Текст книги "Народная Русь"

Автор книги: Аполлон Коринфский

 
«Радуйся зело, дщи Сионя:
Се Царь твой, восседый на коня…
Во Иерусалим входящу.
На жребяти седящу —
«Осанна,
Осанна, в вышних!», дети вопиют,
Младенцы сладчайше глаголют…
Благословен сый грядый,
В Ерусалим пришедый
Спасти мир!
Ризы постшаху,
Пути украшаху,
Во граде сретаху,
Радостию пояху:
«Осанна!»
 

Так благоговейно готовилась старая Москва встретить великую седмицу страданий вошедшего в Иерусалим Спасителя мира, Царя царей и Владык земных.

Эта седмица ознаменовалась в Белокаменной богомольными выходами государя, посещавшего, по доброму завету предков, «узилища» – тюрьмы и богадельни. Всюду, где он ни был, щедрой рукою раздавалась царская милостыня, освобождались преступники, сидевшие «за малыя вины», оделялись деньгами неимущие, выплачивались даже долги бедняков. Среда Страстной недели была днем «прощения», на которое выходил венценосный богомолец в Успенский собор. В полночь со среды на четверг происходил тайный выход государя «для милостивой раздачи».

Вот, например, в каких простодушных чертах обрисовывает, по свидетельству Забелина, современник царя Алексея Михайловича один из таких выходов: «В 1669 году марта в 22 числе на Страстной неделе, в среду, в 6 часу ночи (в первом пополуночи) великий государь изволил идти к митрополитам к Павлу Сарскому и Подонскому, к Паисию Гаскому, к Феодосию Сербскому да в Чудов монастырь, и жаловал своим государевым жалованьем из своих государевых рук милостыню: митрополитам по сту рублев, чудовскому архимандриту Иоакиму 10 рублев. А у митрополитов и в Чудовом монастыре быв, изволил великий государь идти на Земской двор и в больницу к раз-слабленному, что на дворе у священника Никиты, и на Английский и на Тюремный дворы и жаловал своим государевым жалованьем-милостынею ж из своих государских рук, а роздано»… Далее подробно перечисляется все «розданное» несчастным, заключенным и убогим в этот день.

В Великую-страстную пятницу царь посещал также колодников, в субботу утром – некоторые монастыри кремлевские и всегда заходил в этот последний день Страстей Христовых «проститься у гробов» в Архангельский собор. После обедни и в субботу приносили стольники государевы во дворец из собора освященные «укруги» и «вина фряжския». Полунощница в навечерии Светлого Дня слушалась царем-государем в Престольной Комнате в его палатах покоевых.

XIX
Светло-Христово-Воскресение

За Страстной неделею идет на светлорусский простор Святая; зовется она также и «Светлою», «Славною», «Великою», «Радостною», «Красною» и «Великоденскою» – слывет за один «Велик-День». Есть места – например, в Черниговской губернии, где называют ее «Гремяцкою». С этою неделею связано в народной Руси немало идущих к нашим дням из неизведанных глубин седой старины обычаев, сказаний, поверий и поговорок, – частью занесенных в печатные сокровищницы, частью же до сих пор скитающихся без призора, без пристанища по свету белому, по людям добрым, памятующим завещанное дедами-прадедами.

«Пресветлое Воскресение праведного солнца – Христа» объединяется в народном воображении с весенним возрождением природы, как бы принимающей участие в радостном праздновании величайшего из евангельских событий, знаменующего светлую победу над тьмою смерти. С этим связан старинный обычай зажигать перед церквами и по холмам костры во время Светлой заутрени; в Белоруссии идут к ней даже с зажженными лучинами. Почти повсеместно в деревнях на Святую ночь жгут по площадям смоляные бочки; уголья от них потом собирают и, отнеся домой, берегут вместе со свечами, с которыми стояли заутреню. Некоторые кладут эти уголья под застрехи крыш, будучи уверены, что предохраняют свой двор от грозы. До сих пор в деревнях, по старому обычаю, после пения «Христос воскресе» стреляют холостыми зарядами из ружей, торжествуя этим победу над нечистой силой и тьмой. Зачерпнутой в роднике в пасхальную ночь воде народное поверье приписывает особенную силу. Суеверные люди окропляют ею свои дома и амбары, видя в этом залог счастья и довольства. Этот обычай теперь мало-помалу забывается; но есть села, где в Святую ночь красные девушки спешат за водой к ручьям и рекам. Молча стараются они наполнить ведра и – также молча – донести их домой. Если будет произнесено хоть одно слово, то вода эта, по словам старых людей, теряет свою силу.

Существует старинное поверье о том, что – если в Светлую заутреню стать в уголке церкви, держать в левой руке серебряную монету и на первое приветствие священника – «Христос воскресе!», вместо «Воистину воскресе!», ответить словами: «антмоз маго», то от этих слов монета получит чудодейную силу, которая может возвратить ее хозяину даже из воды, из огня. Брошенная в чужие деньги, монета эта не только возвратится к хозяину, но и приведет с собою все другие, между которыми находилась. Этот «антмоз» соответствует неразменному червонцу, который знаменует неиссякаемое богатство солнечного света, каждое утро вновь возрождающееся на востоке; он напоминает собою и молнию, которая в весеннюю пору воскресает и цветет во мраке ночеподобных туч.

Дошло до наших забывчивых дней старинное преданье, гласящее, что красное солнышко, всплывая из-за гор-горы над обновленной воскресением Христа землею, радостно играет-пляшет своими лучами. Эта слава-молва о «солнечных заигрышах» распространена повсеместно во всех уголках славянского мира, некогда жившего одною духовной жизнью с народом русским. В великорусских губерниях раным-рано на первый день Светлого Праздника выходит деревенский люд на пригорки, ребята же малые взлезают на крыши – смотреть-любоваться игрою солнышка красного. Взойдет-заиграет оно на безоблачном небе, – быть, по примете старых людей, красному лету, богатому урожаю и счастливым свадьбам. Деревенская детвора при появлении светила светил земных принимается прыгать, припевая: «Солнышко-ведрышко, выгляни в окошечко! Солнышко, покажись, красное, снарядись! Едут господа-бояре к тебе в гости во двор, на пиры пировать, во столы столовать!» Старухи в это время умываются с золота, серебра и красного яйца, думая от того и помолодеть, и разбогатеть; старики же расчесывают волосы, приговаривая: «Сколько в голове волосков, столько и внучат!» Есть и такие между ними, что в первый день Светлой седмицы стараются поужинать и лечь спать до заката солнечного, думая, что, если не сделать этого, то нападет «куриная слепота». Молодежь – парни да девушки красные – ладят свое: чуть заиграет веселое солнышко, у них – первая песня – «веснянка» готова, а за нею следом пошел и первый хоровод. С первого же дня Светла-Христова-Воскресения отверзаются, по верованию народа, врата райские и остаются отворенными до последнего дня. Счастлив тот, кто умрет о Пасхе, тому – прямая дорога в селения праведных. Потому-то престарелые благочестивые люди, которым не жалко расстаться с земной жизнью, и молят Бога, чтобы привелось им покинуть этом бренный мир во дни Святой недели, а еще лучше – в Светлую заутреню. Кто умирает на Светло-Христово-Воскресение, того, по старинному обычаю, хоронят с красным яйцом в правой руке. «Умер на Пасху – и яичко в руку!» – напоминает об этом народная поговорка. В древней Руси существовало предание о том, что, когда восстал от мертвых Спаситель мира, солнце не заходило целых восемь суток: первые два дня оно стояло на востоке, – там, где ему полагается быть при восходе, следующие три дня – на полудне, остальные два – на вечере, на восьмой зашло. Это предание повторялось на Руси всеми в XVI–XVII столетиях, вызывая против себя возражения церковных проповедников. Народная Русь, от млада до велика верящая в то, что отверзаются на Святой райские двери, прибавляет к этому – устами искушенных в книжном писании людей, – что прекращаются-утихают на эти дни и адские муки. Это основано на «Хождении апостола Павла по мукам». По другому же распространенному в народе сказанию («Хождение Богородицы по мукам»), покой грешникам дается на том свете с Великого (Страстного) Четверга до самой Троицы.

С первого дня Светлой недели, по старинному, в большинстве местностей уже забытому преданию, Христос, в сопровождении своих апостолов, ходит по земле вплоть до Вознесения. Одеты небесные странники в нищенское рубище, а потому, – гласит народный сказ, – и невдомек никому: кто они. Ходят они, испытуют людское милосердие, награждают великими и богатыми милостями добрых и карают злых людей.

В белорусских деревнях принято ходить на Светло-Христово-Воскресение по дворам с особыми «великоденскими» песнями. Ходят, обыкновенно, ночью – целыми толпами; ходящие слывут за «волочебников», а запевало их зовется «починальщиком». В своих песнях, по свидетельству И. М. Снегирева [45]45
  Иван Михайлович Снегирев – известный русский народовед и знаток древностей, бывший профессором московского университета. Он родился в 1793-м, скончался в 1868-м году. Кроме других произведений (более мелких) ему принадлежат: «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» (I, И, III, IV выпуски. М.), «Памятники московской древности», «Русские в своих пословицах», «Русские народные пословицы», «Памятники древних художников». Заключения, выводимые им из тех или других обычаев, не всегда правильны; но сведения, которыми он обогащает науку о русском народе, до сих пор не утратили своей ценности


[Закрыть]и А. Н. Афанасьева, они прославляют Воскресшего Христа, Богоматерь и святых Юрия и Николу, что коров и коней запасают, Илью-пророка, зажинающего колосистую рожь. Все это они сопровождают припевом «Христос воскресе!» В Минской и смежных с нею губерниях пляшут на этих первых весенних игрищах особые пляски – «метелицу» и «завейницу».

На старой Смоленщине всю Светлую неделю молодые парни ходят по деревням и у каждого дома под окном поют так называемый «куралес», за что всякий хозяин, которому они пропоют, величаючи его по имени, – подает им сала, яиц, пирога и денег. Вот, например, одна из этих «куралесных» песен смоленских волочебников:

 
«Ай шли, прошли волочебники.
Христос воскрес, Сыне Божий!
Аны шли, пройшли, волочилися.
Христос воскрес, Сыне Божий!
Волочилися, намочилися.
Христос воскрес…
Аны пыталися до того двора, до Иванова.
Христос воскрес…
Ти дома, дома сам пан Иван?
Христос Воскрес…
Он не дома, а поехал во столен город.
Христос Воскрес…
Соболева шапка головушку ломит.
Христос Воскрес…
Кожаный пояс середину ломит.
Христос Воскрес…
Куння шубка по пятам бьется.
Христос Воскрес…
Вы дарите нас, не морите нас!
Христос Воскрес…
Пару яиц на ясминку.
Христос Воскрес…
Кусок сала на подмазочку.
Христос Воскрес…
Конец пирога на закусочку.
Христос Воскрес, Сыне божий».
 

В некоторых же домах, где есть молодые девушки заневестившиеся, волочебников просят спеть еще «Паву»:

 
«Пава рано летала;
Раньше того девица встала,
Да перья собирала,
В веночек ввивала,
На головку надевала,
Сукните молодца,
Подайте колос!»
 

За «Паву» платят волочебникам отдельно: кто гривенник, кто двугривенный. Все, что ни подадут, берут певуны-волочебники, и ни в одной хате не откажут им в подаянии, а последнюю девушки считают чуть не за молитву о хорошем женихе и потому особенно щедро вознаграждают певунов.

Есть местности, где ходят в понедельник Святой недели на кладбища – христосоваться со своими покойничками; по большей же части этот обычай соблюдается после Пасхи, на Радоницу. Со вторником в народе связано имя «купалища». В старину существовал обычай обливать в этот день холодной водой тех, кто проспал заутреню. Густинская [46]46
  Густинская летопись – велась в Густинском Свято-Троицком монастыре Прилуцкого у. Полтавской губ., основанном в 1600-м году на земле князей Вишневецких и пользовавшемся вниманием московских царей. В 1675-м году здесь был посвящен во иеромонахи св. Димитрий Ростовский. В 1799-м году монастырь был закрыт, но в 1843-м возобновлен


[Закрыть]летопись рассказывала об этом обычае – как о пережитке древнего язычества, связывая его с обоготворением Матери-Сырой-Земли.

Со Светлой середы начинаются по некоторым местам весенние хороводы, продолжающиеся до Троицына дня – каждый вечер. Разные бывают хороводы, наособицу и зовутся они: великоденскими, радоницкими, Никольскими, троицкими, всесвятскими, петровскими, пятницкими, ивановскими, успенскими, семенинскими, капустинскими и покровскими. Светлый праздник начинает-открывает хоровое веселье, Покровом – кончается оно.

В Святую пятницу, именуемую «прошеньем», а также «прошеным днем», в обычае звать тестю с тещею зятя и его родных «на молодое пиво», которое зовется также и «моленым». В Костромской губернии варят его вскладчину, делят между соседями и пьют, приговаривая: «Пиво – не диво и мед – не хвала, а всему голова, что любовь дорога!»

Пасхальная суббота слывет в народе «хороводницею»; в этот день – самый разгар молодого веселья в поселыцине-деревенщине. В Черниговской губернии к этому дню приурочивается обычай изгнания или «провожания» русалок, по другим уголкам народной Руси или вовсе позабытый к настоящему времени, или справляющийся на Всесвятской, следующей за Духовым днем неделе. В воскресенье со Светлой седмицы на Фомину – проводы Пасхи. В этот день, по старинному обычаю, придерживающиеся дедовских заветов люди собирают все оставшиеся от праздничных снедей кости и, благословясь, несут на поле, где и зарывают их. Это должно охранять посевы от градобития. Другим же суеверие подсказывает беречь эти кости в хате и бросать их в топящуюся печку во время летних гроз.

Но не только дань своему суеверию отдает в светлые пасхальные дни народная Русь: крепка она своею простодушной верою во Христа, – свято чтят в ней все обряды христианского благочестия. Освятит деревенский люд во храме Божием в Светлую заутреню свои пасхальные яства, похристосуется со священником, своими близкими и всеми, кто бы ему ни встретился, разговеется красным яичком и всем, что Бог пошлет. Но до тех пор не начнут в деревне праздничного пированья-веселья, покуда не обойдет каждого двора церковный причт со крестом и святой водою и не пропоет перед каждой божницею радостных пасхальных песнопений. А потом во всю Святую Неделю ходят, разнося благостную весть о Воскресении Христовом, в каждом приходе от деревни к деревне, богоносцы с крестами, хоругвями и образами. Всю Светлую неделю льется по всей Святой Руси радостный пасхальный звон: не молкнет с утра до ночи ни одна колокольня, – каждая словно старается перезвонить другую. Находится многое-множество охотников «потрудиться для Бога» у колоколов, – а уж от детворы отбою нет: всякому хочется хоть один раз да потрезвонить в эти Светлые дни. И гудят-перекликаются колокольни. С утра до позднего вечера разносится по светлорусскому простору, порою и нестройное, но из глубины души льющееся пение: слышат его и поле чистое, и начинающий пробуждаться от зимнего сна лес, и только что сбросившая со своих плеч ледяные оковы река. Одни богоносцы-певцы сменяют других. «Ходить под Богом» на Святой считается в народе за благочестивый подвиг. Приступают к нему только с благословения священника: не всем и разрешается это дело, а только тем, кто не виновен ни в кат ких тяжких, вызывающих наложение особого покаяния, грехах. Богоносцы, поднимая иконы, одеваются во все чистое и дают зарок не пить при этом вина, что особенно трудно выполнимо при повсеместно известном хлебосольстве русского народа. Не выдержавший и поддавшийся на угощение, не может уже оставаться богоносцем, а должен передать свою обязанность другому, – на что не приходится долго искать охотников. По преданию, переходящему из уст в уста по селам-деревням, проносившему целую неделю иконы-кресты, вменяется это за седьмую часть дороги в Иерусалим: «Семь Светлых седмиц под Богом походить – в Ерусалим-град не ходить!» – говорят благочестивые люди.

Богоносцев ожидают в каждой хате с нетерпением. Еще накануне прихода их в деревню везде уже приготовлены ведра и кадки со всяким житом. В них ставят жданые гости принесенную ими святыню, освящая этим будущий урожай. Освященное зерно сберегается для посева и высевается прежде всякого другого. За немалый грех почитается в народе каким-либо образом осквернить и просто даже рассыпать зря это зерно-жито, но еще более тяжким – не принять богоносцев. Благодать Божия, по верованию деревенского богомольного люда, навсегда удаляется из такого дома. Для крестьянской детворы приход богоносцев в деревню является целым событием. Еще загодя выбегают ребята за околицу и дожидаются: как только покажутся кресты и хоругви, один из них, по выпавшему жребию, бежит оповещать деревню о приближении «Божьих гостей», а все остальные стремглав несутся навстречу идущим, чтобы, присоединясь к ним, принять этим участие в богоугодном подвиге старших. Во многих местах приглашают богоносцев в поле, где они – всем «миром» – с пением обходят озимые всходы. В какой деревне придется заночевать богоносцам, для той считается это особенно счастливым предзнаменованием, охраняющим ее от пожара на более или менее продолжительное время. Потому-то везде и просят их об этом. Но не всегда соглашаются они, потому что священником, отпускающим с ними святые иконы, дается строгий наказ лучше ночевать в поле, чем в такой деревне, где в это время идет пьяный праздничный разгул. Среди же богоносцев найдутся всякий раз несколько известных во всей округе своею благочестивой жизнью людей, для которых слово отца духовного является непреложным законом.

К богоносцам иногда присоединяются убогие слепцы – калики перехожие, разносящие из конца в конец свои песенные сказы. И во всякое другое время радушно встречает этих птиц Божиих народ-пахарь, всегда они – желанные гости деревенской глуши. А на Светло-Христово-Воскресение радуется – не нарадуется им посельщина-деревенщина, умиляющаяся при одном их виде. Идут они за богоносцами; споют те один ирмос, – только успеют кончить, а уж «слепенькие» (как зовет калик сердобольный сельский люд) затягивают свой сказ. «Велия радость в мире явися», – начинается один из этих сказов: «Христос бо воскресе, смерть же умертвися, сущий во гробех живот восприяша, егда возлеже жизнь во гробе наша. Смертнии Христом все мы оживлени, на путь небесный благо наставлени. Мы должни бехом: Христос заплатил есть, егда за род наш кровь Свою пролил есть. Неясыть птенцы своя оживляет, егда свою кровь на них изливает: Христос подобие, за нас умерщвленных, кровь источил есть от ран Си спасенных. Тако ожихом: вред наш исцелися, плоть Христа Бога егда подъявися. Врачество дивное Дивный содевает: врач, да мы живем, за ны умирает. Умерл бо: но днесь от гроба воскресе и нас с Собою из ада вознесе. В том долженствуем Христа величати, преподобными гласы Его прославляти. Воспойте убо и вы песнь Христови, и пении вечно будите готовы: зде долголетно, та же и во веки, в небесной стране с ангельскими лики»… В другом, записанном в иной русской сторонке сказе калики-певцы, воспевая свою радостную песнь, возвещают, между прочим, о том, что «простил Бог грехи наши злии, измыл Своей кровью вси наши выи, смертию загладил, смерть нашу убивый, потребив клятву и ада пленивый. А в том плене дал свободу, радость вечну дал роду, роду правоверну радость райску мирну». Затем, преисполнясь «радости райской», они восклицают:

 
«Прочь же, ecu скорби и горьки печали,
Прочь стыдите в безвестные краи;
Уже бо темные облаки прогнаны,
Прошел страх-трепет и плач нечаянный;
Се же ведро, дни веселы,
И свет во тьме пришел велий.
Сонного осветили, мир обвеселили
Се солнце красно —
Христос воскрес славно!»…
 

Третий сказ о «Воскресении», – также весь посвященный «духовной сладости», которой «веселятся небеса и радуется земля», взывает устами своих сказателей-певцов к праотцам человечества. «Взыграй днесь, Адаме, и радуйся, Евва», – гласит он: «со пророки, ликоствуйте, с патриархи торжествуйте, восходите в радость, приимите младость. Днесь Христос от гроба, яко от чертога, воскресает в радость верным, в посрамление неверным, нам же, праволюбцем, дает живот вечный. Днесь ад воздыхает, диявол рыдает: погубилось его царство, над душами тиранство; крепко он, аки лев, рыкает, души испущает. Мы же восклицаем, славу возсылаем из гроба Воскресшему, нас из тьмы изведшему в радость в неприступную и свет невечерний»… От праотцев и патриархов сказ переходит к царю-псалмопевцу: «Взыграй днесь, Давыде, ликуй со пророки, бия в гусли – радуйся! С веселием красуйся, воспой велегласно, с кимвалы согласно!»… От библейских имен слушатель стиховного сказания переносится к не вкусившим еще от чаши смерти людям, которых – всех без изъятия – приглашают певцы ликовать: «Днесь всемирная радость источает сладость, собирает вся языки, цари, князи и владыки, старцы со младенцы и весь возраст вкупе. Девы и вдовицы со от-кровицы, с свещами притецыте, яко цвет – девство держите, Христу поклонитесь, красно веселитесь!»…

На Червоной Руси распевается в Светлые Христовы дни такая песнь:

 
«3-за там-той горы з-за высокой
Выходит нам там золотой крест.
Славен си, славен си наш милый Боже,
На высокости в Своей славности славен си!
И пид тим хрестом
Сам милый Господь:
На Йому сорочка та джунджовая (жемчужная),
Та джунджовая, кервавая.
Ой, ишло дивче в Дунай по воду,
Тай воно видело, та же Руський Бог,
Та же Руський Бог из мертвых устав»…
 

Деревенская молодежь вместе с малыми ребятами заводит на Святой неделе свои игры-забавы. Скрипят день-деньской качели у околицы: качаются парни с девчатами, качается и детвора шумливая. Посреди улицы, на лужайках, катанье яиц идет, в котором принимают участие и старый, и малый.

«Дорого яичко ко Христову дню!» – говорит народная пословица, относящаяся ко всякой услуге. Но к Пасхе оно и в самом деле дорого: без него не разговляется даже ни один нищий, без красного яичка не похристосуешься, – без него и праздник – не в праздник выйдет! Первое яйцо, полученное f, Христов день, по народному поверью, никогда не должно портиться, если оба похристосовавшиеся приветствовали друг друга пасхальным приветствием от чистого сердца. Поэтому многие его хранят на божнице в течение целого года – до новой Пасхи. Катают яйца только на Святой. Хотя не только тогда можно услышать в деревне крылатое словцо об этом прообразе Воскресения Христова, но о ту пору как-то невольно вылетает оно из уст пахаря. «Дал дураку яичко – что покатил, то и разбил!» – говорят тогда о неловком увальне-человеке. «Наш Фадей каравай хлеба с одним яйцом съест!» – приговаривает деревня про накидывающихся на розговень прожорливых едоков. «Дай ему яичко, да еще и облупленное!» – подсмеиваются над любопытными не в меру. «Хоть черненька курица, да на белых яичках сидит!» – замечают краснословы о суровых на вид людях с добрым сердцем. «Он по яйцам пройдет, ни одного не раздавит!» – оговаривают они чересчур осторожных. «Не умел играть яйцом, играй желваком!» – кивают последние в сторону слишком беспечных. «Курочка бычка родила, поросеночек яичко снес!» – говорят при виде завирающегося краснобая.

Деревенское поверье советует на Пасху каждое утро оглаживать лошадей яйцом, оглаживаючи – приговаривать: «Будь гладка, как яичко!» Это должно приносить коню здоровье и спорость в работе. «Не огладишь лошадку крашеным яичком, и корм ей в пользу не пойдет!» – говорят старые приметливые люди. По примете, если рано заносятся куры да крупные яйца несут, то и ранние овсы выйдут лучше поздних. Простонародное суеверие велит бабам-хозяйкам беречь первое яйцо от черной курицы: оно, по слову старины, спасает скот в поле от волка. Суеверные хозяева взвешивают первое снесенное во дворе яйцо, думая по весу его судить-рядить о будущем урожае. Первое яйцо, полученное при христосовании, берегут умудренные жизнью люди: если, по их словам, перекинуть его во время пожара через забор, то огонь погаснет. Народные загадки оговариваются об яйце в таких словах: «В одном калинничке два тестечка!», «Сквозь стенки бычка испеку!», «В одной квашне два притвора!», «Бочечка без обручика, в ней пиво да вино не смешаются!», «Полна бочка вина – ни клепок, ни дна!», «Катится бочка – на ней ни сучочка!», «Царево вино, царицыно вино – в одной стклянице не смешаются!», «Под ледком-ледком стоит чашечка с медком!» и т. д.

Похристосуется-разговеется, помолится и во храме Божием, и у себя в хате деревенский люд, примет и причт церковный, и богоносцев с иконами, вдосталь наслушается красного пасхального звона, – встретит праздничек Христов честь-честью, по-праздничному – по-веселому. Светло, радостно у него на душе, светло-радостно и кругом – куда ни глянет. И как-то легче дышится ему, и как-то звонче поются песни-веснянки, и как-то вольнее слетают с языка красные речи крылатые.

А навстречу Светлому Празднику меньшая сестра Святой недели – Радоницкая-Фомина идет в народную Русь, со своими цветистыми сказаньями, со своими особыми поверьями, со своими самобытными обычаями.

И теперь Пасха Христова является поистине Светлым Праздником русского народа, а в старину на Москве Белокаменной справлялся этот «праздников праздник» с еще большей торжественностью. Стародавние обычаи и завещанные Святой Руси дедами-прадедами обряды, сопровождавшие великий день Воскресения Христова, к настоящему времени частью совершенно изгладились из памяти, частью заменились другими. В Москве же, два века тому назад бывшей средоточием всей русской жизни, выполнение пасхальной обрядовой стороны давало полный простор живому проявлению народного духа. В священных стенах московского Кремля в XVI–XVII столетиях ко дням Светлой седмицы воочию проявлялась вся его самобытность, величавая в своей патриархальной простоте. Царь и народ, народ и царь сливались здесь в красном ликовании, как две могучих волны единой неделимой стихии.

Кончалась неделя Страстей Христовых, проводимая в строгом посте и непрестанных молитвах, вызывающая в душе каждого христианина неизгладимое впечатление крестных страданий Сына Божия. Как начинали, так и завершали ее цари московские подвигами христианского смирения, не только готовясь достойным образом встретить святую-радостную весть о Светлом Воскресении Пострадавшего за грехи людей, но доставляя возможность этого даже и недостойнейшим из своих подданных – преступникам, заключенным в тюрьмы за самые тяжкие вины. Ночью с пятницы на субботу, тайным образом, в сопровождении немногих ближних людей, обходил царь-государь заключенных, неся к ним не только щедрую милостыню, но и милость. И не было никому во время тайных выходов государевых отказа в просимом, лишь бы это не противоречило христианскому добротолюбию. Ярким проявлением милосердия устилали наши древние венценосцы путь Воскресшему Царю царей земных на Святую Русь, памятуя великие слова Божественного Искупителя: «Милости хощу, а не жертвы!»

В субботу, в навечерии Светлого Дня, служилась в покоевых палатах царских, в государевой Комнате, что в Теремном дворце, святая полунощница. Благоговейно слушал ее державный хозяин всея Руси. Кончалась служба, начинался трогательный обряд «царскаго лицезрения». К выполнению этого обряда перед Светлой заутренею в покои государевы собирались бояре, окольничие, думные и ближние люди, все служилые и дворовые чины. Одни из них (высшие по своему положению) сходились в Передней, другие – становились в сенях, третьи – на Золотом крыльце. Все были в богатейших кафтанах золотных. У кого же не было их (низшие по чину люди), те ожидали выхода государева на Постельном и Красном крыльцах. По зову царского стольника, стоявшего «на крюку» у дверей, входили в государеву Комнату, по два человека, бояре-сановники: «видеть его великаго государя пресветлыя очи», – входили, ударяли челом и шли по своим местам. Приняв ближних людей, выходил царь в Переднюю, где происходило то же самое, что и в Комнате, с той только разницею, что сановитых бояр заменяли дворяне, дьяки другой степени и стрелецкие головы. Царь-государь был в становом шелковом кафтане, надетом поверх зипуна. После челобитья бояр и других людей московских, удостоившихся «лицезрения», царь принимал от спальников свой выходной наряд – «опашень, ожерелье стоячее, шапку горлатную и посох индейской черна дерева» – и шествовал к Светлой заутрене в Успенский собор. Блестящий сонм бояр, окольничих, стольников, стряпчих, дворян и дьяков окружал венценосного богомольца, шедшего навстречу Воскресавшему Царю царей. Встречавшие выход царский в сенях и на крыльцах, ударив челом государю, присоединялись к шествию и шли – впереди всех – по трое в ряд. Перед Успенским собором, у западных дверей его, «в решетках, нарочито для того устроенных», становились они по обе стороны и пропускали государя с его свитою царской, во храм Божий, – где, сотворив начало и приложившись ко святым мощам и к ризе Господней, становился царь близ патриарха, – а затем переходили к северным дверям, где стоять было им положено до «царскаго пришествия во собор со крестами». Тем временем замирала вся переполненная православным людом московским Кремлевская площадь, замирала и вся Москва в трепетном ожидании могучего медного голоса Ивана Великого. На второй удар колокола-великана откликалась вся Белокаменная радостным красным звоном, разнося весть о Светлом Воскресении Христовом. Совершался крестный ход вокруг Успенского собора; сам царь-государь не ходил со крестами, а выходил в западные двери и там ожидал богоносцев. Вместе с торжественным ликующим пением «Христос воскресе!» возвращался он под своды древней святыни московской. Входили туда и все, кто был в золотных кафтанах. От тесноты оберегали собор стрелецкие подполковники. Пелись хвалитные стихиры пасхальные, прикладывался царь всея Руси к образам и начинал христосоваться – «творить целование во уста» с благословлявшим его святым крестом владыкою-патриархом, митрополитами, архиепископами и епископами; все же остальное духовенство «жаловалось к руке». Следом за духовным чином шло христосованье светского. Начиналось оно с патриарха, к которому подходили все, целовали его руку и оделялись красными пасхальными яйцами – по три, по два и по одному. Государь был уже в это время на своем «месте» царском, у южных дверей собора, и ожидал продолжения выполнявшегося обряда. По заранее составленному и утвержденному списку, подходили бояре и все молившиеся в соборе ближние люди государевы к его царскому высокому месту н творили целование руки царевой. «Христос воскресе!» – приветствовали они государя – «Воистину воскресе!» – отзывались им уста «Солнышка Земли Русской». Христосуясь, раздавал царь всем яйца – гусиные, куриные и деревянные-точеные. При раздаче их находился особый «приносчик»-стольник из ближних людей – и десятеро «жильцов-подносчиков». Яйца, приготовлявшиеся заблаговременно токарями, иконописцами и травщиками Оружейной Палаты, а также иноками Троице-Сергиева монастыря, были красные, богато и искусно изукрашенные по золоту яркой росписью в узор, или «цветными травами, а в травах птицы и звери и люди». Подносчики держали их обок с государем – в деревянных, обитых серебряною золоченой басмой и бархатом, блюдах. На Руси в те времена придавалось пасхальному красному яйцу особое таинственное значение; тем с большим благоговением принимали его в Светлую заутреню благочестивые предки наши из рук государевых. «Яйце применно ко всей твари», – гласит древнее рукописное толкование, приписывавшееся в старину св. Иоанну Дамаскину, – «скорлупа – аки небо, плева – аки облацы, белок – аки воды, желток – аки земля, а сырость посреди яйца – аки в мире грех. Господь наш Иисус Христос воскресе из мертвых, всю тварь обнови Своею кровию, якож яйце украси; а сырость греховную изсуши, якоже яйце исгусти». Кончалось христосование. Святитель московский возглашал-читал, в царских вратах, пасхальное слово св. Иоан-на Златоуста. Внимал ему с благоговением подходивший слушать поучение царь. «Много лет ти, владыко!» – смиренно произносил он при окончании слова. Отходила заутреня, и шествовал государь со всеми окружавшими его боярами и ближними людьми в Архангельский собор. Здесь он поклонялся чудотворным иконам и святым мощам, а затем, следуя завету-обычаю предков, «христосовался с родителями» пред их гробницами. Из Архангельского шел царь в Благовещенский собор, где, поклонившись местным святыням, «целовался в уста» с протопопом – царским духовником – и жаловал его яйцами, а ключарей допускал к целованию своей руки. Иногда следом за Благовещенским собором, а порою на второй день Светлой седмицы, посещал он Вознесенский и Чудов монастыри и Троицкое подворье. Весь чин, окружавший государя в Успенском соборе, следовал за ним в прежнем порядке на всем этом пути.