355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Арина Свобода » Заступник. Твари третьего круга » Текст книги (страница 1)
Заступник. Твари третьего круга
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:24

Текст книги "Заступник. Твари третьего круга"


Автор книги: Арина Свобода



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Арина Свобода
Заступник. Твари третьего круга

Часть 1

Глава 1

Неяркое осеннее солнце гладило затылок теплой ладошкой. Облака пыли взлетали при каждом шаге и оседали на потрепанных ботинках. Звонкий голос настигал, ввинчивался в мозг, выдавливал слезы из глаз:

– Никел-дрикел пива выпил! Толстый-жирный, поезд пассажирный! Эй, трус! Ты что, совсем тормоз? Слабо ответить?

Ник еще ниже опустил голову и ускорил шаг. Не помогло – компания мальчишек во главе с Вайетом обступила его, вынуждая остановиться.

– Ну что, девчонка, боишься? Ха, смотрите-ка – он же хнычет!

Тяжелую сумку сорвали с плеча, разноцветные тетради и учебники полетели в пыль.

– Давай, жирный, попроси, как следует! Может, тогда я сжалюсь и отдам тебе твой драный рюкзачок!

Увесистая оплеуха швырнула Вайта на землю, и он, вскрикнув, растянулся у ног Ники. Остальные обидчики прыснули в стороны – топот множества быстрых ног скоро затих вдали.

– Собери все, уродец. И поживей, я спешу!

Вайет послушно начал подбирать книжки и даже пытался сдувать с них пыль. Никел бросился к широкоплечему коренастому подростку, который со скучающим видом наблюдал за ползающим по земле Вайтом.

– Фолк! – Ник прижался лицом к его груди, уже не сдерживая рыданий.

– Хорош сопли размазывать, Ники, – Фолк небрежно отстранил братишку. – Тебе просто повезло, что я оказался рядом. Вечный Отец, когда же ты вырастешь?! Сколько можно держаться за мамкину юбку?

Вайет внизу негромко засмеялся. Фолк немедленно отвесил ему подзатыльник:

– Чего ржешь, дубина?! Еще раз увижу, что обижаешь брата, – убью! Давай сюда! – он вырвал рюкзак из рук пацана и сильно толкнул его. – Катись, пока я добрый! Пошли, Ник!

Фолк размашистым шагом направился в сторону дома. Полноватый и низкорослый Ник едва поспевал за ним.

– Фолли, – задыхаясь, выпалил он, – ты… ударил его. Два раза.

– И что?

– Мама огорчится…

Фолк резко остановился, крепко взял его за плечи и произнес, глядя прямо в глаза:

– Мама переживет. Вон сколько лет папашку терпит. Он спускает на бухло все, что мне удается заработать, и вещи из дома тащит, а она лишь вздыхает! Он ее избивает, а она даже руку не поднимет, чтобы защититься. И ничего! Переживет! Понял?!

Никел судорожно дернул головой – кивнул.

– А я не всегда буду рядом, – старший брат жестко тряхнул мальчишку. – Скоро свалю из этой дыры ко всем чертям.

– Куда?

– В город! У меня разве есть выбор? Так что учись сам давать отпор всяким шакалам! Эти теперь вряд ли сунутся, но всегда найдутся другие.

– Я не могу, Фолли. Просто не могу. Если из-за меня мама…

– Мама тут ни при чем! – взорвался Фолк. – Они с папашкой всю жизнь вошкались в собственном дерьме и дальше будут. А ты, если не можешь драться, – учись давать сдачи по-другому!

– Как?

– Не знаю как, Ник, – Фолк отпустил брата и опять зашагал по дороге. – Я не знаю…

Увидев лицо младшего, мать со вздохом опустилась на стул, бросив недолепленые пироги.

– Опять?

– Отстань, мам! – огрызнулся Фолк, шаря на полках в поисках еды. – Ничего страшного – слегка шлепнул мальца, который обижал Ники. А что я должен был – смотреть, как его дразнят?!

– Фолли, это же дети…

– Мам, ну какие дети? Нику уже десять! А ведет себя, как сосунок! Лучше поесть дай.

– Отец вчерашнее доел, а пироги еще не скоро будут готовы.

Фолк грохнул пустой кастрюлей и посмотрел на мать. Ткнул пальцем в багровые следы повыше измазанного мукой запястья.

– Опять денег требовал?

Мать поспешно спустила рукав, глянула виновато:

– Сынок, ты бы сходил, поискал его. Боюсь, хватит лишнего…

– А мне-то что? Пусть упьется хоть до Темного Города.

– Нельзя так говорить, отец ведь!

– Отец, – Фолк плюнул на пол. – А ты – мать. Еще раз на тебя руку поднимет – убью.

– Смерти моей хочешь?

– Д-дура!

Фолк вышел из дома, громко хлопнув дверью.

Мать вздрогнула от резкого звука, закрыла лицо руками.

– Светлый Лес, Ники, сколько мне еще с ним мучиться?! Я не выдержу эти два месяца до его шестнадцатилетия…

– Ма-а-ам… Он не виноват, правда! Они первые ко мне пристали, а я…

Женщина прижала к себе младшего сына и тихо, беспомощно заплакала.

Лунный свет растекся по полу молочной лужей. В ней колыхались тени деревьев, и Нику казалось, что комната – это вагон поезда, который уносит их с Фолком далеко-далеко. Отчего-то сразу вспомнилась дурацкая дразнилка Вайета, и слезы сами собой навернулись на глаза. Дурак! Только и может брехать. Он и поезда-то никогда не видел. Это было слишком давно, еще до появления Безлюдья, когда из города в город по длинным железным рельсам ходили поезда. И мимо их поселка тоже. Вместо набата на главной площади до сих пор висит кусок древнего рельса. Вот бы когда-нибудь эта железяка свалилась на голову гадскому Вайету!

Ник вздохнул. Хорошо, что Фолк всегда за него заступается.

Брат раскинулся на смятой простыне – сброшенное одеяло громоздилось темной кучей на полу – и громко, по-мужицки храпел.

Эх, вот бы уехать вместе с Фолли! Только не в город, хорошо бы выбраться за пределы Узла. Они могли бы вместе странствовать, разыскивать другие города и исследовать их. Вот было бы здорово! Никел представил, как они бредут по безлюдным землям, уставшие и голодные, и в голубой дымке перед ними встает город-призрак, вымерший много лет назад. Они с братом спешат по заброшенным улицам, забираются в руины старинного дома и там находят…

Никел не успел додумать: в комнате стало душно, точно кто-то неведомый выпил весь воздух. Ника бросило в пот, он облизнул мигом пересохшие губы. Над домом начала сгущаться призрачная мгла, подбираясь к родительской спальне. Он уже видел это раньше много раз и не имел ничего против, когда мгла забирала отца. Тогда всем дышалось свободнее, а отец просыпался через несколько дней, тихий и присмиревший. Странные тени еще некоторое время мелькали в его глазах, пока он снова не начинал тянуться к бутылке.

Когда из-за выходок Фолли засыпала мама, все становилось совсем ужасно. Сколько мама будет спать на этот раз? За те два удара? Сутки? Двое? Проснется больная, с новыми морщинками и сединой в волосах. Нечестно, что маме опять будет плохо. Из-за него. Из-за того, что он такой тюфяк.

Ник тихонько выбрался из кровати. Стараясь не скрипеть половицами, спустился на первый этаж. Осторожно толкнул дверь родительской спальни. Замер на мгновение – тихо, темно – и шагнул внутрь.

В комнате стоял неистребимый запах табака и перегара. Отец лежал, широко разбросав руки и ноги. Мама притулилась с краю, подтянув колени к животу и обхватив себя руками за плечи. Мгла зависла над ней, готовясь запустить холодные длинные пальцы прямо в сердце.

Ник остановился в нерешительности, но в этот момент мама шевельнулась и чуть слышно застонала во сне.

Ник стиснул зубы и сделал шаг к кровати. Несколько раз глубоко вздохнул, прикрыл глаза и вытянул перед собой руки с напряженно растопыренными пальцами, чтобы прикоснуться к мгле. Впитать ее в себя.

Пусть заберет его вместо мамы. Ведь это все из-за него! А мама не виновата.

Какое-то время он просто стоял – призрачная фигура в широкой ночной рубашке. Потом круглое лицо болезненно искривилось, губы сжались в тонкую полоску, на лбу выступили капельки пота.

Мгла задрожала, как воздух над горячими камнями, начала истончаться и рваться, растворяясь в холодном осеннем воздухе.

Ник со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Ладони с побелевшими от напряжения пальцами затряслись, словно пытаясь удержать нечто тяжелое. Еще один свистящий вдох, и внезапно все кончилось – Ник уронил руки, покачнулся и, тяжело дыша, сел на пол возле кровати.

Спустя несколько мгновений он взглянул на маму. Она улыбалась во сне.

Над ней маячило одутловатое лицо отца.

– Ники… Ты что тут делаешь, паршивец? Ну-ка, марш в постель!

* * *

Острый луч проткнул тучи и ударил прямо в лицо. Ланка зажмурилась и чихнула. Осторожно приоткрыв глаза, увидела сквозь ресницы рассыпанное вокруг сияние. Снегопад почти прекратился, только редкие крупные хлопья неторопливо опускались на застывшие волны сугробов. Раскатанная автомобилями грязь ненадолго скрылась под белым покрывалом. Присыпанные снегом ветки деревьев стали похожи на сахарную вату.

Ланка ускорила шаг – пальцы в тонких перчатках уже начинали подмерзать – и вдруг остановилась. На скамейке у подъезда, неловко скособочившись, сидел парень в кожаной куртке и джинсах. Пушистый, уютный снег заботливо укрывал коротко стриженные волосы, крепко сомкнутые веки, стиснутые ладони.

Ланка осторожно тронула парня за плечо.

– Эй! Ты спишь? – дурацкий вопрос, но она почему-то растерялась в такой обычной, рядовой ситуации.

От толчка правая рука парня сползла с коленей и упала на скамейку. Ладонь раскрылась, и Ланка увидела маленький цифровой плеер девчачьего розового цвета.

Парень шевельнулся – Ланка взвизгнула и отскочила. Опасливо покосилась на спящего. Одинокая снежинка спланировала с дерева и аккуратно пристроилась на побелевшем от холода кончике носа. Веки дрогнули, ресницы затрепетали, но глаза остались закрытыми.

Ланке вдруг стало скучно и немного противно: всегда находится кто-то, рассчитывающий убежать от справедливого наказания. И всегда это заканчивается одинаково. Нельзя убежать от самого себя, от жизненно необходимой, естественной потребности спать. Она вытащила из кармана мобильник, набрала короткий номер: «Два ноля наберешь – чью-то жизнь спасешь!» – учат дети еще в младшей группе детского сада.

– Служба перевозки. Слушаю вас.

– Здесь человек заснул, – Ланка оглянулась на парня. Продиктовала адрес и добавила: – Только он в снегу уже. И вообще… холодно. Вы побыстрее, ладно?

– Конечно, – равнодушно-вежливо отозвалась невидимая собеседница. – Высылаю машину. Спасибо за сотрудничество.

Ланка зачем-то еще постояла возле спящего парня, прислушиваясь к комариному писку музыки. Потом вдалеке раздались переливы спецсигнала, и она, не оглядываясь, зашагала прочь. Настроение испортилось. Сначала дурацкий сон, потом – бедолага, уснувший в снегу. Не очень-то хорошие предзнаменования для Последнего Дня Детства. Конечно, Ланка не верила в приметы и пророчества, но… Но зачем-то прошептала вчера, уже уронив голову на подушку: «Пусть последний детский сон будет ветром унесен. Пусть расскажет ветер тот, что меня в грядущем ждет». Глупое суеверие!

Ей было неуютно и немножко страшно. При виде беспомощной фигуры пришло тоскливое понимание, что прежняя жизнь закончилась. Теперь надо контролировать себя ежедневно, ежечасно, ежеминутно. А иначе тоже заснешь где-нибудь на скамейке.

Ланка тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Ну уж нет! С ней такого не случится! Она – умная, веселая, компанейская. У нее нет врагов. А этот, с плеером… Наверняка сам виноват!

Жирная муха, похожая на обугленного шмеля, пьяными зигзагами ползала между оконными рамами. Иногда она топорщила полупрозрачные крылышки, издавая короткое басовитое гудение, но взлететь почему-то не могла.

Ланка перевела взгляд на школьный двор. Вчерашняя снежная сказка исчезла, стертая безжалостной оттепелью, – на истоптанном снегу чернели неопрятные проталины, деревья торчали облезлыми вениками, и бестолково суетились серые, помоечного вида голуби. Настроение у Ланки было под стать заоконному пейзажу.

Справа доносилось возмущенное сопение – лучшая подруга обижалась. Первые два урока она еще пыталась выведать, что же Ланка увидела в гадальном сне. После двадцатого «отстань» Таля надулась, как мышь на крупу, и теперь всячески демонстрировала свое возмущение. Пусть. Все равно они помирятся, завтра или через пару дней – такое бывало уже сотню раз. Сегодня Ланка просто не могла выяснять отношения и, тем более, что-то объяснять. Ну почему у нее все не как у людей?! Да еще это парень…

Ланка вспомнила белое лицо с темными полукружиями ресниц и невольно улыбнулась: интересно, что плохого мог натворить такой красавчик? Небось, чепуха какая-нибудь – толкнул кого-то случайно или на ногу наступил. Первый раз в жизни, конечно. Потом струсил и давай бегать. Вот глупость-то! Ясно же, за такое много не получишь, легче сразу отмучиться и жить дальше спокойно, чем так…

– Итак, что же хотел сказать нам своим произведением поэт Граниш? Ну… Кто готов поделиться с классом своими мыслями? Алана Грош? Алана!

Ланка очнулась и, растерянно моргая, уставилась на учительницу. Со всеми этими переживаниями времени на то, чтобы прочесть заданное вчера стихотворение «К Заступнику», как-то не нашлось. Она медленно поднялась из-за парты, лихорадочно соображая, чем отвлечь учительницу, – все знали, что госпожа Игги добра и легко дает увести себя в сторону посторонними разговорами.

– Госпожа Игги… – протянула Ланка.

– Что, Алана? Я надеюсь, ты готова отвечать?

– Да, но… Я хотела спросить…

– Да?

– А… – спасительная мысль наконец-то забрезжила в голове, и Ланка обрадованно зачастила: – Вот Заступник – он хороший или нет? Ведь он, вроде бы, помогает людям, а…

Она замялась, – дальше никак не придумывалось – но госпожа Игги пришла на помощь.

– Интересный вопрос, – учительница улыбнулась. – Может, спросим у ребят? Прежде чем я выскажу свое мнение, было бы интересно послушать, что думают по этому поводу твои одноклассники, правда?

Ланка с облегчением кивнула и упала на стул – пронесло! А госпожа Игги уже расхаживала перед зеленой доской, изящно жестикулируя и обращаясь сразу ко всем ученикам:

– Итак… Давайте попробуем разобраться, что же несет Заступник людям: добро или зло? Ну, кто хочет сказать? Да, Микаэль?..

Мик лениво поднялся, стрельнул глазами в сторону Ланки и заговорил:

– Так чего хорошего-то? Они же того, преступники… А он, значит, им помогает. Так неправильно.

– Угу, – госпожа Игги довольно покивала. – А что ты скажешь насчет стихотворения, которое мы сейчас проходим?

– А чего насчет стихотворения? – Мик явно растерялся – похоже, не одна Ланка забыла подготовиться к уроку.

– Ну как же – великий поэт Айм Граниш написал свое произведение «К Заступнику», так?

Микаэль неуверенно кивнул. Учительница чуть заметно нахмурилась, но продолжила:

– В этом произведении поэт обращается к мифическому персонажу – к Заступнику – со следующими словами: «Сон мой возьмешь в ладони/ Ночь станет добрым другом/ Вечно же будь свободен/ Вечно иди по кругу…»

Госпожа Игги замолчала и вопросительно приподняла бровь. Мик пожал плечами:

– Ну да… И что?

– Как что? – всплеснула руками учительница. – Ведь поэт обращается к Заступнику, как к другу. Благодарит его! То есть, тем самым говорит нам, что деяния этого человека несут благо! Ты согласен с этим, Микаэль?

– Не-а, – парень упрямо помотал головой. – Если чего натворил – пусть отвечает!

Ланка вдруг вспомнила смешной розовый плеер в белой от холода руке. И неожиданно для себя тихо сказала:

– А может, он не виноват?

Почему-то эти негромкие слова услышали все. Тридцать пар изумленных глаз уставились на Ланку, успевшую пожалеть о том, что вообще затеяла этот разговор. Пусть бы двойку поставили – велика беда!

– Алана… – госпожа Игги успела подойти и теперь пыталась заглянуть в Ланкино низко опущенное лицо. – Алана! А разве может сон прийти к тому, кто не виноват?

– Нет, – буркнула Ланка.

– Тогда что означают твои слова? Объясни нам, пожалуйста.

Ланка вздохнула. Как можно объяснить то, чего сама не понимаешь? Только мелькают иногда на самом краю сознания странные, пугающие мысли. Вот, как сейчас.

– Не знаю, – честно призналась она. – Мне… просто так подумалось. Простите, госпожа Игги.

– Ну что ты, девочка. Это замечательно, когда человек не просто слепо воспринимает то, что пытаются вложить в него учителя, родители или еще кто-то. Только думающий и может называть себя человеком. Взрослым человеком!

От этих слов в груди у Ланки похолодело. Взрослым. Самостоятельно отвечающим за свои поступки. Замерзающим на белой скамейке…

Ланка сердито выдохнула. Хватит! Она не собирается делать ничего, за что придется расплачиваться! А если подобное и случится – по нелепой случайности, не иначе, – она не будет бегать от заслуженного наказания, как трусливая крыса!

* * *

Город пуст, но кажется, что жители исчезли только что, несколько мгновений назад. Дверные ручки хранят тепло ладоней, шипит газировка в стакане, забытом на столике уличного кафе, с тихим скрипом крутится карусель на детской площадке. Будто десятки, сотни теней – молчаливых, бесстрастных, равнодушных – следят за мечущейся в лабиринте улиц растерянной испуганной девочкой. Мертвыми, ничего не выражающими глазами…

Глава 2

Зима медленно спускалась на поселок с горных вершин. Каждое утро Никел наблюдал, как расширяется граница снежного царства. Сначала во власти зимы оказались горные луга, затем она выбелила могучие ели на склонах, а еще через неделю почувствовала себя полноправной хозяйкой. Прикрыла грязные дороги беленым полотном, расшила морозными узорами маленький поселок. И от этого у всех сразу появилось радостное праздничное настроение. У всех, кроме Фолка.

После дня рождения Фолк совсем забросил школу, стал пропадать целыми днями на другом конце поселка, за рекой, с друзьями и девчонками. Пытался найти то одну работу, то другую, и поздно возвращался домой, если вообще возвращался. Он все больше мрачнел. Ник рассказывал брату смешные истории, вычитанные в книжках, ластился, как щенок, но в глазах Фолка появился неяркий опасный огонек. Так что и подойти к нему лишний раз было страшно.

Зато теперь Нику не нужно было по ночам тайком пробираться в родительскую спальню. Стычки с призрачной мглой давались ему нелегко. Наутро он чувствовал себя разбитым. Почему-то больше всего болели глаза, да так, что Ник не мог даже смотреть на свет, не говоря уж о том, чтобы идти в школу. Мама прикладывала прохладную руку к его пылающему лбу и позволяла остаться дома. Он валялся в постели и перечитывал любимую книгу о Зорком Рыцаре.

В последнее время мама помолодела. Это заметили все, даже отец. Вернувшись из сна, отец смотрел на нее исподлобья, точно не узнавал. Как будто сравнивал ту, вечно уставшую и запуганную, с этой – смешливой и разговорчивой. Иногда его свинцовый взгляд останавливался на младшем сыне. В эти минуты Нику хотелось вжаться в стул, и он находил любой предлог, чтобы выскользнуть из дома и побродить в одиночку по колено в снегу за околицей или съехать с горы на старой автомобильной камере, если там не было соседских мальчишек. Но иногда стычек избежать не удавалось…

Никел зазевался, любуясь тревожно-красным, как глаз чудовища, солнцем, спускавшимся за плотные дымные столбы из печных труб. Вайет, подло подкравшись сзади, столкнул его с горы под улюлюканье друзей. Ватага мальчишек скатилась следом, догнав жертву у подножия. Вайет напихал Нику полные горсти снега за пазуху, а напоследок засунул головой в сугроб. Колючий снег набился в нос и рот, так что не продохнуть.

Вырвавшись из цепких, словно обезьяньих, лап, Никел, отплевываясь, бежал домой в быстро сгущавшейся синеве. Злые горячие слезы застилали глаза. Он сердито оттирал их кулаком. Гадский Вайет! Шакалы! Впятером на одного! Был бы тут Фолли, он бы им показал! Чтоб им навсегда заблудиться в Темном городе! Задыхаясь от быстрого бега и обиды, он торопился в безопасное тепло родного дома, туда, где одинокий фонарь моргал подслеповатым глазом.

Ник долго топтался в сенях, не решаясь войти. Обмел веником снег с пальтишка и ботинок, утерся рукавом рубашки. Щеки горели, голова в ушанке взмокла, а ноги отмерзли так, что он не чувствовал пальцев. Нужно быстрей проскочить в свою комнату, чтобы мама не увидела. Ник толкнул тяжелую дверь и обмер. Перевернутый обеденный стол, рядом лавка с треснувшей ножкой. Кружевная занавеска сиротливо висит на сорванной с окна веревке. На полу осколки разбитых тарелок, рассыпанные ложки, пятна крови. Тяжелая духота, кислый противный запах. И тишина… Только ветер завывает в потухшем камине.

По спине побежали мурашки. Во рту пересохло.

– Ма-а-ам?!

Из родительской спальни раздался слабый стон.

Он кинулся на звук, с разбегу ударил дверь ногой. На кровати лежала женщина в маминой одежде с распухшим лицом и разбитыми в кровь губами. Рука до локтя замотана тряпкой, на которой расплылись багровые пятна.

– Ники, не смотри, не надо. Я сейчас…

– Мама… – Ник припал к кровати. Он еще никогда не видел ее такой. Губы не слушались, его затрясло, словно он до сих пор не вылез из сугроба. Мать прижала его голову к своему животу и охнула от боли.

– Мама, я позову… я сейчас…

– Не надо, Ники. Просто побудь со мной.

– Нужно доктора…

От ощущения непоправимой беды сердце норовило выпрыгнуть из груди. Мысли путались. Никел заторопился, кинулся в сени. Нахлобучил шапку, выскочил на улицу в одних вязаных носках и, добежав до калитки, застыл, не зная, звать ли кого-то на помощь или остаться с матерью. Вернулся в комнату, сел на коврик у разоренной постели, боясь посмотреть маме в глаза. Никел-дрикел. Никчемный сосунок. Какой от него прок?

– Все будет хорошо, сынок. Я немного полежу… Ты прибери там, что сможешь, чтобы Фолли не увидел…

Никел смел белые с розовыми цветочками осколки, вытряхнул в ведро. За ними полетела мамина любимая чашка, расколотая пополам. Посреди кухни краснела лужа борща. Островками плавали картофелины, круглой скалой возвышалась перевернутая кастрюля. Ник нахмурился. Схватился за тряпку, начал развозить красную жижу по полу. Отсутствие ужина Фолк точно заметит, если, конечно, вообще придет. И зачем он только ушел гулять? Лучше бы сидел дома, и тогда бы отец ни за что не посмел сделать такое с мамой. Что она говорит! Уже ничего не будет хорошо. Даже если он приберется, как следует, эти красные капли на штукатурке будут напоминать о том, что произошло. И треснувшая лавка. И другие тарелки…

Хлопнула дверь в сенях. В кухню ввалился отец прямо в сапогах и лисьем полушубке. В черных взъерошенных волосах таяли снежинки. Румяный от мороза, почти протрезвевший, он сграбастал Ника холодными руками, дыхнул в лицо алкогольной вонью:

– Ты где шастал, п-паршивец? Я тебя по всему поселку искал.

– Я с мальчишками на горе…

– Брось тряпку, ты же не баба! Слушай меня, Ник, ты должен мне помочь.

– Ты зачем… маму? – язык не поворачивался, в груди давило и не хватало воздуха. – Зачем ее обидел?

Отцовские глаза полыхнули огнем, точь-в-точь как Фолковы:

– Потому что в этом доме я – хозяин. И все будет так, как я сказал. А ее дело сидеть дома и слушаться мужа, а не с соседом зубы скалить. Бентам, понимаешь, поселковый Голова… Я тоже не хрен собачий! Если б не она, я, может, тоже гоголем ходил. Всю жизнь мне испоганила. Думает, я ничего не вижу. Шлындра! Сперва нарочно меня подначивает, подставляется под горячую руку, а потом, пока я коматозничаю, бегает к нему. Все они такие с-суки! Хвостами крутят налево-направо.

– Мама не такая!

– Не такая? Что бы ты понимал. Мал еще, пацан. Она сама виновата, а я из-за нее не хочу в Темном месяц тарабанить.

Отец скинул полушубок. Разжег огонь в камине и расположился в любимом кресле спиной к двери, вытянув ноги поближе к огню. Достал папиросы, прикурил от тлеющей щепки. По комнате поплыл знакомый горький дым. Отец кивнул Нику, приглашая его сесть рядом.

– А я ведь кое-что про тебя знаю, Никел. Ты не просто так по ночам к нам в спальню шастал. Я все понял. Как это у тебя получается?

– Что?

– Сам знаешь. Она же мне все рассказала. Только не дотумкала своими куриными мозгами, что это не Фолк махать кулаками перестал, а ты подшаманил. Я видел, как ты руками над ней что-то выделывал. Так ведь? – усмехнулся он.

Ник кивнул.

– Значит, так, Ник. Ты должен помочь отцу. Парень, ты даже не представляешь, что такое Темный. И поверь, лучше тебе не знать. Ты бы и дня не продержался среди этих чудовищ. Если я впаду в спячку, меня на этот раз точно с работы выпрут. Что вы жрать-то будете? Я же ради вас стараюсь. Ты ведь не хочешь, чтобы отец снова туда попал?

Ник вздохнул. Ему никогда не приходило в голову отогнать мглистый сон от отца. Дни, когда он спал, были все равно что дополнительные выходные. Отец ухватил Никела за подбородок:

– Я не понял. Ты что же, паршивец, матери помогаешь, а мне не хочешь? Она, шиловертка, с соседом крутит, а ты мне – отцу – помочь не желаешь?! Да я ж ее…

У Ника похолодело в животе.

– Гаденыш! – жесткие пальцы сдавили горло.

– Оставь его, урод! – Фолк, незаметно вошедший в дом, стоял у входной двери и мерил отца ненавидящим взглядом.

Отец отпустил Ника и обернулся к старшему сыну. Никел отполз назад, кое-как поднялся на ноги и бросился наверх, на чердак. Сунул голову под подушку, накрылся одеялом, заткнул уши пальцами – только бы не слышать жутких криков и душераздирающих маминых воплей из большой комнаты. Но они сверлили голову от уха до уха, проникали под кожу и дергали за каждый нерв, точно болели все зубы сразу. Хлопнула дверь, так что дом заходил ходуном, и еще раз. Крики доносились теперь с улицы, все дальше и дальше, пока не потонули в бешеном лае соседских собак.

Ник проснулся, трясясь от холода. Одеяло свалилось на пол. Дома было тихо и темно. Только кто-то настойчиво стучал во входную дверь.

Ник зажег настольную лампу и увидел, что Фолк сидит с ногами на своей кровати, обхватив колени, и, не мигая, смотрит в одну точку.

– Ты чего это, Фолли?

– Ничего.

– Ты когда пришел? А где папа?

В дверь тарабанили.

– Там стучат.

– Ну и пусть.

– А вдруг это папа? Он же замерзнет на улице. Я открою…

Фолк, не глядя на брата, стиснул зубы так, что желваки заходили вверх и вниз.

За дверью стоял хмурый Бентам.

– Ты что один дома? Мать где?

– Она… болеет.

– Придется ее разбудить, – поселковый Голова отстранил Ника и прошагал через сени прямо в комнату. За ним в дом ворвались клубы морозного воздуха. Ник поежился и спросил у широкой спины:

– Что-то случилось?

Бентам остановился.

– Хм… Ваш отец… хм… провалился под лед и не смог выбраться.

На выскобленных досках пола расплывались две темные лужи под сапогами поселкового Головы.

Ворон, сидя на голой ветке дерева, делал вид, что чистит перья.

– Кар-р-р! – птица встрепенулась, и на стылые комья потревоженной кладбищенской земли полетели белые хлопья снега. – Скор-р-ро!

От его криков Фолку стало жутко, как тогда, ночью, когда он вернулся домой. А потом утром, когда все-таки пришлось посмотреть матери в глаза. «Я ему не сторож!» – у него даже голос не дрогнул.

– Скор-р-ро! – каркнул ворон, скосив на людей круглый глаз.

Фолк тайком глянул на брата и мать – не услышали?

Никел хлюпал носом. Тайком вытирал варежкой слезы, чтобы никто не заметил. Слабак!

Мать кусала обветренные, побелевшие от холода губы, поправляя ленты на венке. Кроме них троих на кладбище никого не осталось. Приходили мужики с папашкиной техстанции, пара соседок, да Бентам – поддержать мать. Посетовали, поцокали языками и вернулись в тепло, чтобы помянуть. Было бы ради кого на морозе топтаться. И чего мать так старается? Чтобы все чинно, благопристойно. Взять бы ее за плечи, тряхнуть хорошенько. Совсем рехнулась, думает, что никто не знает, как он в открытую бегал по бабам. Неужели она считает, что все кругом идиоты? Ладно, Ники-слюнтяй жалеет папашку. А она радоваться должна, что избавилась от такого урода. Дура!

Золотом на черном надпись: «Любимому отцу и мужу». Такая же подделка, как и пластиковые цветы. От их огненно-красного цвета, от всей этой фальши только блевать охота. Да и вся их жизнь сплошное притворство. Ложью больше, ложью меньше – какая разница? И если об этом думать, то страх растворяется.

Напиться, что ли? Сегодня даже мать ничего не скажет. А папашкины дружки обязательно нальют стопарик. Как же! Помянуть усопшего, пожелать ему Светлого Леса – святое дело. Можно подумать, никто не догадывается, куда попал отец, провалившись под лед.

Сердце пропустило удар. Не вспоминать! Вычеркнуть из памяти реку, скованную льдом, полынью с острыми как ножи краями, хрипы и мольбу в темноте… Четвертые сутки без сна. Сколько он еще протянет?

Фолк сунул в карман руку, нащупал последнюю таблетку. Надо вытерпеть, пока совсем уж невмоготу будет. И тогда он сможет продержаться еще восемь часов. Или пойти к Ивке, официантке из пансионата? Уткнуться лицом в большую мягкую грудь, задохнуться от аромата ее пряных духов и забыть. Забыться…

Фолк представил, как глупо и жалко вытянется лицо Ивви, если он навсегда заснет прямо на ней, и громко засмеялся.

Мать посмотрела испуганно. Боится, что он рехнулся с горя? Как бы не так!

Он не мог остановиться, чувствуя, как его с головой накрывает волной бешеного хохота.

– Скор-р-ро! – напомнил ворон. – Скор-р-ро!

Фолк зачерпнул пятерней снег и запустил в птицу-предательницу крепким снежком.

– Кыш отсюда!

Ворон тяжело поднялся с ветки и медленно полетел в сторону леса.

– Я домой! – бросил Фолк матери и побрел к воротам, волоча ноги. На каждой словно по пудовой гире, в глаза точно горсть песка кинули. Потерпи мать, недолго осталось. Ворон не зря кричал, неужели ты не слышала? Или это только ему кажется… Недолго, максимум до завтрашнего утра. А потом все. Выбраться отсюда невозможно, из-за снегопада перевал закрыли. А таблеток больше ни у кого нет.

Мать только жалко. Совсем одна останется. Пойдет обслугой к соседям побогаче. А что еще она может? Только жратву готовить, чистить, мыть, обстирывать. Папашка же ей никогда ни учиться, ни работать не разрешал. И Ники тот еще телок, всю жизнь по ушам будет получать.

Младший брат, пыхтя, шел позади. Пытался попасть в шаг.

Дрянной поселок! Он так и не смог отсюда уехать. А тут тесно. Слишком тесно. И жизнь здесь дурацкая! А впрочем, еще чуть-чуть, и даже она закончится, и его обступят улицы Темного Города. И кто знает, может, папашка, сволочь, там поджидает. Будет смотреть немигающими глазами, хватать скрюченными пальцами и пытаться утащить за собой в стылую воду. Так они и будут стоять друг напротив друга целую вечность.

Фолк помотал головой, чтобы отогнать привидевшуюся на мгновение черную фигуру, бултыхающуюся в проруби. Не помогло. Набрал горсть снега и растер лицо.

Какого черта! Он так просто не сдастся! Соберет вещички, Шолто настропалит – и в дорогу. Вдвоем дойдут пешком через перевал до города. Уж у городских все что угодно можно достать, а Шолто не даст ему свалиться где-нибудь на полпути. Дотащит верный дружок.

Мысли цеплялись, путались, обгоняли друг друга. Голова все больше тяжелела, набрякшие веки жгло огнем. Если он сейчас не закроет глаза, они просто лопнут, а если закроет… Больше ждать невозможно.

Фолк нащупал таблетку – шоколадного цвета кружок, совсем как родимое пятно на Ивкиной левой груди. Остановился, чтобы проглотить энергетик.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю