Текст книги "Музей суицида"

Автор книги: Ариэль Дорфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Возможно, ты права, mi amor, – пробормотал я, заползая под одеяло. – Но я такой сонный, что…

– Будь Фрейд жив, – продолжила Анхелика, – он бы сейчас руки потирал… Может, так и делает, за гробом. Он похоронен в Лондоне, куда Орта с отцом переехали из Амстердама. Вместе с Ханной – третьей матерью, новой стороной треугольника, женщиной, к которой Джозеф очень привязан, не говоря уже о той маме Анки… целая череда Иокаст. А Иокаста тоже покончила с собой. Может, Джозеф решил, что у его родной матери, Рут, был инстинкт смерти, поэтому она не сбежала из Голландии, когда следовало бы? Будем надеяться, что Ханна не умрет еще много лет, потому что я не знаю, как Орта переживет ее кончину, уже потеряв двух матерей. Боязнь кастрации, нарциссизм, когда скорбящий обращает против себя свое горе и вину из-за того, что не спас мать. Неудивительно, что у нашего Джозефа, блудного сына, радостно принятого отцом при возвращении домой, чтобы спустя много лет быть изгнанным, так искорежена психика.

Искореженная психика! Я как раз собирался попросить ее выключить свет – но теперь у меня возник вопрос, который мне обязательно надо было задать:

– Но ты не сомневаешься, что я принял правильное решение?

– Если ты уверен, то и я уверена, mi amor. И пусть Фрейд тебя с пути не сбивает. Что бы он ни думал про наши ментальные стратегии – твои, мои, еще чьи-то (а он все равно благополучно сам себе все время противоречит), – его теории настолько подходят Орте, что мне захотелось проверить свои подозрения. К счастью, у нас очень неплохая библиотека. А вот что мы станем с ней делать, это надо будет решить, когда мы убедимся, что навсегда остаемся в Чили. А пока книги побудут здесь на тот случай, если мы захотим вернуться в Штаты. Ах, не надо так на меня смотреть, мой милый жертвенный ягненочек… и к тому же сонный ягненочек. Благодаря деньгам Орты мы сможем оплатить их отправку в Сантьяго. Но давай оставим здесь плацдарм, пока все не станет понятнее.

С этими словами она убрала книги и похлопала по кровати, и я свернулся рядом с ней, обхватив ладонью ее грудь, как делал это каждую ночь, – и мы вскоре переплелись друг с другом и крепко уснули.

На следующее утро, спустившись вниз, я обнаружил, что наш гость проводил Хоакина до автобуса и готовится приступить к роскошному завтраку, приготовленному моей женой. Они болтали, словно давние друзья.

– Доброе утро, Ариэль, – сказал он, вставая, чтобы пожать мне руку, словно нас только что познакомили. – Анхелика продолжает забрасывать меня дополнительными вопросами, а я твержу, что уговор дороже денег.

– И о чем она хочет узнать?

– О самоубийствах, садах, химии, живут ли Карл с Ханной в Хэмпстеде, где они раньше и правда жили, не знаю уж, как она догадалась! Но все это сейчас не важно. Я приехал в Дарем, прошел ваш мягкий допрос и считаю, что вы достаточно обо мне знаете, чтобы принять решение. Каким оно будет?

Когда я ответил, он вскочил, чуть не опрокинув капучино, которое Анхелика для него приготовила.

– Я знал! Знал!

– Если можно, я добавлю только одно, Джозеф, – вмешалась Анхелика, осмотрительно отодвигая кружку подальше. – Мы понимаем, как это для вас важно: подозреваю, что за этим стоит не только то, что вы рассказали вчера, но всему свое время, как вы повторяете, хотя не уверена, что свое время вообще бывает, что время не наш самый страшный враг, что время не предает нас снова и снова, – но так тому и быть, доверия достаточно, чтобы идти вперед. Так вот, это одно. Ваш энтузиазм пошел вам на пользу, обеспечив согласие Ариэля, но мне не хотелось бы, чтобы вы на него давили, стояли у него над душой, так сказать. Мой муж действует лучше, если ему не мешают, если он может работать в своем темпе.

– Разумно, – отозвался Орта. – Обещаю не связываться с ним, пока… скажем, пока не пройдет месяц с вашего прибытия в Чили – тогда все равно придет время первого отчета, где-то в середине августа, как мне кажется. До тех пор – от меня ни слова. Пилар подготовит все для вашей поездки и переведет первую сумму на ваш банковский счет. Даже хорошо, что вы подняли этот вопрос, потому что, нанимая консультантов, я выбираю именно такой пассивный режим. Однако именно для того, чтобы не требовалось моего постоянного вмешательства, я обычно составляю подробное руководство порученными проектами. Так что я постарался облегчить вам работу, сведя воедино все вопросы, связанные со смертью Альенде.

Он залез в рюкзак, который всегда держал рядом с собой, и вытащил несколько листов бумаги. Анхелика бросила насмешливый взгляд на эту кипу, собралась было что-то сказать, но решила, что пора оставить нас одних, и попрощалась с Ортой, легко поцеловав его в обе щеки.

– Итак, к делу, – сказал Орта, протягивая мне бумаги. – В порядке убывающий важности перечислено все, на чем вам надо поначалу сосредоточиться.

Я не стал брать документы.

– Это только пожелания, – поспешил он меня успокоить. – Не тревожьтесь, если не сможете ответить на все вопросы. Я ведь говорил вам, что много прочел по этой теме. Скажу Пилар, чтобы она переслала вам недавно изданные чилийские книги, посвященные последнему дню Альенде, но основное – в этом списке.

Я принял у него бумаги, но не стал сразу же читать. Несколько страниц, штук двадцать пунктов, вопросы, что именно выяснять, шаги, которые мне следует сделать сразу по приезде в Чили. Моя задача моментально стала конкретной, реальной.

Орта нахмурился:

– В чем дело? Опять сомнения?

Мне определенно не хотелось, чтобы он так думал. Я окунулся в его чертов список.

ПЕРВОЕ: ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, СВЯЗАННЫЕ СО СМЕРТЬЮ

В 14:37 Хавьер Паласиос, генерал, командовавший нападением на «Ла Монеду», отправляет Пиночету сообщение: Misión Cumplida. Moneda Tomada. Presidente Muerto.

Он ясно говорит о своей задаче («выполнена»), о «Ла Монеде» («взята»), но когда дело доходит до Альенде, обратите внимание на нейтральность, как у вас в статье для «Лос-Анджелес Таймс»: президент мертв. Никаких уточнений обстоятельств, ни малейшего намека на самоубийство. Возможно, он ждет указаний для дальнейших действий, не занимает никакой позиции, пока решение не будет принято более высокими инстанциями?

Позже Паласиос скажет, что вошел в Зал независимости вскоре после 14:00 и нашел президента мертвым, а рядом с ним находился Патрисио Кихон, один из врачей президента. Кихон говорит Паласиосу, что, когда Альенде решил сдаться, Кихон пошел вниз по лестнице вместе со всеми, кто еще оставался в «Ла Монеде», но потом вернулся, чтобы забрать свой противогаз как сувенир для сыновей. Проходя мимо Зала независимости, он видит, как Альенде застрелился, подходит к президенту, фиксирует его смерть, убирает оружие и ждет прихода группы захвата.

Когда будете говорить с Кихоном, сосредоточьтесь на следующих возможных противоречиях.

Дворец горит, повсюду слезоточивый газ, дым и пули, воронки, крыша вот-вот обрушится – почему кому-то в голову могло прийти снова подняться по лестнице, чтобы отыскать противогаз для детей?

Были ли двери Зала независимости полуоткрыты, открыты – или же, как говорят другие свидетели, полностью закрыты?

Сколько выстрелов он услышал? Один, два – или, может, три? Как он может быть в этом уверен, когда вокруг был оглушающий шум от бомбардировки, гранатометов и пулеметов?

Моделирование показывает, что свет на этом этаже должен быть серым, рассеянным, непрямым, отраженным от других источников. В таком дыму и полумраке как он мог что-то ясно рассмотреть? Мог ли кто-то за пределами зала действительно разглядеть последние секунды Альенде?

Мог ли в помещении находиться кто-то еще?

Угрожали ли Кихону, требуя огласить именно эту версию? Не говорили ли, что он – главный подозреваемый и будет судим и приговорен как убийца, и не подсказали ли, что лучшим вариантом станет присутствие при самоубийстве? Не напомнили ли, что если он откажется от своих слов, то его назовут в качестве убийцы… а может, Альенде попросил его это сделать, чтобы его не захватили живым? На оружии были его отпечатки. Его вообще могли пристрелить на месте, заявив, что пытались спасти жизнь президента. Или он согласится сотрудничать?

В любом случае, военные держат его в плену на продуваемом ветрами острове Доусон у берегов Патагонии в промерзшем бараке, подвергая постоянным унижениям. Давят ли на него, чтобы он придерживался этой версии? Что об этом думают его товарищи по заключению?

Из всех, кто был в «Ла Монеде» и не оказался убитым, он стал единственным, кому не позволили покинуть Чили с приказом оставаться в стране. Как он это объясняет? Готов ли он изменить свою историю в демократизировавшейся стране, где ему нечего бояться (или есть чего?)? Может ли кто-то подтвердить его показания? Я слышал, что он близок с родными Альенде.

ВТОРОЕ: ТЕЛО

Альенде похоронили в безымянной могиле 12, в середине дня, на кладбище Санта-Инес в городе Винья-дель-Мар. Тенче не дали увидеть его лицо. Гроб закрыт. Это действительно был он? Какая на нем была одежда?

Почему хунта заявила о его самоубийстве только после того, как труп был захоронен? И это подводит нас к…

ТРЕТЬЕ: ФАКТЫ

Данные вскрытия могли содержать какую-то мрачную тайну, иначе почему они исчезли? А еще скрыт рапорт отдела убийств и заключение военного судьи. Свидетельство о смерти зарегистрировано только спустя два года.

Следователями на месте было сделано двадцать девять фотоснимков, конфискованных военной разведкой. В декабре 1973 года кто-то передает в прессу один из снимков трупа. Судя по странному положению ног, тело, скорее всего, перемещали, что заставляет предположить заметание следов. Еще на снимке: оружие – АКМС, а не «Калашников АК-47», тот подарок Фиделя, из которого, по официальной версии, президент застрелился. Этот автомат нигде не демонстрировался и не подвергался тщательному осмотру. Где он? Как он попал в «Ла Монеду»? В то утро он был в Эль-Каньяверале и якобы был доставлен в Сантьяго Пайитой и охранниками. Она попала в «Ла Монеду», а оружие – нет. Его конфисковала полиция вместе с остальным оружием из Эль-Каньяверала. Она также арестовала охранников, в том числе сына Пайиты, Энрике, который был убит спустя несколько дней; его тело сбросили в реку. Конфискованное оружие было сложено в здании напротив «Ла Монеды». Тогда откуда у Альенде мог появиться АК-47 Фиделя, когда он сражался и погибал?

Почему вскрытие провели в военном госпитале, а не в Институте судебной медицины, где имелся нормально оборудованный морг? Почему исследование проводил Луис Мануэль Васкес, гинеколог? Именно этот врач несколько лет спустя будет проводить судебно-медицинское вскрытие испанского дипломата Сории и ребенка Родриго Анфрунса, чьи убийства замяли.

Я также получил конфиденциальную информацию (источник назвать не могу), что в углу помещения, где погиб Альенде, оказалось семь или восемь гильз, не подходивших к автомату. Не припомнит ли Кихон или еще кто-то, что они там действительно были, или их кто-то унес – Паласиос, следователи?

ЧЕТЫРЕ: МНЕНИЯ И ДРУГИЕ СВИДЕТЕЛИ

Что считают родные Альенде? Что заставило Тенчу изменить свое мнение?

Пусть вас и не было в тот день в «Ла Монеде», но вы знакомы со многими сподвижниками Альенде, которые оставались с ним почти до последней минуты. Каким было душевное состояние Альенде в тот день, какими были его намерения и настроения в предыдущую неделю? Он тревожился? Был измучен? Полон решимости?

Постарайтесь разыскать свидетеля или свидетелей, которые стоят у истоков той версии, которую излагают Беатрис, Фидель, Гарсия Маркес и другие – которая была основной в течение многих лет и все-таки может оказаться истинной.

Комиссия истины и примирения, возглавляемая вашим другом Пепе Залакетом, наверняка будет рассматривать смерть Альенде. Возможно, вам удастся получить доступ к их материалам и выводам. Однако я призываю вас отнестись к официальным расследованиям с осторожностью, как бы вы ни доверяли своему другу.

Сомневаюсь, что вам стоит подвергать себя риску, пытаясь поговорить с Паласиосом. Нет основания ожидать, что он откажется от того, что утверждал в течение семнадцати лет. Что до других офицеров, то радиолюбители вскоре после путча передали, что героями «Ла Монеды» считаются капитан Роберто Гарридо и некий лейтенант Рене Риверос Вальдерама. Последний также связан с убийством Орландо Летельера в Вашингтоне в 1976 году. Проверьте достоверность этих сообщений, но соблюдайте осторожность.

РЕЗЮМЕ

Приоритеты. К концу первого месяца: Кихон, результаты вскрытия, офицеры, которые заявляли, будто убили Альенде.

В заключительном отчете по возможности должны быть решены следующие вопросы:

– Если это было самоубийство, то делалась ли попытка подтасовывать улики?

– Если имело место сокрытие истины, то кто и как это сделал?

– Если произошло убийство, то кто убийца или убийцы?

– Если это произошло в бою, то можно ли кого-то идентифицировать?

– Или это была случайность, шальная пули или две?

У военных переворот носил кодовое название Operación Silencio, операция «Молчание». У вашей операции, Ариэль, должно быть название Operación Verdad, Operación Revelación, Operación Luz en Oscuridad, истина, разоблачение, свет во тьме. Называйте как хотите или не называйте никак, я уверен, что вы справитесь.

Когда я дошел до конца этого перечня, меня захлестнула волна паники, вызванной этим списком очень четких вопросов, ворохом фактов, к которым я никогда внимательно не присматривался. Мало того, что я не обладал навыками следователя, существовало и еще более серьезное ограничение. Орта подчеркивал, что мне надо будет говорить с выжившими в «Ла Монеде», однако мои тесные отношения с ними казались не столько преимуществом, сколько препятствием. Пока я читал этот список, одно имя и лицо упорно вставали передо мной.

Карлос Хоркера был пресс-секретарем Альенде, одним из его старинных приятелей – а еще присутствовал в детстве Анхелики, был завсегдатаем кафе «Гаити», куда ее отец-журналист, Умберто, приводил по воскресеньям после сеанса мультфильмов или сериала в «Метро Синема». Эль Негро, как прозвали Хоркеру, с тех пор относился к ней как к любимой племяннице, так что, когда мы встречались во времена демократии, мне всегда легко удавалось раскрутить его на истории об Альенде. В последний раз я видел Эль Негро накануне путча, а потом пересекся уже спустя десять лет, когда приезжал в Каракас, куда он эмигрировал. Я ожидал, что он изменится. После ареста в «Ла Монеде» один из офицеров военно-воздушной разведки, восхищавшийся радио– и телепрограммами Хоркеры, вытащил его из группы осужденных на казнь. Потом были пытки, годы в концентрационных лагерях, разлука с Чили, о которой он создавал репортажи большую часть жизни: ее дно, ее просторечие, работа полиции, преступники, бордели… Казалось, его ничто не затронуло, по крайней мере внешне: прямой, как стрела, все с такими же черными усами, лбом без единой морщинки, кривоватой улыбкой, с почерневшими от никотина зубами…

За долгим баскским ужином в ту венесуэльскую ночь в «Ла Эстансия» мы вернулись к привычному: я расспрашивал про жизнь Альенде, а он с радостью вспоминал. Как Альенде любил собак (тот говорил, что собака единственная на самом деле делает то, что он приказал), отлично ездил верхом, боксировал в юности с самим Бетанкуром, нынешним президентом Венесуэлы. Он вспоминал про то, что у Чичо совершенно не было слуха: он не мог ни напеть, ни опознать мелодию, что он предпочитал красное вино белому, даже с морепродуктами, и что его главным достоинством была честь.

Эти последние слова должны были бы послужить поводом для разговора о путче: как он оскорбил честь (и даже порядочность) генералов-предателей в своем последнем послании, наказав их, хотя бы словесно, за их измену – но в тот вечер в Каракасе я старался не упоминать ни о чем, что коснулось бы тех последних часов в «Ла Монеде». Помимо моего собственного нежелания говорить о том, что могло бы вызвать воспоминания о моем собственном отсутствии во дворце, я не хотел бередить раны моего собеседника. Я читал о том, как Карлос отреагировал на самоубийство Аугусто Оливареса за несколько минут до начала воздушной бомбардировки «Ла Монеды». Они были близки, словно братья, и он рыдал как ребенок, извиняясь перед Альенде за демонстрацию подобной слабости. Нет, я не захотел говорить про «Ла Монеду».

В следующий раз я увидел Хоркеру мартовской ночью на инаугурации Эйлвина. Он присоединился ко мне в баре неподалеку от «Ла Монеды» вместе с несколькими сенаторами левого крыла, чтобы выпить за возвращение демократии. Мы пили писко сауэр, когда слабые подземные толчки заставили всех поспешить на выход.

Пока мы ждали на улице окончания толчков, я сказал Хоркере:

– Знаешь, у меня к землетрясениям странное отношение. Я вроде как им радуюсь.

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Когда я оказался в Чили в возрасте двенадцати лет, – объяснил я, – в первые годы я замечал, что люди вдруг спешат выйти на улицу – на вечеринках, на сборищах, в кино и на концертах. Они росли с крайней чувствительностью к самым слабым толчкам, а я ничего не ощущал. А потом однажды – мне было лет восемнадцать – я почувствовал, что земля колышется, а окна чуть позвякивают – и пришел в восторг. Я стал чилийцем! Это похоже на то, как я в детстве впервые зашел в Тихий океан. Вода была ледяная: течение Гумбольдта охлаждало все своими антарктическими водами, я выдержал считаные минуты… а потом однажды взял и нырнул: свидетельство того, что я стал членом чилийского сообщества.

– Значит, – уточнил Хоркера, – никакой боязни землетрясений?

– Абсолютно никакой.

Мы вернулись в бар. Он закурил сигарету и выпустил дым в уже и так вонючий воздух.

– Полная противоположность Альенде, – отметил Хоркера. – Землетрясения были единственным, чего он боялся. При малейшем сотрясении – даже если это мимо ехал грузовик – он первым бросался бежать. Как-то раз, Ариэль, мы пошли на небольшой обед в одно посольство, и посол… красивая дама… сказала ему примерно то же, что ты мне только что рассказал, Ариэль: что она пока не испытывала знаменитых чилийских tremblors, не говоря уже о землетрясении. И Чичо, галантно ее обхаживавший, сказал, что он как президент прикажет Земле чуть сдвинуться, качнуться, чтобы дать ей этот опыт. И спустя час (уже было далеко за полночь) действительно случился толчок, и Альенде выскочил через стеклянные двери в сад – а за ним я и другие гости… и недоумевающая посол. Альенде старался не показать своего смущения из-за такой демонстрации, которую прекрасная дипломатка могла счесть отсутствием самообладания. «Придется сделать выволочку устроителям толчков. Я приказал устроить их ровно в полночь, а они опоздали. Видимо, спорили, достаточно ли здесь революционная обстановка, согласна ли та или другая партия… никто меня в этой стране не слушается. Прошу прощения». Однако полностью скрыть свой страх он не смог. Вот еще одна причина, по которой его сопротивление в «Ла Монеде» стало таким героическим. Ведь бомбардировка должна была пробудить в нем атавистический страх, что стены вокруг рухнут. Однако он не допустил, чтобы этот страх, как и любой другой страх, победил его в конце жизни.

Карлос ждал моей реакции. Возможно, он понял, что ступил на территорию, которую мы тщательно избегали, – или, может, просто смаковал это воспоминание под писко сауэр. Как бы то ни было, я не сделал следующего шага, не стал задавать вопросы о тех последних минутах, а поменял тему:

– И та дипломатка: ты не готов назвать ее имя? Между ней и президентом что-то было?

– Мои уста на замке, – ответил Эль Негро Хоркера.

И то же можно было сказать о моих – по крайней мере, в отношении сведений о мужестве Альенде в конце его жизни: мои уста были на замке в ту мартовскую ночь – и, возможно, это состояние сохранится и после моего возвращения в Чили. Изменится ли хоть что-то, когда я в следующий раз встречу Хоркеру или кого-то из других выживших в «Ла Монеде»? Как я объясню им мое упорное погружение в тему, которую демонстративно избегал все это время?

Предвидя встречу со всеми этими вопросами, ответа на которые от меня будет ждать Орта, со всеми людьми, которые должны будут передо мной раскрыться так, чтобы я при этом не выдал собственных сомнений и неуверенности, я задумался, не следует ли мне воспользоваться этим длинным списком как предлогом сказать Орте, что я предпочитаю отказаться от участия в проекте, понимая, что не справлюсь.

– Что-то не так?

Что он скажет, если я прямо сейчас откажусь от напряженной миссии, на которую он меня подряжает, какое объяснение мне ему дать? Что скажет мне жена? Уж не то ли, что я снова пытаюсь избежать подведения итогов моего прошлого?

– Потому что, если что-то не так, вам надо об этом сказать, Ариэль, ничего от меня не скрывать.

– Все так, – соврал я.

– Значит… никаких проблем?

Я не знал, что говорить – просто сидел, онемев от смятения, изображая задумчивость. И когда он настойчиво переспросил:

– Нет проблем?

– Да, – ответил я, – абсолютно никаких проблем.