Текст книги "Огненная земля"

Автор книги: Аркадий Первенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

…Когда немцы подошли к Перекопу, Батраков оставил курсы политруков на мысе Фиолент и был назначен в батальон морской пехоты, сформированный из моряков Дунайской речной флотилии. Тогда же в боях за Севастополь «комиссар дунайцев» завоевал себе уважение и первую славу.

Потом была «Малая земля», штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цибин или командир роты пэтээровцев Яровой.

…Кончился обветшалый, осенний лес. Дорога привела к окраине города. Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями.

Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.

Выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками. Среди могил ходили несколько женщин. Они читали редкие надписи, неслышно плакали.

Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник, деревянный конус со звездой из жести, был тоже покрашен голубым – под цвет моря, по требованию моряков-куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью:

У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.

– Павел!

Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.

– Поговоришь с нашими, Павел?

– Нет. Сами поговорите.

Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.

Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места не хватало, многим пришлось поместиться с той стороны ограды и оттуда выглядывать, приподнимаясь на носках. Стрелки первой роты по приказу Рыбалко заняли места впереди.

Автоматчики Цибина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко – им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.

Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой.

Высоко в воздухе, почти не взмахивая крыльями, плыл коршун.

– С автомата бы его! – сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из-за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.

Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.

– Не попадешь, Шулик, – сказал он, – высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет… – Брызгалов вгляделся через головы. – Начальник штаба что-то будет объяснять.

– Водят по кладбищам! – недовольно пробрюзжал Шулик. – И так не сладко, а тут вспоминают, что и у тебя билет с пересадкой.

– Да замолчите вы, чекалки! – укорил их пожилой пулеметчик в рыжей шапке-ушанке.

Присутствие в батальоне пожилого человека объяснялось только тем, что Курдюмов, или, как его называли, дядько Петро, был рекомендован командованием флота в морскую пехоту, так как отлично знал побережье и добровольно пожелал сражаться с фашистскими захватчиками.

Шулик хмыкнул и заломил бескозырку?

– Ты что, дядько Петро?

– Непутевщина, – со вздохом сказал Курдюмов. – Охота у вас все по крышам голубей гонять. Подучиться бы вам еще, зеленой вербе.

– Подученным умом до порога жить, дядько Петро! – огрызнулся Шулик.

Курдюмов отвернулся. Шулик, хихикнув, подтолкнул Брызгалова:

– Осечка у дядька Петра, Брызгалов.

Брызгалов не поддержал приятеля.

Баштовой начал свою речь.

Брызгалов слушал начальника штаба, слушал его теперь и Шулик, подняв голову кверху, слушал Курдюмов, стиснутый двумя пулеметчиками, слушали все.

Баштовой говорил взволнованно, взмахивая сжатым кулаком.

Он рассказывал о том, как ночью под четвертое февраля этого года десантный отряд майора Куникова бесшумно подплыл к берегам, занятым противником, – к восточному берегу Цемесской бухты.

Люди насторожились. Им, готовящимся к такому же делу, тоже нужно подбираться именно так – бесшумно. Люди притихли, и теперь слышен был даже назойливый гул шмеля.

Начальник штаба говорил:

– Выполняя клятву советской Родине, моряки шли на подвиг, на смерть или победу… – Баштовой как бы сближал Куникова с этими простыми людьми, описывая его внешний вид: – На груди автомат, в теплом, стального цвета ватнике, в такой же шапке-ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, майор Куников одним из первых подошел на флагманском катере к вражескому берегу и начал грозный победный бой с врагом. Он быстро парализовал береговую оборону немцев и вместе со своими отважными друзьями-моряками выполнил приказ командования, захватив плацдарм, и ворвался в предместье города – Станичку, которую сейчас жители Новороссийска назвали Куниковкой…

Шулик так внимательно слушал, что дядя Петро, искоса взглянув на него, одобрительно кивнул головой.

Баштовой рассказывал, как восемь дней отряд Куникова вел бой на «Малой земле», как не сдвинулись ни на шаг моряки, как погибали боевые друзья майора – офицеры Костиков, Таранов, как, прикрыв Куникова своей грудью, свалился верный и бесстрашный его адъютант Хоботов, прошедший вместе с ним тяжелый путь от Азовского моря.

– Мы победили. Плацдарм был взят, отвоеван, удержан…

Баштовой рассказал, как Куников был в самых опасных местах и как вместе с моряками бесстрашно бросился в контратаку.

Восемь дней сражался Куников, а одиннадцатого февраля не стало старшего морского начальника «Малой земли», как его называли моряки.

Позади Букреева стоял незаметно подошедший Звенягин и внимательно слушал.

Когда Букреев после начальника штаба решил говорить и снял свою морскую фуражку, Звенягин с любопытством приподнял брови. Сейчас, после очень простой и человечной речи Баштового, так легко допустить ошибку. Все ясно, цель достигнута. Что может добавить новый и еще неизвестный боевыми делами командир батальона?

– Друзья моряки, – тихо сказал Букреев, – мне еще не пришлось рядом с вами сражаться. Но я – советский офицер, пятнадцать лет своих отдавший армии. Я верю в вас, а вы доверьтесь мне. Клянусь здесь, перед могилой героя – майора Куникова, что я буду стараться быть подобным ему… Клянусь быть верным народу, партии, Родине…

Букреев хотел еще что-то сказать, но моряки уже подняли, по традиции морской пехоты, бескозырки на дула винтовок и автоматов и как бы проголосовали доверие своему новому командиру.

^{Моряки подняли бескозырки на дула винтовок и автоматов.}

– День первый, всегда трудновато, – сказал Звенягин, представляясь Букрееву. – Потом сами привыкнете. К вам привыкнут. И все пойдет нормально.

Глава восьмая

Поручив батальон Батракову, Букреев искал Тузина, чтобы вместе с ним явиться к адмиралу. Манжула хотел сопровождать комбата, но тот приказал ему оставаться на занятиях.

День первый, как выразился Звенягин, начинался неплохо. Букреев был доволен общим состоянием батальона и офицерским составом.

Букреев шел быстро, чтобы проверить сердце.

Тузин появился неожиданно из-за кустов шиповника, усыпанного яркими плодами, выделяющимися на фоне умирающей листвы.

– Майор, а вы мне нужны! – весело воскликнул Букреев. – Надо идти к адмиралу.

Тузин остановился, зажав потухшую папиросу под широкими, рыжеватыми с проседью усиками.

– Так… Уже – майор, уже – вы…

– Тю, чертило! Тебе, право, не угодишь, Тузин.

Тузин вынул зажигалку, сделанную из прозрачного авиационного стекла, с надписью: «Участнику Отечественной войны майору Тузину». Крутя закопченными пальцами колесико, он старался прикрыть надпись, и это Букреев посчитал хорошим знаком. Холодная голубоватая искра, сверкнувшая несколько раз, фитиль не зажгла. Тузин спрятал зажигалку в карманчик для часов и выбросил окурок.

– Подсидел, подсидел ты меня, Букреев. Не знал тебя, оказывается… Ловок.

– Не глупи, Тузин… – сдержанно сказал Букреев. – Все для меня было полной неожиданностью. Я когда узнал, что с тобой неважно…

– Что же, выслуживайся, – хмуро вглядываясь в лицо Букреева из-под своих нависших бровей, процедил Тузин. – Не поздно ли только начал? Много времени зря потерял. Хотя тогда не то… отступали. Теперь самый раз… Дуй, дуй до горы, товарищ командир батальона!

– Мне просто странно слышать от тебя… такое, – с раздражением заметил Букреев. – Ведь ты все же офицер, а не базарная торговка. Как не стыдно только!

– Ну что же, сообщи. Скажи Батракову, у него есть политдонесения. Помог меня сковырнуть, поможет и добить. Да… Не успел с катера сойти, не успел в батальоне появиться – и сразу к адмиралу. Далеко пойдешь, Букреев. Ты что же это, меня оговаривал по радио или телефонно-телеграфной связи? Манжулу за тобой послали, «телохранителя». Специальным самолетом. Фигурой какой ты стал, а?

– Чепуху ты городишь, Тузин… Сколько выпил? Весь исцарапался.

– Выпил двести граммов. Точно. Оборвался, собирая шиповник, или, как некоторые выражаются, витамин цэ. Понятно?

Тузин похлопал по оттопыренным карманам, покачался на широко расставленных ногах, сбил на Затылок фуражку. На лбу прилипли редкие волосинки, пояс спустился, сапоги были запылены.

– Ничего не понимаю, Тузин, – брезгливо разглядывая его, сказал Букреев. – Вижу одно: в таком виде нельзя тебе появляться на глаза адмиралу. Я хотел сегодня закончить все формальности.

– Почему? Пойдем к адмиралу. Я собирал витамин цэ… Мозолил всем глаза и рвал ягоды. – Он вывернул карманы, и шиповник посыпался на землю. – Ягоды или, как там их, плоды, овощи – словом, витамин цэ.

– Заладил, как сорока! Смешно.

– Смешно? Нет, не смешно… Это я для того, чтобы поднять твой авторитет. Меня Батраков учить вздумал: «Не подрывай авторитет нового командира». Вот я и не подрываю. Раз, по заявлению нового командира, сделанному самому адмиралу, я люблю витамин цэ – значит, я должен его собирать. Букреев не может ошибаться, врать… Теперь понял?

– А-а-а, – Букреев улыбнулся, – вот ты к чему? Смешной ты человек. Знаешь, давай-ка я тебя отведу домой, проспись, а потом к вечеру отрапортуем.

– Ты должен теперь говорить по их, по-морскому: «Отдавать рапорт…» Рапорт. Вместо компаса – компас. Ударять на «а». А потом еще киль, корма, клотик, трап, гальюн. – Тузин подступил к Букрееву, ухмыльнулся. – Морской картуз надел. Ловко! Ха-ха… Сразу подмазываться. Верный ход. Пятнадцать лет носил такую фуражку, – тут он ударил щелчком по своему козырьку, – и за пятнадцать минут такая перемена. К ним не подмажешься, Букреев.

– К кому это – к ним?

– К морякам. Все едино ты останешься для них чужаком. Какие бы перья себе в хвост ни вставлял! Потолкуй с ними. Каждый из них минимум адмирал Нахимов или матрос Кошка. У тебя орденов нет, а у них?.. Звенят от плеча до плеча. Ты знаешь, что такое куниковцы? У тебя их душ полтораста. Люди, отравленные славой.

– Чепуха, Тузин. Знаю куниковцев. Настоящие герои. И остальные – герои. И если ты этого не понял, то вполне правильно тебя отстранили от командования. Какое доверие тебе оказали, а ты…

Букреев со сдержанным раздражением бросал слова, зная, что смысл их вряд ли дойдет до сознания этого обиженного человека.

– Не шуми, Букреев. Меня на красивое слово не возьмешь. Герои? Верно. А тебе от этого легче? Ты командир без роду и племени, а они – герои. С ними можно воевать, но не нам. Им нужен свой громобой. А ты офицер-интеллигент. Даже наружность у тебя не та.

– По-моему, ты очень заблуждаешься, Тузин. А вот возьми Куникова – каков он был внешне? Средний человек. И интеллигент был Куников и нисколько не ухарь!

Тузин выслушал Букреева, скривив толстые губы и отряхивая карманы. Когда Букреев замолчал, он, прищурившись, посмотрел на него.

– Так, – протянул Тузин, – так говоришь – Куников? – Тузин повысил голос. – Куников шел с моряками от Азова. Узнай у Баштового. Сам Баштовой тоже учителишкой был. Но за ним шлейф: Одесса, морские десанты. Так и Куников. Он для них еще до Мысхако таким же был, как Рыбалко или Яровой. То, что он был каким-то редактором газеты в Москве, их не касалось. Вон Горленко – есть такой командир пульвзвода у Степняка – игрушки месил из глины когда-то и сам об этом везде трубит, но теперь-то он кто? Пойми, Букреев, я хитрее тебя всегда был. Начинать сразу так, как ты решил, опасно. Сломишь голову, сломишь, как пить дать! Вот тогда вспомнишь майора Тузина, своего бывшего приятеля. Даже если батальон выиграет, ты проиграешь. Морская пехота – это тебе не раз-два, левой, правой. Это не просто пехотная армейская часть. Куниковцы были, ботылевцы были, а букреевцев не будет!

Отлично начатый день был испорчен. Сухо расставшись с Тузиным, Букреев изменил направление, решив пройти к центру города окраинными улицами, памятными еще с далеких дней. Здесь он когда-то гулял. Знакомая ему семья жила примерно вот на этой всхолмленной улице, в домике, оплетенном диким виноградом. Ничего не сохранилось – ни домика, ни беседки, ни яблонь. Все было смято войной. В воронки налилась вода, озеленив щебенку почвы; привядший курослеп окружал почерневшие остатки фундамента. Рассматривая столб калитки и на ней жестянку с номером дома, Букреев увидел Манжулу, стоявшего в нескольких шагах от него, у шелковицы.

– Вы почему здесь, Манжула? – спросил Букреев. – Я ведь приказал вам остаться.

– Комиссар послал спросить, не нужна ли вам машина, товарищ капитан.

Появление Манжулы не вызвало удивления: еще вчера было решено прикомандировать Манжулу к Букрееву, а Горбаня – к Батракову.

– Мы пойдем пешком, Манжула. Кстати, вы видели майора Тузина?

– Так точно, товарищ капитан. Я видел его, когда вы с ним говорили.

Они пошли рядом. Манжула односложно отвечал на вопросы и держался скромно, понимая разницу в их служебном положении.

Глава девятая

Большой красный шар солнца опускался над морем, когда Букреев возвратился к казармам. Он прошел пешком довольно большое расстояние, и это освежило его, успокоило. Поведение Тузина теперь казалось просто глупым и недостойным офицера.

Послав Манжулу справиться об ужине, Букреев остановился у обрыва. Скалы, в беспорядке громоздившиеся у берега, горели со стороны, обращенной к солнцу, а с другой стороны все так же темнел мох, и из холодных расщелин поднимались струйки пара. Плес бухты был позолочен заходящим солнцем; шхуны и сейнеры мирно покачивались на якорях. Носились и кричали серебристые чайки, а ближе к берегу плавали перелетные дикие утки. Над хребтом с угрюмым спокойствием поднимались облака, окаймленные красным цветом. Что-то тревожное было и в окраске скал и облаков, и в крике чаек… Песчаный язык Тонкого мыса, покрытый веселой позолотой, вытянулся из сизого мелколесья, придавленного черными зданиями и конусом церковной колокольни. А дальше, на другой стороне бухты – к Кабардинке и Новороссийску, – застыли высоты, заросшие деревьями.

По горизонту на море виднелись катера охраны внешнего рейда, и за ними в каком-то кровавом сиянии двигался, дымя трубами, караван, возвращавшийся с фронта на юг. С моря, все увеличиваясь в размерах, летел самолет, похожий на птицу, схватившую каждой лапой по огромной рыбине. Это был ближний морской разведчик с подвешенными внизу поплавками – устаревшая машина, но на закате своих дней прославленная черноморскими летчиками как бомбардировщик под Севастополем, Мысхако, на перевалах и на Тамани.

Послышалась песня. По приморской дороге шел батальон. Букреев, обрадовавшись и песне и людям, быстро спустился с обрыва. В голове колонны шла группа офицеров и среди них – ссутулившийся и ритмично размахивающий руками Батраков. Поравнявшись с командиром батальона, он остановил колонну.

– Решил сегодня пораньше привести народ, – сказал он, подходя.

Впереди автоматчиков шли песенники, собранные со всех рот, во главе с запевалой Степняком. Моряки шли, расстегнув вороты гимнастерок, чтобы были видны тельняшки. Батраков смотрел на них, не скрывая восхищения, и тоже расстегнул ворот гимнастерки.

– Степняк! – крикнул он. – «Софью Павловну»!

Степняк, озорной, любующийся собой красавец, сразу же завел высоким и чистым тенором:

 
Познакомился я с Софой раннею весной.
Софа, ангел, Софа, душка,
Софушка, вы ангел мой!
 

Песня перекинулась к стрелкам Рыбалко, а потом к пэтзэровцам Ярового. В этой песне привлекало не ее легкомысленное содержание. «Софью Павловну» пели на «Малой земле», в сражениях за перевалы и в тяжелые дни отхода к южным портам. Теперь, когда шло наступление, ее пели особенно весело.

Роты входили в казармы.

Батраков и Букреев направились к штабу. Из казармы высыпали люди. Они умывались тут же во дворе, поливая водой друг друга прямо из ведер. Стоило только прозвенеть колоколу – двор опустел, и к камбузу наперегонки бросились дневальные с посудой.

Еще издали Букреев заметил на крыльце штаба девушку с выпущенным по суконной фланелевке матросским воротником. Она маршировала по крыльцу, громко стуча каблуками. Очевидно, проходило шуточное обучение строевому шагу. Батраков, заметив недоуменный взгляд командира батальона, безнадежно вздохнул.

– Кто это? – спросил Букреев.

– Еще одна обуза.

– Какая?

– Главстаршина Иванова Татьяна. Невеста Курасова…

– Она ведь работает в военно-морском госпитале, как мне говорили.

– А теперь просится к нам в батальон, – неодобрительно произнес Батраков. – Не пойму, что у нас – медом намазано, что ли? Столько желающих…

– Мне ее хвалили… Я ее знаю, правда, понаслышке.

– Смотря за что хвалили! А вот из госпиталя не знают, как ее ловчее сбагрить. Там все вверх дном перевернула.

– Она хочет к нам?

– Хочет…

– Как ваше мнение?

– У нас и так девчат больше десятка. Пулеметчицы, медсестры, две даже противотанковые ружья таскают.

– Но, кажется, в штате медчасти не все заполнено. Мне докладывал Баштовой.

– Не только Баштовой. За нее десятка два заступятся. Звенягин и то просит… Дело, конечно, ваше. Но в десанте девчата ни к чему – одна канитель с ними.

Последние слова были сказаны Батраковым так, чтобы не услыхала Таня. Посмотрев пренебрежительно на нее и нехотя ответив на ее приветствие, замполит прошел в штаб.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан? – Таня подошла к Букрееву, подбросив руку ко лбу.

– Пожалуйста, товарищ главстаршина.

Букреев мог внимательно рассмотреть девушку, о которой так много говорили. Ему припомнились и Курасов, и его цветы, и разговоры Шалунова, и вообще слухи, которые сопровождали эту светловолосую девушку с открытым взглядом серых глаз. Золотые нашивки главстаршины на погонах, берет с флотской эмблемой и вся морская форма, отлично сидевшая на ней, – все это шло к ней. Таня просила о переводе в батальон, приводила какие-то невразумительные доводы и, окончательно сбитая с толку молчанием Букреева, запнулась и остановилась на полуслове.

– Насколько я понял, вы хотите перейти служить в морскую пехоту?

– Да, товарищ капитан. И если вы думаете…

Она взглянула на него сразу же потемневшими глазами.

– Вы обдумали свою просьбу, товарищ главстаршина? – мягко спросил Букреев.

– Я все обдумала, товарищ капитан.

– Ну что же… Я согласен… – ему хотелось назвать ее просто Таней, как ее называли все, – товарищ главстаршина…

Таня подсказала:

– Иванова, товарищ капитан.

– Завтра оформляйтесь. Я отдам распоряжение.

– Разрешите идти, товарищ капитан?

Он кивнул головой, и она, подбросив вверх руку, круто повернулась и сошла со ступенек. Букреев, не оглядываясь, прошел в штаб.

– Все же не женское дело быть автоматчиком, – убежденно сказал Батраков, узнав о решении Букреева. – Противоестественное дело. Надо же палить из ружья, бросаться в атаку, а может быть, и врукопашную.

– Да, тяжело. Но что поделаешь, – заметил Букреев. – А вот скажите вы: девушки в бою храбрые?

– Храбрые? – переспросил Батраков. – Храбрые. Но только потому, что всего не понимают.

– Не представляют?

– Может, и не представляют.

– Храбрые и самоотверженные, – подтвердил Баштовой. – Если девушку пошлешь под огнем как связного – пойдет и дойдет. Если прикажешь вперед в атаку – не задумается. Если нужно не сойти с места в обороне – не сойдет. Это мое личное наблюдение, и никто не станет его оспаривать.

– Оспаривать не буду. – Батраков засунул в ящик стола бумаги, которые он просматривал. – А вообще шут с ними! Вон, поглядите… – Батраков забарабанил пальцами по стеклу.

Букреев и Баштовой подошли к окну. Они видели, что к Тане, стоявшей у обрыва, подъехал на мотоцикле Курасов.

Курасов устроил Таню на багажнике, сел впереди, оглянулся. Таня положила ему руки на плечи. Курасов нажал стартер. Мотор затрещал, и через минуту голубая полоска дыма повисла над кустами по дороге в горы.