Текст книги "Искатель. 1970. Выпуск №5"

Автор книги: Аркадий Адамов

Соавторы: Октав Бельяр,В. Златкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

ШЕСТЬ ЛЕТ БОРЬБЫ

Вердикт присяжных, вынесенный 14 июля 1921 года в Дэдхеме, явился для прокурора Кацмана своего рода заключительным аккордом в игре, развернувшейся в точном соответствии с его замыслом. Осталось довольно исходом процесса и министерство юстиции. Двое его агентов – Фрэд Вэйанд и Лоуренс Лезерман – позднее в данном под присягой показании свидетельствовали: «Министерство юстиции и его отделение в Бостоне давно стремилось собрать достаточные для депортации Сакко и Ванцетти данные, но никак не могло их получить… Агенты министерства считали, что осуждение Сакко и Ванцетти за убийство будет одним из путей избавления от этих людей. Кроме того, агенты, располагавшие сведениями о деле Сакко и Ванцетти, прекрасно знали, что, хотя оба и были агитаторами, но никогда не являлись грабителями и не имели никакого отношения к преступлению в Саут-Брейнтри».

Годы, последовавшие за вынесением приговора, были заполнены непримиримой борьбой обеих сторон, участвовавших в процессе. Представители защиты, тщательно проанализировав процесс, указали на нарушение конституционного права Ванцетти и Сакко на беспристрастный и честный суд. Защита представила в соответствии с порядком судопроизводства штата Массачусетс дополнения к процессу с требованием пересмотра дела новым составом присяжных в свете обнаруженных уже после вынесения вердикта данных. Эти данные были настолько серьезными, что поставили под сомнение целый ряд свидетельств, на которых обвинение строило все дело.

Со своей стороны, представители обвинения делали все, чтобы помешать Комитету защиты Сакко и Ванцетти. Куда бы ни направлялись его добровольные помощники, за ними неотступно следовали агенты Кацмана и Стюарта.

Главными среди этих новых данных были: свидетельство капитана Проктора, показания свидетеля Гулда, свидетеля Пельцера и свидетельницы Лолы Хассам.

7 августа 1923 года капитан Уильям Проктор принимал в Бостоне двух посетителей. Во время разговора случайно было затронуто дело Сакко и Ванцетти, продолжавшее волновать весь мир, и капитан Проктор обронил следующее замечание:

– Если бы защита расспрашивала меня более подробно, я сказал бы, что не думаю, чтобы пуля прошла через ствол этого пистолета, да и прокурору Кацману, еще до суда, я говорил, что пуля сходна, но не уверен, чтобы она была выстрелена из того пистолета.

20 октября капитан Проктор подписал письменное свидетельство, главное содержание которого заключалось в следующем: «На суде районный прокурор не задал мне вопроса, нашел ли я какие-либо свидетельства того, что так называемая смертельная пуля прошла через пистолет Сакко… Районный прокурор хотел задать мне этот вопрос, но я неоднократно говорил ему, что, если такой вопрос последует, я буду обязан ответить на него отрицательно».

Как только Кацману стало известно признание капитана Проктора, он немедленно направил судье Уэбстеру Тейеру свое скрепленное присягой контрсвидетельство: Кацман не оспаривал сам факт, что Проктор на этот его вопрос ответил отрицательно, он отрицал лишь многократность расспросов.

Известный бостонский юрист Уильям Томпсон, сменивший Мура (Мур из-за разногласий с анархо-синдикалистами, возглавлявшими Комитет защиты, отказался дальше вести дело), понял, что свидетельство Проктора может стать серьезным основанием для пересмотра вердикта.

Кроме свидетельства капитана Проктора, защита смогла, наконец, получить показания свидетеля Роя Гулда, который 15 апреля 1920 года находился рядом с автомобилем гангстеров, покидавшим место преступления. Именно в него выстрелил бандит, когда автомобиль проехал железнодорожный переезд на Пирл-стрит. Ни один из свидетелей, выступавших во время процесса в Дэдхеме, не имел возможности видеть людей, сидевших в машине, с такого близкого расстояния, как Гулд. Гулд сразу же после происшествия сообщил свое имя и постоянный адрес в полицию Саут-Брейнтри и вскоре покинул город. Он колесил по Новой Англии, и почти не слыхал о суде, над Ванцетти и Сакко. Гулд показал под присягой, что человек, который стрелял в него из гангстерского автомобиля, стрелял почти в упор, не похож ни на Ванцетти, ни на Сакко, которых ему показали.

Луис Пельцер также сообщил представителям защиты, что 15 апреля он не видел стрелявших достаточно ясно, чтобы опознать их, намекнув при этом, что дать показания в суде его заставил помощник Кацмана – Уильямс. Подписав такое показание, Пельцер, вероятно, испугался последствий и в письме на имя Кацмана отказался от него.

Лола Хассам созналась представителям защиты, что ее показания «были сделаны под давлением и влиянием Майкла Стюарта, Броулларда, Уильямса и Кацмана». Она сказала неправду в суде из-за того, что полиции были известны «многие страницы ее интимной жизни, которые она не могла позволить предать гласности».

Все эти свидетельства защита представила на рассмотрение судье Тейеру в качестве оснований для пересмотра дела Ванцетти и Сакко при новом составе присяжных, указав, что вердикт присяжных от 14 июля основан на неверном толковании показаний капитана Проктора и что Пельцер и Лола Хассам являются «лицами, чьи свидетельства не могут служить основой для обвинительного вердикта в деле об убийстве», тогда как свидетельство Роя Гулда является непредвзятым и проливает новый свет на личность человека, который, вероятно, стрелял и в Берарделли и в Парментера.

В начале октября 1924 года судья Уэбстер Тейер закончил рассмотрение всех дополнительных аргументов защиты и контраргументов обвинения.

Касаясь свидетельства Гулда, Тейер заявил, что он сомневается, чтобы Гулд «сохранил правильное представление об образе Сакко (?!) в течение восемнадцати месяцев, если он лишь мгновение видел его, чтобы запомнить, в день убийства». Показания Пельцера, данные им защите, Тейер просто отбросил, указав, что ни Кацман, ни Уильямс не оказывали на этого свидетеля давления. В том, что касается Лолы Хассам, Тейер был предельно лицемерен, патетически восклицая в своем письменном обосновании отклонения ходатайства защиты, что частная жизнь свидетельницы не причина для того, чтобы не верить ее показаниям, данным под присягой. А признание капитана Проктора судья, заведомо зная, что не получит ответа на свой вопрос, свел к риторике: «Если капитан Проктор не обнаружил фактов, удостоверяющих, что смертельная пуля прошла через пистолет Сакко, почему же, когда у него была прекрасная возможность, он не сказал об этом?..» (Капитан Проктор умер в марте 1924 года и, естественно, через семь месяцев после своей смерти не мог ответить на этот вопрос.)

1 ноября 1923 года в Бостонскую ассоциацию адвокатов пришло письмо. На конверте стояла надпись: «Дело Сакко – Ванцетти». В письме некий датчанин Моллер, ожидавший депортации из США в Вашингтоне, сообщал, что, находясь недавно в тюрьме Атланты в заключении, он познакомился с гангстером из Провиденса Джо Морелли. В долгие тюремные вечера Морелли неоднократно рассказывал своему партнеру по камере Эмилю Моллеру о «делах» его шайки. Моллер, частенько писавший по просьбе Морелли различные апелляции и ходатайства в судебные инстанции, настолько расположил к себе гангстера, что тот, правда, не забыв взять клятву о молчании, рассказал ему историю ограбления кассира в Саут-Брейнтри.

В кратком изложении Моллера история выглядела так.

Перед рассветом гангстеры во главе с Джо Морелли собрались в салуне в Провиденсе. В Саут-Брейнтри приехали на «Гудзоне». На Пирл-стрит, вблизи фабрики, уже после «работы», их принял заранее ожидавший украденный «бьюик». На нем доехали до леса, где их уже ждал «гудзон». Там случилось непредвиденное: «гудзон» забуксовал, и они чудом выбрались из леса. (Когда был обнаружен гангстерский «бьюик», рядом с ним действительно заметили следы другого автомобиля.)

Бостонские адвокаты не придали значения этой версии. Однако 18 ноября 1925 года Сакко получил в своей камере какой-то журнал. В нем он нашел следующую записку:

«Настоящим признаюсь в участии в преступлении в Саут-Брейнтри, и Сакко и Ванцетти в вышеназванном преступлении не были.

Селестино Мадейрос».

Гангстер Селестино Мадейрос, португалец, находился в тюрьме Дэдхема одновременно с Сакко. Он был осужден за убийство, и его ждал смертный приговор. В то время он мог еще надеяться, что вместо смертного приговора за преднамеренное убийство он получит пожизненное заключение, так как помощник прокурора, который вел его дело, обещал ему это в случае чистосердечного признания. Мадейрос признался. Его соучастники получили пожизненное заключение. Мадейрос же был признан виновным в преднамеренном убийстве. Уверенный в том, что его дело будет пересмотрено, он подал кассационную жалобу. В это же время, находясь в тюрьме в Дэдхеме, он познакомился с Сакко, познакомился настолько, насколько позволял режим изоляции.

Сакко немедленно вызвал Томпсона, и вскоре все трое встретились в приемной Дэдхемской тюрьмы. Португалец согласился рассказать о своем участии в нападении на кассира фабрики «Слэтер и Моррилл». В его изложении события развивались следующим образом.

В четыре часа утра четверо итальянцев заехали за ним в отель «Закс» в Провиденсе (Род-Айленд). Приехали они на пятиместном прогулочном «Гудзоне». В лесу, возле Рэндолфа (штат Массачусетс), их встретил другой итальянец с «бьюиком». Пересев в «бьюик», они приехали в Южный Бостон, остановились в салуне на Эндрюс-сквер. Оттуда отправились в Саут-Брейнтри, где были к полудню. Остаток времени до намеченного часа провели в забегаловке в нескольких милях от фабрики. Во время нападения Мадейрос, по его словам, сидел в «бьюике» с кольтом тридцать восьмого калибра в руках. Он много выпил с утра, его трясло от страха.

– Те четверо, – рассказывал Мадейрос, – уговорили меня пойти с ними на это дело несколькими днями раньше. Это было в Провиденсе, в салуне. Говорили они как профессионалы, хвалились, что такого рода работа для них пустяк. Я знал, чем они обычно занимаются, – грабят вагоны и грузовики с товарами. Они немало поорудовали в Провиденсе. Вы понимаете, что я не могу назвать их имен, – такие вещи в нашем мире не прощают… Двое из них были лет двадцати – двадцати пяти, один лет сорока, четвертый лет тридцати пяти. Все были в тот день в Саут-Брейнтри в кепках. Не помню, были ли они бритые, – я пил с самого утра. Стреляли те двое, что были старшими. Двое из них жили на Норт-Мэйн-стрит в Провиденсе. Я знаю их фамилии – назвать не могу: вы должны меня понять.

Признание Мадейроса нуждалось в серьезном подтверждении, Нужен был умелый следователь, который проверил бы показания. И такой человек вскоре был найден. Герберт Эрманн, так звали этого человека, принялся за свое расследование 22 мая 1926 года.

Прежде всего Эрманн установил, что в апреле 1920 года Мадейрос находился в Новой Англии. К моменту ареста в июне того года у Мадейроса не было денег. Однако, выйдя из исправительного учреждения через шесть месяцев, он сразу получил из неизвестного источника солидную сумму, которая, как обнаружил Эрманн, почти точно соответствовала одной пятой части денег, похищенных грабителями в Саут-Брейнтри, Эрманн почувствовал, что находится на правильном пути. И тогда он решил разузнать, существовала ли в Провиденсе банда гангстеров, занимавшаяся грабежом товарных вагонов и грузовиков.

Старший инспектор полиции Провиденса Генри Коннорс буквально оглушил Эрманна: 18 октября 1919 года полиция арестовала банду гангстеров итальянцев американского происхождения, известных под именем Морелли, именно по такому обвинению! До середины мая 1920 года Джо, Фрэд и Паскуале Морелли находились на свободе. Их выпустили под залог до суда.

Возвращаясь в Бостон, взволнованный Эрманн рассуждал так: если банда Морелли причастна к ограблению в Саут-Брейнтри, то либо кто-то из ее членов, либо их наводчик должен был побывать в городе, выяснить время и день платежей. Вскоре ему удалось установить, что, когда велось следствие по делу банды Морелли, Джо Морелли в сопровождении дорожного детектива Роберта Карнса объезжал Род-Айленд и Массачусетс и указывал места, где банда обнаруживала, откуда производились отправки больших партий товара. Выяснилось также, что в одном из сообщений Карнса упоминалась фабрика «Райс и Хатчинсон» – в шестидесяти метрах от здания фабрики «Слэтер и Моррилл» в Саут-Брейнтри на Пирл-стрит! А в обвинительном заключении по делу банды Морелли числились и товары с этой фабрики.

Томпсон немедленно начал подготовку новых дополнительных показаний по делу Ванцетти и Сакко. И здесь выяснилась поистине поразительная вещь: любое утверждение защиты встречало немедленные контрутверждения обвинения, полученные от тех же свидетелей. И каждый раз Томпсон узнавал, что после того, как его помощники посещали тех или иных свидетелей, к ним немедленно наведывались представители властей и заставляли (иногда путем прямых угроз и шантажа) отказываться от своих же, данных под присягой свидетельств. Необходимо учесть, что обвинение представляло официальные власти штата Массачусетс, и помощникам прокурора штата или его округов не так уж сложно было объяснить свидетелям, в большинстве своем людям с темным прошлым, что полиция может снова заинтересоваться ими. А свидетелю Джимми Виксу, заключенному Чарльзтаунской тюрьмы, который подтвердил показания Мадейроса, рассказав, что тот неоднократно хвастался своим участием в деле в Саут-Брейнтри вместе с братьями Морелли, помощник районного прокурора Дадли Ранни просто пригрозил расправой…

Эрманн тем временем продолжал свои расследования в Провиденсе. Сержант Джэкобс из местной полиции, который в двадцатом году наблюдал за братьями Морелли, нашел в своей записной книжке того времени запись, в которой говорилось, что за несколько дней до 15 апреля 1920 года он видел одного из Морелли в новом черном прогулочном «бьюике». Зная наклонности этого человека, Джэкобс заподозрил, что машина краденая.

– Во время происшествия в Саут-Брейнтри мы подозревали Морелли, особенно в связи с тем «бьюиком»… Однако вскоре были арестованы Ванцетти и Сакко, а у нас твердых улик не было, и мы бросили это дело.

Постепенно Эрманн почти полностью восстановил картину преступления. Он определил всех его участников. Главарь – старший из банды – был Джо Морелли, гангстер, способный тщательно спланировать сложную операцию. Майк Морелли, нерешительный и неспособный к серьезной «работе», вероятно, стерег второй автомобиль. Тонни Манчини, постоянный сообщник братьев Морелли, хладнокровный убийца, по мнению Эрманна, был одним из двух стрелявших. Когда в 1921 году его арестовали за убийство, при нем был обнаружен автоматический пистолет «стар» с патронами тридцать второго калибра.[10]10
  Эксперты защиты доказали, что, кроме американского кольта, пули, извлеченные из тела Берарделли, могли быть выстрелены из «баярда», «стар» и нескольких других пистолетов неамериканского производства.


[Закрыть] Таким образом, если бы удалось доказать, что именно Манчини стрелял в Берарделли, то дело можно было считать законченным, и невиновность Ванцетти и Сакко была бы доказана. Необходимо было немедленно допросить Джо Морелли и Тони Манчини.

Когда в приемную федеральной тюрьмы в Форт-Ливенуорте, в Канзасе, ввели Джо Морелли, Эрманн на мгновенье растерялся – этот человек удивительно напоминал ему Сакко. Такие же скулы, редеющие волосы, густые брови, нос такой же формы, как у Сакко, только чуть длиннее.

На все вопросы Эрманна Джо Морелли отвечал отрицательно.

Вернувшись в Бостон, Эрманн раздобыл в полиции фотографии Джо Морелли и показал их нескольким свидетелям. Мэри Сплейн уверенно заявила, что это Сакко. Многие ее поддержали.

Тогда Эрманн посетил Манчини в тюрьме Нью-Йорка. Однако и тот не стал подтверждать предположений Эрманна. И Манчини можно было понять – признание в убийстве Берарделли вело его прямо на электрический стул. А когда Эрманн заинтересовался пистолетом Манчини, то выяснилось, что он исчез из вещественных доказательств, хотя и значился находящимся в распоряжении суда и имел свой инвентарный номер. Так осталась непрочитанной еще одна неясная страница в истории уголовного мира, хотя многие признаки говорили за то, что именно здесь скрыта тайна происшествий в Саут-Брейнтри. Без содействия полиции штата было почти невозможно установить достоверно виновность банды Морелли, а о таком содействии и речи быть не могло – ведь в деле Сакко и Ванцетти обвинение представляло само Содружество Массачусетс!

В признании, сделанном Мадейросом, было две неясности: Мадейрос отказался подтвердить или опровергнуть, что в Саут-Брейнтри действовала банда Морелли, и не мог описать подробности ландшафта, ссылаясь на то, что был пьян. Исходя из этого, судья Тейер 23 октября 1926 года отверг апелляцию Томпсона, основанную на показаниях Мадейроса. Именно при рассмотрении этой апелляции и были оглашены защитой данные о сотрудничестве между обвинением и министерством юстиции с целью добиться обвинения Ванцетти и Сакко. Пытаясь скомпрометировать показания бостонских агентов министерства юстиции, помощник прокурора Дадли Ранни заявил: «Лезерман и Вейанд дали свои показания в пользу заключенных и выдали секреты своего министерства».

Все апелляции Томпсона в верховный суд штата оказались бесплодными. Апелляционная инстанция, ссылаясь на то, что Тейер при судопроизводстве руководствовался «принятыми в пределах штата нормами», не усмотрела в его действиях никаких нарушений законности.

Тем временем дело Ванцетти и Сакко давно уже вышло за пределы Массачусетса, за пределы Соединенных Штатов Америки.

С напряженным вниманием следили за судьбой своих зарубежных братьев по классу трудящиеся молодой Страны Советов. Газеты и радио рассказывали о перипетиях процесса, анализировали и разоблачали маневры реакции. 11 августа 1927 года «Правда» писала: «Провокационные бомбы подкладываются искусной рукой и взрываются или «обезвреживаются» невзорвавшимися. Эта кампания устрашения, рассчитанная на то, чтобы нагнать панику на обывателей и буржуазию, проводится систематически и с широким размахом. Американская буржуазия глуха, самоуверенна и, как пишет Ванцетти, твердо верит во всемогущество своего золота. Но грозный гул протестов доходит и до нее. И если она не сдается, то все же он заставляет ее настораживаться и маневрировать. В стране проходят массовые митинги протеста. Всему миру слышен голос советских людей, требующих: «Свободу Сакко и Ванцетти!»

25 декабря 1925 года в «Официальном бюллетене» Комитета защиты появилась статья Юджина Дэбса. В тюрьме Чарльзтауна Ванцетти закончил свои книжки «Подоплека суда в Плимуте» и «События и жертвы».

Активно включился в борьбу за жизнь Ванцетти и Сакко Коммунистический Интернационал. МОПР обратился с призывом к своим членам добиваться освобождения жертв произвола массачусетской юстиции. Движение протеста охватило весь мир. Американские посольства и консульства за границей почти ежедневно получали многочисленные письма протеста, петиции от участников митингов и демонстраций. С самого начала этого движения во главе его стояли коммунисты. «Только прямые революционные действия могут спасти итальянских свободолюбцев Сакко и – Ванцетти от смертной казни, к которой они приговорены», – указывалось в резолюции Центрального комитета действия французских коммунистов. Парижская «Юманите», боевой орган французского пролетариата, организовала сбор средств в фонд защиты Ванцетти и Сакко и призвала народ на демонстрацию к зданию американского посольства. И рабочий Париж вышел на гигантскую демонстрацию протеста. В рядах демонстрантов шли ветераны Парижской коммуны.

Такие же массовые демонстрации проходили в Женеве, Цюрихе и Базеле, Брюсселе и Мадриде, Лиссабоне и Стокгольме. Требования освободить Ванцетти и Сакко раздавались в Гааге, Варшаве, Копенгагене и Лондоне, в Центральной и Южной Африке, в мексиканской Гвадалахаре, в Гаване, в Рио-де-Жанейро.

Комитет защиты жертв фашизма и белого террора направил президенту США Кулиджу телеграмму из Парижа за подписями Анри Барбюса, Ромена Роллана и Альберта Эйнштейна, требующую освобождения жертв массачусетского судебного произвола. Сорок восемь часов в знак протеста против осуждения Ванцетти и Сакко бастовали рабочие и служащие Буэнос-Айреса…

Неотвратимо приближался день вынесения приговора…

ПРИГОВОР

9 апреля 1927 года, холодным, серым, сырым утром Ванцетти разбудили в пять часов. Обычный завтрак Чарльзтаунской тюрьмы: две сосиски, жаренная на соевом масле картошка, кружка кофе. После завтрака в ротонде старой крепости Ванцетти выкурил трубку, ожидая машину в Дэдхем. Там, в библиотеке тюрьмы, он встретился с Сакко. Они крепко обнялись.

Их окружили полисмены с ружьями…

В здание дэдхемского суда впускали строго по специальным пропускам.

Около десяти часов у здания суда остановился автобус. Из него под конвоем вышли Ванцетти и Сакко, скованные наручниками. На несколько минут они задержались на ступенях, ведущих к подъезду суда. Потом их провели через железные ворота наверх, к подъезду, а затем по коридорам в зал суда, в ту же самую клетку, из которой шесть лет назад раздался возглас Сакко: «Я невиновен!»

В зале стояла тишина. Как писал на другой день один американский репортер, ему казалось, что все присутствовавшие сдерживали дыхание. Ровно в десять, едва на колокольне Первой церкви на Черри-стрит пробили часы, в зале суда появился Тейер.

В сопровождении детектива, сгорбленный, с еще более постаревшим лицом, предшествуемый традиционным окликом судебного клерка, Уэбстер Тейер пробрался на свое место, расправил свою черную мантию неуверенными, старческими движениями. Он упорно избегал смотреть в сторону людей, сидевших в десятке метров от него за решеткой словно боялся их. И он действительно их боялся, потому что за те шесть лет, что прошли с его последней встречи с ними здесь, в этом же зале, из грозного вершителя правосудия Уэбстер Тейер, честолюбивый пасынок судьбы, превратился в обвиняемого, а они, там, за решеткой, стали его обвинителями, его судьями. Может быть, впервые Уэбстер Тейер чувствовал себя неуютно и одиноко в этом неприветливом ныне зале суда, где неоднократно раздавался стук его судейского молотка, звуки его скрипучего голоса. Тейер вглядывался в зал, пытался сосредоточиться, но все плыло перед его затуманенным взором. И только голос районного прокурора, невнятно потребовавший вынесения приговора, заставил его вздрогнуть. А судебный клерк уже выкрикнул:

– Никола Сакко, имеете ли вы что-либо сказать, почему смертный приговор не должен быть вам вынесен?

Сакко медленно встал. Посмотрел на сгорбившегося за длинным столом судью. Медленно начал:

– Да, сэр. Я не оратор. Я не очень в ладах с английским языком, и, как я знаю, мой товарищ, товарищ Ванцетти будет говорить следом за мной, и я должен дать ему эту возможность.

Клочок бумаги дрожал в его руке. Слегка постукивая свободной рукой по ограждению, словно подчеркивая ритм своей речи, Сакко продолжал, справившись с первоначальным волнением:

– Я никогда не знал, никогда не слышал, даже не читал, чтобы в истории было что-либо столь жестокое, как этот суд. После семи лет нас все еще считают виновными… Я знаю, что приговор будет между двумя классами – между классом угнетенных и классом богачей; столкновение этих классов неизбежно. Мы братаем людей с помощью книг, литературы. Вы – преследуете людей, тираните и убиваете их. Вы стремитесь раздуть национальную рознь. Поэтому я здесь сегодня, на этой скамье, потому что я из класса угнетенных. А вы угнетатели.

Сакко говорил. Он говорил не очень складно, потому что английские фразы, в которые он облекал свои мысли, не всегда выражали то, о чем он хотел сказать на своем родном языке. Однако зал слушал, слушал напряженно, и в каждом слове, звучавшем со скамьи подсудимых, кричало, рвалось наружу, из этой клетки, рвалось вон из этого затхлого судебного зала с его фальшивыми атрибутами «свободы и справедливости для всех» грозное, суровое обвинение…

Он говорил не больше пяти минут. Его последние слова были обращены к залу, хотя касались непосредственно Тейера:

– Как я уже говорил, судья Тейер знает всю мою жизнь, и он знает: я никогда не был виновен – ни вчера, ни сегодня – никогда.

Сакко сел. Легкое покашливание и осторожное шарканье пронеслось из конца в конец зала, и снова все стихло. А за решеткой уже поднялся со своего места Ванцетти. Он выглядел спокойным, почти веселым. В руке он держал листок бумаги с карандашными пометками.

– Да, – начал он мягко. – Что я хочу сказать, так это то, что я невиновен не только по делу в Брейнтри, но и по делу в Бриджуотере. За всю свою жизнь я никогда не крал, никогда не убивал и не проливал чужой крови. Вот что я хочу сказать. И это не все… Всю свою жизнь я боролся, чтобы искоренить преступления… Все, кто знает вот эти две руки, знают отлично, что мне никогда не нужно было выходить на улицу и убивать, чтобы получить деньги. Я могу сам, своими руками заработать себе на жизнь…

Со своего возвышения Тейер, наконец, посмотрел на говорившего, посмотрел слепым, безучастным взглядом, словно в собственную, любовно вырытую и давно изученную могилу. Он вспоминал свою фразу, сказанную им в наказе присяжным тогда, семь лет назад: «Убеждения обвиняемых преступны», и хотя он сам старательно вычеркнул ее из протокола, она снова и снова возвращалась к нему сейчас, когда он, стараясь казаться равнодушным, а на самом деле со страхом и напряженным вниманием слушал тяжелые, как удары профессионального боксера, слова Ванцетти:

– Мы знаем, что вы высказывали своим друзьям свою враждебность к нам, свое презрение к нам… Я уверен, что если бы люди, знающие все, что вы говорили о нас, обладали гражданским мужеством появиться в качестве свидетелей, может быть, ваша честь, – мне стыдно говорить это, потому что вы старый человек, а у меня у самого отец старик, – но, может быть, вам пришлось бы быть справедливым…

Он говорил об озлобленности Тейера против Мура, о практическом предательстве своего первого адвоката – Вахи.

– …Я уверен, что и вы, и мистер Кацман сделали все, что было в вашей власти, для того, чтобы еще больше возбудить пристрастность присяжных, их предубеждение против нас…

Я страдаю за то, что я радикал, и я действительно радикал; я страдаю за то, что я итальянец, и я действительно итальянец… Но я верю, что даже если бы вы могли казнить меня дважды и если бы я еще дважды мог родиться, я снова посвятил бы свою жизнь тому делу, за которое я ее сейчас отдаю.

Я закончил. Благодарю вас.

Он стоял за решеткой, слегка сгорбленный, бледный, с горящими глазами, удивительно живыми глазами мыслителя.

Тишину прорезал монотонный голос Тейера:

– Сначала суд объявляет приговор Никола Сакко. Решено и повелено судом, что вы, Никола Сакко, понесете наказание смертью путем пропускания электрического тока через ваше тело, в неделю, начинающуюся от воскресенья десятого дня июля, в лето нашего бога одна тысяча девятьсот двадцать седьмое.

– Решено и повелено судом, что вы, Бартоломео Ванцетти, понесете наказание смертью…

И снова из клетки со скамьи подсудимых раздался окрик Сакко:

– Вы знаете, что я невиновен! – Он указывает вытянутой рукой в сторону судьи Тейера. – Эти же слова я произнес семь лет назад! Вы приговорили двух невинных людей!

И когда на Ванцетти и Сакко вновь надели наручники и их друзья, столпившись у решетки, провожали приговоренных, Ванцетти, гордо вскинув голову, сказал им:

– Не падайте духом!

* * *

Их казнили 23 августа 1927 года в Чарльзтаунской тюрьме, в бывшей крепости северян, сражавшихся за американскую демократию.

* * *

Из письма Ванцетти Уильяму Томпсону:

«Я отдал бы половину своей крови за то, чтобы мне позволили говорить снова. Я много говорил о себе, но забыл даже назвать Сакко… Сакко – это сердце, вера, характер, человек, любящий естество, человечество. Человек, отдавший все, пожертвовавший всем для дела Свободы, во имя своей любви к человечеству… Имя Сакко будет жить в сердцах людей и в их благодарной памяти, когда кости Кацмана, его имя исчезнут во времени… когда ваши законы, институты и ваш фальшивый бог станут не более чем призрачным напоминанием проклятого прошлого, в котором человек был волком для другого человека».

(9 апреля 1927 года, одиночная камера Дэдхемской тюрьмы.)

Из письма Сакко его сыну – Данте Сакко:

«…Помогай слабым, взывающим о помощи, помогай преследуемым и жертвам, потому что они твои лучшие друзья; это те товарищи, которые борются и гибнут, как твой отец и Бартоло боролись и погибли вчера за торжество радости свободы для всех рабочих…»

(Одиночная камера в отделении смертников Чарльзтаунекой тюрьмы, 23 августа 1927 года)

Из письма Ванцетти к Данте Сакко:

«…Наступит день, и ты поймешь, о чем я пишу тебе, твой отец пожертвовал всем дорогим для него… во имя борьбы за свободу и справедливость для всех. И в этот день ты будешь гордиться своим отцом; и если ты вырастешь достаточно смелым, ты займешь его место в борьбе между тиранией и свободой, и ты реабилитируешь наши имена, отомстишь за нашу кровь».

(Одиночная камера в отделении смертников Чарльзтаунской тюрьмы, 23 августа 1927 года)