355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ариэль Бюто » Самурайша » Текст книги (страница 2)
Самурайша
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:45

Текст книги "Самурайша"


Автор книги: Ариэль Бюто



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава 6

ОНИ НЕ РАССТАВАЛИСЬ ПРИ ЖИЗНИ, НО СМЕРТЬ РАЗЛУЧИЛА ИХ…

Сегодня на Монмартрском кладбище состоялись похороны знаменитого пианиста Эрика Бернея, трагически скончавшегося неделю назад в номере венецианской гостиницы. Тело его супруги было передано семье и сегодня же нашло упокоение в Токио. На церемонию в Париже пришло около ста человек, в том числе многие знаменитости из мира музыки.

Наших читателей наверняка удивит тот факт, что пара, не расстававшаяся при жизни, после смерти оказалась разделенной тысячами километров. Как нам стало известно, мать Хисако, госпожа Танизаки, обвинила своего покойного зятя в смерти дочери. У нее якобы имеется письмо Хисако, подтверждающее это подозрение, но она пока отказывается его обнародовать. Расследование, проведенное венецианской полицией, не оставило сомнений, что Эрик Берней скончался первым, так что не стоит принимать всерьез утверждения госпожи Танизаки. Мы уважаем чувства убитой горем матери, но не можем не сожалеть, что музыкантов, не расстававшихся при жизни, разлучили после смерти.

Ален Йонас,
«Курьер». 26 января 1996

Глава 7

Эрик приходит на репетицию первым. Он берет ключ и поднимается в зал Пуленка. У Эрика клаустрофобия, и он никогда не ездит на лифте. А еще ему нравится разглядывать юных балерин, собирающихся в стайки на площадке каждого этажа. Вообще-то об этих девочках даже думать не стоит, но их изящество завораживает Эрика – так бывает со всеми очень некрасивыми людьми.

Попав в зал, он приглаживает волосы и торопится сесть за рояль. Эрик снова и снова повторяет самые виртуозные пассажи из «Сонаты» Листа, он в ударе, он играет в быстром темпе, форсирует звук, чтобы привлечь внимание Хисако. Когда девушка войдет, он притворится, что не видит ее, и продолжит играть. Она подойдет, восхитится его туше и не заметит уродства склонившегося над клавишами лица. Мать Эрика говорила о нем «che brutto»,[1]1
  Какой урод (ит.).


[Закрыть]
она не хотела, чтобы ребенок понял ее слова, но он все угадывал по ее взгляду. «Che brutto…» Два этих итальянских слова он выучил даже раньше, чем «ti ато»,[2]2
  Люблю тебя (ит.).


[Закрыть]
которые Флоранс приберегала для Милана.

Дверь приоткрывается, Эрик барабанит по клавишам, испытывая легкий стыд за свою уловку, но он никогда не осмелится признаться Хисако в своих чувствах, вот и изливает страсть на клавиатуру.

– Так это вы! – восклицает профессор Монброн. – Что вы сделали со своим вдохновением?

– Здравствуйте, мэтр. Я работал. – Эрик говорит извиняющимся тоном, прижимая руки к груди.

– Вы выбрали странный способ, молодой человек! Дело ваше, но, если однажды я возьму вас в помощники, надеюсь, вы будете работать иначе!

Эрик краснеет, как мальчишка, которого застукали за ковырянием в носу. Монброн впервые открытым текстом заговорил с ним о вожделенной работе, и надо же было случиться, чтобы по собственной глупости он попал в столь унизительное положение!

– Что же, не стану вам больше мешать, – говорит профессор.

– Вам нужен зал?

– Вовсе нет! Скажу честно – я просто хотел посмотреть, кто так ненавидит эту сонату! А, вот и ваша юная коллега… Добрый день, Хисако.

– Здравствуйте, мэтр.

– Оставляю вас наедине с музыкой. Постарайтесь утишить вашего буйного партнера, Хисако…

Профессор подмигивает и удаляется. Мерзкий старик! Эрик чувствует себя жалким неудачником.

Хисако садится за инструмент рядом с Эриком, ставит на пюпитр ноты «Фантазии фа минор» Шуберта, спрашивает взглядом, могут ли они начинать. Эрик кивает. Хисако берет первые низкие ноты, Эрик должен вступить через два такта, руки молодой японки слегка дрожат, а когда Эрик ставит пальцы на клавиши, она сбивается и останавливается.

– Хочешь играть другую партию? – спрашивает Эрик.

– Не уверена, что мы вообще должны браться за это произведение, – едва слышно отвечает Хисако.

– Но мы ведь даже не попытались! Тебе не нравится эта музыка?

– Очень нравится!..

Эрик практически насильно подталкивает девушку к верхнему регистру.

– Дамы начинают! – шутит он и, не оставив Хисако времени на сомнения, берет первые ноты ее партии.

Мгновение спустя уверенность возвращается к пианистке, и она присоединяется к нему.

Эрик и Хисако не слишком разговорчивы, что очень помогает им за роялем.

Они на едином дыхании проигрывают «Фантазию» и тут же исполняют ее снова, с начала до конца, пораженные возникшей близостью и слаженностью.

– И все-таки придется поработать! – подводит итог Хисако.

– Но зачем?

– Не знаю.

– Расскажи мне о себе, Хисако.

– Но…

– Я же рассказал о чемодане!

– Ладно, – соглашается Хисако.

Глава 8

Токио, 1962

С каждой ночью Суми спит все крепче, ее сон теперь больше похож на кому, пробуждение требует сверхчеловеческих усилий. Она с вечера готовит рис к завтраку и даже не встает, чтобы проводить мужа на службу. Шинго работал в бюро путешествий, где два года назад Суми служила секретаршей. Ей тогда было двадцать два года, и она жила с родителями, торопившими ее с замужеством. Холостяк Шинго был на шесть лет старше Суми, у него имелась небольшая собственная квартира в получасе езды от Токио, и девушка ему нравилась. Три месяца спустя они поженились. Сотрудники турбюро подарили молодоженам часы, они повесили их в гостиной, и Суми ушла с работы.

Все произошло очень быстро, и молодая женщина не успела толком подумать над тем, чего ждет от брака и чего хочет от жизни. Вскоре она смертельно заскучала, но попыталась поверить, что это одно из забавных проявлений жизни замужней женщины. Суми постаралась стать образцовой супругой, которая каждый день тщательно наводит порядок в доме, вечером встречает усталого мужа счастливой улыбкой, а все остальное время следит, как движутся стрелки на преподнесенных на свадьбу часах.

Потом Суми забеременела. У Шинго вошло в привычку пить пиво с коллегами после работы. Ребенок в животе у Суми рос, Шинго проводил дома все меньше времени и почти не разговаривал с женой.

Вначале Суми чувствовала себя обиженной, но очень скоро оценила преимущество такой ситуации: теперь она могла проявить независимость. На первых порах воздух свободы довел ее только до рынка, но она пыталась оттянуть момент возвращения домой, где ее ждало одиночество. Иногда она ходила в парк, однако, как только отцвела сакура, ей это наскучило.

Суми была на восьмом месяце, когда встретила мадам Фужероль, жену работавшего в Токио французского дипломата. Суми почти каждый день проходила мимо дома француженки и видела, как та читает, сидя в тени под деревом, или – невиданное дело! – сама подрезает кусты, хотя слуг у нее наверняка предостаточно.

Мадам Фужероль тоже иногда ходила на рынок в сопровождении служанки и объяснялась с торговцами на ломаном, но вполне внятном японском. Суми узнавала ее издалека – по бесформенным шляпам и причудливым платьям, болтавшимся на ней как на вешалке. Мадам Фужероль была оригиналкой, но она составляла часть местного колорита.

У мсье Фужероля был длинный нос, и он носил темные очки – больше о нем никто ничего не знал. Каждое утро лимузин увозил его на службу – подальше от сада, рынка и хрупкой мадам Фужероль.

Как-то раз Суми, утомленная беременностью и оттягивавшей руку сумкой, прислонилась к ограде сада Фужеролей, чтобы передохнуть, и ужасно смутилась, увидев рядом с собой встревоженную хозяйку дома.

– Вам нехорошо?

Суми не успела ответить. Ей стало дурно, земля полетела навстречу так стремительно, что она не успела смягчить падение.

Когда Суми очнулась, мадам Фужероль обтирала ей лицо влажным полотенцем, шепча слова утешения. При других обстоятельствах подобная забота повергла бы Суми в смущение, но она так устала, что позволила француженке продолжать и выплакала ей свою скуку, одиночество и обиду, копившиеся в душе с первого дня замужества.

Мадам Фужероль молча слушала, а когда слезы иссякли, вытянула из японки всю печальную историю, слово за словом. На это понадобилось время, потому что мать внушила Суми, что воспитанный человек никогда не говорит о себе. Мадам Фужероль раскрыла Суми душу, и молодая женщина ответила ей тем же.

Судьба француженки оказалась такой же незавидной, как участь японки. Ее муж Анри женился на ней, потому что она была красивой и хорошо воспитанной и он надеялся с ее помощью взойти на дипломатический олимп. Супруга дипломата оказалась стеснительной и замкнутой, она не умела разрядить обстановку на званом ужине, не могла разогнать скуку мужа, но он утешался надеждой на рождение сына.

За пятнадцать лет Фужероли побывали в половине азиатских стран. Всякий раз они мечтали, что у их наследника будет двойное гражданство – франко-китайское, франко-таиландское, франко-корейское. Во Вьетнаме Виолетта Фужероль консультировалась у специалиста, утверждавшего, что он может определить по радужке глаза способность пациентки к деторождению. Он пообещал Виолетте, что через год она родит близнецов, но Фужероли покинули Сайгон вдвоем.

Когда дипломатическая чета прибыла в Токио, Виолетте исполнилось тридцать девять. Супруги совершенно охладели друг к другу, так что зачатие стало бы чудом.

Виолетта подозревала, что у мужа есть любовница. Она продолжала мечтать о ребенке – но не для того, чтобы вернуть мужчину, чье общество ее утомляло, просто хотела, чтобы малыш разделил ее одиночество.

– Вам очень повезло, – заключила она свой рассказ, погладив живот Суми.

– Мне очень повезло, – эхом откликнулась Суми, не веря сама себе.

У молодой японки никогда не было подруги. Когда мадам Фужероль попросила Суми звать ее Виолеттой, она решила, что теперь все изменится. У них вошло в привычку видеться каждый день. Суми приходила к Виолетте, о чем слуга доложил хозяину дома (новость оставила того равнодушным), а Шинго так ничего и не узнал. Суми была счастлива и не собиралась ничем с ним делиться.

Она решилась поговорить с мужем, когда ребенку исполнился год, и горько пожалела, что так долго тянула. Малышка делала первые шаги, и было слишком поздно.

Глава 9

Дорогой Отец, дорогая Матушка,

Надеюсь, что вы здоровы и получили мое последнее письмо. Я очень благодарна за деньги, которые прислал мне отец. Я переехала в одну из студий, которые японское посольство арендует в Художественном городке, и теперь могу заниматься, не докучая своей игрой соседям.

Профессор Монброн настоял, чтобы я записалась на Дюссельдорфский конкурс, где буду играть дуэтом с девушкой из моего класса. Ее зовут Эрика, и она очень талантлива. Мы начали репетировать, и у нас очень хорошо получается. Я привыкаю к французской еде – ко всему, кроме сыра! – но прошу вас прислать мне еще пакетиков с японскими блюдами. Здесь они стоят дорого, да и купить их непросто. Мне они необходимы, потому что легко и быстро готовятся. Вчера я угощала мою подругу Эрику, и она очень оценила…

Хисако откладывает ручку и переводит взгляд на плывущие по Сене баржи. О чем еще написать родителям? Она не может ни солгать, ни рассказать им, что полюбила Европу и начинает забывать Японию. «Забывать» – не совсем точное слово, но тоска первых месяцев прошла, бледные краски детства растаяли на ярком свету ее новой, парижской жизни. По собственной воле Хисако в Японию не вернется.

Она солгала родителям о сыре. Она краснеет, когда ее перо выводит на бумаге имя «Эрика» вместо «Эрик». Но разве сумеет она убедить родителей, что во Франции юноша и девушка могут наслаждаться камамбером, пить бордо, гулять, рука в руке, вокруг острова Сен-Луи и никто не подумает о них ничего плохого?

Хисако заканчивает письмо вопросом о самочувствии соседей и сознательно ничего не приписывает для мамы Виолетты. Она не уверена, что ее собственная мать видится с госпожой Фужероль, ведь Суми ни разу не упомянула о ней в посланиях к дочери.

Хисако обещает себе, что напишет маме Виолетте отдельно. Завтра. Или через неделю. Бедная, она так одинока в своем огромном доме… Интересно, сохранила она рояль или отдала инструмент кому-нибудь другому?

«Иза, маленькая моя, кого ты любишь больше всех на свете?» – «Маму. А потом папу». – «Я – твоя мама!» – «Нет!» – «Но ты ведь называешь меня мамой. Поцелуй меня!»

Девочка всегда подчинялась – из страха, что мама Виолетта закроет пианино на ключ. Белокожая француженка расплетала косы Хисако и принималась расчесывать длинные пряди, восхищаясь их красотой. Она наряжала девочку в роскошные платьица из шелка и кружев, которые приходилось снимать, прежде чем отправиться домой, к Суми и Шинго.

На несколько часов Хисако становилась Изой, драгоценной куклой щедрой бесплодной дамы, которую не позволяла себе любить слишком сильно, инстинктивно ощущая «неправильность» такого чувства.

Виолетта Фужероль баловала ее, учила, кормила, но настоящей матерью оставалась Суми, бывшая сердечная подруга, отвергнутая ради дочери.

Хисако догадывалась об их яростной борьбе. Когда она возвращалась домой, Суми купала ее, как будто хотела очистить. Она не задавала вопросов, но при первом же промахе дочери давала выход горечи и язвительной досаде. Хисако очень старалась вести себя идеально, но она была ребенком и могла посадить пятно на одежду, иногда ей не нравилась приготовленная матерью еда, и тогда Суми упрекала дочь, говорила, что она ведет себя как принцесса, что предпочитает ей богатую иностранку и презирает отца – «еще бы, ведь он простой служащий!». Впрочем, как бы ни раздражалась Суми, она никогда не запрещала Хисако навещать Виолетту, откажись малышка – она бы отвела ее к француженке насильно. Шинго и госпожа Фужероль заключили договор, и корить Суми могла только себя саму.

Без Виолетты Хисако никогда не научилась бы играть на пианино, никогда не приехала бы в Париж и никогда не встретила бы Эрика. Она знает, сколь многим обязана этой женщине, но слезы, выплаканные родной матерью, убили в ней всякую благодарность.

Соседка за стеной играет на скрипке. Хисако краснеет. Она закончит письмо позже. Сейчас ее ждет Эрик, им нужно репетировать.

Глава 10

1983

Они победили на конкурсе. Их фотографии появились на страницах немецких газет, в разделе культуры. Хисако едва доходит Эрику до плеча, она смотрит на него снизу вверх с застенчивой улыбкой. В его взгляде читается обожание. На этих снимках они напоминают новобрачных. Пройдет несколько месяцев, и они пошлют родным свадебные фотографии – на их лицах будет то же выражение. Как и на всех тех, что госпожа Фужероль соберет после их смерти. Мужчина и женщина не сводят друг с друга глаз, они держатся друг за друга, как будто окружающий мир готов в любую минуту схватить их, вырвать из кокона, сотканного музыкой и любовью.

Успех дуэта был оглушительным. Эрик и Хисако мало репетируют – они дают интервью, ходят на приемы, принимают посетителей.

Еще вчера их никто не знал, сегодня они стали дичью: аромат победы возбуждает импресарио. Эрик пребывает в эйфории, он утратил осторожность, Хисако мучают сомнения, она чувствует себя загнанным в ловушку зверем. На них давят, предлагают записать пластинку, дать концерт, взять агента. Околомузыкальная тусовка, питающаяся талантом артистов, суетится вокруг новичков, старается урвать кусок пожирнее. Хисако с превеликим трудом заставляет себя улыбаться и быть любезной с журналистами, а вот Эрика суета и шумиха забавляют, он знает им цену, но не скупится на остроты, развлекая газетчиков анекдотами. Хисако не знает, насколько правдивы его рассказы о своем детстве, она не может спросить его об этом, а если бы и могла, все равно не стала бы. Ее ранит, что Эрик выставляет напоказ свою личную жизнь, она оскорблена, потому что считает себя вправе знать о нем больше остальных.

Хисако спрашивает себя, что дала ей победа в этом конкурсе, она не ждет ничего хорошего от общения с человеком, которым так очарован Эрик. Джонатан Мосли – потомственный импресарио. Его семья делала деньги на многих поколениях знаменитых музыкантов. Джонатану пятьдесят три года, весит он вдвое больше, слух у него такой же «тонкий», как талия, но отец научил его главному в профессии импресарио: ждать телефонного звонка и брать двенадцать процентов комиссионных. В «конюшне» Мосли пока нет фортепианного дуэта, а контракт с новичками по всем признакам сулит ему хорошие барыши. Кроме того, девочка ему нравится: она так необычно держится, и грудь у нее кругленькая и крошечная.

– Но он ничего не понимает в музыке, – возмущается Хисако.

– Плевать! – Эрик категоричен. – Не хватало еще, чтобы он учил нас играть! Но нам понадобится человек, который будет заниматься нашими делами. Я ничего не смыслю в контрактах и теряю все визитки, которые мне дают…

– Контракты – не самая сложная вещь на свете. Всему можно научиться, достаточно быть организованным. Позволь мне этим заняться. Я и с визитками справлюсь.

– Все не так просто, Хисако! У Мосли вот такая толстая записная книжка, он обеспечит нам ангажемент по всему свету, научит одеваться, поработает над нашим артистическим имиджем…

– О каком имидже ты говоришь? – восклицает Хисако. – Мы репетировали – вот и выиграли конкурс!

– Конечно! Но одно дело – убедить жюри и совсем другое – обаять устроителей концертов. Не говоря уж о публике.

– Ты уже говоришь, как этот Мосли! Он мне не нравится, Эрик. Бери его в агенты, если хочешь, но не заставляй меня делать то же самое!

Мечтам Эрика о будущем нанесен первый удар. Он знает, что его искусство будет питаться гением маленькой японки, хотя никогда с ней об этом не говорил. Без Хисако он будет великолепным пианистом в ряду многих других великолепных пианистов. Вместе они станут лучшим фортепианным дуэтом XX века. Самая страстная мечта Эрика – жить музыкой рядом с этой женщиной, которой он пока не признался в любви, потому что не нашел нужных слов. Им необходим агент. А Мосли сумел убедить его, что станет идеальным помощником и избавит их от всех забот: «Я буду составлять ваше расписание, брать для вас билеты на поезд и на самолет, заказывать гостиницу, а за небольшое дополнительное вознаграждение могу даже заполнять за вас декларации о доходах. Вам останется одно – хорошо играть».

Эрик едва может правильно оплатить счет, он не умеет ориентироваться в незнакомом городе, а потому не в силах устоять перед предложением Мосли, ведь тот фактически готов усыновить его.

– Джонатан Мосли приглашает нас на ужин.

– Почему бы нам не подождать с решением до возвращения в Париж?

Местоимение «нам» придает Эрику сил.

– Потому что нужно ковать железо, пока оно горячо.

– Я не понимаю…

– Это поговорка. О нас сейчас много говорят, но, если упустим шанс, второго может и не быть.

– Если ты называешь «шансом» Джонатана Мосли, давай поужинаем с ним!

Эрик не желает задумываться о причинах небывало легкой победы. На лице Хисако снова плещутся маленькие черные рыбки. Девушка не переменила мнения, просто ей очень хочется поужинать за одним столом с Эриком.

«С моей подругой Эрикой», – думает она и улыбается. Хисако позвонила родителям и сообщила об одержанной в Дюссельдорфе победе, описала номер, где жила, и платье, в котором выступала, но не сумела найти нужные слова, чтобы сказать правду об Эрике. Вряд ли отец с матерью купят в Токио немецкую газету, так что опасаться пока нечего. Ее мать не переживет, если узнает, как она близка с молодым французом. Она воспримет это как следствие пагубного влияния Виолетты Фужероль.

Зато «подруга» Эрика наверняка завоевала сердца четы Танизаки. Сокурсница, благовоспитанная талантливая девушка, компаньонка, да что там, наставница! – в пугающем Париже, который они в глаза не видели. Это гарантия, что ничего дурного с Хисако не случится.

Ложь угнетает Хисако, но уже слишком поздно и одновременно слишком рано раскрывать тайну личности Эрика. Три месяца они видятся почти каждый день, но она так и не поняла, есть ли между ними что-то помимо желания и необходимости работать вместе. Иногда их дружба, возникшая за роялем, под влиянием профессора Монброна, кажется Хисако искусственной, иногда – по тем же самым причинам! – она воспринимает ее как нечто глубинное, порожденное любовью к музыке. Конкурс официально подтвердил волшебную силу их музыкального единения, но Хисако очень устала и боится, что иные, не связанные с искусством соображения нарушат их согласие. С тех пор как были объявлены результаты конкурса, они с Эриком ни разу не оставались наедине, вокруг вечно крутится никак не меньше трех десятков человек. На встрече с Мосли они хоть посидят рядом за столом.

В пивном ресторанчике царит шумное веселье. Мосли занял место напротив Хисако и Эрика. Если бы не громогласные возгласы посетителей и не снующие по залу пухлозадые официантки, елейно-слащавого Джонатана Мосли можно было бы принять за банкира, беседующего с молодой парой об условиях страхования жизни. Впрочем, пузатый толстяк в красных подтяжках не выглядит чужаком на этом «празднике жизни»: забросив галстук за правое плечо, он жадно поглощает горячую солянку.

Эрик уверен, что его будущее зависит от похожего на людоеда импресарио, и так страшно ему не было даже в финале конкурса. Он рассеянно передвигает вилкой по тарелке кусочки свинины, но ничего не ест, как и Хисако. Девушка не любит кислую капусту и свиные ножки, но очень внимательно слушает Мосли.

– Я многое могу для вас сделать, – говорит Джонатан Мосли. – Но и вам придется потрудиться. Фортепианный дуэт хорошо продается, если его завернуть в красивую обертку. Сестры Бальбек живут вместе и снимаются для рекламы косметики. Сестры Джеймс – двойняшки, да к тому же замужем за теннисистами-близнецами. Братья Миллер – сиамцы и сидят на кокаине. Ну а вы… Вашу легенду еще предстоит сочинить, ребятки!

– Мы вряд ли сойдем за брата с сестрой, – иронизирует Эрик.

– Потому-то я и советую вам как можно скорее пожениться.

Они встречают предложение Мосли гробовым молчанием и краской стыда на лицах. У Эрика даже лоб побагровел, ему стыдно, что толстокожий Мосли раскрыл его тайну, догадался, что музыка дала ему возможность приблизиться к Хисако.

Щеки Хисако алеют румянцем. Тот факт, что совершенно чужой человек заговорил о ее смутной мечте, оскорбляет целомудрие молодой японки. Неожиданно Хисако становится неуютно, она чужая в этом городе, ей неловко с Эриком.

Она не слышит, как Эрик небрежным тоном переводит разговор с Мосли на другую тему. В пивной накурено, гул голосов отдаляется, Хисако снова чувствует себя маленькой девочкой, одетой в хлопковую пижамку цвета увядшей зелени, которую Суми укачивала в теплом коконе кроватки. Поет Суми фальшиво, ее любовь нелепа, она всхлипывает и повторяет, что Хисако – ее маленькая дочка, только ее и ничья больше, и успокаивается, когда крошечный ротик ребенка касается ее щеки поцелуем. В комнате пахнет едой, чаем и несвежим бельем, которое Суми вечно забывает перестелить. Но этот животный запах, эта темная комната, руки молодой матери образуют кокон, где достаточно закрыть глаза – и мир превращается в пластилин, из которого можно вылепить все что захочется. Хисако лежит с закрытыми глазами и воображает трепещущие под ветром сады, пионы ласкают ей ноги, отец и мать смеются, обнимая друг друга за талию, а в тени деревьев можно спрятаться от томной мамы Виолетты. Сердце Суми бьется возле уха ребенка, каждая секунда мгновенно становится прошлым, раз… два… три… нужно шевелиться, брать в свои руки рассыпающуюся жизнь, но впереди так много времени… Хисако восемь лет, но ее жизнь похожа на трехслойный пирог. Время, которое она проводит с мамой Виолеттой, растягивается до бесконечности. Часы наедине с роялем бесценны, каждая минута игры – шаг к совершенству, каждый миг тишины – упущенная возможность. Время, проведенное с Суми, вездесуще, с ней Хисако прежде всего дочь своей матери.

– Сожалею, если задел вас, Хисако, – посмеивается Мосли. – С вами, азиатами, никогда не знаешь, о чем можно говорить, а о чем лучше промолчать. Вы совсем другие! В этом, кстати, главная изюминка вашего дуэта. Противостояние Востока и Запада… А не назвать ли нам дуэт «Восток-Запад», что скажете?

– Признаюсь, мне сейчас вообще трудно думать, – дипломатично отвечает Эрик. – Мы проходим период декомпрессии, так сказать.

– Боже, ну конечно! Хотите, вернемся к этому разговору в Париже? В четверг, в три часа дня?

– В четверг, в три, – соглашается Эрик.

– Без меня, – вступает в разговор Хисако, удивляясь, как по-детски звучит ее голос. – В четверг я буду в Японии. Мне нужно повидаться с родителями.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю