не подсмеивается, действительно, заглянет? А он, едва выйдя на привокзальную площадь, начисто позабыл о курносой девушке и своем обещании «заглянуть». Ибо ловеласом Семен никогда не был, а неудачная женитьба на Светлане еще больще разогрели в нем антиженские настроения.

Автобус, как всегда, на линию не вышел – то ли поломался, то ли начальство отправило его по другому маршруту. Что же делать? Стаптывать подметки или искать попутный транспорт? Расстояние немалое – больше пятидесяти верст, дома появишься не раньше полуночи.

В очередной раз ему повезло. На противоположной стороне захламленной площади сидел в пролетке бородатый мужик… Да это же дядька Трифон, обрадовался Видов. Обычно бородач возил на своем транспорте местное начальство – председателя сельсовета, секретаря парткома. Наверно, приехал за прибыющими деревенскими руководителями. Ехать вместе с ними Семену не хотелось, но так же не хотелось и шагать по пыльной дороге.

– Дядька Трифон, здорово!

– Здорово, коль не шутишь, – неприветливо отреагировал возница, щурясь от едучего табачного дыма. – Дак енто же Семка, тудыть и растудыть! – засмеялся-закашлялся он. – Не узнать парнягу – в командирском снаряжении, с кубарями в петлицах… Решил навестить родителев, да?

– Навестить. Да вот незадача – говорят, автобуса сегодня не будет.

– Не будет, – подтвердил дядька. – Потому как автобусное начальствие как хочет, так и вертит… Садись в пролетку, милок, да поедем с тобой пылюгу глотать. Председатель, язви его в корень, грозился приехать с области, велел подать ему под задницу экипаж. И не приехал. А мне ждать следующего поезда без интересу, за енто не платят.

Видов охотно принял приглашение – уселся на заднее сидение. Дядька Трофим помедлил, погасил о подошву догоревшую цигарку и пересел с облучка на место рядом с пассажиром.

– Пару рубликов отстегнешь, командир? – заискивающе спросил он.

– Обязательно!

Отдохнувший мерин с места пошел рысью. Возница не подстегивал его – говорил безостановочно, сообщая односельчанину самые свежие новости. В основном, они касались женской части населения. Припечатывая их чисто народными присловьями, нередко – с примесью матерщины, Трофим прошелся по всем местным знаменитостям – самогонщицам, сводням, гадалкам, сплетницам.

Видов слушал в полуха. Пытаясь забить в себе воспоминание о Светлане, думал о своей роте, о предстоящих в будущем месяце учениях, о дотошливом комбате, о ленивом взводном-очкарике. Короче, обо всем, что до отказа заполнило жизнь армейского командира.

– … самая раскрасавица, краше не сыщешь. И помыслить трудно, што такая прелестница произошла из трухлявого корня иксплуататора-лавочника и его любовницы, слабой на низ. Всем взяла девка: и фигуркой, и разумом, и добротой…

– О ком это ты, дядька Трофим? – удивился Видов. – Что за «раскрасавица» в деревне появилась?

– Как енто появилась? – ощетинился рассказчик. – Родилась тамочки, выросла. Вот только училась в районе… Енто я говорю о Клавке Терещенко.

Семен задумчиво улыбнулся. В памяти возник образ тонконогой девчонки, подруге детства…

Родители встретили сына по учительски сдержанно. Отец поворчал по поводу его «солдафонского» будущего, мать сокрушалась, считая, что в сыне гибнет талантливый поэт. Но за этой сдержанностью Семен привычно распознал родительскую любовь. Не слезливо-сентиментальную, не показную, а настоящую, которой можно гордиться.

После объятий и поцелуев его усадили за стол и мать подала фамильное блюдо Видовых – винегрет с разделанной слабосоленной селедкой. Отец, таинственно подморгнув супруге, извлек из кухонного шкафчика бутылку деревенского самогона. Семен улыбнулся. Он отлично изучил характер родителей, знал все их привычки. Батя после первой же рюмки начнет дурачиться, нарочито запинающимся голосом петь волжские песни. Мать, так же притворно гневаясь, уберет едва початую бутылку.

Так и произошло: отец запел, мать рассердилась. На кухонном столе исходил паром ведерный самовар.

– Ты, Семенка, все один да один, когда появится голубка?

О женитьбе на Светлане Видов предпочел не сообщать родителям. Будто заранее знал, что его семейная жизнь – временное явление. И все же материнский вопрос – острая, ранящая душу, булавка.

– Не нашел еще по вкусу, мама. Наверно, излишне разборчив. Одна некрасива, другая глупа, третяя – и то, и другое, вместе взятое… А мне, между прочим, и одному жить неплохо, – с бравадой закончил он.

– Раньше свахи были, подбирали пары, сейчас молодежь стала слишком самостоятельной – не подступишься, не угодишь… Впрочем, это твои проблемы, навязывать свое мнение не стану…

Отец оторвался от проверки ученических тетрадей, подмигнул сыну. Дескать, стареет твоя мать, вот и тянет ее к внукам и внучкам. Терпи, не вздумай возражать – обидится. А Семен, между прочим, не возражал, согласно кивал, многозначительно улыбался. Обнадежил мать легким намеком на некую свою знакомую девушку – красивую и, главное, умную.

На второй день Видов, сменивший форму на белые, полотнянные брюки и сшитую материнскими руками такую же белую рубашку, на улице встретил Клавку. В начале не узнал – прошел мимо, потом обернулся. Прав был дядька Трофим – настоящая русская красавица!

Девушка тоже обернулась, но не окликнула друга детства – просто послала ему смущенную и горделивую, одновременно, улыбку. Вот, дескать, я какая стала!

Помедлив, Видов подошел к ней.

– Привет, Клавка!

– Привет, Семка! Куда уж узнавать – командир… Приехал в отпуск? Или

– навсегда?

– В отпуск.

Не сговариваясь, они пошли по улице к речке. Ушица приветливо журчала, иногда посредине реки, на ее глади плескалась крупная рыба, мелкая рыбешка паслась возле берега. У парня зачесались руки побежать домой, взять спрятанные под стрехой в сарае удочки, накопать червей и – к знакомому перекату или к омуту. Останавливала его девушка – расстанешься – больше можно не встретиться.