Текст книги "Семейное счастье (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Да в рот же тебя через задницу! – безнадёжно сказала вернувшаяся с миской пирожков Голд. – Сира, вас вообще можно на четверть часа оставить без присмотра? Половину эльфийского сбора рассыпать! Спасибо, хоть горелку не навернули.
– Да что вы себе позволяете? – разозлилась Лотта Ей ещё и какой-то мелкий листок завалился за пазуху, кололся теперь там и царапался.
От ухмылки ведьмы ей стало не по себе, но та только сказала:
– Я, сира, много чего могу себе позволить. На меня у Ночных больше полугода контракт лежал, никто из ребят не хотел за него браться – пришлось перекупить. Голд или я не Голд, только злить Ночную Семью мне, знаете ли, совсем не хочется. А мастерам такое положение, когда контракт взят, но не выполняется, очень не нравится.
Она подвернула рукава и как-то подозрительно ловко и быстро сложила дрова, плеснув на растопку из всё той же бутыли. Пламя после этого от поднесённой свечки взвилось так, что она оплавилась.
– И тем не менее, – продолжила Голд, ополаскивая в ведре две чашки и заварочник, – со мной они тоже связываться без крайней нужды не желают. А вы, сира, оказавшись в незнакомом месте и общаясь с незнакомыми людьми, до сих пор ведёте себя так, словно вы наследная принцесса. Только вот отец ваш далеко и влиянием в Излучине не пользуется, а сами вы из себя ровно ничего не представляете.
– Да как вы…
– Да хватит уже, – отмахнулась Голд. – Не хватало мне ещё ваш негодующий писк выслушивать в благодарность за то, что я с вами нянчусь. Если вы забыли, сира, я вам не служанка. А двадцать три поколения Голдов – это вам не разорившиеся бароны, это семья потомственных малефикаров. Так что не надо меня злить, хорошо? А то выполню я контракт на недельную охрану дома от сглазов и проклятий и ничегошеньки не буду вашему супругу должна. Ни защищать вас, ни чистить. Хотите на себе проверить, что я умею? Нет? Тогда и не злите меня. Я не Пол, терпения у меня куда поменьше. Сядьте вон и не лезьте под руку.
Злить малефикаршу Лотта благоразумно не стала, но подумала, что надо обязательно пожаловаться в храме на её угрозы.
– А где вся прислуга? – задала она волнующий её и вроде бы безопасный вопрос.
– С семьями, где же ещё? Встречает новый Оборот Колеса с родными и близкими. Сегодня во всём городе работают только питейные заведения да стража – те, бедные, аж в удвоенном составе. Ну, и ещё, поневоле – постоялые дворы и трактиры. И прислуга тех состоятельных горожан, кому легче двойное жалование за сегодня выплатить, чем самим задницу подтереть.
Она как-то умела говорить, не задумываясь, без запинки, и делать что-то при этом: сняла с горелки закипевший чайник, заварила пахучие травки, застелила совсем не обеденный столик взятой откуда-то салфеткой. Лотта нахмурилась, глядя, как она распоряжается – как в собственном доме.
– Вы давно знаете Вебера, да? – неожиданно для себя ревниво спросила она. Нет, ей было всё равно, с кем он спит, но очень уж нагло, по-хозяйски, вела себя наёмница.
– Пола – не очень, Эрлана – почти двадцать лет.
– Двадцать? – Лота недоверчиво посмотрела на ведьму: сколько же ей?
– А сколько вы знаете Адриана из своих девятнадцати? – усмехнулась та.
– Сира Адриана, – немедленно поправила Лотта.
– Кудряшку Адриана, – усмехнувшись ещё гаже, поправила уже её Голд. – У гильдейских наёмников «сиров» нет, есть только ветераны и сопливые новички. Ваш сосед пока что ходит в сопливых и зовётся Кудряшкой. Покажет себя хотя бы как в Паучьем Распадке, станет со временем кем-то посерьёзнее.
Лотта прикусила губу. Мир, в котором младший брат владетеля Змеиной Горки, звался Кудряшкой, а сама она была никем, не укладывался в её мозгу. Но ведьма, кажется, совсем недавно говорила с Адрианом, и хотя тот был подлым предателем, вопрос вырвался сам собой:
– Вы были с ним в Паучьем Распадке?
– Ваш супруг нанимал две команды почистить лес вокруг деревни, Кудряшка был в одной из них. – Голд чуть пожала плечами. – Мечник он неплохой, чувствуется, что учили с детства, но человек бесхребетный: кто поманит за собой, за тем и пойдёт. Хоть добро причинять, хоть гадости делать. Я так понимаю, сира, на совместный побег вы’ его подбили, а не наоборот? И не жалко парня было?
– Что значит «жалко»? – гневно вскинулась Лотта.
– А то, что если бы вы сбежали с ним, – немного удивлённо, словно это каждый был обязан знать, пояснила Голд, – а ваш братец бы вас догнал, вас-то вернули бы отцу, а Кудряшку убили на месте. И королевский суд сира Валентина оправдал бы единогласно. Потому что похищение дочери сеньора его вассалом – за это быстрой и лёгкой смерти от меча слишком мало.
– Я уехала бы с ним по своей воле!
– И об этом заявили бы в суде, опозорив семью на всё королевство? И подвели бы родного брата под каторжные работы? – Голд разлила душистый настой по чашкам и поставила одну перед Лоттой. – Ешьте, ребёнку нужно расти.
Сама она уселась напротив Лотты, шокированной таким панибратством, взяла без спросу пирожок и впилась в него зубами.
– Маргарита – волшебница, – заявила она, не давая Лотте ни слова сказать про любовь, которая важнее всякой семьи. – Самая настоящая, из сказки. Я её даже проверяла потихоньку на предмет магических способностей: а вдруг что-то слабенькое, как у травников? Но нет, просто руки, видимо, золотые. Представляю, сколько Пол ей платит, чтобы не сманили.
Лотта нервно дёрнула плечом. Один управительнице руки целует, другая кухарку превозносит… Прислуга должна работать усердно и честно, ей за это деньги платят.
Это она и сообщила ведьме, наворачивавшей уже третий пирожок, пока сама Лотта выбирала первый, брезгливо разламывая один за другим.
– Ну-ну, – хмыкнула Голд. – Понятно, что при таком отношении вас сдали со всеми потрохами совершенно бесплатно, ещё и с наслаждением: к кому бегаете, куда, и в какой день нижняя юбка была кровью перепачкана не вовремя, да ещё и с другими пятнами была, не кровавыми.
Лотта похолодела, разом забыв про пирожки.
– Это Анна, мерзавка? – обмирая спросила она.
– Да вас там все любили без памяти, – усмехнулась Голд. – Единственное доброе слово я о вас слышала – «отчаянная хуже всякого парня». Больше ничего хорошего ни один не сказал. То-то у вас на ауре дерьма столько, словно вы в старом чулане шарились: пыль, труха, клочья грязной паутины, высохшие мухи… Я сразу сказала вашему супругу, что по контракту почищу, конечно, но это бесполезно. Вам девочки тут же заново мелких сглазов понавешают. Без всякой задней мысли, зато от всей души.
Она съела последний пирожок, допила настой и шумно выдохнула, с довольным видом откидываясь на спинку кресла.
– Мне вот интересно, сира, – сказала Голд, пока потрясённая Лотта подбирала слова для достойного ответа, – если бы вы сумели сбежать, как бы вы здесь выживали-то, с вашим гонором и без гроша за душой? Отец бы из семьи выгнал, к гадалке не ходи. Хорошо ещё, если бы просто потребовал браслеты вернуть, а не сдал страже как воровку. Жить негде и не на что, делать ничего не умеете и не хотите, весной ребёнок бы родился, нежеланный и никому не нужный – куда его? В монастырскую корзину?
– С чего это вы взяли, что ничего не умею? – оскорбилась Лотта.
– Немножко шить и немножко вышивать? Здесь настоящих швей хватает, деревенские девочки никому не нужны. Разве на что на самую чёрную работу – мешки шить, чехлы для тюфяков… Да не на дому, а в мастерской. Что, пошли бы к той же Лукреции овечью шерсть для тёплых прокладок простёгивать? Руки в овечьем выпоте, пальцы иглой исколоты до крови, шея онемела, спина уже не разгибается, глаза устали… Да ещё и товарки бойкие, языкастые, будут вас высмеивать, а госпожа Лукреция на руку скорая, если работу испортите – мигом оплеуху схлопочете. Или как вы себе представляли любовь в шалаше? Сесть в грязной тёмной комнатке, взяться за руки и любоваться друг на друга? А кушать что? А за комнату, даже грязную и тесную, платить? Это Адриану можно в отделении гильдии жить, вас туда дальше холла никто не пустит. Или он бы вам с тамошнего стола горбушки таскал, благо хлеб там никто не считает? Не таскал бы, не надейтесь. Парень не из тех, кто привык о ком-то заботиться. Он сыт, а вы как знаете.
Голд лениво потянулась, увидела оставленную Лоттой ещё до отъезда старшего Вебера книгу: бойкая девица в книжной лавке, узнав, что Лотте нравятся сочинения Мунхарт, всучила ей «на пробу» какую-то Оливию Мелиссу. Лотте книга не понравилась, – там было про красавицу-воровку, завлекавшую мужчин и грабившую их, – но Голд сказала:
– О, новый роман про Сойку. Такая глупость, что просто прелесть. Пойду поваляюсь с книжкой, авось ещё усну. В общем, сира, дрова есть, пирожки есть, а там и Пол проснётся. Не скучайте.
И ушла, оставив Лотту одну. Не то чтобы той нравилось общество наглой ведьмы, но хоть кто-то был, с кем можно поговорить. Хотя… разговаривать с этой тварью? Столько гадостей наговорить просто между делом, даже не стараясь оскорбить намеренно – это же надо уметь. Ведьма и есть ведьма, хоть какой малефикаршей зовётся. А камин, между прочим, от свечки разжигала, хотя магам вроде бы полагается только пальцами щёлкнуть. Может, не так уж она и сильна, пугает больше?
Но тут же вспомнился дом, в который Лотта и войти бы побоялась, а Голд даже в подвал слазала. И вообще… убить её даже Ночные не взялись, а про Ночных даже Лотта слышала. А двадцать три поколения малефикаров – маги тоже свои колена считают, что ли? Это получается, что Голды всего на сто лет моложе баронов Медных Холмов? Чушь, конечно – где какие-то злые колдуны, а где владетели Медных Холмов, но всё равно неприятно. Эта ведьма, наверное, ещё и отца для своих детей будет выбирать, как жеребца на племя, чтобы дочь такой же злобной тварью была. Ведьмы вообще любить, наверное, не умеют – зачем им? И когда? Работы же много: кого проклясть, кого наоборот.
Дрова догорали, пришлось встать и осторожно, чтобы не испачкаться, покидать в камин остававшиеся в корзине. От нечего делать Лотта взяла ещё пирожок. Никакой тошноты ни утром, ни под вечер у неё не было, но матушка, как и целитель, только головой на это покачала. Почему-то она была уверена, что это плохо. Лотта пока что не чувствовала ничего особенного, разве что лёгкое неудобство от непривычного, хоть и совсем небольшого ещё живота. Интересно, кто у неё родится? Лучше бы мальчик, конечно. Называть его Адрианом она, понятно, не станет, предатель такого не заслужил, но лет в пятнадцать обязательно потребует клятвы у алтаря и под неё расскажет, кто был его настоящим отцом. Что бы там Вебер ни говорил об этом, а сын сиры Шарлотты из Паучь… нет, из Певуньиной Старицы!.. должен знать, что его зачал не отъевшийся ткач, а настоящий рыцарь в девятом поколении. И конечно, он пойдёт на королевскую службу. В новеньких дорогих доспехах, с гномской работы мечом и щитом, на породистом коне и в сопровождении оруженосца, снаряженного и вооруженного лишь самую малость похуже самого’ сеньора.
И конечно, Вебера после рождения первенца она к себе вообще не подпустит. Если ему нужны наследники для его мастерских, пускай сам их заводит. Вон пусть мелкому паршивцу Рутгеру дела передаёт, они же с любовником души в нём не чают! Эрлан, наверное, вообще на него дом перепишет, раз дочь его видеть не хочет, даже к Солнцевороту письмеца в две строчки не прислала.
А о том, чтобы переименовать владение, сообразила она, надо поговорить с отцом. Он же получит аудиенцию у графа – пусть заодно попросит разрешения звать Паучий Распадок снова Певуньиной Старицей. Неужели граф откажет в такой ерунде барону Медных Холмов?
Так под сладкие мечты о своём имении и о сыне, который на королевской службе обязательно прославится сам и прославит свою мать, она и задремала в кресле, пригревшись у камина.
========== Немного о благотворительности ==========
– Одни глупости у вас с матерью на уме, – отмахнулся отец от её просьбы. – Я собираюсь вести с графом действительно важный разговор и не собираюсь лезть к нему с просьбами, которые может решить любой секретарь.
– Но Вебер не даст мне денег на новое название, – пожаловалась Лотта.
– А я ему уже говорил, что тебе совершенно не нужны деньги, – отрезал отец. – Цены ты им не знаешь и обращаться с ними не умеешь. Выдают тебе горсть мелочи на храмовую чашу – и хватит с тебя.
– Но, – Лотта попыталась зайти с другой стороны, – вам же самому должно быть неприятно, что ваша дочь – Шарлотта из Паучьего Распадка! А могла бы зваться гораздо красивее.
– Хватит! – отец хлопнул ладонью по столу, и Лотта поспешно умолкла. – Твой консорт уже подкинул мне головной боли, хоть я ему и благодарен за собранные сведения. Не лезь ко мне с разной ерундой, добром прошу.
Добром… Добро у отца значило, что наказывать он не станет, только и всего. Впрочем, он теперь и не может: Лотта оставалась его дочерью, но главой семьи отец для неё больше не был. Главой своей семьи теперь была она. Ещё бы хоть кто-то считал так же, а то даже наёмница хамит в глаза.
Родители оставались в Излучине уже вторую неделю – отец ждал аудиенции, матушка вместе с Лоттой навещала родственников. Она пыталась брать с собой и Норберта, но тот правдами и неправдами уклонялся от такой чести.
– Но как ты думаешь потом заводить связи в городе, если не желаешь знать родню? – укоряла его матушка.
– Вот уж связи! – фыркал он в ответ. – Поеденные молью старухи, которые в гости нас зовут ради сестрицыной корзинки с вином и снедью! Матушка, на кого они могут повлиять и с кем познакомить? С таким же старым, никому не нужным хламом? Я уж лучше с Адрианом посижу в корчме и с его друзьями поболтаю.
– С этими грубыми, неотёсанными пьяницами? – сердилась она. – О чём с ними можно вообще разговаривать?
– Где они были, какие контракты выполняли и вообще…
Такие разговоры повторялись из раза в раз, и матушка наконец не выдержала:
– И зачем тебе это нужно? Если граф не примет тебя на службу, тебе всё равно придётся стать послушником.
– Да, только принести обеты вы меня не заставите, – огрызнулся Норберт. – Отказать отцу, пока мне нет семнадцати, я не могу, но в семнадцать я просто уйду из обители и вступлю в Гильдию Наёмников, так и знайте.
– Норберт! – Матушка ахнула и схватилась за сердце. – Что ты говоришь?
– Что я не гожусь в служители Девяти, – буркнул он.
– Ты ещё слишком молод, чтобы судить об этом.
– То есть, вы и мне хотите жизнь поломать, как Лотте? Её продали ремесленнику, меня спихнёте храму?
Матушка раскричалась, расплакалась, пригрозила пожаловаться отцу, однако Норберт упрямо молчал, по-отцовски выпятив челюсть. Лотта опасалась влезать в разговор, чтобы не расстраивать матушку ещё больше, но в душе была с Норбертом согласна. Эх, почему она не родилась мальчиком? Её бы тоже учили обращаться с оружием, у неё был бы хоть какой-то шанс взять жизнь в свои руки… А ещё её удивляло, что даже мальчишке пятнадцати лет ясно, что этот брак сломал ей жизнь, а родители упорно не хотели этого видеть. Даже настроения не было видеться с ними.
Но пока они оставались в городе, виделась Лотта с матерью почти каждый день, хотя это уже начинало её утомлять. Та всё восхищалась, как Лотта одета-обута, как похорошела, как на неё, такую нарядную, оглядываются на улице молодые люди… Нет, это и правда было лестно, конечно, но не каждый же день по десять раз об этом слушать! То есть, что «оглядываются», она бы и десять послушала, но так грубо намекать, что дело больше в бархатном плаще, отделанном лисьим мехом, чем в румяном от мороза, свежем личике дочки… Даже странно слышать такое от родной матери.
Так что, когда они уехали, Лотта вздохнула с облегчением. Она и не представляла, как можно, оказывается, устать от собственных родителей. Норберт, кстати, остался послушником в храме Аррунга, бога-воина. Лотта обещала его навещать, когда разрешат, но и разрешали не слишком часто, и обитель находилась довольно далеко от города. Да и не много было свободного времени у послушников, из которых готовили охрану для защиты храмов и сопровождения старших жрецов. «Ладно, – кривясь, сказал Норберт на прощание, – хотя бы не полы в храме Канн мести. Хоть форму не растеряю за эти два года». Очевидно, от своего намерения уйти в наёмники он не отступился, но Лотта не стала выдавать его отцу. Должен же хоть кто-то из их семьи устроить свою жизнь так, как хотел сам.
И потянулись прежние унылые серые будни. Не считать же развлечениями походы в театр, который Лотте был непонятен и скучен (когда матушка с билетами в руках чуть не запрыгала, как девчонка, Лотта удивилась этому больше, чем радости Норберта от подаренного ножа). Как не было развлечением и присутствие за обедами разных веберовских знакомцев, среди которых полным-полно было нелюдей: слушать их было нестерпимо скучно, с их налогами, договорами и неаппетитными подробностями их ремёсел, а говорить с ними о балах и танцах…
А однажды на такой обед был приглашён молодой жрец Сармендеса. Глядя на него, Лотта почему-то подумала, что вместо жреческого долгополого одеяния на нём куда более к месту смотрелась бы мантия, какие она разок-другой видела на магах. Он и говорил-то за столом больше о снятом проклятии и о том, что в Паучьем Распадке даже дышать как будто легче стало, чем о Девяти богах и их Скрижалях.
Правда, после обеда попросил у Вебера разрешения побеседовать с его супругой. Лотту после такой просьбы даже затошнило слегка от волнения. Она вспомнила, как пожаловалась в храме Канн на малефикаршу, угрожавшую проклясть её. Неужели отец Мартин пришёл, чтобы узнать подробности и разобраться с наглой тварью?
– Скажите, сира, почему вы не состоите ни в каких благотворительных клубах, как полагалось бы женщине вашего круга?
– Что? – изумлённо переспросила она.
– Ваш супруг, – ровно и размеренно продолжил Мартин, не отвечая на её восклицание, – оплачивает еженедельный осмотр лекарем всех больных и раненых, лежащих в притворе нашего храма. Его фаворит пятую часть своего гонорара, полученного за третью книгу, пожертвовал обители Аррунга. И это мужчины, сира. Вы женщина, ваше сердце должно быть мягче и отзывчивее, но я ни разу слышал о том, чтобы вы хотя бы спросили, чем можете помочь?
– А чем я могу помочь? – запальчиво возразила Лотта. – Положенного содержания мой консорт мне не платит…
– Прошу прощения? Ваш консорт – что? Сира, вы только вдумайтесь в то, что говорите: ваш консорт не выплачивает вам содержания. Так, может быть, он вам не консорт? Глава семьи обязан сам содержать младших её членов, а не требовать денег с них.
Он смотрел на Лотту чуть насмешливо, и она почувствовала, как загораются скулы.
– Как я могу кого-то содержать, когда мне никто не позволяет даже служанкам указывать на плохую работу.
– А вашему отцу требуется чьё-то разрешение для того, чтобы указывать другим, что делать? Что вы сделали для того, чтобы стать главой семьи не только по брачному договору? Может быть, вам для начала следует хотя бы затребовать все документы по вашему имению и попробовать разобраться, сколько доходов вы с него получили и сколько расходов оно потребовало?
– На это есть управляющие, – возмутилась Лотта.
– Понятно, – кивнул жрец. – Вы не хотите трудиться, не хотите ни за что отвечать, а хотите только командовать, указывая другим на их недочёты. А вы не обращали внимания, сира, сколько времени ваш отец тратит на дела своего баронства? Может быть, поэтому он ни у кого не спрашивает разрешения, куда и сколько денег ему потратить?
Она закусила губу. Отец иногда неделями не бывал дома, но он мужчина и глава немаленького владения, у него одних вассалов больше дюжины. А матушка просто всегда распоряжалась по хозяйству, лично проверяя припасы и просматривая постельное и столовое бельё на предмет починки. Но её-то, Лотту, старая грымза Гризельда просто не пустит в кладовку ни с бакалеей, ни с бельём. То есть, пустить-то пустит, конечно, а вот проверить, всё ли там в порядке, точно не даст. Сколько, интересно, она к себе домой перетаскала простыней и скатертей, потерявших вид новых? И кто, кроме неё, решает, годятся ли они ещё для хозяев или пора их отдавать прислуге? Или вообще продать… Да она тут озолотиться должна была за годы службы!
– При храме Канн есть приют, – продолжил тем временем отец Мартин. – Помогать тамошним сёстрам шить рубашки для подкидышей не считает для себя зазорным даже её светлость Изабелла, младшая дочь графа. А в доме сиры Хильды каждый месяц проводятся благотворительные распродажи. Состоятельные женщины приносят к ней наскучившие или ставшие не по фигуре наряды, а девушки из небогатых семей могут купить эти платья за одну-две серебряные монетки. Всю выручку сира Хильда жертвует храму Хартемгарбес, никакого меркантильного интереса у неё нет, ей просто нравится смотреть, как девушки, стыдящиеся своих дешёвых платьиц, уходят счастливые, прижимая к груди свёртки с нарядами, которых иначе просто не могли себе позволить. У вас нет ни одного платья, которого вам не было бы жаль для девушки из хорошей, но бедной семьи?
– Но… – растерянно проговорила Лотта, – я никогда не слышала ни о чём подобном. Мне никто никогда такого не рассказывал.
– А сами вы и не спрашивали, – кивнул жрец. – Теперь знаете, дальше дело вашей совести.
Задумавшись, Лотта даже забыла пожаловаться ему на ведьму Голд. Шить рубашки для ублюдков будет, конечно, скучно и противно, но если там бывает даже дочь графа, может быть, там удастся познакомиться с кем-то более… полезным, чем старые гадюки?
Ох, ну побывала она в этом приюте. В небольшой и скромной приёмной не было никого, кроме пожилой послушницы, откровенно обрадовавшейся, когда Лотта выразила желание помочь подкидышам. Её хромая помощница, манерами и взглядом очень похожая на Хаггеш, приволокла штуку дешёвого серого полотна, и сестра-кастелянша спросила, сколько рубашек «её милость» возьмётся сшить. Лотта решительно заявила, что с полдюжины, и спросила про сиру Изабеллу.
– О, сира Изабелла нас просто спасает, – отозвалась кастелянша. – Каждый месяц берёт по три-четыре штуки полотна и заказывает белошвейкам бельё для нашего приюта. Нам бельё, белошвейкам заработок – святая женщина!
– А сама она здесь бывает?
– Была несколько раз, – покивала сестра. – Тогда и решила, что просто обязана нам помогать. Так вам откроить на полдюжины рубашек?
Колоть себе пальцы, сшивая грубое серое полотно совершенно не хотелось, но кастелянша наверняка разболтала бы половине города об отказе, так что Лотта, проклиная себя за глупость, согласилась взять отрез, а вернуть готовые рубашки. «Первый и последний раз, – решила она про себя. – И пусть отец Мартин болтает что ему угодно про благотворительность».
С распродажами вышло не лучше. Нет, приняли Лотту охотно, взяли у неё платье, которое из-за растущего живота уже не сходилось в талии, угостили овсяным печеньем и вином (так себе, куда дешевле и кислее, чем подавалось у Вебера), сердечно поблагодарили и прикололи к платью бумажку с надписью «От сиры Шарлотты из Паучьего Распадка». И всё, знакомиться с нею никто не торопился. Из дома, впрочем, никто её не гнал, и Лотта какое-то время смотрела, как серыми мышками шныряют между вешалками худосочные девицы с тусклыми глазами, но никакой радости от этого не получала. Что пожертвованные платья надо перешивать, да сплошь и рядом так, чтобы спрятать или обойти неотстиранные пятна, видела и она, и мыши. Что атлас потускнел от стирок, а бархат на локтях опять же сплошь и рядом вытерся до самой основы – тоже. Не удивительно, что за её платье мыши чуть не подрались: оно-то было совсем новеньким. Нет, или отец Мартин был… прости Сармендес, не очень умным человеком, или она чего-то не понимала в благотворительности, но дарить ещё одно платье нищебродке, пусть и из первого сословия, Лотта больше не хотела. Она вполне могла надеть его сама после родов – не всех же после них так разносит, как матушку.
Тётушка, впрочем, её похвалила, хоть и посоветовала не усердствовать: всех не оденешь. А шить рубашки для сирот… да, это угодно Канн, но только тогда, когда это не в ущерб собственному ребёнку. Ведь за то время, что «полевой цветочек» потратил на сиротские распашонки, можно было простегать половину одеяльца для своей кровиночки, разве не так? Лотта с облегчением согласилась, что так и есть, и мысленно послала отца Мартина заниматься мужскими делами, а в женские не лезть. И уж его совет потребовать у консорта отчёта по собственному владению… Если только отца попросить, чтобы проверил, не обворовывают ли её. Там же распоряжается веберовский кузен – что им стоило сговориться?
Словом, всё пошло по-старому, только её начала мучить неодолимая изжога. Не помогали ни сборы трав, ни мерзкие слизистые отвары, только яблоки немного спасали, но от них страшно пучило живот, а он и так рос, словно на дрожжах, не позволяя даже обуться без помощи служанки. Из-за непрерывной изжоги Лотта стала раздражительной и нервной, даже тётушки укоряли, что так нельзя и надо хоть немного сдерживаться, а её так и тянуло ответить им что-нибудь в духе ведьмы Голд. Как она там выразилась, когда Лотта рассыпала её сушёные травки? «В рот тебя через задницу?» Не очень понятно, как это, зато ясно, что приличным женщинам такое даже знать не полагается, не то что произносить. Но так хотелось громко и внятно сказать старым гадюкам: «В рот вас всех через задницу! Задрали уже своими нравоучениями!» После этого, конечно, ни о каких приглашениях уже и речи бы не шло, однако временами казалось, что это невеликая плата за удовольствие посмотреть, как тётушки пучат глаза и разевают рты, пытаясь ответить что-то достойное на такое пожелание.
А к Макушке Зимы вернулся мелкий паршивец Рутгер, да не один, а с двумя не менее мерзкими детьми – девчонкой шести-семи лет и мальчишкой чуть постарше. Кто они были такие и зачем их привезли в Излучину, никто, естественно, Лотте не объяснял. Зато теперь они то и дело носились по дому, и их вопли пополам с идиотским смехом звенели, отражаясь от высоких потолков и заставляя Лотту страдальчески кривиться.
«Нет, – думала она, болезненно морщась от крика: „Не догонишь, не догонишь!“ – за неплотно прикрытой дверью, – мой Ад… нет, Эрнест таким не будет. Это будет спокойный и воспитанный мальчик, не то что веберовское отродье…» Конечно, они с братьями тоже любили побегать-поиграть, но даже во дворе замка не позволяли себе поднимать такой шум, только за его оградой. Где отцу их игры точно не помешают.
Она представила себе, как гонится за Норбертом, а он кривляется, оборачиваясь, и кричит: «Не догонишь, не догонишь, дура косолапая!» – а отец в это время въезжает во двор… Она зажмурилась и потрясла головой, отгоняя кошмарное видение.
– Послушайте, – сказала она Веберу за столом, где сидели, несмотря на юный возраст, оба мелких гадёныша, – это невыносимо. Почему эти дети носятся по всему дому и вопят? У меня голова лопается!
Вебер усмехнулся и посмотрел на мальчишку.
– Почему, Карл? – спросил он.
– Потому, дядя, – серьёзно ответил тот, только Лотта ни на миг не верила в серьёзность мелкой пакостной твари, – что после арифметики и чистописания Эрлан всегда отправляет нас выпустить скопившийся в попе скипидар. Он говорит, что иначе у нас мозги закипят и история или землеописание там уже не поместятся. Правда, Эрлан?
– Точно, – кивнул ухмыляющийся нелюдь. – Именно так. Дети бегают, отдыхают от уроков, а потом с новыми силами идут заниматься. Я понимаю, сира, вас это может раздражать, но ведь я всегда отпускаю детишек побегать в одно время. Вы могли бы гулять в саду, пока они носятся. Вам совсем не полезно целыми днями сидеть в своей комнате.
– Спасибо за совет, – прошипела она. – А раньше вы не могли мне это сказать?
– А разве вы не заметили, что дети всегда играют в одно время?
Что она точно заметила, так это что в доме ступить некуда, там непременно окажутся эти несносные дети. Но суффирских мау, видимо, не спрашивают, хотят ли они, чтобы в доме завелись целых три невоспитанных гадёныша.
– Нет, – отрезала она. – У меня такое чувство, будто они сутками скачут по моей постели.
========== Сама себе хозяйка ==========
Мелкую паршивку, оказывается, звали Эрнестина. Лотта, услышав её имя, почувствовала себя обворованной, но делать нечего – следовало придумывать новое имя для сына. Не называть же его Эрнестом после… после этой.
Зима заканчивалась, солнце светило всё ярче и всё дольше, снег начал покрываться ледяной коркой, небо набирало цвет и глубину – Лотта поневоле замечала всё это, гуляя в саду часа по полтора в день, пока бедные сиротки с дикими воплями носились по этажам и лестницам. Сиротки, да. Их матушка, оказывается, овдовев и кое-как выдержав год траура, собралась замуж снова, а её возможный жених не хотел чужих детей в приданое. Узнав об этом из письма Рутгера, Вебер написал отцу, что они с Эрланом рады будут принять племянников в любое время и в любом количестве. Мнением законной супруги о такой мелочи, как двое дикошарых детей, консорт, разумеется, не интересовался. Она историю их появления в доме узнала-то совершенно случайно – услышала, как Вебер хвалит Рутгера за то, что вовремя написал и избавил его племянников от отчима, заранее их невзлюбившего. А вот Лотта этого самого отчима понимала очень хорошо. Если бы её брат собирался жениться на вдове с такими буйными тварями вместо нормальных детей, она бы охрипла, отговаривая его, но постаралась бы убедить.
Солнце пригревало так, что с толстой ветки отломилась, подтаяв, сосулька. Лотта подобрала её и, подумав, сунула в рот. Изжога чуть поутихла от талой воды. «Скорее бы уже», – тоскливо подумала Лотта.
«Скорее бы уже, – повторяла она про себя, как молитву. – Скорее бы…» Избавиться от этого ужасного брюха, избавиться от непрерывной изжоги, избавиться… Охотнее всего она бы избавилась от консорта и стаи мелких тварей, отравлявших ей жизнь своим присутствием в доме, где она и без того была чужой. Может быть, найти Адриана и поговорить с ним? Ведьма Голд откуда-то знала, что таинственная Ночная Семья подрядилась её убить, стало быть, у Гильдии Наёмников есть какие-то связи с этой самой Семьёй? И наёмник вроде Адриана может узнать, как выйти на этих мерзавцев? Или вообще… сделать всё сам? Пообещать ему половину содержания, которое она будет получать по завещанию. А лучше вообще предложить всё-таки обвенчаться после короткого траура: теперь-то она не бесприданница, а владетельница имения. Проклятие с него отец Мартин снял, можно там спокойно жить… а лучше нанять управляющего, а самим оставаться в столице графства… И уже после венчания открыть Адриану тайну отцовства…
