Текст книги "Семейное счастье (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– Ну, так скажите Хаггеш, что хотите прокатиться, меня-то зачем дёргать? – нелюбезно спросил Вебер, явно прослушав половину, потому что считал что-то по длинному списку. Пальцы, поросшие рыжеватыми волосками, так и летали, с невообразимой быстротой гоняя шарики абака по проволочным дорожкам.
– Я еду в Паучий Распадок, – хмурясь, повторила она. – Вы хотите, чтобы я ехала туда в коляске?
Вебер страдальчески поморщился, заложил было свой список линейкой, потом махнул рукой, проворчав: «Всё равно считать заново».
– Сядьте, – сказал… да чуть ли не приказал он, указывая ей на знакомое кресло в углу. – С какой радости вам приспичило ехать в Паучий Распадок? Виктор обещал мне, что к следующему лету там будет скромный, но приличный домик, светлый и удобный, и без всяких проклятий. А кузену своему я верю как себе, он меня ещё ни разу не подводил. Хотите посмотреть, как там дела? Всё в порядке, слово даю. Пожарище уже засыпали, новый дом будет чуть в стороне, даже подвал выкопали заново.
– Это… – Она задержала дыхание, словно нырять собралась, и быстро выпалила: – Это из-за ребёнка.
– Прятаться в деревне из-за ребёнка, словно вы непризнанного бастарда рожать собрались? – удивился он. – Да Девятеро с вами, сира. Милостью Канн столько семимесячных младенцев рождается крупнее и здоровее доношенных… – Вебер откровенно усмехнулся. – Ну, вам повезёт так же. Посплетничают тётушки немного, да и уймутся. Или, – он вдруг сощурился, и в глазах загорелся точно такой же, как у племянника, недобрый огонёк, – вы мне не верите? Я ведь вроде бы ясно сказал, сира, что первенец бесполезен для Веберов, и мне всё равно, кто вам его зачал. А я, знаете ли, не привык, чтобы в моих словах сомневались.
Как её консорт злится, Лотте видеть ещё не доводилось. Попятившись под его взглядом (ни в какое кресло она садиться не стала, разумеется – не хватало ещё слушаться какого-то ремесленника), она запоздало подумала, что обошлась бы и без такого знания. А вдруг он… вдруг он ударит её? Ткач же, что с него взять? Он, впрочем, очень быстро справился с собой и стал привычно, знакомо безразлично-вежлив.
– Вы никуда не едете, – сухо сказал он. – Остаётесь в Излучине, выполняете все предписания целителя, много гуляете, хорошо кушаете, спокойно спите… К Излому Весны, если я правильно посчитал, у вас родится ребёнок. Месяца через два после этого госпожа Голд подберёт вам какой-нибудь амулет от дурных болезней и ненужных зачатий. Надеюсь, на эти два месяца вам хватит ума не влипать в истории, тем более что для вас это будет просто смертельно опасно. Роженицу сорок дней могила ждёт, слышали, наверное. А с амулетом и оставив наследника для владения – творите уже что хотите. Помолчите, я скажу всё, что хотел! – повысил голос он, и Лотта не рискнула перебивать его возмущённым: «Я что, дура по-вашему?» – Ребёнку я найму кормилицу, потом гувернантку. За свой счёт, не беспокойтесь, из содержания вычитать не буду. Останетесь вы с ним или с нею, опять-таки ваше дело, но растить дитя буду я. Вам я, уж простите, доверять окончательно перестал. Поедет она, беременная, в хибарке ютиться и рожать под кустом! – Он фыркнул, точно кот, потом отрезал: – А теперь извините, у меня много дел.
И Лотта оказалась за дверью раньше, чем поняла, как это получилось. Вернее, получалось, что её просто выставили. Выкинули вон, как надоедливую кошку! Она в сердцах пнула дверь и пошла к себе. Да можно ли вообще как-то разговаривать с этим человеком?
***
Снег лёг как-то разом, вопреки расхожему мнению, что на сухую землю он якобы не ложится. Грязь прихватило, припорошило, отец и племянник Вебера уехали, сам Вебер домой являлся только к ужину, замотанный и злой, а с Эрланом у Лотты отношения не задались с самого начала…
От удушающей скуки в почти пустом доме спасали только приглашения к дальним родственникам и их знакомым. Ни о каких приёмах и танцах речи не было – тихие, почти семейные вечера с разговорами и рукоделием: Лотта, повздыхав, взялась сама шить распашонки и обвязывать края пелёнок тонким крючком. Тётушки такое поведение одобрили безоговорочно, хотя и удивились, что безмерно богатый ткач не заказал целый ворох приданого у белошвеек. Лотта, покраснев, соврала, будто хочет сама приготовить всё необходимое. На самом деле она уже просто не знала, чем себя занять.
Дни становились всё короче, ночи – темнее и холоднее, снег и не думал таять; любимой темой для горожан стала необычно ранняя зима. Сильных морозов и снегопадов не было, но город заметало и заметало понемногу, так что задолго до Солнцеворота мостовые заровняло белыми дорожками. Лотту ждал очередной ворох обновок от портнихи и сапожника, но в последнее время даже бирюзовый бархатный плащ, отделанный лисьим мехом, не способен был её обрадовать. Город побелел, а настроение оставалось серым.
Лотта вышла из храма Канн. Полуорчиха Хаггеш ждала её снаружи. Завидев супругу нанимателя, она вытащила из коляски меховую полость и хорошенько встряхнула её – лёгкий снежок танцевал в воздухе со вчерашнего вечера, и пока Лотта молилась, ветром его намело внутрь.
Она уже собиралась садиться в коляску, когда совсем рядом раздался дружный хохот – грубый мужской и визгливый женский. Лотта вздрогнула.
– Да наёмники гуляют, – успокаивающе сказала охранница, придерживая дверцу. – Не то с утра начали, не то с вечера остановиться не могут. Вон, актрисулек наняли да пошли по кабакам.
Лотта кивнула и уже хотела встать на подножку, когда её окликнули. Она обернулась, чувствуя, как замерло и тут же бешено забилось сердце. Потому что отделившись от компании таких же подвыпивших молодцов, к ней шёл Адриан. До сих пор любимый предатель брёл, слегка пошатываясь, а за его локоть крепко уцепилась размалёванная девица с непокрытой головой. В тёмных волосах, припорошённых снегом, ярко алел цветок, сшитый из бархатных лоскутков, и так же алели пухлые губы – чем актрисы их так красят, что видно даже с последних рядов?
– Лотта, какая встреча! – провозгласил Адриан. – А тебя и не узнать: поправилась, похорошела… приоделась, я гляжу. Ну-ну, Ирма, не ревнуй, – снисходительно проговорил он, хотя темноволосая Ирма смотрела на Лотту разве что с лёгким любопытством. – Она мне как сестра была, вместе, можно сказать, выросли. Правда, милая?
Лотта смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Побег в дождливую ночь, четыре дня взаперти, брак с ненавистным мужчиной, известие о беременности, унизительные требования консорта… да, как сестра.
– Хороший был заказ? – миролюбиво, но тесня потихоньку Лотту к себе за спину, спросила Хаггеш.
– Не то слово, – хохотнул Адриан. – Господин Вебер нанимал нас выжечь паучьи гнёзда в лесу. Уже, видишь ли, стало морозно, и твари уснули, а снегу пока немного, и к ним нетрудно подобраться.
– Отличная работа, – одобрила охранница.
– Да не бойся ты, – сказал ей Адриан, – я сире Лотте никакого зла не желаю и не обижу, совсем наоборот. Дай ей Девятеро всяческого счастья, вот. С таким-то мужем, в шелках да в бархате совсем не то что с нищебродом, верно? Ну, и… здоровья вам обоим. И богатства. И чего там ещё полагается?
– Детей побольше? – подсказала Ирма.
– Точно, – обрадовался он. – Детей, да. Идём, идём, сейчас, – заорал он кому-то из приятелей. – Лотта, я бы тебя поцеловал… по-братски, в щёчку, но тут народу много шляется, не так поймут, супругу донесут и всё переврут, верно? Так что… Иду я, иду!
Он махнул рукой, его занесло, но опытная девица успела развернуть его так, чтобы он удержался на ногах. Она бросила на Лотту сочувственный взгляд через плечо и почти утащила своего кавалера к поджидающей его компании наёмников.
Лотта не помня себя забралась в коляску. Хаггеш укрыла ей ноги полостью, но Лотта, скорчившись, натянула холодный жёсткий мех чуть ли не до подбородка, спасаясь от мелкого противного озноба.
– Испугались, что ли, ваша милость? – спросила Хаггеш удивлённо. – Не тронул бы он вас, разве что под ноги бы свалился да толкнул невзначай. Я потому и прикрывала, чтоб дурак пьяный не задел. Долго ли ребёночку повредить…
– Поехали, – оборвала её Лотта. – Холодно.
– Как скажете, – пожимая плечами, отозвалась охранница, и они поехали в дом Эрлана, который Лотта так и не привыкла считать своим.
========== Солнцеворот ==========
К Солнцевороту в город приехали родители и младший брат. Валентин остался на праздники полновластным владетелем замка и окрестностей: матушка обмолвилась, что после свадьбы старшего сына отец собирается передать все дела ему – всё-таки нелегко в шестьдесят с лишним лет тянуть на себе целое баронство. Лотта вспомнила брошенную в неё верёвку и равнодушно кивнула. Предательства старшего брата она так и не простила.
Остановились родственники в гостинице, но матушка с Норбертом, разумеется, в первый же день явились проведать Лотту. Консорта своего та по-прежнему не видела целыми днями, он, бывало, даже обедал где-то вне дома, и гостей принимать пришлось его любовнику.
– Ого, – сказал Норберт, оглядывая с порога комнату Лотты, – сестрица, а у твоего супруга нет родственников или знакомых, которым нужен молодой и красивый сын барона Медных Холмов в мужья? Мне поместьице с двумя яблонями, им карету с гербом – честный обмен, правда?
– Норберт! – шокировано сказала мать.
Тот только плечами пожал:
– А вдруг у меня нет способностей, с которыми берут в паладины Пути? Лучше уж жениться на дочке честолюбивого шорника, чем идти в послушники.
– Вы хотите стать паладином ордена Пути? – то ли правда заинтересовался, то ли из вежливости спросил Эрлан.
Норберт покривился.
– Не очень, – сказал он, вызвав у матери негодующий вздох. – Но кому я нужен в замке? Места’ у нас, благодарение Девяти, спокойные, не пограничье какое-нибудь, так что батюшкины вассалы с разбойниками и сами управляются. Для меня в замке настоящего дела нет. Но на службу королю меня отправлять – снова земли закладывать, а орден Пути примет и так.
– Орден Пути принимает хоть голых и босых, но только тех, у кого есть способности к борьбе с тёмной магией, – возразил Эрлан. – Сира баронесса, вы позволите показать кое-что вашему сыну?
Та чуть замешкалась, не зная, можно ли отпустить подростка с практически незнакомым взрослым мужчиной, да ещё и с явной примесью распутной эльфийской крови.
– А вы пока посекретничаете с дочерью, – с милой улыбочкой прибавил Эрлан, и матушка нехотя кивнула.
– Как ты тут, милая? – спросила она, едва они остались вдвоём.
– Никак, – горько сказала Лотта. – Хозяйством тут заправляет старая грымза Гризельда, меня и в грош никто не ставит, даже мальчишка-посыльный. Им платит господин Вебер, – передразнила она конюха, которому сделала было замечание, что лошадь плохо вычищена, – а он всем доволен. Он домой возвращается чуть ли не к ночи, спит уже на ходу – разумеется, он всем доволен.
– А, – непонятно оживилась мать. – Это его новое здание мастерской, куда ему гномы ставят какие-то свои устройства… Что-то они такое придумали делать с бумагой*, отчего она становится похожей на шёлк, но стоʼит всё-таки как бумага. Ну, почти.
– Да? – равнодушно переспросила Лотта.
– Ты не знала? Об этом же весь город говорит.
– Матушка! Ну, какое мне дело до ткацких станков моего консорта?!
Та помолчала, потом проговорила с тяжким вздохом:
– Николас прав, я тебя безбожно разбаловала. Я знала, что тебе придётся выходить замуж за кого-то, кто поправит наши дела, и мне хотелось, чтобы хоть о юности у тебя остались светлые воспоминания. Видимо, я дала тебе слишком много воли. – Лотта упрямо вздёрнула подбородок, но матушка, скользнув взглядом по свободному домашнему платью, спросила: – Мне сказали, сир Адриан в Излучине. Он знает?
– О чём?
– Что отец – он?
Лотта мотнула головой, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
– Вебер знает, – сдавленным шёпотом сказала она. – Но ему всё равно.
– Мужчинам это не бывает всё равно, – опять вздохнула мать. – Но он будет молчать, ему не нужны скандалы – это же удар по его репутации. Только не вздумай признаться сиру Адриану. Если, конечно, не хочешь, чтобы лет через тридцать он сел на шею тебе и сыну или дочери: вы его будете содержать, а он будет благородно молчать о своём отцовстве.
– Он так не поступит! – возмутилась Лотта.
Матушка только невесело улыбнулась, и Лотта закусила губу. Адриан не знал о ребёнке, когда уступал её Веберу. А если бы знал? Всё равно бы продал за груду железяк? Что-то мерзкое внутри неё подсказывало, что да, продал бы и не поморщился, хотя ей упорно верить в это не хотелось.
– Николас поехал просить аудиенции у графа, – сказала вдруг матушка. – Не знаю, о чём он хочет говорить, мне не сказал. – Она поджала увядшие губы, и Лотта легко представила себе, как отец обрывает расспросы раздражённым: «Это не вашего ума дело!» – Но я попросила его взять приглашение на праздничный бал. В конце концов, сказала я ему, могу я попросить один-единственный подарок к Солнцевороту за четверть века? Не хочу тебя обнадёживать раньше времени, но, возможно, мы с тобой всё-таки съездим на бал.
Лотта взвизгнула и кинулась ей на шею.
Огромная зала, залитая сиянием тысяч свечей и заполненная нарядными людьми, заставила сердце Лотты робко замереть. Голос распорядителя: «Барон Николас из Медных Холмов с супругой и детьми», – всё ещё набатом гремел в ушах. Лотте казалось, что все присутствующие должны были во все глаза смотреть на их семью – и словно холодной водой её окатило ленивое замечание какого-то франта: «Ох, вечно на праздники приезжает целая толпа деревенских сеньоров с переспевшими дочками».
Лотта негодующе посмотрела на сказавшего это, но тот только нагло ухмыльнулся ей в лицо и преувеличенно вежливо поклонился. Лотта вздёрнула голову и поправила прядь волос так, чтобы из-под широкого рукава показался брачный браслет с сапфирами (да, ей объяснили, какие камни она носит и сколько браслет с такими камнями стоит). Франт заинтересованно выгнул бровь и принялся озираться по сторонам, кого-то выискивая. Лотта отвернулась. Отец уже беседовал с каким-то надутым старым индюком, представляя ему непривычно мрачного Норберта, а мать с рассеянно-счастливой улыбкой оглядывала залу.
Лотта её очень хорошо понимала – после мрачного, тесного и всегда, в любой зной, холодного замка бальная зала в графском дворце казалась сказочно прекрасной. А ещё матушка наверняка вспоминала, как сама танцевала здесь лет тридцать назад… На ней, кстати, было обманчиво-простое изумрудного цвета платье, без всяких вышивок и лент, зато из такого бархата, мягкого, текучего, с вытканными цветами, что он сам по себе выглядел дороже, чем иное золотое шитьё. Вебер подлизывался: «Сира, я взял на себя на себя смелость заказать для вас у госпожи Лукреции платье к празднику. Размеры я указал очень приблизительные, так что вы бы заглянули к ней, когда у вас будет время, чтобы подогнать платье по вашей фигуре». Отцу он вручил пухлый конверт с какими-то бумагами, при виде которых железный барон Медных Холмов сначала схватился за горло, а потом с минуту стоял, прикрыв глаза – то ли в бешенстве, то ли от облегчения. Лотта никогда ещё не видела на его лице такого странного выражения. Норберт получил в подарок кривой тяжёлый охотничий нож, в который тут же без памяти влюбился, хотя там не было никаких украшений – тусклая чёрная железяка с рукояткой, обмотанной простыми кожаными полосками. Непонятно, с чего братец запрыгал молодым козлом. Почти такой же Вебер передавал Валентину, а матушку просил перед отъездом заглянуть на склад и выбрать подарки для сестёр отца и его престарелой тётки. Вот уж кто, по мнению Лотты, никаких подарков точно не заслужил, так это три старые крысы – две помоложе, одна совсем древняя, но матушка на радостях готова была, наверное, даже последнюю коровницу осчастливить, не то что родственниц мужа, хоть они и выпили у неё половину крови.
Лотта тряхнула головой: нашла время вспоминать супруга! Надо ценить каждый миг в этом чудесном месте, чтобы потом подолгу перебирать в памяти каждую мелочь вроде узора мозаики на полу или сверкания гранёных подвесок. Интересно, её кто-нибудь пригласит на танец? Обидно было бы побывать на балу и ни разу не потанцевать.
Пригласили. Тот самый франт, который наговорил гадостей о «деревенских сеньорах». Его представил отцу важный толстяк, и отец почти приказал Лотте принять приглашение на танец. Она, не скрывая нежелания, с тяжким вздохом подала руку франту, он подхватил её и увлёк в круг начавших очередной тур.
– А где же тот счастливец, что носит ваши браслеты, прекрасная сира? – спросил он, нахально заглядывая ей в глаза. – Неужели он не боится отпускать вас одну туда, где найдётся столько ценителей вашей свежести?
– Свежести переспевшей дочки деревенского сеньора? – ядовито уточнила Лотта.
– О, неужели вы приняли всерьёз мою шутку? Неудачную, признаю’. Что мне сделать, чтобы вымолить ваше прощение?
Слово за слово, он таки разговорил обиженную партнёршу. Танец был длинным, комплиментов франт успел наговорить множество, в том числе и про платье Лотты (попутно ехидно пройдясь по туалетам половины дам). Лотта оттаяла, простила ему дурацкую шуточку и старалась отвечать в том же духе. Вечер определённо удался.
В переполненном зале было душно и жарко, к тому же Лотта танцевала без конца – за все прошедшие годы и на год вперёд, и сорочка теперь неприятно липла к телу. В ушах всё ещё звучала музыка, на талии словно бы лежали сильные и уверенные руки, но вернувшись, Лотта решила всё-таки помыться, пусть это и смоет ощущение, что её по-прежнему ведут в бальном вихре, нашёптывая на ухо сладкий вздор, поверить в который было невозможно, но в который так хотелось верить. Беспрестанно зевающая Олеандра набрала тёплой воды в ванну и в бак для обливания, наотрез отказавшись сделать погорячее: «Господин целитель строго-настрого воспретил!» Лотта, как обычно, сказала, что обойдётся без её помощи и, дождавшись, когда рыжая уберётся, приоткрыла горячую трубу ненадолго. Потом, раздевшись, долго смотрелась в затуманившееся от пара зеркало на стене. Она и правда поправилась, но пока ещё это было только к лучшему – ключицы и тазовые кости перестали выпирать. Живот стал уже заметен, зато появилась и хоть какая-то грудь. Интересно, а тот наглец понял, что она в положении? Глаза у него были такие… как у кота, подстерегающего мышь. А руки властные до бесцеремонности, словно ему лучше знать, что и как делать. Даже любопытно, каков он как любовник? Не то чтобы она собиралась отдаться первому встречному, просто было бы… ну, неплохо сравнить его с Адрианом. Вдруг консорт прав, и тот в самом деле вообще не способен был доставить ей удовольствие. После доверительного шёпота на ухо, от которого мурашки пробегали по спине, верилось в это гораздо легче.
Приняв ванну, она шла к себе. Коридор освещался днём и ночью, но дом был тихим и сонным, – с бала она вернулась уже за полночь – и именно поэтому Лотта услышала голоса за дверью покоев Эрлана. Закрыта она была неплотно, так что можно было даже разобрать отдельные слова. Лотта насторожилась, прошла дальше по коридору, словно бы и не обратив на это внимания, а потом ступая на самые кончики пальцев, вернулась под дверь и замерла, почти не дыша.
– …Пока ты со мной, я выдержу что угодно. – О, это супруг. Надо же, похоже на объяснение в любви – он что, правда умеет любить? Да скорее волки подружатся с овцами!
– А оно того стоит? – Это уже Эрлан. И у него голос такой, будто он за Вебера действительно тревожится. Вот ведь притворщик!
– Какая теперь разница? – вздохнул Вебер. – Даже если я сделал феерическую глупость, теперь остаётся только расхлёбывать последствия.
В ответ раздался звук поцелуя и голос Эрлана:
– Я с тобой, Пол, ты знаешь. А на дурочку твою я смотрю как на породистую кошку: проку никакого, зато статус! Стены она не царапает, под креслами не гадит, книги с полок не скидывает, так что лучше уж баронская дочка, чем суффирская мау.
Они рассмеялись оба, а Лотта задохнулась от негодования. Очень хотелось распахнуть дверь и вломиться к этим двум мерзавцам, но она заставила себя очень тихо пройти к себе, не выдав своего присутствия, хотя её просто трясло: сравнить её с кошкой! И не так, как обычно – отмечая грацию и совершенство линий, а заявить, что она не гадит и не роняет книги! Отцу пожаловаться, что ли, что ткач со своим нелюдем перешли всякие границы? Так ведь даже слушать не станет. Вернее, напомнит её самоуверенное заявление, что она заставит консорта прислушиваться к себе. Заставила… Она бесполезное создание, которое держат в доме ради статуса! Опять очень захотелось что-то сломать или даже разлить по полу масло из лампы и швырнуть туда горящую свечу, но Лотта смирила свою ярость. Она отомстит! Непременно. Надо только успокоиться и обдумать всё хорошенько.
Вечером перед Самой Долгой Ночью ворота распахнули настежь, в саду наставили столов с угощением, выкатили три бочки вина и зажгли бесчисленные разноцветные фонарики.
– Я вас прошу об одолжении, сира, – с привычной безразличной, безупречной вежливостью проговорил Вебер за ужином. – Когда я открою праздник, постойте, пожалуйста, рядом со мной. Четверть часа рядом, ещё четверть часа погуляйте среди гостей. Просто улыбайтесь и кивайте всем подряд. Это не слишком утомительно для вас? А это вам к Солнцевороту, – и он положил на стол перед Лоттой бархатную коробочку. Она хотела было гордо оттолкнуть подачку, но за столом по случаю праздника присутствовали её родители и младший брат, и матушка, опередив Лотту, схватила коробочку.
– О, Девятеро! – выдохнула она. – Балуете вы нашу дочку, господин Вебер. Непозволительно балуете.
– Сира Шарлотта заслуживает куда большего, – с непонятной улыбкой отозвался тот.
Взять подарок из рук матери, чтобы гордо отказаться от него, было бы глупо, и Лотта неохотно заглянула в раскрытую коробочку. В ней лежали золотые серьги и ожерелье в одном стиле с брачными браслетами – лёгкие, просто кружевные, с ярко-синими камнями.
– Благодарю, – сделав нечеловеческое усилие, вытолкнула из себя Лотта. Отказаться после этого провести с законным супругом полчаса на празднике, да ещё и в присутствии отца отказаться… Можно было бы, конечно, сослаться на недомогание после бала, где она так много танцевала, но тогда точно не видать ей приглашения на следующий год. – Я… разумеется, я открою с вами праздник.
– А кого вы приглашаете, господин Вебер? – спросила матушка.
– Никого, сира баронесса. Я никого не приглашаю, я просто открываю ворота, и ко мне может зайти любой желающий. Обычно приходят мои работники с родственниками. Самым отличившимся я делаю подарки лично, остальные получают небольшую премию к праздникам, чтобы достойно накрыть стол, но большинство всё равно приходит поздравить меня и членов моей семьи.
– То есть, вы просто устраиваете праздник для работников и прислуги? – уточнил отец.
– Да, сир. Честная и добросовестная работа заслуживает того, чтобы за неё вознаградить такой малостью, как вино, закуска и музыка.
– Разумно, – кивнул отец, и Лотте пришлось смириться с тем, что она будет принимать поздравления и поздравлять сама всяких прядильщиков, ткачей, и кто там ещё имеется в веберовских мастерских?
Впрочем, это было довольно мило: фонарики, костры, принарядившиеся простолюдины. Лотта не участвовала в деревенских праздниках, но ходила посмотреть на них, поскольку в самом замке проводилась только торжественная трапеза после похода в часовню всей семьёй. Здесь было что-то похожее на деревенские пляски и застолье в складчину, разве что побогаче, да среди веселящихся людей то и дело мелькали приземистые бородатые фигуры. Вебер произнёс короткую речь, выпил полный бокал вина за всех, кто разделил с ним этот праздник, и швырнул его, не оборачиваясь, за спину. Хорошей приметой вообще-то считалось, если бокал разобьётся, но из толпы разом бросились вперёд несколько человек, протягивая руки, и какая-то бойкая бабка под общий хохот и свист потрясла над головой добычей, выхваченной из-под носа более молодых. Вебер тоже засмеялся, чмокнул старуху в морщинистую щёку и спросил:
– Внучке в приданое?
– А, – махнула рукой бабка, лихо сбивая на затылок пуховый платок, – не дали мне Девятеро ни дочек, ни внучек, одни парни. Да младшие невестки в соку ещё. Вот скажу, которая первой мне внучку родит, та и получит – может, заради такого подарочка расстараются?
Лотта в этот момент даже позавидовала работникам Вебера с их простыми горестями-радостями. Ей бы так. Про этот пойманный на празднике бокал из цветного стекла, наверное, ещё лет пять, а то и десять рассказывать будут всем желающим послушать, откуда в нищей хибарке взялась такая дорогая вещь. Как мало людям надо для счастья!
Она честно походила по садовым дорожкам, милостиво кивая на поздравления и пожелания. Музыканты играли под лёгким навесом развесёлую мелодию, и на площадке, расчищенной от снега, уже отплясывали несколько пар. Лотта, к своему изумлению, узнала в одном из парней собственного брата под ручку с какой-то не в меру бойкой девицей. Следовало, разумеется, сказать родителям о том, как развлекается Норберт, но Лотта вспомнила, как бегала на свидания с Адрианом, и решила не выдавать братца. Вдруг его в самом деле заставят стать послушником – тогда это его последний праздник, где он может вот так повеселиться.
Кружился лёгкий снежок, играл в свете цветных фонариков. Холодно не было, но поклоны встречных и однообразное: «С праздничком, вашмилсть», – уже начинали утомлять и раздражать, как и громкая музыка, хохот и женские взвизги. Лотта обошла сад и сочла свой долг супруги выполненным. Интересно, а Олеандра тоже где-то здесь? Неужели придётся раздеваться и готовить постель самой?
Комментарий к Солнцеворот
* – Бумагой в позапрошлом веке и даже в начале прошлого называлось хлопковое волокно и нити из него. Кто покупал перепечатки дореволюционных пособий по рукоделию, тот наверняка натыкался на это “вышивать можно шёлком, шерстью, бумагой и т.д.” И не знаю, как сейчас, а во времена моей молодости ситец, сатин и прочий дефицит звался хлопчатобумажными тканями.
========== Утро после праздника ==========
Вечером ей в самом деле пришлось самой зажечь свечу и приготовить постель, а утром на её звонок не явился никто. Вообще никто. Устав ждать, она выглянула в коридор и обнаружила, что в нём не горит ни одна лампа. А вода в умывальной, куда пришлось вернуться со свечой, потому что лампы никто не зажёг и там, оказалась сначала холодной, а потом и вовсе ледяной.
– Да что ж это такое? – с испуганной и злой растерянностью проговорила Лотта, неловко отдирая мокрой рукой свечу от полки (пальцы от холодной воды сводило, и слушались они плохо). – Где все? Меня что, одну тут бросили?
Голос её неожиданно громко раздался в полутёмном холодном доме, и она боязливо примолкла, чувствуя себя сказочной героиней, проспавшей сотню лет и проснувшейся раньше, чем до неё добрался прекрасный принц. Почти в панике она принялась открывать одну дверь за другой – никого, никого, никого… А тут вообще заперто, и тут тоже! Что происходит?!
– Не советую.
От неожиданности она взвизгнула и резко повернулась на голос, выставив перед собой свечу, как оружие. Голд шарахнулась от неё не хуже самой Лотты.
– Эй-эй, – проворчала она, придирчиво оглядывая своё одеяние, – подпалите мне подарочек, а я его первый раз сегодня надела.
Подарочком была… или было… была штука вроде той, которую накидывал Вебер после ванны – запахивающееся без застёжек серое одеяние, прихваченное длинным, дважды обмотанным вокруг талии поясом. Было оно (или всё-таки она?) затейливо простёганным и вышитым по подолу и рукавам цветами и листьями такого золотисто-коричневого цвета, что уже мог бы считаться нарушением Указа. А мог и не считаться – как решит судья. Лотта, впрочем, больше смотрела на стёжку, чем на вышивку: судя по её глубине, прокладка внутри была толстая, а значит, само одеяние – тёплым. Она завистливо вздохнула и поплотнее запахнулась в шаль.
– Что значит – не советуете? – вспомнив, кто тут дочь барона, а кто – наёмница, требовательно спросила Лотта.
Ведьма пожала плечами.
– Не советую ломиться к вашему супругу после того, как он всю ночь пил и танцевал, а потом остался проследить, все ли разошлись и все ли остатки угощения забрали с собой. Проспал он от силы часа три, но если его не трогать, выспится и будет снова бодр и весел. А если вы поднимете его сейчас… – Голд хмыкнула. – Ну, вы его именно поднимете, как нежить. И любить вас и этот мир он будет примерно так же.
– А мне теперь мёрзнуть и голодать, пока он не проспится? – возмутилась Лотта.
Голд лениво скользнула глазами по домашнему платьицу, поверх которого была накинута ажурная шаль.
– Ладно, – зевнув, сказала она. – Идите в гостиную, сейчас посмотрю, что можно сделать.
Лотта, ворча, послушалась. То есть, не послушалась, а пошла туда, где её могли устроить получше. Она и сама вспомнила, что в гостиной имелся камин, который иногда топили просто для красоты, чтобы горел огонь и трещали дрова. А ещё из шкафа в углу, где внизу, не за стеклом, а за глухими дверцами, стояли разные непонятные штуки, подоспевшая Голд вытащила какое-то металлическое страшилище и большую непрозрачную бутыль. Сама она тоже, видимо, побывала в умывальной, потому что притащила ведёрко с водой. Лотта недоверчиво следила за тем, как ведьма наливает в металлическую штуковину что-то из бутыли, поджигает от свечи фитиль и вешает над бойко заплясавшим синеватым огоньком чайник, нашедшийся там же, в шкафу.
– Камин разжечь сможете? – спросила Голд, недоверчиво оглядывая Лотту. – А, ладно, лучше не трогайте. Вернусь, займусь сама. Присматривайте за горелкой. Они вообще-то безопасны, пока их не опрокинут, но мало ли. А я пошарюсь по кухне. Там Маргарита столько еды оставила, что на неделю должно хватить, не то что до завтра, но всё холодное, с ледника, а греть мне лень, так что я ограничусь пока пирожками.
Лотта взглянула на камин, рядом с которым в большой корзине лежали приготовленные к топке дрова. Она знала, как развести костёр… ну, видела много раз, как это делали братья. Ничего сложного в этом не было, тем более что несколько длинных щепок и горсть кудрявых смолистых стружек тоже дожидались своего часа, как и дрова. Но она посмотрела на длинные и свободные рукава светлого домашнего платья – на что оно станет похоже, если хорошенько повозиться в закопчённом камине? Нет уж, пусть Голд сама этим занимается, раз ей так хочется.
От скуки она порылась в шкафу, на который обычно не обращала особого внимания. Кроме бокалов, там были ещё фарфоровый чайничек для заварки, несколько чашек, расписная жестяная коробочка с плотной крышкой… очень плотной – так что какая-то сухая трава вылетела из коробочки от рывка, с которым крышка снялась. Лотта поставила жестянку на стол, а сама принялась брезгливо отряхиваться от усеявших её шаль засушенных цветков и листьев.
