Текст книги "Семейное счастье (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
========== Побег ==========
Погода не подвела: к вечеру наползли тучи, из них хлестанул холодный резкий дождь, а ветер так трепал и гнул деревья в саду, что в замок, наверное, смогли бы пробраться незамеченными даже здоровенные и неповоротливые горные тролли.
Всё было готово уже давно, собранные вещи ждали своего часа – смена белья, немного (очень немного, если честно) денег, кое-какие дорожные мелочи. И бабушкины брачные браслеты. Вообще-то, предполагалось, что они достанутся невесте старшего брата, и Лотта чувствовала себя воровкой, забирая их. Но с другой-то стороны, семье же не придётся выделять ей приданое, а значит, она имеет право хоть на что-то! Хотя бы на браслеты для обряда, который проведёт для них с Адрианом жрец Девяти.
Свечу она не зажигала, и без того зная, где в коридорах можно налететь на углы мебели и где половицы скрипят особенно громко и противно. В почти полной темноте, местами на ощупь, Лотта пробралась в кухню, откуда можно было выйти через низкую и тесную «чёрную» дверь. Кухня была ей знакома не так хорошо, как жилые помещения замка, и Лотта до замирания сердца боялась чем-нибудь звякнуть, споткнувшись или зацепившись одеждой. Она даже плащ несла в руках туго свёрнутым, чтобы точно не задеть полой какую-нибудь кочергу, которая, разумеется, рухнет с грохотом на железный лист перед топкой. В крошечное оконце сквозь старое, мутное и исцарапанное стекло цедился лунный свет, прорывающийся сквозь тучи – полная луна светила и сквозь мерзкую хмарь. Ещё тлели угли на шестке, но в ту сторону Лотта старалась не смотреть, чтобы не плавали пятна в глазах: после темноты спящего замка слепило даже слабое вишнёво-красное сияние. Было очень тихо, только скреблись мыши, да похрапывал дедок-истопник, спящий на широкой скамье у печи. Поэтому дверь, едва её толкнули, так отвратительно и оглушительно-громко завизжала несмазанными петлями, что Лотта обмерла от ужаса, решив, что на этот жуткий скрип сбежится половина прислуги. Однако ничьих шагов слышно не было, только старик сонно пробормотал:
– Данка, закрывай живее дверь, потаскушка, дует…
Лотта выскочила из кухни, захлопнув за собой скрипучую дверь, и мысленно возблагодарила Девятерых и судомойку Данку, которая, оказывается, частенько ночью отлучалась по своим любовным делишкам, раз истопник воспринял скрип двери как досадную обыденность. Она ещё постояла, прислушиваясь, но никакой суматохи слышно не было, и Лотта, пытаясь унять противную дрожь, двинулась прочь.
Уже в закрытом хозяйственном дворике ветер с дождём налетели на Лотту, словно надеялись напугать её и загнать обратно. Нет уж! Она поспешно накинула плащ поверх старомодного, но тёплого и даже всё ещё нарядного костюма для верховой езды, крепко прижала к груди сумку с вещами и торопливо зашлёпала по лужам к калитке в сад. Там у самой стены росла старая груша, такая кривая, что её ствол ложился на каменную кладку. В детстве Лотта вместе с братьями любила по этому стволу забираться на стену, там для неё даже дощечки были прибиты, точно перекладины лесенки. По ним она, скользя и обдирая руки шершавой корой, и вскарабкалась наверх.
Стена была старая, такая же старая, как и сам замок. Взрослого мужчину в каких-никаких доспехах она местами могла и не выдержать, даже под молоденькой девушкой весом с упитанную кошку камни кое-где опасно шатались, кроша рассохшийся с годами раствор. Но Лотте и не надо было расхаживать по стене. Она всего только встала рядом со стволом груши, размотала с талии припасённую заранее верёвку и привязала один конец к толстой ветке. Верёвка тоже была толстая, шершавая и мохнатая, а через каждый локоть длины Лотта навязала на ней узлы, чтобы удобнее было держаться.
Спускаться всё равно было страшно. Дождь хлестал и хлестал, ветер раскачивал дерево и привязанную к нему верёвку, мокрые руки скользили даже по узлам, и раза два Лотта чуть не сорвалась, перехватываясь. Хорошо, хоть в темноте не было видно, где там, внизу, земля, и голова не кружилась. Ну, разве что немного – просто от страха. Вряд ли бы Лотта разбилась насмерть, сорвавшись, однако ногу или ребро сломала бы почти наверняка, а бежать со сломанной ногой…
Спустившись, Лотта в изнеможении села прямо в мокрую жухлую траву. Уже ненужную верёвку мотал ветер, и беглянка с раскаянием подумала о том, что оставляет ворам или кому похуже открытый путь в замок, но убрать её у Лотты не было ни сил, ни возможности. Оставалось только молиться, чтобы никому в такую ночь не пришло в голову лезть к барону с недобрыми намерениями.
Отдышавшись и попытавшись охладить об мокрую траву ободранные ладони, Лотта встала, отряхнула плащ, нашарила сброшенную заранее, ещё до спуска, сумку и побрела к перекрёстку. Ползучий подмаренник путался в ногах, репьи цеплялись за одежду, ветер трепал и рвал пропитавшееся дождевой водой сукно, хлопая полами плаща, точно крыльями усталой птицы, но Лотта упрямо брела по бездорожью. Окрестности замка она знала прекрасно, и никакая непогода не сбила бы её с верного направления.
До условленного перекрёстка она добралась без приключений. Она даже немного поторопилась: Адриана ещё не было. Это слегка разочаровало Лотту, всё-таки она рассчитывала на то, что любимый будет ждать её, а не заставит стоять ночью одну в жутковатом месте (так и лезли в голову байки и легенды о полуночных перекрёстках). Но мало ли что могло его задержать? Она походила в нерешительности туда-сюда. Имело смысл, наверное, двигаться потихоньку в сторону тракта, но если Адриан опоздает не на четверть часа, а больше, он в темноте, щедро разбавленной дождём, может просто не увидеть свою тайную невесту. Решит, что она испугалась, передумала, осталась дома – и вернётся к себе. Чтобы назавтра уехать в столицу графства в одиночку, и уже открыто, ни от кого не прячась.
Лотта вздохнула, поплотнее запахнула плащ, надвинула капюшон до самых бровей и приготовилась ждать. Старательно отгоняя от себя мысли о нечисти, стерегущей беспечных путников на таких вот старых росстанях.
Стук подков по остаткам булыжников заставил её встрепенуться. И напугал, потому что ехали двое-трое… да, из дождевой мути появились три фигуры верховых в блестящих от воды плащах. «Рыбья кожа»… Такой, только очень старый, доставшийся в наследство от деда, имелся у отца. Но только у него, у братьев таких не было. Лотта замерла от ужаса. Это не была погоня из замка! Какие-то чужаки! Что же делать? Спрятаться негде, место открытое. Бежать бесполезно – путаясь в мокрой длинной, хоть и раздвоенной юбке, от всадников не уйдёшь. Не двигаться? Может быть, не заметят или не обратят внимания в темноте? Попробовать напугать, изобразив какую-нибудь ночную тварь? А вдруг они не не из пугливых и попытаются убить, а не сбежать?
Она всё-таки сделала несколько мелких шажков назад, когда всадники поравнялись с нею. Один из них спешился и двинулся к ней, откинув капюшон плаща. Новенького – даже в неверном свете придушенной тучами луны видно было, как по «рыбьей коже» скатывается, не задерживаясь ни на миг, дождевая вода, точно по хорошенько просмолённому дереву.
– Сира Шарлотта, – учтиво кланяясь, проговорил мужчина, и Лотта застонала от бессильной ненависти: её жених, чтоб ему в Бездну живьём провалиться! – Мне очень жаль, но я вынужден вас разочаровать: сир Адриан не придёт.
– Не придёт? – холодея, прошептала она. – Почему? Что… – Она перевела взгляд на вооружённых типов, не торопившихся спешиваться, и почти закричала: – Что вы с ним сделали?!
– Боюсь разочаровать вас ещё больше, – всё так же учтиво, доброжелательно даже ответил мерзавец, – но я дал ему письмо к старосте слободы гномов из Дома Халната. По моему поручительству и под моё обязательство оплатить покупку, – пояснил он, – сир Адриан сможет выбрать себе любые доспехи и оружие. В пределах разумного, конечно. Платить за позолоченную кирасу с сапфирами по груди и плечам я не буду, да сир Адриан и не станет, я думаю, брать такое. Ему нужны настоящие боевые оружие и броня.
– Вы хотите сказать, – начала Лотта, и ей очень хотелось верить, что голос дрожит от негодования, а не от неудержимо накатывающих слёз, – он меня продал за кирасу и меч? Отказался ради нескольких кусков стали?
– Выбирая между славой и любовью, сира, мужчина всегда выберет славу. А сир Адриан полагает, что только отсутствие у него достойного снаряжения стоит между ним и славой одного из лучших рыцарей королевства.
– Я… не верю вам, – сипло прошептала она. – Вы как-то помешали ему встретиться со мной. Он бы никогда так не поступил, я знаю. Вы удерживаете его силой?
Мужчина вздохнул.
– Пошлите ему завтра письмо, – сказал он. – С самого утра. Пусть он сам приедет в замок и и сам объяснится с вами. А теперь давайте я вас отвезу к вашему отцу.
Лотта опустила голову. Почему-то именно этот вздох и безнадёжный голос жениха убедили её в том, что всё им сказанное – правда, и Адриан предал её. Продал за снаряжение, достойное настоящего рыцаря. А раз так, жизнь потеряла всякий смысл. Вернут её к отцу или она умрёт тут под дождём, простудившись – какая разница?
Она равнодушно позволила подсадить себя на лошадь, так же равнодушно восприняла тепло чужого тела за спиной и кольцо рук, поневоле охвативших её, чтобы взять поводья. Она только вяло порадовалась тому, что на ней раздвоенная юбка, и потому не надо сидеть боком, почти на коленях у всадника. И так же вяло позлорадствовала, что её мокрая одежда прижимается к животу и бёдрам мужчины, прикрывшего её своим непромокаемым плащом – мокрая, холодная, мерзкая… Пусть помучается… покупатель…
========== Свадьба ==========
Отец разговаривал с ненавистным ткачом, демонстративно игнорируя дочь, словно её вообще не было в карете. Грядущей свадьбы разговор не касался, да и не предполагалось никакой свадьбы – так, очень скромная церемония, не привлекающая к себе лишнего внимания. Говорили о налогах и ценах, о возможностях очередной войны с Краснолесьем, ещё о каких-то вещах, которые мужчины считают важными и значительными. Лотта толком и не слушала. Отец вёз её в столицу графства, чтобы законным образом продать богатому простолюдину в обмен на выкуп земель из залога – только это имело значение.
Про то, что Адриан точно так же продал любовь к ней, Лотта приказала себе забыть. Раз продал, значит, не так уж и любил. Или не любил вообще, а морочил голову дурочке-бесприданнице, как матушка сказала. Ещё вопрос, – возмущалась она, расхаживая по спальне дочери, где та была заперта до самого отъезда, – женился ли бы. А то началось бы: «не сейчас», «попозже», «пока нет возможности» и прочие мужские штучки, когда они, мужчины, то есть, увиливают от своих обязательств. А потом оглянуться не успеешь – на руках у тебя непризнанный бастард, денег нет, мужа нет, идти некуда… или ты думаешь, отец принял бы тебя обратно с ребёнком от нищего безземельного дворянчика, брату которого законных бы племянников прокормить, не то что ублюдка?
Лотта стояла, уставившись в пол. Сказать ей было нечего, кроме: «Я его ненавижу!» Не Адриана, понятно – при мыслях о нём становилось так больно, что ясно было: не удастся ей забыть своего предателя. Ненавидела она того ремесленника, который вздумал жениться на девице из первого сословия, да не просто на дворянке, а на дочери барона Медных Холмов! И как только отец мог согласиться на такой брак? Подумаешь, денег тот давал! Она не овца и не породистая собака, чтобы её продавать! Её бесконечно возмутило и обидело, когда Валентин с порога её комнаты швырнул ей на кровать ту самую верёвку и, глядя мимо сестры, процедил: «Отец сказал, лучше бы ты на ней повесилась. Твоё счастье, что Вебер не отказался от брака и вообще не стал устраивать скандал». Вот так. Даже родные братья рады сбыть её с рук. Может, действительно стоило повеситься? Никому она не нужна, никто её не любит… Даже матушка закончила её отчитывать и ушла, очень недовольная тем, что дочь ни в чём не раскаивается и прощения просить не собирается.
Так она и просидела почти четыре дня одна-одинёшенька, только поесть ей приносили утром и вечером. Однако о побеге, как поняла Лотта, не пронюхала даже пронырливая Анна, а уж та откуда-то всегда знала всё, нечего и говорить про встречи своей юной хозяйки с младшим соседским сынком. Заплатить наглой твари за молчание было нечем, приходилось давать ей кое-какие поблажки, совершенно незаслуженные. Но даже она была уверена, что Лотту заперли просто из-за того, что она отказывалась замуж выходить по-хорошему. «И чего вы упрямитесь, ваша милость? – изумлялась Анна. – Господин Вебер не старый ещё, собой не урод, обхождения тонкого, куда там вашему нищеброду! А уж одевать вас как будет – вся городская родня от зависти удавится…» Лотта вяло огрызалась, не рискуя, впрочем, злить служанку всерьёз – мало ли, что та могла сболтнуть отцу.
А потом её посадили в гномьей работы карету на пружинных рессорах, напротив сели отец и, Девятеро прости, жених. Пара породистых гнедых легко покатила мягко покачивающийся возок, мужчины заговорили о важных – о, безусловно, государственной важности! – делах, а Лотта просто молча смотрела в окно. Хотя на что там было смотреть? Все окрестности замка были ею в своё время изучены до последней кротовьей норы, потому что с тремя братьями остаётся или расти таким же сорванцом, или скучать в одиночестве. Было тоскливо, хотелось плакать, но разумеется, об этом и речи быть не могло. В конце концов, она просто уснула и проспала почти половину пути до первого трактира.
В Излучине Светлой Вебер снял для них с отцом роскошный номер из двух спален и гостиной между ними. Отец, как показалось Лотте, охотно запер бы её и на постоялом дворе, но в первое же утро за нею явилась сурового вида сухопарая женщина, одетая как состоятельная простолюдинка, и передала его милости барону нижайшую просьбу господина Вебера отпустить сиру Шарлотту по лавкам и мастерским. Сопровождать сиру будет она, Гризельда, управительница господина Вебера, а чтобы не случилось чего, он приставил к ним охрану. Тоже женщину, ваша милость, так что никаких глупых сплетен и слухов не последует. А его милость барона господин Вебер просит прибыть в ратушу сразу после завтрака, если только у того нет каких-либо более важных дел.
На первую просьбу отец, кажется, собирался ответить отказом, но управительница явно ему понравилась – вот уж кто наверняка и прислугу держит в крепком сухом кулачке, и своё место знает. Так что он, хоть и с неохотой, согласился отпустить дочь, даром что она никакой прогулки, да ещё и по лавкам, не заслужила. А на вторую просьбу ответил, что в Излучину для того и приехал, чтобы заниматься делами, и в ратушу прибудет примерно через час.
У Лотты, честно сказать, не было никакого настроения гулять, но её согласия никто не спрашивал. Ей было велено одеваться и идти с… как тебя, милочка? Гризельда?.. идти с Гризельдой.
Идти, впрочем, не пришлось – во дворе ждала щегольская лёгкая коляска, возле которой скучала рослая и плечистая, куда там иному мужчине, девица орочьих кровей. По случаю солнечной, хоть и прохладной погоды кожаный верх был опущен, но Лотта потребовала его поднять.
– Да ведь вы так города толком не увидите, – удивилась орочья полукровка, или кто она там была.
– Ну и пусть, – буркнула Лотта. Плащ ей высушили и отчистили от грязи и колючек, но всё равно он выглядел старым, линялым и вообще нищенским на фоне дорогой и нарядной коляски. Лучше уж пусть смотрят на крылья из отстроченной мягкой кожи, чем на девицу, нервно кутающуюся в кусок облезлого сукна.
– Тогда, – сказала управительница, переглянувшись с охранницей, – едем сразу к госпоже Лукреции.
– Ладно, – сказала та, пожимая плечами, так что тусклые блики метнулись туда-сюда по пластинам матовой чернёной брони (Лотте сразу подумалось, что за такую Адриан не то что невесту – родную сестру бы продал). – К портнихе – так к портнихе. Эй, малый, садись, подкину, а то далёко бежать-то.
На козлы тут же белкой взлетел конопатый мальчишка, а сама полукровка подсадила сперва Лотту, потом – гораздо почтительнее, вот мерзавка! – управительницу, подняла верх, села на козлы сама, и коляска тронулась.
Гризельда попыталась завязать с её милостью разговор о скором переезде, но Лотта угрюмо отмалчивалась, и управительница наконец отстала от неё. «Наябедничает своему хозяину, – неприязненно подумала Лотта. – Ну и пусть».
Ехать было недалеко, в сущности, и пешком могли дойти. Охранница остановила лошадей напротив мастерской с иглой и катушкой ниток на вывеске, конопатый мальчишка соскользнул было с козел, но управительница сказала ему: «А забеги-ка ещё и к башмачнику, пусть пришлёт кого-нибудь сюда». – «Ага, – ответил конопатый. – Только тогда уж и к чулочнику, поди?» – «Умница, – одобрила Гризельда. – А потом к хозяину бегом. Успеешь?» – «А то!» – важно ответил мальчишка и умчался, только пятки сверкали. Новенькими крепкими подмётками сверкали – этому Веберу что, совсем деньги девать некуда? Так посыльного одевать!
В мастерской Лотту облили было презрительным взглядом, но тут хозяйка увидела Гризельду и немедленно расплылась в сладчайшей улыбке.
– А, так вы нам привезли невесту господина Вебера! – сладким голоском пропела она. – Прошу вас, сира, прошу, проходите вот сюда. Девушки! Кто-нибудь, бокал вина для сиры Шарлотты и мерную ленту мне!
В другое время и по другому поводу Лотта искренне насладилась бы поднявшимся переполохом. Её раздели до сорочки, сняли множество самых неожиданных мерок, а потом начали таскать и прикладывать к ней, драпируя по фигуре, один отрез за другим: голубой атлас, густо-синий бархат, васильковый шёлк с вытканными по нему цветами – всё к синим глазам. Хозяйка порхала вокруг Лотты упитанной феечкой и щебетала:
– Ткани мы берём напрямую у Веберов, сира, так что не сомневайтесь, всё отменное, ничего не полиняет, не расползётся… Будете носить, пока не надоест. А как надоест, – она игриво подмигнула Лотте, – трясите супруга. Для чего ещё нужны мужья, как не баловать молодых красавиц?.. А вот это не пойдёт, нет – слишком кожа и волосы светлые… Тогда вот так, да? Взгляните, сира, прямо под ваши косы!
Слушать про Веберов было тошно. Ещё тошнее было понимать, что приди Лотта сюда просто как дочь барона Николаса, ей бы и половины такого внимания не перепало, а вот вокруг невесты какого-то ремесленника пляшет половина швей и служанок. Потом прибежал белобрысый недомерок и попросил у госпожи Лукреции её заказчицу на минуточку – только мерку с ножки снять, чтобы ей, сире Шарлотте, не трудиться и к мастеру Карелу не заходить. А его мерки, высунув от усердия кончик языка, переписывала ещё какая-то девица, попросившая потом госпожу Лукрецию поделиться снятыми размерами, чтобы сиру не беспокоить по пустякам. Просьбы хозяйке, судя по её лицу, не слишком нравились, но и ссориться с посыльными она не хотела – башмачник с чулочником портнихе не соперники, наоборот, всегда можно порекомендовать друг друга заказчикам.
В общем, и без того недовольная, Лотта быстро от всей этой суеты устала и, освободившись из цепких ручек госпожи Лукреции, велела везти себя обратно на постоялый двор.
– Как скажете, – очень уж легко согласилась полукровка, и получасом позже Лотта свалилась в изнеможении на постель.
– Ненавижу! – сказала она, врезав кулаком по подушке. – Ненавижу, ненавижу!
Удары вязли в пуховой мякоти, не давая никакой разрядки. Лотта помолотила подушку ещё немного и разрыдалась. Ну, вот за что ей всё это?
Церемония была короткой и деловой. Отец надел на Вебера массивные серебряные браслеты (что-то царапнуло в этом Лотту, но она не поняла, что именно). Важный и толстый старик, очень похожий на Вебера лицом, застегнул на запястьях Лотты браслеты из ажурных золотых звеньев, украшенных какими-то мелкими ярко-синими камешками (разбираться в драгоценностях, увы, Лотте научиться было негде). Жрец соединил руки новобрачных и объявил их супругами отныне и навеки. И все, включая двоих незнакомых Лотте типов, исполнявших роли свидетелей, отправились в дом Вебера.
Обед был чудовищно, по мнению Лотты, обильным – гости из каждой перемены и половины не съедали. А ещё слева и справа от сменявшихся тарелок лежало столько приборов… Матушка учила Лотту этикету, разумеется, но подобный ужас на столах появлялся только по праздникам. Теперь предстояло матушкины уроки срочно вспоминать, чтобы не позориться. Впрочем, аппетита у новобрачной всё равно не было, и она только вяло ковыряла еду, чем бы та ни была. Честно говоря, она боялась. Очень. Радовало только, что до ночи ещё далеко… и очень хотелось попытаться сбежать снова, чтобы не терпеть мерзких прикосновений теперь уже супруга.
Из-за стола она отпросилась в свою (да, теперь свою) комнату. Она в самом деле устала, перенервничав, но едва она успела сменить белый атласный наряд на что-то попроще, к ней без стука вошёл отец.
– Что ж, – сказал он, разглядывая её так, словно видел впервые, – свой долг перед семьёй ты всё-таки выполнила. У нас по-прежнему есть долги, но теперь хотя бы нам на шею не посадят казначейских пиявок, которые нас добили бы, высосав всю кровь. Думаю, со временем твои мать и братья смогут навестить тебя и твоего консорта…
– Консорта? – изумлённо вскинулась Лотта.
– Если бы ты не вынудила меня обойтись с тобой так сурово, – холодно ответил отец, – я бы давно уже сказал тебе, что по брачному договору ты становишься владетельницей Паучьего Распадка, а Пол Вебер – твоим консортом. Но тебе вздумалось показать характер, когда у тебя не было на это никаких прав, и я не стал посвящать тебя в подробности твоего договора.
– Значит, – медленно проговорила Лотта, переваривая неожиданную весть, – в нашем браке я выше по положению?
Отец насмешливо посмотрел на неё.
– Ты моя дочь… в чём я, признаюсь, готов усомниться. За тобой двадцать семь поколений баронов Медных Холмов, а тебе нужна убогая деревенька, чтобы чувствовать себя выше разбогатевшего ткача? Я разочарован в тебе. Что же до твоего положения в браке – да, формально ты старшая. Но боюсь, тебе придётся хорошо потрудиться, чтобы донести эту мысль до своего консорта. Ты можешь многого требовать, однако будут ли тебя слушать?
Лотта упрямо вздёрнула подбородок.
– Будут, – убеждённо сказала она. – Заставлю!
– Ну-ну, – хмыкнул отец. Он вдруг сощурился и спросил: – Надеюсь, твой побег накануне свадьбы был единственной твоей глупостью?
Лотта похолодела.
– Я не понимаю, о чём вы? – пробормотала она, нервно кутаясь в шелковистую шаль с длинными кистями.
– Вот как? – в сомнении спросил он. – Очень надеюсь, что даже не понимаешь. Вебер приложил все силы к тому, чтобы избежать скандала, связанного с твоей дурацкой выходкой. Сомневаюсь, что он захочет замять скандал более… пикантного свойства. Тебе нечего мне сказать?
– Нет, – буркнула Лотта, угрюмо отводя глаза. – И я не считаю возможным обсуждать это с вами.
– Вот как? – повторил отец. – Что ж. Не хотелось бы, чтобы завтра утром ко мне ворвался взбешённый супруг, вынужденный довольствоваться объедками с чужого стола.
Он вышел, а Лотта заметалась по своей миленькой и уютной комнате. Хотелось ломать и крушить, швырять безделушки, пинать подушки и пуфики, разбить сказочно дорогое, в полный рост зеркало… бежать из этой нарядной мышеловки – или умереть.
Нет. Нет-нет-нет. Надо взять себя в руки. Что она в самом-то деле? Это всего только богатый, но ткач. Раздобревший, разжиревший ремесленник, и пусть даже на его деньги были куплены все её обновки, это не делает его ровней дочери барона! И в этом браке он всего лишь её консорт. Племенной жеребец, который обеспечит ей наследников для Паучьего… как там его? Лога, что ли? Фу, какое мерзкое название! Надо будет переименовать. Что для этого нужно, интересно? Дозволение графа?
За огромным, в половину стены окном уже налился густой непроглядной синевой поздний осенний вечер, а новобрачный не спешил выполнять супружеский долг. Лотту это, разумеется, не печалило, но хотелось уже какой-то определённости. К тому времени, как Вебер явился в спальню супруги, она готова была идти искать его по всему дому. Немаленькому, надо сказать.
– Отец сказал, что вы мой консорт, – начала она, неприязненно глядя, как он снимает какое-то свободное, без всякой застёжки, на одном поясе державшееся одеяние и расстёгивает мелкие агатовые пуговки на рубашке.
– Это что-то меняет? – равнодушно-вежливо спросил он, выпутываясь из рубашки, которую надо было снимать через голову.
Рубашка сниматься не хотела, потому что влажное полотно липло к телу, и глядя на мокрые волосы супруга, Лотта с опозданием сообразила, что надо было и ей потребовать горячей воды, чтобы умыться. И вообще, смотреть на Вебера было неприятно: слишком массивный, слишком волосатый, слишком… Она отогнала некстати пришедшее в голову “мужчина”. По отношению к Адриану это казалось нечестным.
– Это значит, что в нашем браке я старше вас по положению, – нетерпеливо заявила Лотта.
– И в чём это будет выражаться?
От такого вопроса она растерялась. Она была уверена, что Вебер заспорит или попытается высмеять её, а вот так спросить, в чём её старшинство будет выражаться…
– Разве это не значит, что вы должны меня слушаться?
– В чём? – Кажется, вопросы он мог задавать бесконечно! – Вы будете решать, как мне вести переговоры с гномами? Командовать прислугой вместо госпожи Гризельды? Пытаться восстановить почти заброшенную деревеньку вместо моего кузена? Что вы умеете и знаете такого, чтобы быть главой семьи? Я с шести лет поработал на всех станках нашего предприятия, посидел на всех местах в конторе, с пятнадцати помогаю отцу освоиться в этом городе… В чём я должен слушаться вас?
– Для начала я хочу дать другое название нашему владению!
– У вас есть на это деньги?
– Они есть у вас!
– Есть, – кивнул он. – Но это мои деньги, и я сам решаю, как ими распорядиться. А название Паучий Распадок идеально подходит для герба с паутиной, растянутой на ткацком станке.
– Но ведь это моё владение! – запальчиво воскликнула Лотта. – И мне решать…
– Сира Шарлотта, – сказал Вебер, насмешливо глядя на неё, – завтра утром я предъявлю вам купчую, где чёрным по белому написано, что на ваше имя приобретено владение под названием Паучий Распадок. Хотите его переименовать? Начинайте копить деньги, откладывая из тех, что я буду выделять на ваше содержание. Я достаточно много оставил их в графской канцелярии. В ущерб многим действительно важным делам. Ложитесь уже, поговорим завтра.
Она попятилась, судорожно комкая шаль на груди. Находиться в одной комнате с голым мужчиной было… отвратительно. Лечь с ним в одну постель – немыслимо.
– Сорочку можете оставить, раз уж вас вдруг одолела стыдливость, – пожимая плечами, сказал Вебер.
– Одолела? – выдохнула Лотта.
– Сир Адриан любезно просветил меня в том, что цветок свой вы подарили ему, – с прежней равнодушной вежливостью ответил Вебер. – Могу только посочувствовать вам, сира: стать женщиной усилиями самовлюблённого неумехи… боюсь, он испортил вам всё впечатление о плотской любви.
– Он вовсе не самовлюблённый неумеха! – вознегодовала Лотта. – И вообще, откуда вам знать…
Вместо ответа Вебер подошёл к ней вплотную. Лотта с постыдным визгом шарахнулась от него. Она готова была завопить, чтобы он не смел прикасаться к ней, но он вдруг махнул рукой, лёг к самой стене и сказал:
– Когда устанете метаться по комнате, ляжете рядом. Или спите в кресле – как знаете. Ни сил, ни желания нет разбираться с вашими страхами и капризами.
– Прекрасно, – сказала Лотта дрожащим голосом. – Так и поступлю.
Она в самом деле села в кресло у окна и сидела там, слушая сонное сопение супруга. Кресло было удобным, но спать в нём всё-таки было невозможно – затекала шея, уставали руки, которые Лотта то складывала на груди, то вытягивала по подлокотникам, онемела… поясница и ниже. Гордость ещё какое-то время боролась с желанием поспать по-человечески, но наконец сдалась: Лотта легла с краешку, стараясь держаться как можно дальше от супруга (что, в общем, было совсем не сложно – между ними легко поместились бы ещё двое) и провалилась в сон.
========== Новый дом ==========
Утром Лотта проснулась в одиночестве. Чувствовала она себя разбитой и вялой: всё-таки спать одетой – не лучший способ отдохнуть. Следовало, конечно, порадоваться тому, что волосатое животное не тянуло к ней свои потные лапы, но в глубине души Лотта чувствовала себя разочарованной. Этот… Вебер так легко отказался от малейшей попытки получить с неё супружеский долг, словно она была старой морщинистой каргой без зубов и с обвислой грудью. Словно даже для удовлетворения похоти она ему была не нужна. Это было обидно и даже возмутительно, но и требовать от него, чтобы не уклонялся от обязанностей консорта было бы глупо – после того, как сама она легла спать, не раздеваясь.
Послонявшись бесцельно по комнате туда-сюда, Лотта заметила наконец шнурок у изголовья кровати. Как она вчера умудрилась его проглядеть? Над кроватью даже балдахина не было, только зачем-то с потолка на изящных плетёных цепочках свисала над самыми подушками бронзовая лампа. Вебер вчера не потребовал её зажечь, горели только свечи в нескольких шандалах. Зачем в постели яркий свет? Неужели… о Девятеро, он что, любит смотреть? Мерзость какая!
Она подёргала шнурок. Ничего не услышала и дёрнула так, что чуть не оборвала, наверное. В замке ничего подобного не имелось, вызывать в свою комнату было некого – никто не бездельничал, сидя в ожидании звонка. Тут, наверное, служанки тоже мели полы, вытирали пыль, собирали огарки, раз никто не торопился на вызов. У этой… как её? Зельды?.. вряд ли кто-то отлынивает от работы. Глаза как у ястреба, даже Лотте было немного не по себе, когда та, помогая одеться к брачной церемонии, окинула её пронзительным взглядом. Так что даже показалось, будто управительница знает и про Адриана, и вообще…
– Доброго вам утречка, вашмилсть, – объявила, влетая в комнату, разбитная конопатая девица (сестра посыльного, что ли?). – Вы в другой раз так не трезвоньте, будьте милосердны. Это у вас тут ничегошеньки не слышно, а у меня такой благовест поднялся, точно я на колокольне с пономарём обжимаюсь да в верёвках запуталась. Вам небось ванну принять хочется? Пойдёмте, провожу.
От такого напора Лотта слегка растерялась и позволила себя утащить чуть ли не под руку. Рыжая продолжала трещать:
– Звать меня Олеандра, вы не смейтесь только. Это мне господин Вебер-старший имя давал, а у него в молодости была, видать, зазноба с таким имечком. А матушка что? За такой подарок к имянаречению она бы хоть на Рыжуху согласилась. Он, господин Вебер-то, замуж её выдал и приданого отвалил аж полсотни золотых. Шутил, дескать, золото к золоту, так матушка говорила. Сынок его, супруг-то ваш, иной раз в добром расположении Хризостратой меня кличет… вот тут, по левую руку, как раз его спальня, а напротив, стало быть, господина Эрлана. – Лотта хотела было спросить, кто он такой, этот Эрлан, но служанка не давала и слова вставить. – А вон та комнатка – племянника ихнего. А вон эти все – гостевые, в крайней отец супруга вашего, господин Вебер-старший гостевать изволит. Так-то он из Горючего Камня родом, много лет здесь жил, потом все дела сыну оставил, а сам домой вернулся, на свадьбу только приехал. Вот. А ванны-то – вон они.
