Текст книги "Синее золото (Роман)"
Автор книги: Аркадий Борман
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
XIII
ТРЕВОГА В ПАРИЖЕ
С того дня, как Бернье проводил свою секретаршу на Северном вокзале, он все время был в раздраженном настроении. Он всем был недоволен, и ему никто не мог угодить. Больше всего доставалось машинисткам, которых ему присылали из нижнего этажа. Он все время их менял и один раз даже накричал на заведующего персоналом, упрекнув его, что он присылает директору одних дур.
Эта раздражительность Бернье была вызвана тем, что он не хотел себе признаться в том, что очень скучал по своей русской секретарше.
Сперва он старался быть больше занятым, разрабатывая новые планы расширения торговых сношений с одной заокеанской державой. Однако это его не успокоило, тогда он стал развлекаться. Наступал парижский сезон и его высокую фигуру с гвоздикой в петличке можно было видеть на всех праздниках.
Как-то он поехал в русскую оперу, шел «Град Китеж».
Бернье почти не мог смотреть. Перед ним все время стояла его секретарша в уральских лесах.
Его сердил уговор с Таней – не писать писем. Она так естественно объяснила это – ведь несомненно за ней будут следить и письма просматривать. Несколько раз они обменялись телеграммами. От Паркера были письма.
Он был очень доволен своей работой и переводчицей.
– Еще бы не доволен, – мелькнуло у Бернье в голове, и ему как-то стало неприятно.
Он скучал, но не беспокоился о своей секретарше. О чем же было беспокоиться? Впервые некоторая тревога закралась в него, когда, как-то, уже много недель спустя по ее отъезде, к нему явился Ланг.
Своим приторно ласковым и вкрадчивым голосом он стал спрашивать какие-то дополнительные сведения о Диковой.
– Где она была в прошлом году? А уверен ли м-р Бернье, что она уже два года как служит в компании?
Сидя за своим огромным письменным столом в рабочем кабинете, Бернье внимательно посмотрел на Ланга, который присел на краешке стула, стоявшего сбоку у стола – вся его фигура выражала готовность. Французский делец даже не столько посмотрел на своего собеседника, сколько осмотрел его и не сразу ответил, как бы выжидая дальнейших расспросов.
– Прошлым летом работала здесь в бюро, так же как и позапрошлым, – наконец ответил он. – А в июне ездила в отпуск.
– Куда в отпуск? – подскочил Ланг. – Вы знаете куда?
– Ну конечно, знаю. Под Дижон. Я даже проезжал мимо и виделся с ней. Но позвольте. Зачем вам все это? В чем дело? Что случилось?
– Нет, нет ничего, – заторопился Ланг, – но знаете, наши педанты требуют дополнительных сведений. Все-таки она дочь русского эмигранта.
Впервые за все долгие годы очень тонкой работы Ланг почувствовал некоторую растерянность. Накануне он получил срочное сообщение, что Татьяна Дикова опасная активная контрреволюционерка, уже много раз переходившая советскую границу.
В июне прошлого года она была задержана, но бежала, В кармане у него была фотография. Не было никакого сомнения, что это та самая женщина, в обществе которой он когда-то ужинал в монмартском ресторане и которую вместе с Бернье провожал на Северном вокзале. Он ничего не мог понять. Но ему не было разрешено делиться с Бернье своими сомнениями.
Через неделю Ланг влетел к Бернье почти без доклада.
– Вот видите, м-р Бернье, я был прав. Она оказалась вместе с бандитами. Но поймана, поймана. От нас не уйдешь, – быстро говорил он на своем скверном французском языке и, вероятно, от волнения капли пота выступили у него на лбу.
– Кто пойман? Кто оказался с бандитами?
– Ваша секретарша Дикова.
– Это не может быть, – ответил француз, вставая.
– Но вот телеграмма. Да, да, это она в прошлом году тайно переходила границу нашего государства.
– Послушайте, что вы врете, это какой-то шантаж, марш отсюда. Я буду объясняться с вашим начальством. Сейчас же вон отсюда, поняли, – и он грозно подошел к непрошеному визитеру.
Ланг отбежал к двери, остановился и снова подошел к Бернье.
– Я не вру. Это так и есть. Очень неприятно. Возникнут деловые затруднения, – стал быстро говорить он с оттенком упрека в голосе. – Как же это вышло, как же вы не знали?..
– Да что вышло? Это совершенная ложь, что она была прошлым летом в России. – Бернье невольно вспомнил рассказы о провокационных методах советского сыскного аппарата. – Я не верю и, пока не получу от Паркера сообщения, не поверю. Все ваши сведения о каких-то ее поездках сплошная выдумка… А где Воронов?.. – резко оборвал он.
– Воронов, Воронов, – замялся Ланг, – он тоже с ними.
– С кем с ними?
– С бандитами.
Бернье даже отступил от Ланга, потом схватил его за лацканы пиджака и начал трясти.
– Вы все врете. Воронову было поручено похитить Дикову. Теперь я понял. Я так не оставлю этого дела. Я вас сделаю лично ответственным за исчезновение моей секретарши. Говорите, где она? Сейчас же говорите.
– В тюремной больнице города Н.
– А Воронов?
– Воронов убит.
– Так я и поверю. Кем убит?
Ланг вдруг сам усомнился в правильности своей информации. За эти дни он навел справки о передвижении Диковой за последние годы и выяснил, что она действительно никуда не уезжала из Франции с детских лет.
Казалось, он знал все приемы своего начальства, но никак не мог понять, что произошло. Вся эта история могла совершенно испортить его карьеру. Ведь это он, ожидая от Бернье компенсации, два месяца тому назад выхлопотал разрешение на поездку в Россию секретарше директора Компании редких металлов. Начальство никогда не простит ему такой промах.
Но ведь она раньше никуда не выезжала из Франции, – в этом для Ланга не было никакого сомнения. У него голова шла кругом и он решил все поднять на ноги, чтобы выяснить, в чем дело. Прежде всего, надо было усилить наблюдение за семьей Диковой.
Бернье, после разговора с Лангом, сразу же бросился к высоким особам.
– Это провокация, – горячился он в кабинете советского дипломата. – Если вы не отпустите мою секретаршу, от этого пострадает торговля между двумя странами.
– Но г-н директор, она…
– Она ничего, это все ложь. Она все время находилась при мне.
Через несколько дней, однако, он получил письмо, сильно поразившее его. Сведения Ланга о том, что Таня в тюремной больнице, подтвердились. Паркер обещал позже сообщить более подробные данные, а сейчас писал наспех и только указывал, что ее необходимо задержать до выздоровления в местной больнице.
А еще через несколько дней Бернье получил открытку от своей секретарши из одного из пограничных с Россией государств. Он хорошо знал ее почерк. Она писала:
«Я во многом виновата перед вами, но поверьте мне – гораздо меньше, чем вам говорят. Мне сейчас очень трудно. Сделайте, что можете. До выздоровления невозможно быть перевезенной в другое место. Передвижение будет роковым, я уверена, что вы употребите все свое влияние дли этого».
Бернье повертел открытку в руках.
– Что за история, ничего не понимаю, – сказал он сам себе.
Он вызвал отца Диковой. Тот сказал, что ничего не знал о неприятностях, происшедших с его дочерью. Бернье внимательно следил за ним, когда рассказывал то, что ему было сообщено.
– Г-н директор, я не верю, что моя дочь это сделала. Это провокация. У меня к вам только одна просьба – постараться исполнить то, что она просит.
Бернье был поражен кажущимся спокойствием своего собеседника. Он взглянул на него и увидел перед собой серые глаза своей Секретарши.
Ему даже стало неприятно.
– Вас не волнует эта история? – спросил француз.
– Как не волнует? Я-то знаю, что ей угрожает.
Диков соврал Бернье. Он уже знал о происшедшем. Паркер в точности исполнил просьбу Тани и как только Хилидзе сообщил ему, что она арестована, послал открытку по указанному адресу.
Сведение о неудаче произвело ошеломляющее впечатление на друзей Тани. Они были уверены в ее успехе. Верили в ее счастливую звезду. Ее удачи всегда ободряли друзей, даже когда они шли на самые безнадежные дела. Кроме того, продажа брильянта должна была дать им хорошие средства для дальнейшей работы. Они так на это рассчитывали.
– «Синица ранена, лежит в тюремной больнице города Н.» – было сообщено в разные стороны.
Таня любила свою птичью кличку. Она была известна только очень немногим друзьям, с которыми она делила все опасности своей жизни, и ей казалось, что это прозвище скрывает ее от всего мира.
Диков знал, что с момента отъезда его дочери из Парижа за ним идет усиленное наблюдение, и к нему на дом по делам никто не являлся. Он стоял на стоянке на шумной улице центрального Парижа, когда его взяла нарядная дама.
– Синица задержана, – быстро говорила она, когда они ехали по большим бульварам. – О судьбе камня ничего не известно. Сегодня вечером тебя просят быть на ярмарке в Сен-Клу.
Народу на ярмарке было много. Диков долго стоял у лотка, где разыгрывались сахар и шампанское. Он несколько раз ставил по 35 сен., но никак не мог выиграть.
Наконец его тронули за рукав.
Их было трое. Все были одеты как французские рабочие – вместо воротников шарфы. Грызли какауэтки. Двое были совсем молодые, бросалось в глаза их атлетическое телосложение и какая-то почти картинная красота одного из них. Смуглый, с прямым носом и небольшими усами, из-под которых виднелось линия тонких губ, он привлекал внимание не то дерзостью, не то наглостью своего выражения.
Они двигались небрежной походкой ротозеев.
Старшему было за пятьдесят. Маленький, весь подтянутый, с коротко острижеными седеющими усами, с первого взгляда он не привлекал внимания. Даже его поношенный костюмчик и кепи как-то совершенно сливались с толпой.
Но внимательное изучение его лица обнаруживало какую-то напряженную сконцентрированность. Оно было подобрано, подтянуто и точно все сведено в фокус, которым служили два прищуренных острых глаза. Брови были чуть-чуть нахмурены и от обоих глаз к вискам шло по морщинке.
Он казался весь каким-то невесомым и шел легкой походкой, порой точно не касаясь земли.
Этот маленький человек с пепельными волосами был главой и абсолютным диктатором тайной организации, которая боролась с большевиками.
Выдающийся московский юрист, Песков, был расстрелян в самом начале революции. Расстреливали около тридцати человек. Было еще темно, солдаты торопились и не заметили, как четыре человека после первого залпа расползлись в разные стороны.
Имя Пескова было помещено в списке расстрелянных, и с тех пор только очень немногие знали настоящее имя этого маленького человека. Свои звали его дядя Володя, а для чужих у него было много разных имен.
Все четверо пошли вдоль ярмарки.
– Синица в клетке и подранена, – быстро сообщили они Дикову, – мы едем. Если в Москву не перевезут, может быть, что-нибудь удастся сделать. Но шансов очень мало. Почти никаких. Через Таню нажимайте на француза. Необходимо до нашего приезда ее задержать там, где она сейчас.
– Вам нельзя ехать, дядя Володя, нельзя подвергать себя такому риску, – сказал Диков.
– Нет, нет, я еду. Вопрос решен. Прошу его не обсуждать. Я ее отправил, я же сам должен ее выручить.
Они остановились у клеток с птицами и продолжали тихо беседовать между собой.
– Смотри, вон там парнишка, он от нас не отходит. А вон там другой, – заметил один на молодых людей.
Дядя Володя пристально посмотрел на сыщика и сквозь зубы сказал:
– Ликвидируй его, Гога, нам нужно остаться одним.
Они поднимались вдоль ярмарки. Не прошло и нескольких минут, как Гога подскочил к парнишке, взял его за шиворот и начал кричать:
– Вора поймал, карманника, ведите его в полицию.
Французская толпа сразу встрепенулась, заволновалась. Каждый схватился за свой карман. Может быть, и у него украли и его ограбили. Их окружили.
– Вот мерзавец, только что вытащил портсигар у моего приятеля, совсем новенький портсигар, – объяснял Гога, держа парнишку за шиворот. – А ну, покажи-ка, что у тебя в кармане.
– Да что вы, да я ничего не крал, – растерянно отвечал человек, следивший за дядей Володей и его компаньонами.
– Как не крал, а это что? – и Гога вытащил у него из кармана большой синий портсигар с металлическими буквами.
– Не украл, знаем мы вас, не украл, – продолжал Гога. – А ну-ка, мосье, – обратился он к Дикову, – покажите ваш кошелек.
Диков увидел свой портсигар, вытащенный из кармана парнишки, и не сразу сообразил, в чем дело. Но когда он вынул из своего кармана синий кошелек с совершенно такими же металлическими буквами, как на портсигаре, толпа ахнула. Не было никакого сомнения, что обе вещи принадлежат одному владельцу.
У парнишки был совершенно растерянный вид.
– Зовите полицию, тащите его в полицию, – слышались голоса из толпы.
– Чего там в полицию, бей его, – раздался голос где-то в задних рядах, и Диков узнал второго компаньона дяди Володи. Парнишку схватили несколько французов. Гога юркнул в толпу, пробрался через нее и подошел к своим.
– Ну, теперь уходим. А то еще разберут, в чем дело. Пусть хорошенько проучат, чтобы знал, что сыщиком быть не так безопасно.
Все четверо стали быстро подниматься к парку Сен-Клу.
Несмотря на все уговоры Дикова, дядя Володя не изменил своего решения. В ближайшие дни вместе с обоими компаньонами он должен был отправиться на выручку Синицы.
XIV
ДВЕ СЕСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ
Доктор сделал неловкое движение, надавил на больную кость при перевязке, и Таня очнулась от боли. Она лежала на кровати в высокой комнате, над ней склонилось несколько лиц в белых халатах. Она рассмотрела сосредоточенное лицо доктора с густыми усами и черной бородкой и два молоденьких женских лица, внимательно следивших за его движениями.
В ногах кровати стоял человек в черной куртке с энергичным лицом. Она открыла глаза и обвела всех взором. Глаза встретились со взором одной из сестер, и она сразу вспомнила Хилидзе. Это был такой же горячий и недоверчиво враждебный взгляд.
Она вспомнила все остальное, поняла, где она находится и закрыла глаза. Больше не было больно, но не хотелось смотреть.
– Ну, как? – услышала она. Это был, несомненно, голос того человека в куртке.
– Ничего, выживет. Опасность прошла.
Шесть дней боролась Таня со смертью и по распоряжению властей, которые считали ее очень опасной преступницей, было сделано все возможное, чтобы не дать ей умереть.
Солдаты в лесу подобрали ее, раненую в ключицу и в ногу. Они не сомневались, что захватят несколько человек и были совершено потрясены найти за камнем одну тяжело раненую женщину.
– Где же другие? – вырвалось у одного из них.
– Чего другие, видишь, была одна.
– Так это мы ее одну не смели взять? Тоже вояки, – засмеялся третий. Он залюбовался ее пышными волосами и вдруг стало совестно, что они ее подстрелили.
– Смотри, жива. Лучше бы сразу кончили. Все равно не выкрутится.
– Ну, ладно рассуждать. Давай бинт, надо перевязать.
Первая перевязка была сделана наспех и неумело. По лесу пришлось идти целый день и ночь, пока донесли раненую до ближайшего доктора. Уже начался воспалительный процесс, поднялась температура, и в город ее привезли через день в очень опасном положении.
Но такую добычу нельзя было выпускать, не использовав ее до конца, да и брильянт хотелось найти.
Хилидзе в своем докладе высказал уверенность, что камень похитили у него из кармана во время ночного нападения.
Таня долго еще лежала с закрытыми глазами. Она ощущала бинты на ноге и на плече, но у нее ничего не болело. Не хотелось двигаться.
Перед ней пронеслось все пережитое. Она поймана, Воронов погиб. Камня нет. Что с друзьями? А Паркер? Ее выхаживают, чтобы потом ликвидировать. Она это сказала про себя, но по-настоящему не ощутила. Во всем теле было приятное чувство выздоровления. Она понимала, что выжила, и в ту минуту бессознательно, не отдавая себе отчета, всем своим существом радовались этому.
В комнате было совсем тихо. Она думала, что никого нет и опять открыла глаза.
Она лежала одна в большой комнате, головой к окну. В комнате было совершенно пусто. Только по острому запаху смеси лекарств и дезинфекции можно было заключить, что она в больнице. Она была укрыта грубой простыней какого-то серовато-желтого цвета и сереньким старым одеялом. Иногда из-за двери доносились отдаленные звуки, то вздохи больных, то бодрые и короткие фразы персонала. Кругом в комнате было совершению пусто, только у двери в плетеном кресле сидела совсем молоденькая девушка в белом халате.
Их взгляды опять встретились, и девушка сразу встала и подошла к Тане, которая продолжала лежать совершенно неподвижно. Одеяло было натянуто до самого лица. Левая перевязанная рука лежала поверх, а правая была спрятана под одеяло.
Молоденькая сестра нагнулась над больной и спросила деловитым официальным тоном, сдержанно-строго смотря на нее:
– Вам что-нибудь нужно?
– Спасибо, ничего, мне удобно, – чуть-чуть улыбаясь, ответила Таня. – Но где я, как я сюда попала?
– Вы в больнице. Но находитесь в распоряжении следователя по особым делам. Вы обвиняетесь в государственном преступлении. Вы под арестом.
Таня не сразу ответила. Она прикрыла глаза, вновь их открыла и делала вид, что из-за слабости ей трудно говорить. Открывая глаза, она рассматривала сестру с красивыми чертами лица и заметила, как у нее отполированы ногти и аккуратно подвязана косынка, так что только с боков около висков чуть заметны два темных локона.
– Можно зеркало, сестрица? – спросила она слабым голосом.
Сестра ждала от больной бурной реакции, может быть, истерики.
Хатима Джеединова были не просто госпитальная сестра, а комсомолка, пользующаяся особым доверием властей, вызванная дежурить в госпиталь к важной преступнице. Она чередовалась со своей подругой Дуней Широкой. Им обеим было строго внушено, что на их обязанности не только уход, но и охрана больной № 105, которая белобандитка и должна быть отправлена в Москву, как только поправится. Ни ее имени, ни фамилии никто в госпитале не знал и ни в каких газетах, конечно, не было ничего напечатано о происшествиях в Отрадном и охоте за беглецами в лесах.
Вопрос был такой неожиданный, что Хатима в первую минуту растерялась.
– Зеркало, зеркало? – она оглянулась кругом. – Тут нет зеркала. Но подождите, я сейчас.
Она легко перебежала комнату, вынула из своей сильно потертой сумочки маленькое зеркальце и принесла больной.
– Ух, какая я страшная стала, – слабо улыбаясь, говорила Таня, рассматривая себя в зеркало. – Хоть бы попудриться немного. Я вспомнила, у меня в кармане была пудра. Можете дать?
– Нет, ваших вещей здесь нет. Надо просить разрешение следователя. Если хотите, я передам вашу просьбу.
– Нет, нет, пожалуйста, не надо. Глупая привычка. Для чего это надо? Все равно.
Она на мгновение закрыла глаза.
Хатима стояла перед ней, и больная заметила, как исчезло официальное выражение на ее лице.
– Хотите, я вам дам пудры. Но у меня слишком темная, ваша кожа светлее.
– Ничего, спасибо. Я так привыкла, теперь все лицо точно тянет.
Хатима принесла с кресла бумажную коробку с пудрой.
Таня попросила подержать зеркало и привычным жестом напудрила себе нос и щеки.
– Да, пудра не такая, как у нас в Париже, – сказала она тихо.
– В Париже? А вы из Парижа? Ах, как интересно. Как же вы сюда попали? – оживленно спросила сестра.
Таня поняла из разговора, что молодая татарка не только не знала, что она сделала, но даже не знала ее имени. Молодую коммунистку очень интересовали рассказы Тани о парижских нарядах и жизни. Она слушала с напряженным вниманием и хотела знать как можно больше, расспрашивая о подробностях. Таня говорила медленно и делала вид, что она слабее, чем была на самом деле.
– Ах, как все это интересно, а нам иначе рассказывают, – воскликнула Хатима. – Неужели правда, пудра и краски для ногтей там так дешевы, что каждая работница может их купить? У нас совсем не так. Ну, я заболталась. Так нельзя. Скоро будет смена. Придет Дуня. Она строгая и красоту не любит, и потом, знаете, еще доложит по начальству, что я с вами болтаю.
– Как доложит, она же ваша подруга, вы же принадлежите к одной организации?
– Да, но мы обязаны следить друг за другом, только это может создать общую линию поведения.
До смены сестер в комнату зашел тот человек, который стоял у ее постели, когда делали перевязку. Он подошел к больной. Таня лежала с открытыми глазами, но он не поздоровался и как будто не обратил на нее внимания.
– Как температура? – спросил он сестру. – Питаете как предписано? Никаких особых замечаний?
Таня молча наблюдала, как Хатима с волнением рапортовала начальству, но ничего не упомянула об их разговоре.
Дуня Широкая, которая сменила Хатиму в девять часов, была совершенно другого типа. Маленькая, с круглым белым лицом со вздернутым носом, она подошла к кровати, одернула одеяло, осмотрела больную, но даже не поздоровалась с ней.
Таня молча наблюдала за ее движениями.
– Можно попить? – попросила она.
Дуня без слов протянула стакан. В течение всей ночи они обменялись только несколькими деловыми замечаниями. Таня наблюдала за своим суровым стражем и не хотела первая начать разговор.
Утром опять пришла Хатима и опять болтала со своей пленницей о парижских нарядах. Вечером сменила ее молчаливая Дуня.
Так прошло несколько дней.
Однажды вечером человек в куртке сказал Тане:
– Вы теперь достаточно окрепли, завтра в два я вас буду допрашивать.
– Здравствуйте, сестра, – сказала Таня в тот вечер, когда пришла Широкая, – не пора ли нам с вами начать здороваться?
– Зачем нам здороваться? – ответила Дуня. – Вы наш враг.
– Чей враг?
– Всего народа.
– А почему вы так думаете?
– Потому что вы хотите зла.
– Кому я хочу зла?
– Советской власти, а значит, и народу.
– Но почему вы отождествляете советскую власть с народом? Почему вы думаете, что я хочу зла народу? – допытывалась Таня, приподнявшись на подушках.
– Мне сказали товарищи.
– А не кажется ли вам, что и меня можно было бы спросить?
– Я вам не верю и не хочу верить, – с вызовом в голосе отвечала Дуня.
– А товарищам верите, они всегда правду говорят? Все исполняют, что обещают? – резко спросила Таня.
Сестра пристально посмотрела на нее и вспомнила, как многие обещания никогда не были исполнены.
– А что же вы обещаете? – спросила она больную с иронией в голосе.
– Мы ничего не обещаем, мы хотим только, чтобы все жили свободно, чтобы люди не боялись бы друг друга и не смотрели бы друг на друга как звери. Что вам ваша власть-то дала? Что же, сейчас лучше жить, чем было раньше?
– Конечно, лучше. Вон сейчас белый хлеб можно в лавках купить, а два года тому назад и черного не было. Все у нас улучшается. Это вы нам мешаете. Вы кулаки, буржуи и попы…
– Но ведь вы глупости говорите, – резко оборвала Таня. – До революции-то хлеба в лавках было сколько угодно, и люди жили мирно и друг за другом не следили. Вон вы, две товарки с Хатимой, а друг друга боитесь. Вы говорите народ, народ, а посмотрите-ка, народ-то не может существовать на свои заработки. Разве вы это не видите?
Дуня это видела и хорошо знала, но не любила об этом разговаривать и думать. Ее молодое сердце искало ясности и правды. Ей так хотелось верить, что через коммунизм человечество действительно придет к золотому веку. Но на этот раз резкость вопросов совершенно чужого человека ее поразила и заинтересовала.
– А что вы-то предлагаете? – опять спросила она у больной, но уже более мягким голосом.
– Я же вам сказала. Прежде всего люди должны доверять друг другу и жить в мире. Вот мы две русские женщины. Неужели мы действительно враги, должны уничтожать друг друга? Что мы не поделили? Вы хотите правды, и я хочу правды. Может быть, мы могли бы ее найти общими усилиями, а для того надо иметь право свободного обсуждения, которое вы отняли от людей.
Их беседа затянулась поздно за полночь. Дуня стояла над кроватью больной и торопилась находить быстрые ответы на вопросы и обвинения своей пленницы.
– Мы не можем вам верить. Вы наш классовый враг, – твердила она, – ваши интересы не сходятся с нашими.
– Но мы ведь все люди с одинаковыми чувствами, радостями и горестями. Везде бывают худые и хорошие, – отвечала Таня.
– Да, да это правда, хорошие все-таки бывают везде, – согласилась сестра. – Вот в Великую войну у моего отца был командир, тоже наверное белогвардеец. А спас моего отца, своего солдата, сам рискуя жизнью. Вылез из окопа, подполз к раненому и помог ему добраться до своих, не побоялся неприятельского огня. Отец всегда повторяет, вот бы таких людей побольше, жить было бы лучше. Слышали мы, что потом он погиб со всей семьей.
Комната освещалась маленькой лампочкой у кресла сестры. Лица обеих девушек были покрыты тенью, и Дуня не заметила, как Таня бросила на нее испытующий взгляд.
– А где ваш отец сейчас? – спросила больная.
– Мастер в здешнем железнодорожном депо.
– Спросите его, помнит ли он дочку своего командира, что к нему в гости приходила, когда он лежал в госпитале.
Сестра посмотрела на Таню с удивлением.
– Почему?.. А вы почему знаете, что такая была? – спросила она.
Больная слабо улыбнулась.
– Так, знаю. Вы ему кланяйтесь.
– От кого кланяться-то, ведь та-то давно погибла? Он карточку хранит, всегда вспоминает.
– А вы карточку-то возьмите, да на нее внимательнее посмотрите, – посоветовала Таня.
Дуня искоса взглянула на больную, она заволновалась. Сколько раз она слышала от отца, с которым жила, рассказ о той маленькой Тане, дочери его командира, которая приносила ему в госпиталь папиросы и шоколад, и образ которой был связан в ее представлении с чем-то детски добрым и приветливым. Но она же давно погибла вместе со всей семьей, в этом не было никакого сомнения.
– А вы хорошенько посмотрите на фотографию, – снова улыбнулась Таня. Она видела, как Дуню взволновал разговор и как она все время внимательно ее рассматривала.
– Давайте спать, очень поздно, – предложила больная.
Таня проснулась поздно. Солнечный луч играл на стене, как раз против ее кровати. Она проснулась с каким-то спокойным, даже радостным чувством и сразу не могла понять, в чем дело. Ведь она ранена, находится в руках своих врагов и ей не будет пощады.
А потом вдруг вспомнила разговор с Дуней. Неужели действительно это дочка Широкого? Неужели он туг, где-то близко – этот молодой и приветливый солдат, который ей и ее матери все твердил в госпитале:
– Вы уж не сумневайтесь. Сто лет пройдет, а ни дети, ни внуки мои вас не забудут. Если когда нужно – прямо к нам.
За эти четыре дня, что она пришла в сознание, Таня до конца никак не могла почувствовать себя безнадежной пленницей.
Кроме доктора, двух сестер и человека в черной куртке, она никого не видала. С ней были все очень внимательны, совсем как с кроликом, которого готовят к последним опытам.
Человек в черной куртке – ее следователь – за эти дни обменялся с ней только двумя-тремя фразами.
Днем он пришел с портфелем под мышкой и в сопровождении секретаря. Он приказал Хатиме выйти из комнаты.
– Г-жа Дикова, вы знаете, что вам угрожает, советую быть откровенной, это может смягчить вашу участь, – сказал он.
Таня приподнялась на подушках и вся насторожилась.
– Ваши все сообщники по бегству арестованы и камень взят у них, – продолжал он. – Откройте, кто вас послал из заграницы.
Чуть заметная улыбка мелькнула на лице Тани, ведь она хорошо помнила, что они ушли без брильянта.
«Дурак, сразу себя выдал, значит, никто не пойман», – подумала она, и эта мысль прибавила ей бодрости.
– Как кто послал, вы же знаете – французская Компания Редких Металлов.
– Г-жа Дикова, у нас тут не шутят, – сухо сказал человек в черной куртке, – смотрите, будет плохо.
– Я не шучу, – тоже очень сухо ответила Таня. – Зачем ваш Воронов вел меня в лес? Я не знаю, кто его убил. Я не знаю, кто на меня, одинокую женщину, напал, но что же мне было делать, как не отстреливаться? Зачем на меня нападали?
Таня сползла с подушек и сделала вид, что она очень устала.
– Вы все врете, г-жа Дикова, но мы сумеем вытащить из вас правду, – с угрозой в голосе оборвал следователь. Он задал еще несколько вопросов, потом резко повернулся на каблуках и ушел, не прощаясь.
Хатима была весь день очень молчаливая, а вечером пришла Дуня.
Таня сразу по ее глазам поняла, что она пришла с хорошими вестями. Дуня подошла к больной и, поправляя одеяло, тихо сказала:
– Мы нашли фотографию и вас узнали. Папа вам кланяется. Он хотел бы помочь, да как? Только надо быть очень осторожными, иначе и вы и мы все пропадем. Пожалуйста, при Хатиме не подавайте виду.
Она больше не говорила с Таней ни о фотографии, ни о ее прошлом. Но совершенно изменила с ней тон. Стала мягка и внимательно заботлива. С этого дня они ни разу не заговаривали на общие темы, и со стороны могло показаться, что Дуня не сторожит опасную преступницу, а только ухаживает за больной. Впрочем, как только в комнату кто-либо входил, она принимала очень суровый вид.
На следующий день человек в черной куртке явился опять.
– Ну как, г-жа Дикова, вы решили рассказать мне всю правду? – спросил он.
Таня прищурила глаза и, смотря в упор на своего следователя, сказала:
– Правду, да, я расскажу вам правду, а что мне за это будет?
– Что будет, что будет, я должен запросить начальство, – замялся следователь.
– Запросите, тогда я, может быть, вам и скажу, где камень.
– Камень? – подскочил человек в куртке. – Вы действительно можете указать, где камень?
– Что с вами, – ехидно улыбнулась Таня, – вы же вчера мне сказали, что камень у вас? Но я вас понимаю, у вас свои приемы следствия. Я вам скажу, где камень, если вы меня освободите – это условие.
– Условие, ну, мы еще посмотрим, как-то вы нам будете ставить условия. Я вижу, вы до сих пор не понимаете, где вы находитесь. Смотрите, потом поздно будет, – сказал он, смотря куда-то через ее голову. И опять ушел не простившись. Таня слышала, как при выходе он бросил Хатиме:
– Скажите доктору, чтобы явился ко мне сегодня днем.
Тане вдруг стало жутко. Она вся похолодела и не могла удержать охватившую ее дрожь