Текст книги "Самурайша"

Автор книги: Ариэль Бюто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Вас я ни о чем не спрашивала! Ответь мне, мама. Ты носишь ребенка ради денег?

Все так, как было со мной?

– Нет. Ты была рождена в любви, – вздохнула Суми.

– Довольно, – вмешалась Виолетта Фужероль. – Вам нельзя так волноваться, Суми. Вы хотели увидеть дочь – вы ее увидели. Едем домой!

Хисако не стала их удерживать. Она ужаснулась этой купле-продаже плоти и чувств. Эрик переодевался в гримерной и не был свидетелем постыдной сцены. Хисако молча сняла концертное платье – она не собиралась ничего рассказывать Эрику.

– «Вальс» Равеля хорошо принимали! Пожалуй, нам стоит расширить репертуар для двух роялей. Как ты думаешь, мы найдем место для второго инструмента? – спрашивает Эрик.

Хисако наливает себе воды, чтобы не отвечать мужу, ей не нравится, что Эрик облек в слова ее желание получить чуть больше личной свободы. Проскользнув за спину Хисако, Эрик ласкает ей плечи, гладит бедра, смотрит на их отражение в зеркале. Путь к пианистке лежит через женщину.

– Ты была великолепна, любимая! – шепчет он, расстегивая ей лифчик, обхватывает ладонями маленькие груди, и Хисако закрывает глаза.

– Сделай мне ребенка! – неожиданно для самой себя умоляющим тоном восклицает она.

– Сию секунду, детка! – шепчет Эрик, увлекая жену на диванчик в глубине гримерки.

Хисако похлопывает мужа по голому плечу, чтобы он перестал храпеть. Эрик слишком много выпил на торжественном ужине и, как только они вернулись в гостиницу, заснул мертвым сном. Хисако раздражена: навязчивые поклонники помешали им заняться любовью в гримерке, и она так и не узнала, действительно ли Эрик готов исполнить самое страстное из ее желаний! Он всегда говорил, что они еще слишком молоды, и не желал даже гипотетически обсуждать «продолжение рода». Хисако хочет зачать ребенка немедленно – она должна стать прародительницей собственного клана, чтобы забыть недостойных родителей, не умевших ни защитить ее, ни любить по-настоящему.

Хисако вытирает слезу, прижимается щекой к спине мужа, обнимает его и засыпает с мыслью, что им довольно и одного рояля на двоих.

Глава 16

1986

– Выпьешь что-нибудь?

– Двойной кофе, самый крепкий. Мне необходимо проснуться.

– В три часа пополудни? По-прежнему страдаешь бессонницей? Забавно, что некоторые вещи никогда не меняются!

Они сидят под стеклянной крышей романтического садика в самом центре Париже. Она выбрала и это место, и железный столик, зажатый между рокайлью с красными рыбками и посредственным памятником Шопену. На улице, за стеклами дождь, головки цветов отяжелели и клонятся к земле. Ветер обдувает куртины, наполняя воздух ароматами земли и шалфея. В заведении только они и невозмутимая барменша за стойкой.

Софи идет за кофе, Эрик смотрит ей вслед без всякой задней мысли, удивляясь, как мало она изменилась. Они встретились четверть часа назад, а он уже не знает, о чем с ней говорить. Обстановка в кафе слишком интимная, каждое произнесенное слово невольно обретает двойной смысл. А может, Эрик внезапно испугался ответственности за эту встречу, которую он сам же и организовал после одиннадцати лет молчания.

– Ваш заказ, мсье!

– Спасибо. Я мог бы и сам сходить.

– Тогда тебе следовало быть пошустрее! Шучу, шучу! Наверное, жена окружила тебя заботой и вниманием, я права? Говорят, восточные женщины…

– О восточных женщинах говорят слишком много глупостей, – обрывает ее Эрик. – Мы здесь не для того, чтобы говорить о моей жене.

– Вот и прекрасно, – улыбается Софи. – Так о чем будем говорить? Если я поинтересуюсь твоими успехами, мы неизбежно вернемся к твоей жене.

Эрик улавливает в голосе Софи иронию, но ее светло-карие глаза и рыжие веснушки обезоруживают его. Потрясающе, что они остались такими разными: Софи легкая, ничего не воспринимает всерьез, он не доверяет сам себе, не умеет быть естественным.

– Ты все такой же серьезный!

– Что делать, мне уже не двадцать!

– Да ты и в восемнадцать был таким же, Эрик! Ты был… до ужаса благоразумным, неужели забыл? Хотел на мне жениться…

– Ты, – перебивает Эрик, – уже тогда откладывала, чтобы купить квартиру, а я не умел заполнять ни налоговую декларацию, ни страховку.

– Мы потрясающе дополняли друг друга! Ты был настоящим артистом, убежденным в величии своей миссии, отрешенным от обыденной жизни, я – легкомысленной, но гениальной по части быта. Мы могли стать непобедимой командой…

– Непонятно, почему ты меня бросила!

– Я и сама не помню, – признается Софи. – За все эти годы я ни разу не попыталась найти ответ и не думала о тебе, пока ты неделю назад не подгреб ко мне в кафе, чтобы взять номер телефона.

– Мне очень жаль… если я…

– Перестань. Я была польщена, что ты меня сразу узнал.

– Но ведь и ты меня узнала. Как только я подошел, ты обратилась ко мне по имени.

– А я за тобой наблюдала и надеялась, что ты меня не заметишь. Тягостно встречать старых знакомых, с которыми не знаешь о чем говорить.

Старый знакомый! Она стояла у стойки с двумя подругами, он видел ее в профиль, но не мог ошибиться. Мужчина никогда не забывает свою первую женщину. Он женат, хранит верность супруге, фанатично исполняет свой долг по отношению к Хисако, но ни за что на свете не назвал бы «старой знакомой» эту молодую женщину. Заметив ее в том кафе, он залился румянцем, как влюбленный мальчишка. Он давно не любит Софи, но помнить ее будет всегда, что бы она сама об этом ни думала. Отношения с Софи задавали тон во всех романах Эрика, и он не верит, что Софи могла выбросить из памяти их первые ласки.

Определение «старый знакомый» задело Эрика, но Софи уже сменила тему.

– Раз мы оба не помним, почему расстались, это означает одно…

Софи смотрит на Эрика с лукавой улыбкой, гордясь своей догадкой. Она замечает полысевший лоб, мятую куртку и думает, что только совсем молодая девочка могла сходить с ума по этому парню! Она вспоминает, за что злилась на Эрика. Он вечно торопился вернуться к своему драгоценному пианино, всегда сам платил по счету, но водил ее только в дешевые рестораны, запрещал смеяться над тем, что его оскорбляло.

– Ты меня бросила, – напоминает Эрик, не в силах скрыть горечь.

– Да, но почему?

– Сама скажи.

– Я уже говорила – не помню. Следовательно, мы не должны были расставаться. Представляешь нас мужем и женой?

Эрик мгновенно чувствует себя предателем по отношению к Хисако. Он не счел нужным сообщать жене, что встретился в баре с Софи. Одна ложь неизбежно повлекла бы за собой другую, и ему пришлось бы оправдываться за эту невинную встречу в саду под парижским ливнем. Хисако думает, что он отправился за нотами.

Софи не замужем. Она живет одна (и говорит об этом с юмором), меняет любовников, но серьезных отношений не заводит. Эрик не знает ни одного из мужчин Софи, но уже густо их ненавидит. Софи ему больше не нравится, но воспоминания о былых чувствах не умерли.

Она смотрит на часы, извиняется, говорит, что ей пора.

Ему вечно ее не хватало. Когда Эрик с Софи расставались, он почти сразу начинал смертельно по ней скучать. Такая зависимость давила на Эрика, и он сокращал время свидания, едва справляясь с острым, почти животным желанием. Обнимая Софи после нескольких дней добровольного воздержания, он чувствовал себя несчастным из-за скорого расставания.

Эрик наблюдает за Софи, ему кажется, что она чувствует облегчение: «Слава богу, кончено! Увиделись – и до свидания!» Он не попросит Софи о новом свидании. Да и в каком качестве? Одиннадцать лет он прекрасно жил без нее, женился на женщине, которая так же страстно хочет добиться успеха в музыке, как и он сам, что избавляет их обоих от африканских страстей и страданий. У него есть то, о чем он мечтал, – любовь «на дому», когда можно не жертвовать музыкой ради жены. Эрика переполняет самодовольство, и он сразу вспоминает, кто такая Софи – скромный преподаватель сольфеджио в парижском пригороде. Он хотел ее увидеть, увидел, и слава богу!

Он поднимается, чтобы уйти, но в этот момент дождь яростно обрушивается на стеклянную крышу. Ни у Эрика, ни у Софи нет зонта. Он целует ее в щеку, говорит «Пока!», хочет, чтобы она ушла, но Софи качает головой – мол, ничего не поделаешь – и возвращается за столик.

– Переждем дождь здесь, не хочу вымокнуть до нитки!

– Ладно, мне здесь нравится.

– Помнишь сад моей бабушки? Там еще была разбита теплица, где она выращивала рассаду – помидоры и тыкву…

«И салат-латук…» – мог бы добавить Эрик, но мысленно он был уже далеко – на заросшем высокой травой поле позади дома, где никто не мог их видеть…

– Только не говори, что мы думаем об одном и том же! – восклицает Софи.

– Не кричи! Хочешь, чтобы все тебя услышали?

– Ага, я угадала! Я тогда была глупой неумехой, но с тех пор кое-чему научилась! Помнишь, как мы струсили, когда я решила, что беременна?

Им по восемнадцать, и у них возникла первая «взрослая» проблема. Она плачет, что редко с ней случается. Ей страшно, и он держит ее за руку. Что еще может сделать такой юнец? Он обещает, что это будет чудесный малыш и они воспитают его вместе. Она смеется, и они начинают придумывать сложные имена для будущего отпрыска. Он очень горд, что сумел поднять ей настроение.

Им тридцать, они улыбаются сладким воспоминаниям. Неловкий молодой человек, все еще живущий в сердце Эрика, хватает Софи за руки, она не вырывается, начинает вспоминать, как они один-единственный раз ездили в кемпинг в горах и катались на велосипедах. По стеклянному навесу барабанит дождь, держа их в заложниках. Много лет назад ливень не давал им выйти из палатки целые сутки. У них с Хисако никогда не будет трогательных воспоминаний молодости, они с первых дней жили музыкой, которая и через двадцать лет будет важнее всего. Самолеты, гостиницы, жесткое расписание репетиций и гастролей, составленное неумолимым Мосли.

Эрик прогоняет мысли о Хисако и уединяется в прошлом с Софи; у его старой подруги такой свежий цвет лица, как будто время над ней не властно.

– Дождь кончается. Мне и правда пора!

Софи целует Эрика, он шалеет от аромата жимолости – те же духи! – обнимает ее, пугается, но Софи не отстраняется, у нее перехватило дыхание, она не говорит ни слова, и это молчание более чем красноречиво.

Барменша деликатно отводит взгляд в сторону, суетится, переставляет банки с чаем и роняет чашку. Софи вздрагивает и стремительно уходит, даже не взглянув на Эрика.

Барменша смущенно улыбается, извиняясь за то, что разрушила очарование момента. Эрик кивает – ничего страшного. Он запрещает себе смотреть вслед Софи и думает, какие ноты купить, чтобы его обман стал обманом наполовину. «Вальсы» Брамса подойдут – их хорошо играть на бис, лучше, чем сюиту Форе «Долли», она слишком слащавая. С Хисако ему следует избегать сюжета о детях. Сама она к этой теме больше не вернется, но материнская струнка в ее душе остается постоянной угрозой их благополучию. Дуэт Берней не может осложнить свою жизнь младенцем. Хисако не должна так с ним поступать.

* * *

Полная безнаказанность за свои поступки – одно из главных преимуществ холостяцкой жизни. Можно разнюниться, взгрустнуть о прошлом, и никто над тобой не посмеется. Софи могла бы повесить табличку с этой истиной над дверью своей квартиры. Она заваривает чай, кладет на тарелку кофейный эклер и корзиночку с малиной, несет поднос на кровать, раздевается (она спит голой), залезает под теплое одеяло и включает телевизор без звука. Софи ест руками – так вкуснее. Ее квартира обладает уникальной способностью отвергать «инородные тела» – любовников, друзей и даже домашних животных, – даря взамен тепло, мягкий свет и запахи пряностей. Квартира Софи – берлога и шкатулка, сцена и кулисы.

Этим вечером Софи нервничает, как животные и особо чуткие люди перед грозой, хотя ночь стоит тихая и безлунная. Через открытое окно в комнату проникает аромат сирени (жильцы обязаны этой роскошью талантам консьержки).

Софи уже десять лет живет в собственной двухкомнатной квартире, десять лет она воспринимает жизнь скорее с хорошей стороны. Маленькие радости, поблажки самой себе… Софи скоро тридцать, и жизнь у нее счастливая и гладкая. Иногда, очень редко, Софи вспоминает былые честолюбивые надежды, но любовь к комфорту, к размеренной и беспечальной жизни давно заглушила желание бороться за место под солнцем и делать карьеру.

Софи еще глубже закапывается в одеяло и вспоминает, какое сладкое чувство испытала, какой молодой себя почувствовала, когда Эрик ее обнял, хотя этот респектабельный господин и успешный музыкант ей совсем не нравится. Останься она с Эриком, ездила бы сейчас с ним по всему миру… Нет, она не имеет права так думать и не должна ни о чем жалеть. Она не была без памяти влюблена в Эрика в молодые годы, но кто-то должен был стать первым, а он казался ей мягким, нежным, хорошо воспитанным. Природа не наделила Эрика физической привлекательностью, но он умел увлечь собеседника разговором. Софи решила, что Эрик – идеальная кандидатура на роль первого любовника, и их роман продлился полтора года.

Софи доела пирожные и долила себе ромашкового чая. Она пьет медленно, маленькими глотками, чтобы ароматная обжигающая жидкость прогнала ненужные сомнения и помогла уснуть.

В полночь Софи гасит свет и лежит в темноте с открытыми глазами. Мысли – не песенка в музыкальном автомате, их так просто на другие не поменяешь, и Софи не может не думать о мужчине, который ей не нравится, который ей никогда по-настоящему не нравился, но сегодня подарил ей ощущение, что она вернулась к той точке в начале пути, когда ее жизнь могла пойти совсем иначе.

Нужно все забыть и думать о завтрашней встрече с директором музыкальной школы – ей необходимы несколько лишних часов. Завтра она заберет белье из прачечной, примерит красное платье в магазинчике на углу и, возможно, купит его наконец, чтобы порадовать себя. И ее жизнь останется прежней.

Телефонная трель вырывает ее из полудремы.

– Софи, это Эрик. Я тебя разбудил?

– Нет… Конечно, нет.

– У тебя все в порядке?

– Конечно, в порядке! Почему ты шепчешь? Скоропостижно потерял голос?

– Да… то есть… нет. Я говорю от входной двери. Это в десяти метрах от спальни жены.

– Понятно.

– Ты и сама говоришь негромко.

– Потому что вокруг темно.

– Я тоже в темноте.

Эрик сидит на полу. Ему холодно. Ему захотелось услышать голос Софи, он вылез из постели и пошел звонить, не одеваясь.

– Я хотел сказать… наша встреча выбила меня из колеи. Я ничего не планировал. Просто хотел узнать, как ты теперь живешь.

– Я тоже чувствую себя растерянной и смущенной, Эрик. И очень рада, что не я одна.

Софи улыбается – сама того не сознавая, она весь день надеялась, что Эрик позвонит.

– Я был уверен, что ты почувствовала то же, что и я. Я тебя обнял – и ты меня не оттолкнула.

– Почему, Эрик?

– Я уже сказал – это был порыв. Когда я понял, что ты вот-вот исчезнешь, мне захотелось… вспомнить запах твоей нежной кожи. Ничего не изменилось.

Софи не могла бы сказать о себе того же, но ей нравятся слова Эрика, и она молча слушает, поощряя его откровения.

– Ты не разозлишься, если я признаюсь, что страстно желал тебя сегодня?

– Нет. Со мной произошло то же самое, – легко лжет Софи. – Мы не должны, Эрик, ты женат и любишь свою жену.

– Ну конечно, люблю! Она бы и тебе понравилась, не сомневайся. Но мужчина всю жизнь помнит первую любовь. Меня не грызет совесть за то… что я ощутил, ведь я знал тебя до Хисако, и то, что происходит между нами, никого, кроме нас, не касается.

– А что между нами происходит, Эрик?

– Пока не знаю, это застигло меня врасплох. Скажи, что будет, если я прямо сейчас к тебе приеду?

Софи лениво потягивается. Дерзость Эрика искушает, ей хочется поиграть и повысить ставки.

– Я пущу тебя под одеяло, и мы будем до утра заниматься любовью.

– Никуда не уходи, я еду.

Эрик быстро вешает трубку – ему послышался какой-то шум.

– Эрик! – заспанным голосом зовет Хисако.

– Да, любимая, – отвечает он, делая вид, что идет из кухни.

– Куда ты исчез?

– Не мог заснуть. Решил выпить воды. Хисако берет мужа за руку, ведет его за собой в спальню.

– Ты замерз. Ложись, я тебя согрею! Эрик подчиняется, чувствуя облегчение: не нужно осуществлять безумную затею. Нежная теплая Хисако уже спит в его объятиях, прижавшись щекой к груди.

Софи не могла принять его слова всерьез. Она не должна предъявлять права на него. Позвонить и сказать, что не приедет? Исключено, проснется Хисако. Его жена, его любовница, его гениальная партнерша по дуэту Берней. Завтра утром они начнут разбирать «Вальсы» Брамса. Потом полетят во Франкфурт. Если будет свободная минута, он позвонит Софи и извинится. Впрочем, учитывая резерв времени и количество дел, такая минутка вряд ли появится скоро.

Глава 17

Декабрь 1986

Дорогая Матушка!

Как твое здоровье?

Пишу тебе из Женевы, где мы уже четыре дня записываем первый диск полного собрания произведений Шуберта. Играть без публики – особое дело: не знаешь, кто будет тебя слушать, кроме того, когда запись сделана, интерпретацию уже не изменишь. Я бы предпочла несколько раз сыграть Шуберта в концертах, а уж потом записываться, но Эрика не переубедить. Для него важно оставить след. Он часто говорит, что, когда нас с ним уже не будет, записи расскажут, каким был дуэт Берней. Мне не нравится, что он думает о нашей смерти, но он только смеется – мол, составленное завещание еще никого не убило.

Кстати, о завещании: если все будет идти как идет, нам никогда не придется писать общее завещание! Эрик и слышать не желает о детях. Я бы хотела поверить твоим утешениям и думать, что все переменится, но, боюсь, это не так. Чем быстрее растет наша известность, тем чаще он говорит, что мы должны работать еще больше, что музыка важнее личной жизни. Ожидание и рождение ребенка остановит работу на многие месяцы, и наша карьера пострадает. Эрик говорит, что я стану отдавать все свое время и силы ребенку и пренебрегать нашим дуэтом. Он считает, что не способен быть отцом, не хочет иметь детей и просит меня пожертвовать материнским инстинктом ради любви к нему. Ты предупреждала меня, как опасно неповиновение мужу. Я люблю Эрика больше всех на свете и не осмелюсь противоречить ему в столь важном для него вопросе.

Надеюсь, что не утомила тебя такой длинной преамбулой, она была совершенно необходима, чтобы ты с легким сердцем согласилась принимать от меня деньги, которые я собираюсь каждый месяц посылать на содержание брата. У меня не будет детей, и мое сердце радуется, что я помогу малышу счастливо жить в этом низком мире. Я хочу, чтобы он ни в чем не нуждался, но главное, чтобы вы с отцом воспитывали его и ни о чем не беспокоились. Мне понадобилось много времени, чтобы понять и простить вам сделку с мадам Фужероль, но след обиды навечно пребудет в моем сердце. Я посылаю деньги, чтобы мой брат не попал под власть этой женщины. Она не плохая и не злая, но никогда не будет ему лучшей матерью, чем ты. Умоляю тебя согласиться. Нет ничего постыдного в том, чтобы живущая за границей и хорошо зарабатывающая старшая сестра помогала деньгами своей семье. Для меня же это будет не только счастьем, но и своего рода утешением, раз уж муж понуждает меня к такой невыносимой жертве. Я думаю о вас и шлю тысячу нежных приветов тебе, отцу и, конечно, маленькому Такаши.

Твоя любящая дочь

Хисако

* * *

Токио, 4 января 1987

Моя дорогая дочь! Как твое здоровье?

Благодарю тебя за деньги, которые ты нам прислала, это было тем более неожиданно, что после концерта в Токио ты написала ужасные вещи. Но теперь все забыто. Мы с твоим отцом верим, что ты обеспечишь содержание нам и малышу, как и обещала… Теперь нам не нужна помощь мадам Фужероль, да я и не думаю, что мы могли бы долго рассчитывать на ее поддержку. Она не проявляет к твоему брату того интереса, какой питала к тебе. Полагаю, она вообще не любит мальчиков, говорит со мной лишь о тебе, а деньги во время моей беременности давала с одной целью – возобновить отношения с тобой. Не будь к ней слишком сурова, она и впрямь страдает из-за того, что не сумела внушить тебе любовь.

Когда мы прочли твое письмо, отец предложил прервать все отношения с этой женщиной. Он считает, что благодаря тебе мы можем себе это позволить, я же отвечаю, что без Виолетты Фужероль ты никогда не получила бы ту чудесную профессию, которая позволяет тебе сегодня помогать нам.

Я понимаю нежелание твоего мужа заводить детей, пока вы концертируете. Никогда не знаешь, как повернется жизнь, используйте молодые годы, чтобы скопить как можно больше денег. Быть по-настоящему свободным – значит быть всегда сытым и иметь крышу над головой.

Твой отец и твой младший брат – ему нет и трех месяцев, а у него уже появился первый зуб! – думают о тебе и шлют нежный привет.

Суми

* * *

Токио, 4 января 1987

Моя дорогая Иза!

Итак, если я все правильно поняла, ты не хочешь, чтобы младший брат разделил с тобой мою привязанность? Ты и вообразить не можешь, как растрогала и утешила меня, ибо после того, как ты добилась столь невероятного успеха, я стала ужасно одинокой. Не проходило и дня, чтобы думала о тебе, моя дорогая дочь. Ты знаешь, с каким неослабевающим интересом я слежу за твоей карьерой, и меня очень огорчили рецензии на последний концерт в зале Плейель. Не понимаю, как можно было не упомянуть в статьях твое имя – в вашем дуэте все держится именно на тебе. Муж крадет твой талант, малышка Иза! Удача, что у вас нет детей, – ты легко покинешь этого человека, как только поймешь, насколько корыстна его любовь.

Кстати, господин Морияма из Токийской филармонии был крайне разочарован, когда твой муж – от твоего имени – сообщил, что ты не станешь играть «Четвертый концерт» Бетховена. Не буду ничего от тебя скрывать, мне известно, что он пытался занять твое место… Но ты, конечно, уже все знаешь?

Доставь мне удовольствие – пришли одну из своих последних фотографий. Пока я довольствуюсь рекламными постерами твоей звукозаписывающей компании – разрезаю пополам, чтобы не смотреть на лицо твоего мужа у себя в спальне!

И последняя просьба к тебе – напиши мне коротенькое письмецо, чтобы я уверилась, что между нами не осталось недопонимания и я для тебя все та же любимая мама Виолетта.

Береги себя, дорогая дочь, и вспоминай иногда твою несчастную одинокую мамочку. Нежно тебя целую.

Мама Виолетта

P. S. Меня утешает твое решение насчет брата. Это толстый заурядный ребенок, ни в чем не похожий на тебя в этом возрасте.