Текст книги "Гражданские войны"

Автор книги: Аппиан Александрийский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

106. Цезарь, закончив вполне эти гражданские войны, поспешил в Рим, внушив к себе такой страх и славу о себе, какую не имел никогда никто до него. Вот отчего и угождали ему так безмерно, и были оказаны ему все почести, даже сверхчеловеческие: во всех святилищах и публичных местах ему совершали жертвоприношения и посвящения, устраивали в честь его воинские игры во всех трибах [274]274
  127 См. примеч. 17 к кн. I.


[Закрыть]и провинциях, у всех царей, которые состояли с Римом в дружбе. Над его изображениями делались разнообразные украшения; на некоторых из них был венок из дубовой листвы как спасителю отечества, символ, которым издревле чтили спасенные своих защитников. Его нарекли отцом отечества и выбрали пожизненным диктатором и консулом на десять лет; особа его была объявлена священной и неприкосновенной; для занятий государственными делами ему были установлены сиденья из слоновой кости и золота, при жертвоприношении он имел всегда облачение триумфатора. Было установлено, чтобы город ежегодно праздновал дни боевых побед Цезаря, чтобы жрецы и весталки [275]275
  128 См. примеч. 54 к кн. I.


[Закрыть]каждые пять лет совершали за него молебствия и чтобы тотчас же по вступлении в должность магистраты присягали не противодействовать ничему тому, что постановил Цезарь. В честь его рождения месяц Квинтилий был переименован в Июлий. Было также постановлено посвятить ему наподобие божества множество храмов, и один из них – общий Цезарю и Благосклонности, причем обе фигуры протягивали друг другу руки.

107. Так они его боялись как неограниченного владыку, но молились вместе с тем, чтобы он был к ним благосклонен. Были и такие, которые предполагали дать ему титул царя, покуда он, узнав об этом, не отверг это предложение. Он угрожал даже сторонникам этой мысли, считая этот титул нечестивым вследствие тяготеющего над ним проклятия со стороны предков. Преторские когорты, которые охраняли его с самой войны, он теперь уволил от стражи и появлялся в сопровождении одних лишь народных ликторов. [276]276
  129 См. примеч. 75 к кн. I.


[Закрыть]И ему, так умеренно себя держащему, в то время когда он занимался делами, сенат во главе с консулами, – при этом каждый шел в подобающем ему порядке, – преподнес постановление о вышеуказанных почестях. Он их приветствовал, однако не встал ни тогда, когда они к нему приближались, ни тогда, когда около него стояли; этим он подал новый повод для тех, кто обвинял его в том, что он замышляет стать царем. Цезарь все предложенные титулы принял, кроме десятилетнего консульства, назначив консулами на ближайший год себя и Антония, начальника своей конницы, на место же Антония поставил начальником над конницей Лепида, правителя Испании. Лепид, однако, должность выполнял не сам, а через своих друзей. Затем Цезарь возвратил всех беглецов из Рима, кроме тех, кто убежал из-за какого-нибудь неизгладимого преступления, простил своим врагам и многим из тех, кто против него воевал, дал или годовые магистратуры в городе или управление в провинции или в армии. Благодаря такому поведению Цезаря народ стал надеяться, что он вернет и демократическое правление, как это сделал Сулла, неограниченно господствовавший подобно Цезарю. Но в этом-то народ заблуждался.

108. (44 до н. э.) Кто-то из тех, кто особенно поддерживал слух о вожделении Цезаря быть царем, украсил его изображение лавровым венком, обвитым белой лентой. Трибуны Марул и Цезетий разыскали этого человека и арестовали его под тем предлогом, что они делают этим угодное и Цезарю, который прежде сам угрожал тем, кто будет говорить о нем как о царе. Цезарь перенес этот случай спокойно. В другой раз группа людей, встретив его у ворот Рима, когда он откуда-то шел, приветствовала его как царя, но народ при этом зароптал. Тогда Цезарь очень хитро сказал приветствовавшим его: "Я – не Рекс (царь), я – Цезарь", как будто они ошиблись в его собственном имени. Друзья Марула и другие его сторонники открыли главаря и этой группы и приказали общественным служителям представить его перед судом трибунала. Цезарь, потеряв терпение, выступил перед сенатом с обвинением против группы Марула, указывая, что они коварно набрасывают на него обвинение в стремлении быть тираном, и прибавил при этом, что считает их заслуживающими смерти, однако ограничивается только лишением их должности и изгнанием из сената. Этим поступком Цезарь больше всего сам себя обвинил в том, что он стремится к этому титулу, что от него самого идут все эти попытки и что он стал вообще тираном: ведь причиной наказания трибунов оказалось то, что они боролись против наименования Цезаря царем, власть же трибунов была и по закону и по присяге, соблюдаемой издревле, священной и неприкосновенной; кроме того, он еще обострил против себя негодование тем, что не дождался конца их служебного срока.

109. Цезарь и сам сознавал свою ошибку и раскаивался. И это было первым тяжким и неподобающим поступком, а именно, что он сделал все это, стоя во главе правления и в обстановке уже не военного, а вполне мирного времени. Передают, что он предложил своим друзьям охранять его, так как он дал врагам, ищущим повод предпринять враждебные действия против него, прекрасную к тому возможность. Когда же друзья спросили его, не призвать ли опять испанские когорты для его охраны, он ответил: "Ничего нет хуже продолжительной охраны: это примета того, кто находится в постоянном страхе". Испытания его, однако, в отношении склонности к царской власти нисколько не прекратились, и однажды, когда Цезарь сидел на форуме на золотом кресле перед рострами, [277]277
  13 °Cм. примеч. 105 к кн. I.


[Закрыть]чтобы смотреть оттуда на Луперкалии, [278]278
  131 Луперкалии (от лат. lupus – волк), праздник очищения и плодородия в Риме, праздновавшийся 15 февраля в честь бога Фавна. Жрецы-луперки в шкурах закланных на алтаре козлов обегали вокруг Палатинского холма.


[Закрыть]Антоний, товарищ его по консульству, подбежал обнаженный и умащенный маслом, как обычно ходят жрецы на этом празднестве, к рострам и увенчал голову Цезаря диадемой. При этом со стороны немногих зрителей этой сцены раздались рукоплескания, но большинство застонало. Тогда Цезарь сбросил диадему. Антоний снова ее возложил, и Цезарь опять ее сбросил. И в то время как Цезарь и Антоний между собой как будто спорили, народ оставался еще спокойным, наблюдая, чем кончится все происходящее. Но когда взял верх Цезарь, народ радостно закричал и одобрял его за отказ.

110. Цезарь же, потому ли, что он сам не знал как быть, или потому, что он устал и хотел отклонить эти не то искушения, не то обвинения, или из-за своих врагов желал удалиться из города, или задумал лечиться от эпилепсии и конвульсий, которым он часто внезапно, особенно во время отсутствия деятельности, подвергался – неизвестно, по той или другой из причин задумал большой поход на гетов и парфян, сперва на гетов, племя суровое, воинственное и обитавшее по соседству, а затем на парфян, чтобы отомстить им за нарушение мирного договора с Крассом. Он уже ранее этого послал через Ионийское море войско, состоявшее из 16 легионов пехоты и 10.000 конницы. При этом опять распространился слух, что Сивиллины книги [279]279
  132 См. примеч. 50.


[Закрыть]предсказывают: парфяне не раньше будут побеждены римлянами, как против них будет воевать царь. И опять в связи с этим некоторые осмелились говорить, что Цезаря необходимо провозгласить, как это на самом деле и было, диктатором и императором римлян и дать ему всякие иные прозвища, которыми римляне пользуются вместо титула царя, и чтобы народы, подчиненные Риму, называли его царем. Но Цезарь все это отверг, торопил с приготовлениями к походу, вызывая к себе в городе недовольство.

111. Оставалось всего четыре дня до отбытия, когда враги убили его в сенате из-за зависти ли к счастью Цезаря и его силе, возросшей свыше всякой меры, или, как они сами говорили, из-за попечения о восстановлении государственного строя отцов. Ведь они хорошо знали Цезаря и опасались, что, когда он покорит и те народы, против которых он собирался идти, он станет царем беспрекословно. Я полагаю, что поводом к убийству Цезаря послужило это прозвище, ибо между «царем» и «диктатором» есть лишь разница в названии, на деле же, будучи диктатором, Цезарь был как бы царем. Составили этот заговор главным образом двое: Марк Брут, по прозвищу Цепион, сын Брута, погибшего при диктатуре Суллы, перебежавший к Цезарю при Фарсале, и Гай Кассий, передавшийся Цезарю с триерами на Геллеспонте. [280]280
  133 Неверное утверждение. См. выше 11,88 и примеч. 102.


[Закрыть]Оба они были сторонники Помпея; к ним присоединился еще из наиболее близких Цезарю лиц Децим Брут Альбин. Все они пользовались у Цезаря почетом и доверием. Им он давал и самые значительные поручения: так, отправившись на войну в Африку, он передал им командование войском и управление Галлией: Трансальпийской – Дециму, Цизальпийской – Бруту.

112. В то время как раз Брут и Кассий, собираясь стать преторами, спорили между собой о так называемой городской претуре, которой отдается предпочтение перед другими претурами; может быть, они действительно спорили из-за честолюбия, а может быть, это была просто игра, чтобы не считалось, будто они друг с другом во всем согласны. Цезарь, выбранный ими в судьи, говорят, сказал своим друзьям, что более правым оказывается Кассий, но Бруту он уступает из-за расположения к нему. Так во всем Цезарь оказывал ему благоволение и почет. Некоторые даже полагали, что Брут приходится Цезарю сыном, так как, когда Брут родился, у Цезаря была связь с Сервилией, сестрой Катона. Вот почему, говорят, и при победе при Фарсале Цезарь приказал своим полководцам все усилия приложить для спасения Брута. Но Брут или потому, что был неблагодарен, или потому, что о проступке своей матери не знал или не верил этому или стыдился, или же потому, что слишком любил свободу и предпочитал отечество отцу, или потому, что, будучи потомком Брута, изгнавшего в древности царей, [281]281
  134 Дуций Юний Брут лицо историческое, хотя подоробности его участия в установлении республики в Риме выглядят достаточно легендарно (Ливии, История Рима от основания города, 1,56–60).


[Закрыть]он был подстрекаем и возбуждаем больше других со стороны народа – ибо на статуях Брута Древнего, на судейском кресле самого Брута появились надписи вроде: «Брут, ты подкуплен? Брут – ты труп?» или «Почему не ты живешь теперь», или «Ты – не его потомок», – так или иначе, но многим воспламенялся юноша на дело, которое он считал делом, завещанным от предков.

113. Как раз в то время, когда слух о замыслах Цезаря стать царем был еще в силе, назначено было ближайшее заседание сената. Кассий положил свою руку на плечо Брута и спросил: "Что мы будем делать в сенате, если льстецы Цезаря внесут предложение объявить его царем?" На это Брут ответил, что он совсем не пойдет в сенат. Кассий снова его спросил: "А что мы сделаем, славный Брут, если нас туда позовут в качестве преторов?" – "Я, – ответил Брут, – буду защищать отечество до своей смерти". Тогда Кассий, обняв его, сказал: "Кто из знатных при подобном образе мыслей не присоединится к тебе? Кто, полагаешь ты, исписывает твое судейское кресло тайно надписями: ремесленники, лавочники или же те из благородных римлян, которые от других своих преторов требуют зрелищ, конских бегов и состязаний зверей, а от тебя – свою свободу как дело, завещанное тебе и твоим предком?" Это был первый раз, когда они друг другу открыли то, что обдумывали уже долгое время, и каждый из них стал испытывать как собственных друзей, так и друзей самого Цезаря, тех, кого они признавали наиболее смелыми. Из их друзей к ним присоединились два брата, Цецилий и Буколиан, также Рубрий Рекс, Квинт Лигарий, Марк Спурий, Сервилий Гальба, Секстий Назон и Понтий Аквила; из друзей Цезаря они привлекли: Децима Брута, о котором я уже упоминал, Гая Кассия, Требония, Тиллия, Цимбра, Минуция и Басила.

114. Когда Брут и Кассий сочли, что число их достаточно, и не считали нужным никого больше привлекать, они заключили между собой договор без клятв и жертвоприношений, и, однако, ни один из них не отступил и не оказался предателем. Все искали только подходящего времени и места. Они вынуждены были спешить, так как через четыре дня Цезарь собирался отправиться в поход, и тогда возле него будет немедленно большая военная охрана. Что касается места, то они выбрали сенат для того, чтобы сенаторы, хотя заранее о том и не знали, увидев дело, присоединились, подобно тому, как это, по преданию, было с Ромулом, когда он из царя превратился в тирана. [282]282
  135 По официальной версии, Ромул вознесся на небо к богам (Ливии, 1,16,1–3). Вместе с тем приводимая здесь Аппианом версия о деспотическом правлении Ромула и убийстве его сенаторами также имеет место в источниках (Ливии, 1,16,4; Плутарх. Ромул, XXVII; Цицерон. О государстве, 11,10,20; Дионисий Галикариасский, 11,56; Дион Кассий, 1,15,11).


[Закрыть]Они полагали, что их дело, как и дело с Ромулом, совершенное к тому же в сенате, будет принято не как злодеяние, но как подвиг за отечество, предпринятый для общего блага, гарантирует их безопасность со стороны войска Цезаря, и честь останется за ними, так как всем будет известно, что они были зачинателями всего дела. Вот почему все согласно выбрали сенат местом для совершения своего дела. В подробностях были расхождения. Одни считали нужным убить и Антония, так как он был консулом вместе с Цезарем, сильнейшим из его друзей и наиболее популярным человеком у войска. Брут, однако, возражал, что, убивая Цезаря, они получат славу тираноубийц, так как убивают царя, за убийство же друзей Цезаря их сочтут просто врагами их, как сторонников Помпея.

115. Убежденные этим доводом, они только ждали предстоящего собрания сената. Накануне дня этого заседания Цезарь отправился на пир к начальнику своей конницы Лепиду и взял с собой туда и Децима Брута Альбина. За чашею зашел разговор о том, какая смерть для человека всего лучше. Каждый говорил разное, и только Цезарь сказал, что лучшая смерть – неожиданная. Так он напророчил самому себе и вел беседу о том, чему предстояло случиться на утро. После попойки тело его ночью стало вялым, и жена его Кальпурния, видя во сне, что он сильно истекает кровью, отговаривала его идти в сенат. При жертвоприношении, что он делал часто, приметы оказались неблагоприятными, и он уже собирался было послать Антония отменить заседание. Но Децим, присутствовавший тут же, убедил его не подавать повода для обвинения в высокомерии и просил, чтобы он сам отправился распустить сенат. Цезарь отправился для этой цели на носилках. В этот день происходили зрелища в театре Помпея, и сенат, согласно обычному в дни игр порядку, должен был заседать в одном из портиков Помпея. Приближенные Брута отправились уже с утра в портик при театре и занимались там с большой выдержкой своими преторскими обязанностями. Узнав о неблагоприятных приметах при жертвоприношениях Цезаря и об отсрочке заседания, они были весьма смущены. Когда они были в состоянии смущения, кто-то, взяв Каску за руку, сказал: "Ты от меня, друга, скрываешь, а Брут мне донес". И. Каска, сознавая свою вину, пришел в смущение. Тот же, смеясь, продолжал: "Откуда у тебя будут деньги, необходимые для должности эдила?" Тогда Каска пришел в себя. Бруту и Кассию, задумчиво о чем-то друг с другом договаривающимся, один из сенаторов, Попилий Лена, отозвав их в сторону, сказал, что он желает успеха тому, что они замыслили, и увещевал их торопиться. Они испугались и от испуга молчали.

116. В то время как Цезаря уже несли на носилках в сенат, кто-то из его домашних, узнав о заговоре, прибежал донести то, о чем он узнал. Он пришел к Кальпурнии и сказал ей лишь то, что у него к Цезарю важные дела, и ждал, пока тот вернется из сената, так как он не все до конца знал о заговоре. Другой человек, Артемидор, книдский уроженец, бывший гостем Цезаря, побежав в сенат, нашел его уже убитым. Третий вручил Цезарю, в то время как он совершил жертвоприношение и как раз при входе в сенат, письмо с изложением заговора, которое было потом найдено в руках убитого. Едва Цезарь сошел с носилок, как Лена, тот самый, который недавно пожелал успеха друзьям Кассия, пресек ему дорогу и завел с ним серьезный разговор о каком-то личном деле. При виде того, что происходило, и при длительности беседы заговорщики испугались и уже готовились даже дать друг другу знак убить самих себя прежде, чем их схватят. Но видя, что в продолжении разговора Лена выглядит скорее просящим и умоляющим о чем-то, чем доносящим, они оправились, а когда увидели, что Лена по окончании разговора попрощался с Цезарем, снова осмелели. Был обычай, что консулы при входе в сенат совершают жертвоприношения, прежде чем войти. И жертвоприношения были опять-таки неблагоприятны для Цезаря: первое животное оказалось без сердца, а, как другие говорят, внутренности его были лишены головки. И прорицатель сказал, что это признак смерти. Цезарь сказал, смеясь, что нечто подобное с ним случилось в Испании во время войны с Помпеем. На это прорицатель ответил, что Цезарь и тогда был в большой опасности и что теперь примета еще более показательна для смерти. Цезарь тогда приказал совершить новое жертвоприношение. Но когда ни одно не давало благоприятной приметы, Цезарь, стесняясь перед сенаторами за свое опоздание и побуждаемый как будто бы друзьями, на самом деле своими недругами, пошел, пренебрегши показаниями жертвоприношений. Ибо то, что с Цезарем случилось, должно было случиться.

117. Перед входом в сенат заговорщики оставили из своей среды Требония, чтоб он разговором задержал Антония, Цезаря же, когда он сел на своем кресле, они, словно друзья, обступили со всех сторон, имея скрытые кинжалы. И из них Тиллий Цимбр, став перед Цезарем, стал просить его о возвращении своего изгнанного брата. Когда Цезарь сперва откладывал решение, а затем совершенно отказал, Цимбр взял Цезаря за пурпуровый плащ, как бы еще прося его, и, подняв это одеяние до шеи его, потянул и вскрикнул: "Что вы медлите, друзья?" Каска, стоявший у головы Цезаря, направил ему первый удар меча в горло, но, поскользнувшись, попал ему в грудь. Цезарь вырвал свой плащ у Цимбра и, вскочив с кресла, схватил Каску за руку и потянул его с большой силой. В это время другой заговорщик поразил его мечом в бок, который был вследствие поворота Цезаря к Кассию доступен удару, Кассий ударил его в лицо, Бруг – в бедро, Буколиан – между лопатками. Цезарь с гневом и криком, как дикий зверь, поворачивался в сторону каждого из них. Но после удара Брута, [283]283
  136 Лакуна в тексте.


[Закрыть]или потому что Цезарь уже пришел в совершенное отчаяние, он закрьшся со всех сторон плащом и упал, сохранив благопристойный вид, перед статуей Помпея. Заговорщики превзошли всякую меру и в отношении к падшему и нанесли ему до 23 ран. Многие в суматохе ранили мечами друг друга.

118. Когда убийцами злодеяние было совершено в священном месте и над особой священной и неприкосновенной, началось бегство по сенату и по всему городу; в этом смятении некоторые из сенаторов были ранены, другие убиты. Погибли и многие из горожан и иностранцев, не потому, что это стояло в плане заговорщиков, но из-за всеобщей сумятицы в городе и незнания, кто, собственно, нападает. Гладиаторы, которые еще с утра были вооружены для показа зрелища, теперь прибежали из театра к ограде сената, а самый театр опустел, так как зрителей охватил страх и ужас, и все пустились в бегство. Все товары были расхищены. Все закрывали двери и готовились защищаться с крыш. Антоний, полагая, что и над ним было замышлено убийство вместе с Цезарем, забаррикадировался в своем доме. А Лепид, начальник конницы, узнав о случившемся в то время, как он был на форуме, убежал на остров на реке Тибре, где у него стоял легион солдат, и привел их на Марсово поле, [284]284
  137 См. примеч. 58 к кн. I.


[Закрыть]чтобы быть более готовым к выполнению приказа Антония. Дело в том, что Лепид стоял ниже Антония, который был и более близким человеком к Цезарю и консулом. Когда Лепид и Антоний стали раздумывать о положении дел, у них было стремление тотчас же отомстить за Цезаря, за то, чему он подвергся, но они боялись, как бы сенат не оказался на стороне убийц, и решили выждать событий. У самого Цезаря войска не было, ибо он телохранителей не любил и довольствовался только общественными прислужниками. Большинство должностных лиц и большая толпа горожан и приезжих, множество рабов и вольноотпущенных провожали его обычно из дома в сенат. Из всех их теперь осталось только трое, так как все остальные разбежались; они положили тело Цезаря на носилки и понесли, но иначе, чем это обыкновенно бывало: только трое понесли домой того, кто еще так недавно был владыкой всего мира.

119. Убийцы Цезаря предполагали сказать в сенате речь, но никого там не осталось. Тогда, обернув свои плащи, как щиты, на левую руку, они с мечами, еще хранившими следы крови, побежали по Риму с криками, что убили царя и тирана. Один из них навесил на копье войлочную шляпу как знак свободы. [285]285
  138 Круглая войлочная шапка (pileus) давалась освобождаемым рабам как знак свободы.


[Закрыть]Убийцы призывали восстановить отцовский образ правления, напоминали о древнем Бруте и древних римлянах, которые тоже составили заговор против древних царей. С ними бежали вместе некоторые с занятыми у других мечами, из числа тех, которые не принимали никакого участия в заговоре, но предполагали разделить его славу: Лентул Спинфер, Фавоний, Аквин, Долабелла, Мурк и Патиск. Славы с заговорщиками они не разделили, но зато наказание получили вместе с виновниками. Когда народ за заговорщиками не последовал, они были приведены в замешательство и испугались: они надеялись на сенат, хотя он и разбежался вследствие неосведомленности и страха, так как сенаторы были с ними в родстве и дружбе и одинаково с ними были обременены тиранией Цезаря. Заговорщики не доверяли народу и ветеранам Цезаря, находившимся тогда в городе в большом числе: одни – недавно уволенные от службы после войны и распределенные по новым земельным наделам, другие – уже получившие наделы раньше и прибывшие для проводов отъезжающего в поход Цезаря. Заговорщики боялись и Лепида и войска, находящегося под его начальством в городе, а также консула Антония, как бы он, созвав вместо сената только народное собрание, не предпринял бы чего-нибудь для них опасного.

120. Находясь в таком состоянии, заговорщики вместе с гладиаторами побежали на Капитолий. Здесь посовещавшись, они решили раздать народу деньги, в надежде, что когда одни начнут хвалить случившееся, то и другие, увлеченные сознанием свободы и стремлением к древней форме правления, присоединятся к ним. Они полагали, что теперешний народ – подлинно римский, такой еще, каким, они знали, он был при древнем Бруте, уничтожившем царскую власть. Но они не сознавали, что им приходилось рассчитывать на два друг другу противоположных настроения, т. е. чтобы окружающие их любили свободу и, одновременно, за плату служили их интересам. Последнее было более осуществимо, так как нравы гражданские были тогда сильно испорчены. Исконный римский народ перемешался с иностранцами, вольноотпущенник стал равноправным гражданином, и у раба был тот же вид, что и у господина; ибо, если исключить сенаторскую одежду, [286]286
  139 Сенаторы носили белые туники с широкой красной вертикальной полосой, особые высокие кожаные башмаки (кальцеи), которые прикреплялись черными ремнями и гладкий золотой перстень на правой руке.


[Закрыть]все прочее облачение было у них и у рабов одинаковое. Кроме того, обычай, имевший место только в Риме, публичные раздачи хлеба неимущим, – привлекал в Рим бездельников, попрошаек и плутов из всей Италии. Народ, отслуживший военную службу, не отпускался, как в древности, каждый в отдельности на свою родину, так как можно было опасаться, что некоторые из них затеют несправедливые войны; их всех вместе выводили в колонии, наделяя их, вопреки всякой законности, чужими владениями земли и жилищ. Как раз тогда они во множестве проживали в святилищах и на храмовых участках под одним знаменем и при одном начальнике колонии, будучи после продажи своего имущества готовыми к отправке и согласными продаться всякому, кто их наймет.

121. Вот почему из стольких по количеству и таких по качеству людей сторонниками Кассия было нетрудно набрать множество людей и повести их тотчас на форум. Они хотя и были наняты, однако не осмелились одобрять происшедшее, питая страх перед славой Цезаря и тем, что может постигнуть их в будущем со стороны других граждан; они с криком требовали мира как всеобщего блага, настойчиво требовали его от должностных лиц, полагая, что это средство послужит ко спасению убийц Цезаря, ибо не могло быть мира без их амнистии. Перед находящимися в таком состоянии людьми первым появился претор Цинна. Он приходился родственником Цезарю по жене, но, явившись неожиданно к толпе, сорвал с себя одежду претора, как бы из презрения к сану, данному ему тираном, назвал Цезаря тираном, а его убийц тираноубийцами, все содеянное ими восхвалял как подобное тому, что содеяно было их предками, и предложил этих людей как благодетелей пригласить из Капитолия и вознаградить их. Так говорил Цинна. Сторонники заговорщиков, видя, что неподкупленная часть толпы не присоединяется к ним, не вызвали их из Капитолия и снова кричали только о мире.

122. Затем Долабелла, молодой человек из знатной фамилии, выбранный самим Цезарем быть консулом на конец года, когда сам Цезарь собирался в поход, и уже носивший одежды консула и имевший знаки консульской власти, стал поносить давшего ему все это. Долабелла прикидывался, будто он был в полном единомыслии с замыслившими убийство Цезаря и только невольно не принимал физического участия в заговоре (некоторые утверждают, что Долабелла предложил праздновать этот день, как день рождения города). Нанятая толпа, видя, что на их стороне и претор и консул, расхрабрилась и послала в Капитолий за сторонниками Кассия. Они были рады Долабелле и думали, что этот человек, молодой и знатный, в сане консула, будет на их стороне противостоять Антонию. Из Капитолия пришли только Кассий и Брут, еще с окровавленными руками, ибо они нанесли Цезарю удар одновременно. Когда они прибыли к толпе, не было произнесено ни одного низкого или недостойного слова, но как бы после всеми признанного прекрасного поступка все хвалили друг друга и поздравляли государство и говорили больше всего о том, что Децим предоставил им в нужный срок гладиаторов. Кассий и Брут обратились к народу с речью, призывая их поступать подобно своим предкам, изгнавшим царей, не управлявших путем насилия, как Цезарь, но выбранных по закону. Они также предложили вызвать Секста Помпея, сына Помпея Великого, воевавшего за демократию, который в Испании сам еще продолжал отбиваться от полководцев Цезаря. Они предложили, сверх того, восстановить в должности смещенных Цезарем трибунов Цезетия и Марула, находившихся в изгнании.

123. Так говорили сторонники Кассия и после того снова ушли на Капитолий. Они не чувствовали еще себя надежно при создавшемся положении вещей. Но теперь по крайней мере их близкие и родственники могли прийти к ним в Капитолий, из них они выбрали некоторых лиц послами к Лепиду и Антонию для переговоров о том, чтобы прийти к соглашению и принять меры к сохранению свободы в государстве и избежать всех тех бедствий, какие произойдут в отечестве, если они не придут друг с другом к соглашению. Посланные просили обо всем этом, не одобряя происшедшего – в присутствии друзей Цезаря они на это не осмеливались, – но говорили, что нужно с снисходительностью перенести происшедшее, так как все сделано было не из ненависти, а из любви к отечеству, и отнестись с жалостью к городу Риму, уже опустошенному непрерывной гражданской войной, иначе новая гражданская война погубит оставшихся добрых граждан. Будет преступно, указывали послы, продолжать вражду к отдельным лицам при таком опасном положении государства; гораздо лучше вместе с государственными неурядицами уладить и личные, или, если это невозможно, отложить в настоящий момент личные конфликты.

124. Антоний и Лепид хотели отомстить за Цезаря, как я уже сказал, или из-за дружбы с ним или из-за связывавшей их присяги, или из-за стремления к власти, считая, что им все будет доступно, если они устранят сразу стольких важных людей. Однако они сомневались насчет их друзей и близких и той части сената, которая тяготела к их противникам, и больше всего – насчет Децима Брута, который был назначен Цезарем правителем Трансальпийской Галлии и имел в своем распоряжении большое войско. Поэтому они решили выжидать будущего и изыскать способы, нельзя ли будет привлечь на свою сторону войско Децима, уставшее от беспрерывных трудов. Таковы были их намерения. На словах Антоний дал послам такой ответ: "Мы ничего не предпримем из-за личной ненависти; но из-за греха и нашего клятвенного обещания Цезарю, что мы будем его телохранителями и мстителями, если он что-либо претерпит, будет благочестивым изгнать скверну и лучше жить вместе с немногими чистыми, чем всем быть под проклятием клятвопреступления. В силу такого нашего мнения мы еще обсудим с вами все это в сенате и будем считать благом для Рима те решения, которые будут приняты сообща".

125. Так ответил им определенно Антоний. Послы выразили ему благодарность и ушли в твердой надежде, что все уладится: они были убеждены, что сенат им будет во всем содействовать. Антоний же приказал всем должностным лицам в течение ночи охранять город, расположившись по центру на известных расстояниях, как днем. Всю ночь по городу горели костры. Сквозь них перебегали в течение этой ночи близкие родные заговорщиков в дома сенаторов, прося за них и за возвращение прежней формы правления. С другой стороны, бежали также и вожди колонистов и высказывали угрозы, если им не сохранят данных им наделов или если они не получат обещанных. Между тем наиболее здоровая часть населения, убедившись в малочисленности заговорщиков, почувствовала себя смелее, вспомнила о Цезаре, хотя в мнениях и были расхождения. В эту же ночь были снесены в дом Антония сокровища Цезаря и записки о его правлении; сделано это было или потому, что жена Цезаря хотела перенести все это из своего тогда ненадежного дома в более надежный дом Антония, или по приказанию самого Антония.

126. Между тем ночью было прочитано распоряжение Антония о созыве сената еще до наступления дня в храм Земли, [287]287
  140 Храм Земли находится около Эсквилинского холма.


[Закрыть]очень близко находящийся от дома Антония: он не осмелился созвать сенат в обычное место его заседаний, так как оно лежало у подножия Капитолия, где находились гладиаторы, стоявшие на стороне заговорщиков, и вместе с тем Антоний не хотел внести и смятение в город, введя в него войска. Лепид, однако, свои войска ввел. Когда приблизилось утро, то среди других сбежавшихся сенаторов прибежал в храм Земли и претор Цинна, снова одетый в одежды претора, которые он вчера, как данные ему тираном, с себя сбросил. Когда его увидели некоторые из неподкупных сторонников и ветеранов Цезаря, они в гневе на то, что он первый поносил Цезаря открыто, хотя и был его родственником, начали в него бросать камни и гнаться за ним. Когда Цинна убежал в какой-то дом, они принесли дрова и собрались сжечь дом, что и сделали бы, если бы Лепид, придя с войском, им не помешал. Это было первое свободное проявление расположения к Цезарю, и это встревожило как тех, кто действовал по найму, так и самих убийц.

127. В сенате людей, которые были свободны от стремления к насилию и негодовали на случившееся, было немного; большинство самыми разнообразными способами помогали убийцам Цезаря. И прежде всего сенаторы стали требовать, чтобы убийцы Цезаря как люди благонадежные прибыли в сенат и приняли участие в заседании, превращая их таким образом из подсудимых в судей. Против этого Антоний не возражал, зная, что они все равно не придут. И они, действительно, не пришли. Затем, чтоб испытать мнение сената, одни весьма решительно и открыто одобряли совершенное, называли убийц Цезаря тираноубийцами и предлагали их вознаградить. Другие ораторы награды отвергли, так как убийцы Цезаря в них не нуждаются и не для наград они все это сделали, но считали правильным, чтоб им дали прозвание «благодетелей». Третьи говорили, что и этого не нужно, и считали правильным только, чтоб жизнь их была пощажена. Одни пускались на такие хитрости: выжидали, какое из предложений окажется более всего приемлемым для сената, чтобы он в дальнейшем мало-помалу стал более уступчивым. Более же нравственные сенаторы отвергали этот поступок как тяжкое преступление, хотя из уважения к знатности фамилий, к которым принадлежат убийцы, не возражали против того, чтоб их пощадили, но с негодованием отвергли предложение титуловать их благодетелями. На это им возражали другие, что если уже спасти их, то не нужно после этого скупиться и на добавочные почести, служащие гарантией. Кто-то указал, что подобное чествование убийц явится бесчестием для Цезаря; на это ему возразили, что не следует предпочитать мертвого живым. Один, наконец, решительно сказал, что нужно выбрать одно из двух: или провозгласить Цезаря тираном или ограничиться только пощадой убийц. Ухватившись за это предложение, другие потребовали приступить к голосованию относительно Цезаря, обещая клятвенно, что если голосующие будут судить честно, то никто не будет взирать на прежние о Цезаре голосования сената, когда он был уже у власти, ибо это были голосования вынужденные, а не добровольные, из страха за свою собственную жизнь, после того как были убиты Помпей и за Помпеем столь многие другие.