355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аркадий Первенцев » Огненная земля » Текст книги (страница 3)
Огненная земля
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 00:32

Текст книги "Огненная земля"


Автор книги: Аркадий Первенцев


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава пятая

Адмирал Мещеряков сравнительно недавно служил на Черном море.

После успешной штурмовой операции, закончившейся освобождением Новороссийска и Анапы, Мещеряков и начальник политотдела капитан первого ранга Шагаев готовили морскую пехоту и корабли к десантным операциям в Крыму.

Адмирал поджидал Букреева на командном пункте, в одноэтажном здании казарменного типа на окраине города. Склонившись над столом, Мещеряков внимательно перечитывал представленный ему политотделом доклад о состоянии батальона. Здесь же, в кабинете, находился Шагаев. Когда карандаш Мещерякова закручивал на полях доклада какую-нибудь завитушку, Шагаев чуть-чуть приподнимался, пытаясь искоса разглядеть, на чем останавливал свое внимание адмирал.

– Парторг Линник всего-навсего сержант, – сказал Мещеряков. – Почему бы ему не присвоить офицерское звание? Все же быть партийным организатором в отдельном батальоне морской пехоты… – Адмирал, опустив глаза, продолжал читать.

– Батраков считает его на своем месте, но офицерское звание… – Шагаев замялся. – Батраков советует подождать.

– У Линника за плечами Мысхако. Его Куников знал, Старшинов и Ботылев хвалили… В общем, Шагаев, после крымской операции Линника не забудьте. – Мещеряков откинулся в кресле так, что его лицо попало в тень, зато грудь ярко осветилась, и орден Суворова заиграл рубчатыми гранями золотых лучей. – Где-то я читал занятное изречение: «Нужно, чтобы офицеры ожидали от своих адмиралов повышения. Без этого что будет значить для них хорошее или дурное мнение их начальников?» Изречение очень разумное…

– Да, изречение разумное, – подтвердил Шагаев, быстро перебирая в памяти подначальных ему людей, которых, может быть, он обошел представлениями к следующему званию или награде.

– По-моему, люди в батальоне подобраны хорошо, – сказал Мещеряков, не меняя позы. – Хорошо и то, что Батраков сразу же раскусил этого Тузина и мы вовремя от него избавляемся.

– Еще до боя – расстройство желудка! – Шагаев рассмеялся. Мясистое и красное его лицо еще больше налилось кровью, глаза сузились, плечи подрагивали.

– Шагаев, у вас генеральский смех, – пошутил Мещеряков. – Помните, Гоголь описал генеральский смех?

– А как же, как же, Иван Сергеевич, помню. В «Мертвых душах».

– Правильно, в «Мертвых душах». Слава богу, мы, кажется, избавились от последней «мертвой души», от Тузина. И я лично доволен, что наш выбор остановился на Букрееве…

– Но он еще не воевал, – осторожно вставил Шагаев.

– Ему просто не дали этой возможности.

– Начинать сразу с десанта?

– Он начинал на заставе. А пограничники всегда воевали, Шагаев. Помните, как пограничники штурмовали Новороссийск? Орлы ребята! Не хуже наших матросов высадились и уцепились за берег. У Букреева пятнадцать лет стажа, опыт! А как он блестяще уничтожил на побережье диверсионную банду! Нашим матросам нужен именно такой командир для боев на суше. В операциях по освобождению Крыма мы будем по-прежнему подчинены армейскому командованию, нам очень важно в десантном батальоне иметь хорошего, разумного армейского командира…

Вошел адъютант, худощавый молодой офицер с безукоризненной выправкой и четкими, спокойными движениями. Мещеряков вопросительно посмотрел на адъютанта:

– Букреев? Угадал?

– Прибыли капитан Букреев и капитан Батраков по вашему приказанию, товарищ адмирал, – раздельно, как будто любуясь каждым аккуратно отрубленным словом, доложил адъютант.

– Просите.

Мещеряков поправил абажур на лампе, приосанился. Увидев вошедших в кабинет Букреева и Батракова, он встал из-за стола и направился к ним.

– Ожидал, ожидал! Не представляйтесь, Николай Александрович. Наслышан.

– Откуда, товарищ адмирал?

– О, вы очень хорошо улыбаетесь! – воскликнул Мещеряков. – Но улыбка слишком, я бы сказал, гражданская. С нашими орлами нужно что-нибудь такое… – Он прищелкнул пальцами.

– Я…

– Не смущайтесь, – сказал Мещеряков. – А вы, я вижу, с характером, Букреев. Если бы это вам сказал не адмирал, пожалуй бы, сцепились. Ишь, как у вас побледнели уши! Ну ничего, ничего… Знакомьтесь, Николай Александрович, с товарищем Шагаевым и присаживайтесь.

Мещеряков в непринужденной беседе «прощупывал» нового командира батальона самыми разнообразными перекрестными вопросами: каково здоровье, плавает ли, охотник или рыболов, умеет ли ставить парус, знаком ли с немецким оружием, где семья, какие получает письма из дому, каковы отношения с Тузиным…

Букреев понимал скрытую цель всех этих вопросов. Ему было ясно, что десанту придается большое значение, что дело не за горами, что батальону предстоят тяжелые испытания, что адмирал, заочно назначив его командиром, сейчас проверяет, пока не поздно, правильность назначения.

Пятнадцатилетнее пребывание в армии и в погранвойсках помогло Букрееву разобраться во всем происходящем сейчас. Узнав теперь от самого Мещерякова причину отстранения Тузина, он не стал отзываться о нем плохо. Он знал Тузина с хорошей стороны. Правда, они не воевали бок о бок, а ведь только тогда начинается настоящая проверка… Конечно, поведение Тузина ничем не оправдано. Он никогда не жаловался на болезнь, это был примерный здоровяк.

Адмирал потребовал усиленной подготовки батальона.

– Надо учить батальон азартно, – говорил он убежденно. – Я выделил вам плавсредства, учите людей быстро грузиться, успешно достигать берега, моментально выбрасываться на берег. Подберите здания в городе, учитесь их блокировать, забрасывайте гранатами, штурмуйте. Приучите всех к огню, к настоящей боевой обстановке, к точному взаимодействию.

Букреев сосредоточенно слушал адмирала. И тот, продолжая наблюдать Букреева, окончательно утвердился в первоначальном своем решении.

– К вам, Букреев, – адмирал уже не называл его по имени и отчеству, – в батальон влились ветераны десантных атак, люди, с которыми вы еще незнакомы. Нам пришлось, так сказать, перетасовать несколько батальонов, чтобы равномерно улучшить их личный состав.

– Мне говорил об этом капитан Батраков, товарищ адмирал.

– Вероятно, он сказал вам, что многих людей из вашего батальона, сформированного в П., мы решили передать Ботылеву, и он с ними уже на фронте, а от него взяли к вам ветеранов, рядовых и офицеров.

– Мне и об этом говорил капитан Батраков.

– Отлично! Конечно, вас не должны особенно радовать такие мероприятия. Лучше прийти в батальон знакомый… Но ничего не попишешь, Букреев. Мы должны форсировать Керченский пролив, и это в первую очередь должны сделать морская пехота и корабли. Поэтому мы равномерно укрепляем все звенья штурма. Я хочу предварительно заочно познакомить вас с офицерами батальона.

Мещеряков, полузакрыв глаза, откинулся в кресле и, пригибая на руке пальцы, принялся перечислять офицеров, давая им характеристики. Чтобы так говорить о людях, как говорил он, нужно было знать их лично.

Мещеряков хвалил Баштового, начальника штаба батальона, называл его другом Цезаря Куникова и его соратников по борьбе на «Малой земле», что служило отличной рекомендацией. Тепло говорил адмирал о командире первой стрелковой роты Рыбалко как о человеке примерной исполнительности и храбрости: «Где нужно проломить – проломит, где нужно удержать – удержит»; о командире пулеметной роты Степняке – красавце, песеннике и храбреце; о молчаливом сибиряке Цибине, командире роты автоматчиков, герое новороссийского штурма; о Яровом, Горленко, Курилове, молодых, отважных офицерах, о многих других… Букреев понял, что Мещеряков любит всех этих людей – они вырастали на его глазах; ему, может быть, хотелось похвалиться ими. Букрееву стало ясно, что в батальон пришли люди, специально подобранные, – это был цвет офицерского состава морской пехоты.

– Я вас, кажется, уморил, – закончил Мещеряков. – Сами лучше меня узнаете всех. В бою! В бою засияют новые имена… И вот мой совет, Букреев: держитесь Батракова. Он вам первый помощник и друг…

Мещеряков нажал кнопку звонка, в дверях показался адъютант.

– Ужин прикажите подать.

Адъютант вышел. Мещеряков поднялся из-за стола, посмотрел на часы. Очевидно, прием был закончен. Букреев встал;

– Разрешите идти, товарищ адмирал?

– Нет, нет, оставайтесь и вы, так сказать, на стакан чая. Моряки гостей голодными не отпускают… Да, – Мещеряков замахал руками, – чтобы не забыть!

Он встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с морской фуражкой в руках:

– Вам, Николай Александрович. Как бы «посвящение в рыцари». Появиться перед моряками должны в этой фуражке обязательно. Ну-ка, наденьте… В аккурат, как говорит мой шофер. Носите до славы. А она не за горами… Теперь поднимем бокалы за нового моряка, капитана Букреева!

Глава шестая

Тщетно прождав до ночи Букреева и Батракова, задержавшихся у адмирала, начальник штаба батальона Иван Васильевич Баштовой решил уйти домой. Оставив в штабе командира взвода связи лейтенанта Плескачева, Баштовой вышел на улицу.

Тучи расходились, и на проясневшем небе заблестели звезды. Потеплевший ветерок шевелил на деревьях листья. В темноте слышался их неумолчный тонкий шелест. Казалось, тысячи бабочек, уцепившись за ветви деревьев, трепыхали крылышками.

Баштовой постоял под деревьями, прислушался к этому странному шуму и, расстегнув китель, пошел домой по береговой дороге. Под ногами скрипела щебенка. Причудливые кусты боярышника представлялись совершенно недвижными, как скалы. На спуске Баштовой ускорил шаги, предвкушая домашний уют.

Совсем недавно его жена Ольга была автоматчицей их батальона. Девушка из казачьей семьи, она присоединилась в Анапе к отряду Куникова, отходившего тогда к Волчьим Воротам. Потом участвовала в боях под Новороссийском, у балки Адамовича и цементных заводов, и высадилась с десантом на Мысхако, где на восточном берегу Цемесской бухты был отвоеван моряками Цезаря Куникова важный стратегический плацдарм, названный «Малой землей». Здесь Баштовой получил сведения, что немцы вырезали в Анапе всю семью Ольги – одиннадцать человек – за то, что она ушла с моряками. Баштовой и Ольга тяжело переживали это горе. Оно сблизило их еще больше. У Баштового умерла мать, когда он сражался за Одессу, брата-пулеметчика убили под Севастополем, отца давно не было. Судьба соединила его с Ольгой на поле сражения, они любили друг друга.

Теперь у них четырехмесячный сын – Генька, самый молодой «куниковец».

Мещеряков стал его «крестным», заменив погибшего Куникова. И теперь адмирал выбирает время, чтобы заехать в домик Баштовых и понянчить своего «крестника».

Баштовой замечал, как тоскует жена, с тревогой ожидая часа расставания. Она не могла теперь идти с ним, но отлично понимала, что такое десант морской пехоты, что такое «первый бросок».

Вот близко дом. Баштовой почти бежал, то и дело ступая в лужи. Не беда! Он снимет дома сапоги, и Ольга просушит их. Вместо сапог он наденет домашние туфли, скроенные и сшитые ею из его старой шинели. Она сейчас так удивительно просто и ловко хозяйничает в их домике…

Он навсегда запомнит контратаку на школу Станички – предместья Новороссийска. Школа стоила батальону немало жизней, но немцы штурмом снова захватили ее. Тогда при свете германских ракет моряки молча пошли в контратаку. Ольга поднялась вместе со всеми и достигла кирпичной разрушенной стены. Многие были убиты. Ольга упала, и он ринулся к ней, думая, что она тоже убита, но увидел, как сильно ее руки сжимают автомат. Короткие красные с голубым искры вырывались из ствола, и плечо ее дрожало от плотно прижатого к нему приклада. Они отбили школу Станички в ту ночь…

Баштовой, запыхавшись, почти вбежал на крыльцо и постучал. Жена как будто ждала его, где-то близко притаившись, – так быстро она открыла дверь.

– Ваня, так долго сегодня!

– Оля, не спишь?

– У нас гости. Ждем тебя. Звенягин пришел с Тамани.

– Павел пришел? Отлично. Я давно не видел его.

– У нас Курасов с Таней…

– Тоже отлично, Оля.

– Как может быть иначе? – сказал Звенягин, выходя навстречу хозяину. – Хотел бы я знать, как мог ты сказать иначе? Здорово, Иван!

– Здравствуй, Павел! – Баштовой обнял Звенягина. – Вас с Тамани прислали за нами?

– Эх, ты, сразу за дела…

Звенягин, маленький, с откинутой назад головой, пошел вперед. В комнате на диване возле Курасова прикорнула Татьяна. Услышав шум, она встряхнула головой – светлые волны волос рассыпались, – высвободила из-за спины Курасова руку и протерла глаза.

– Пришел?

– Пришел, – ответил Курасов.

Таня, не скрывая радости, спрыгнула с дивана навстречу Баштовому.

– Танюша, здравствуй, дорогая, здравствуй!.. – сказал Баштовой и обратился к Курасову: – Ты должен рассказать нам про нашего нового командира, поскольку ты привез его.

– Что он может сейчас рассказать? – заметил Звенягин. – Здесь разве узнаешь человека? В деле сразу разберемся, кто каков. И в новом вашем комбате скоро разберетесь…

– Скоро? – переспросил Баштовой, взъерошивая свои белокурые волосы.

Звенягин, старательно размешивая сахар в чае, ответил не сразу.

– К тому идет, – протянул он. – На Тамани доколачивают немцев, на Крым надо выходить, а то и так наш левый черноморский фланг что-то отстал. Украинский фронт уже к Днепру вышел. Долго казенный харч зря нам переводить нельзя… Ну ладно, Иван. Ты видишь, как мы самоварчик сообразили с Татьяной? Сами ставили. Поет, как Лемешев. Ходим к тебе и завидуем, Ваня. Ты же человек необыкновенный.

– Действительно, такое скажешь…

– Ты счастье на войне нашел, жизнь. Многие теряют сейчас и счастье, и жизнь, и уверенность, а ты находишь… – Звенягин повернулся к Курасову, по-прежнему сидевшему молчаливо возле Тани. – Учись, парень, у Баштовых правильной жизни.

– Учусь, Павел Михайлович.

– Врешь, не учишься! – Звенягин засмеялся. Его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. – Курасов, ты нашел хорошую дивчину. Нашел счастье на войне, женись!

Курасов смутился, искоса посмотрел на Таню:

– Павел Михайлович, может быть, перейдем на другой курс?

– Говорите, говорите, Павел Михайлович, – попросила Таня.

– Да что мне говорить? Вы вот думаете, я не знаю, чего вы к Баштовым зачастили? Учитесь семейной жизни.

– Да ничего подобного! – смутился Курасов.

– Чего там – ничего подобного! Тянет вас на огонек. – Звенягин подошел к чуть завядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами. – А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!

– Мы и принесли Оле, – сказала Таня.

– Ты принесла, а не он. А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за ними.

– Неужели это так необычно? – спросила Ольга.

– Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лодку, и то меньше бы говорили… Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом геленджикском загсе, куда водили мы Баштовых… Я принимаю, Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе… Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника?

– Я и так от него уйду.

– Послушаем, – склонив голову набок, сказал Звенягин. – Каким образом? Опять через забор?

– К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.

– Так, так, продолжай.

– Тузин не понравился. Такой это раскисший сухарь!

– Точно, – подтвердил Звенягин.

– Вот теперь и попрошусь в батальон к Букрееву.

– К Букрееву? Тут надо померекать.

– Я была в морской пехоте. На перевалах была зимой.

– На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, – строго начал Звенягин. – А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Все равно что сесть в консервную банку и поплыть на ней по морю, а по этой банке будут бить, как говорится, из всех возможных и невозможных. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна, повоевала ты достаточно. Можешь в самое пекло не лезть. А война кончится, бросите автоматы, пистолеты и займетесь мирным делом.

– Рано еще об этом говорить, – возразила Таня. – Рано… – Она порывалась что-то еще сказать, но, видимо, сдерживалась. Щеки ее горели.

– Прости, если что не так, – сказал Звенягин, – и давай поставим другую пластинку.

– Нет, я хочу продолжать разговор. Я хочу доказать, почему мне не только хочется, но и необходимо туда, на передовую, в настоящий бой.

– Ну что же, доказывай. – Звенягин внимательно посмотрел на нее.

– Вы знаете, мой муж убит под Москвой. Ребенок оставался с мамой…

– Мама? Где? Что же ты молчала до сих пор! – воскликнул Баштовой.

– Мамы нет, и нет… ребенка. Не спрашивали, и молчала.

Таня закрыла лицо руками. Курасов усадил ее рядом с собой.

– Что с матерью все же? – спросил Баштовой, присаживаясь к Тане. – Умерла, что ли?

– Не знаю. – Таня отняла руки от лица. – Мама была в Новороссийске, а потом неизвестно где… Когда мы вошли в город, там была всего одна женщина, на Анапском шоссе. Я сразу поехала туда. Это была чужая женщина. Мамы не было…

Таня рыдала. На лице Курасова выступили красные пятна. Баштовой поправлял фитиль лампы, искоса посматривая на Звенягина.

– Да… – Звенягин подошел к Тане и положил руку ей на плечо. – Может быть, мать где-нибудь на Кубани? Искала?

– Искала, не нашла. – Таня всхлипнула. – Не нашла. Ее, наверное, угнали в Крым. Она старенькая, и маленький ребенок…

– Ну, плакать перестань, Таня. А надо было раньше сказать обо всем. Тому же Курасову сказать. Мы высаживали десанты на Тамани, перехватывали караваны. Знали бы – искали бы твоих. А теперь что? Надо ждать, пока освободим всю Тамань. На Тамани не будет – в Крыму найдем.

Таня отняла руки от лица:

– Не хотела говорить. Теперь сказала. И не могу я здесь сидеть спокойно.

– Твое дело, Таня, – строго сказал Звенягин. – Оспаривать твое право не стану. Хотя не советовал бы все же в морскую пехоту. Матросы ворвутся в Крым и без тебя.

– Я попрошусь к Букрееву.

– Ладно. Разве вас, женщин, переспоришь!.. – Звенягин посмотрел на часы. – Ого, мы заболтались! До свидания, хозяева… Ты, Курасов, можешь оставаться… Ольга, будь здорова.

Звенягин надел плащ, застегнул все пуговицы. Попрощавшись с Таней, он вышел вместе с Баштовым на крыльцо.

Небо прояснилось еще больше. Были видны припавшие к хребту утренние Стожары; Большая Медведица перевернула свой ковш у тяжелой, почти неподвижной тучи. На больших ночных аэродромах вспыхивали и гасли голубые лучи посадочных прожекторов. Звенягин прислонился к замшелому столбику крылечка.

– Вот, Иван, сколько всякого – и хорошего и плохого – в этом мире, – тихо сказал он. – Меня этот разговор с Татьяной разволновал. Что жизнь? Как тот вон прожектор: засиял на миллион свечей и потух. Сегодня Таня всхлипывала, а мне припомнилась моя мама. Она старенькая у меня, Иван. В Ставрополе живет. Ждет меня и день и ночь. Пишет – умывальник медный ежедневно чистит для меня. Думает, вероятно, что мы очень грязными с войны придем.

– Она не ошибается, Павел.

– Нет, кто вернется, тот вернется с войны с чистой душой… Помню свой Ставрополь, дожди весенние, теплые, по бровкам на Лермонтовской улице вода несется. А ты, сопливый, бездумный мальчуган, летишь по воде, рад… Проводи меня донизу.

Они спускались к причалу. Звенягин молчал. Краснофлотцы на малом катере – каэмке, как называют его черноморцы, – при появлении командира дивизиона вскочили. Звенягин, на ходу пожав руку Баштовому, прошел на корму. Катер отчалил и пошел через бухту к Солнцедару.

Баштовой поднялся вверх по тропке. Его ожидали жена и Таня.

– А где Курасов?

– Он куда-то ушел, – тихо ответила Таня. – И пусть уходит.

– Вы что с ним, не поцарапались ли?

– Как будто нет, – уклончиво ответила Таня и первая пошла к домику.

Глава седьмая

Майор Тузин в присутствии начальника штаба Баштового сдавал батальон. Хотя Букреев и Тузин были сослуживцы, майор вел себя подчеркнуто официально.

– Ты на меня в обиде, Тузин?

– Дуй, дуй до горы! – просипел тот.

Что означала эта фраза, объяснить, конечно, было трудно.

– Вот еще пэтээры, – небрежно бросал Тузин, – грозное оружие. Одиннадцать штук с комплектами патронов. Фляг четыреста тридцать.

– Людей, давай людей. Имущество уже Баштовой принял.

– Людей? – Тузин засунул ладони за пояс и из-под своих опухших век смотрел на Букреева с явным недоброжелательством. – Читай списки…

– Может, дадите кому-нибудь характеристики, товарищ майор? – спросил Букреев раздражаясь. – Многих я не знаю – влились новые люди.

– Мои характеристики – дым из трубы. Не хочу даже голову ими тебе забивать. Похвалишь кого-нибудь, присматриваться начнешь: почему Тузин хвалил? Не хочу карьеру кое-кому портить.

– Ну, тогда я разберусь здесь с начальником штаба, и… если будете сегодня нужны, мы позовем вас, товарищ майор.

– Можно идти, товарищ капитан? – издевательски спросил Тузин.

– Да.

Тузин, повернувшись через левое плечо, вышел из штаба, нарочито печатая шаг.

Букрееву было неудобно перед Баштовым.

– Будто его подменили, – сказал он смущенно. – Ведь был неплохой командир и товарищ.

– Вы разве не заметили, товарищ капитан: он выпил, – сказал Баштовой.

– Представьте, не заметил. Я совершенно не могу узнавать пьяных. Мне казалось, он просто взвинчен. Ведь все же неприятно сдавать часть.

– Очень неровный он человек. То лебезит перед каждым, то не подступись к нему. Моряки любят искренность в командире. Если моряка за дело отругают – не обидится, а если ни с того ни с сего приласкают – удивится и присматриваться начнет. – Баштовой сложил бумаги. – Со всем разберемся, вы не беспокойтесь. Писанина вся на моей ответственности, не забивайте ею себе голову, товарищ капитан. Люди, материально-техническое снабжение в порядке. Сегодня все закончим, и можете отдавать рапорт адмиралу.

Доносились резкие залпы минометных батарей, стрелявших по щитам в море, и заглушенная расстоянием ружейная и пулеметная перестрелка. Это батальон проводил занятия у мыса и в лесу, у подножия хребта.

– Складывайте все эти папки в шкаф да поедемте со мной к батальону, – сказал Букреев.

– У меня есть одно предложение, товарищ капитан, – сказал Баштовой, когда они вышли к машине. – Что, если после ученья мы пройдем к могиле Куникова и почтим его память? В батальоне у нас есть куниковцы, это поддержит людей… Как вы думаете?

– Я согласен. Хотя лично я и не имел счастья встречаться с Куниковым, но всегда уважал и ценил его.

Баштовой приготовился открыть дверку машины, но задержался. Его лицо, прорезанное по всему лбу до самой переносицы шрамом, приняло суровое выражение.

– Видите его, Тузина? – Начальник штаба показал рукой.

Тузин стоял возле камбуза, спиной к штабу. Возле него розовощекий кок Кулибаба любовно рассекал на колоде говяжью тушу. Красные с жировой желтизной куски мяса так и летели из-под его широкого топора на брезент, раскинутый возле колоды. Подручный кока, худой и узкогрудый паренек в бескозырке, которая (сразу было видно) перешла к нему с чужой головы, почтительно слушал майора, опустив по фартуку длинные руки. Вот Тузин присел на корточки к брезенту и, тщательно выбрав кусок мяса, завернул его в газету. Кулибаба облокотился на топор, неодобрительно наблюдая за майором. Когда Тузин встал и что-то сказал коку, тот, не обращая уже на него внимания, яростно «ухал» топором.

– Так у майора бывает зачастую, – сказал Баштовой. – Свежее мясо достал Батраков, а он тут как тут. Никогда сам о питании бойца не подумает, только о своем…

Машина бежала по извилистой дороге, изрезанной колеями. Пожелтевшие кустарники, скрученные так, как будто их специально сплетали, все время сопровождали их.

По-летнему высокое ясно-голубое небо оттеняло ломаную линию хребта, заросшего лесом. Стрельба приближалась, и, хотя батальона еще не было видно, по звукам можно было определить его расположение.

Батальон только что «отштурмовал» крутой берег горной речки. Берега носили следы недавней «атаки»: отпечатки сотен подошв, сломанные ветви и промятые в кустарниках продольные лазы. Еле уловимый сернистый дымок еще не рассосался в воздухе. Батраков, окруженный людьми, сидел на камне и что-то убежденно и резко говорил. Увидев подошедшего из-за кустов Букреева, Батраков скомандовал батальону «смирно» и доложил о происшествии.

Командир первой стрелковой роты старший лейтенант Рыбалко только что во время занятий допустил ошибку. Вместо того чтобы приданными ему пулеметами обеспечить атаку с флангов и в промежутках между взводами, пулеметы отстали от цепей и начали вести огонь поверх голов, тогда как удаление цепей от пулеметов не обеспечивало безопасности такой стрельбы. В результате двух моряков легко ранило.

Букреев сразу припомнил характеристику Рыбалко, данную адмиралом.

– Но Рыбалко все же сломил «противника»? – Букреев ободряюще улыбнулся смущенному Рыбалко.

– Сломил, товарищ капитан! – рявкнул Рыбалко.

– Помолчите, товарищ старший лейтенант! – строго заметил Батраков.

– Виноват, товарищ капитан! – не меняя позы, отрубил Рыбалко.

Его украинский выговор и смешливые глаза с огоньком природного лукавства понравились Букрееву. Рыбалко – один из любимцев в батальоне, и ему многое прощается. Букреев догадался и о причине взволнованности Батракова: ведь он проводил занятия, и вот сразу, при новом командире, получилось как-то плохо.

Батракова окружали офицеры, одетые в такие же куртки морской пехоты, что и рядовые. Некоторых из них Букреев знал – они входили в первое формирование в городе П., но большинство было ему незнакомо. Рядовые сидели под деревьями, курили, прислушивались к разговору.

Узнав о прибытии на ученье нового командира батальона, люди приподнимались, стараясь рассмотреть его.

Букреев приказал позвать раненых.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан? – сказал командир пулеметной роты старший лейтенант Степняк. – Мне кажется, командир роты старший лейтенант Рыбалко неправильно форсировал речку.

– Почему неправильно? – Рыбалко сразу вспыхнул. – Этот Степняк всегда что-нибудь…

– Не перебивайте! – Батраков сердито посмотрел на него.

Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.

– Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. – Степняк подчеркнул последнее слово. – Его знаменитое «сломыв» когда-нибудь выйдет ему боком.

– Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, – спокойно сказал Букреев, выслушав Степняка. – Успех штурма укрепленной полосы иногда в большей мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий всегда бывает трудновато решить, так или не так проведена операция. Ведь противник-то условный и вообще все условно… Я помню – еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного старого капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал Своей ротой одну и ту же горку и все время ошибался.

Офицеры одобрительно засмеялись.

Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого, угрюмого человека с широкими, сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко, в отличие от всех, был без куртки, в одной гимнастерке.

– Ну что же, Воронков, придется в госпиталь, – сказал Букреев.

– Из-за этого в госпиталь? Я сейчас могу этой рукой все что угодно… товарищ капитан.

– А вы куда ранены, Кондратенко?

– Почти никуда, товарищ капитан. Чуть оцарапало.

Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.

– В чем же дело? – Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.

– Кругом! – скомандовал Рыбалко.

Кондратенко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.

– Почему до сих пор не перевязали, товарищ старший лейтенант? – спросил Букреев Рыбалко.

– Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!..

– Кругом! – скомандовал Букреев.

Кондратенко снова стоял лицом к командиру батальона.

Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. На носу и подбородке выступили крупные капли пота.

– Если ранен, надо перевязать рану, – сказал Букреев. – Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.

Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя; у настороженных и сразу озлобившихся глаз его как бы сбежались морщинки.

– Два наряда вне очереди за отказ от перевязки… – Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. – За мужество благодарю, товарищ Кондратенко!

Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку?

– Немедленно сестру, и отправьте его в госпиталь на моей машине.

По затаенному дыханию и настороженности моряков, стоявших вокруг, Букреев понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из-под его ног; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками, и одобрительный шепот, уловленный им, доказывал это.

– Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!

– Есть построить батальон, товарищ капитан!

Люди стояли не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. «Тридцатка» стояла в первой шеренге роты автоматчиков, и они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных, немало повоевавших черноморских кораблей.

– Батальон! Слушай мою команду! – Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. – Напра-во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма-арш!

Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.

Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, что сблизило Батракова с моряками и заставило их ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части, он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его оттопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю